хроники рюкзака. два первых греха

Огромный и уродливый, он возвышался чёрной глыбой в пустом классе, подмяв под себя хлипкий стул, ободранный, как липка. Он, казалось, озирал окрестности, вот замер – вошли двое. Эти девки напоминали цыганок, хотя к цыганам не имели никакого отношения, напрасно эту нацию во всём подозревают. Одна точно была татаркой, вторая, насколько помню, еврейкой. Они переглянулись, увидев рюкзак, и по давно заведённому порядку еврейка вышла за дверь на случай появления свидетелей – она умела влизаться к любой училке и слыла поэтому «совестью класса», так что могла заболтать химичку, не вызывая подозрений. Но химичка не спешила в класс. И татарка не спешила. Что она там копается?
В это время рюкзак несгибаемо держал оборону. Молнии боковых карманов, где простачки обычно носят деньги на трамвай, заржавели намертво, сцепились, храня засохшие коричневые следы. Татарка стёрла пальцы в кровь и решила влезть в чрево неподатливого объекта. Анатомия его была проста – как обычный мешок, он затягивался шнуром с пластмассовым фиксатором, а сверху опускался жёсткий клапан на двух защёлкивающихся застёжках. Имелась сбоку и молния, просто татарка не сразу её заметила, а когда схватилась за неё, вопреки ожиданиям, с лёгкостью расстегнула. Кривоватый язычок с иероглифом, казалось, сам собой скользнул вниз, ощерилась пасть рюкзака, в насмешку он оказался совсем пустым, хотя выглядел так, будто его что-то распирало изнутри. Татарка заглянула в черноту, и вдруг её сглотнуло прямо туда, в глубину шуршащего брезента, только ойкнуть успела.
Этот звук донёсся до еврейки. Она решила, что напарница напала на сокровище и так выражает свой восторг. Надо немедленно пойти, пока злодейка не успела спрятать всё самое ценное! Еврейка открыла дверь. Пусто. Наверно, татарка роется в комнатке лаборантки, хотя какой прок соваться в тощий кошелёк очкастой студентки – визгу будет много, а прибыли хватит на дешёвенькие колготки. По этой причине татарка и еврейка обкрадывали только детей – их жалобы никто не слушал, а некоторых даже били за то, что деньги часто «теряют». Только однажды за всю воровскую карьеру напарницы совершили налёт на учительскую, в день зарплаты, но было им тогда по восемь лет, никто и представить себе не мог....
Еврейка подошла к рюкзаку, манящему полуприкрытым нутром. Рука сама потянулась. Что-то есть! Еврейка схватилась за тряпицу и едва успела понять, что это всего лишь ярлычок, как челюсти сомкнулись, острые молнии пронзили плоть, кровь ухнула на пол плотной массой, сразу разлившись в огромную лужу.
Еврейка отскочила в лаборантскую, ища помощи, но там никого не было. Кое-как замотав огрызок белым халатом, еврейка выскочила в коридор, добежала до кабинета с красным крестом, ввалилась в дверь.
- Подожди, не видишь, нельзя входить! Что за воспитание! – наорала на жертву врачиха, занятая маникюром и пасьянсом.
Еврейка помчалась на улицу. Где-то рядом должен быть травмпункт! Но как там объяснить, почему откушенная рука оказалась в чужом рюкзаке? Еврейке показалось, что за ней следят, её преследуют, прижимаясь к высоким стриженым кустам, она двигалась вдоль бульвара, затая дыхание, но хрипы всё равно вырывались, а кровь давно проникла сквозь халат и оставляла след на сухих листьях. Еврейка забилась в угол между парковой решёткой и открытыми воротами, нагребла листьев на кровавый узел, бывший когда-то халатом. Она только теперь осознала, что выскочила совсем без вещей, не было ключей от квартиры, невозможно было позвонить, никому, никуда.
Прошёл мимо старик с собакой, подозрительно покосился, но ничего не сказал. Собака зарычала. Еврейка швырнула в неё камнем из последних сил. К утру ворюга истекла кровью. Заявление о пропаже ребёнка приняли через три дня.
А что же стало с рюкзаком? Он постоял ещё немного, ухмыляясь отверзтой боковиной, потом скатился на пол и всосал всю кровь, залившую пол, с удовольствием человека, собирающего вкусный соус прожаренной корочкой хлеба. Потом он перевалился через подоконник и упал на стоявшую под окном скамейку.