Первый сумашедший

У Него было имя, просто язык современного человека не в силах его выговорить, потому и не имеет смысла его писать.
Он от рождения был практически слепой, но заметили это уже когда Он уже начал ходить и, как и все дети и женщины собирать съедобные коренья и плоды. Его не убили родичи только потому, что еды в то время еще хватало на всех, а Парень ел на удивление мало.
Рос Он плохо, был худым и тщедушным почти все время молчал. Собирательством он занимался гораздо успешнее сверстников: Ему помогало обоняние, и без того острое у первобытного человека, оно еще больше обострилось из-за плохого зрения. Потом выяснилось, что Он очень быстро и качественно может плести корзины, работать костяной иглой, сшивая между собой края шкур убитых во время охоты или отобранных у удачливого хищника зверей. Получалось это у Него настолько хорошо, что даже, когда начались первые перебои с едой, наступившие вследствие очень холодной зимы, пережить которую людям помогли огонь и меховая одежда, Его продолжали исправно кормить. Кормить как настоящего мужчину-добытчика – основу выживания общины.
Его руки очень быстро привыкли к однообразной работе, нос не улавливал ни одного нового запаха, а ухо – звука. Жизнь проходила в работе и отдыхе от нее. Отдыхая, Он иногда отдалялся немного от стойбища, не так сильно, чтобы был риск заблудиться или попасть в лапы хищного зверя, но и вместе с тем достаточно далеко, чтобы не слышать звуков повседневной жизни зарождающегося человеческого общества. Каждый раз Он уходил в разные стороны и постепенно очень хорошо запомнил и звуки, и запахи окрестностей своего дома. Шли годы, в течение которых практически ничего не изменялось. И вдруг что-то произошло. Он даже не сразу понял – что именно. Просто все сразу изменилось. Нет, все осталось на своих местах, но что-то добавилось. Иногда это ощущение пропадало, а иногда появлялось вновь и заставляло его бросать работу и метаться из стороны в сторону…
Наконец, настал тот день, когда Он все-таки понял: что же конкретно произошло. Появился Новый звук. Звук, которого раньше здесь никогда не было. Этот звук был настолько тих, что непонятно было: откуда он исходит, и что из себя представляет. И когда, Он это понял, то сердце забилось у него в груди так, будто хотело выскочить оттуда. Ноги сами понесли Его вдаль от стойбища. Он почти бежал и остановился только тогда, когда понял, что больше не слышит даже того слабого, еле различимого звука. Он упал на землю и разрыдался. Он лежал на земле, пока не услышал, как его окликают в стойбище, тогда он поднялся и побрел домой.
Ночью он не спал – вслушивался. Он понял, что пошел днем не в ту сторону и корил себя за это.
Еще до рассвета проснулись родичи и увидели Его работающим иглой на самом краю стойбища (свет Ему был не нужен). Они не удивились, они вообще редко чему-нибудь удивлялись.
А с рассветом пришел и звук. На этот раз, все так же волнуясь, Он медленно двинулся на встречу звуку, тот медленно, верно нарастал, постепенно стало понятно, что это птичье пение. Он и раньше слышал щебет птиц, но это был всего лишь щебет…
Он не знал, откуда появилась уверенность в том, что это именно птица, но что это так, сомнений у Него не вызывало. Песнь птицы была прекрасной. Он снова заплакал, но это были слезы радости и умиления – первые подобные слезы на планете. В тот момент Он был самым счастливым человеком в мире. Пение неведомой птахи стало центром Его вселенной, смыслом его жизни, его единственной отдушиной и отрадой.
Он стал наведываться сюда с каждым рассветом, беря всю работу с собой, Он сидел, сшивал шкуры и слушал. Его счастью не мешали ни урчание вечно пустого живота, ни кровоточащие от цинги десны, ни паразиты, кишевшие на голове и в одежде; казалось, что в подобные моменты ничего не в силах помешать его счастью.
Шли дни, у птахи появилось гнездо и пара. Петь она стала гораздо меньше, но все же пела. И пела уже совсем по-другому, и Он это чувствовал. Ему казалось, что теперь эта птаха поет специально для Него…
В гнезде вот-вот должны были появиться яйца – забот у птиц хватало, Он это понимал, хотя не должен был грубый и неотесанный первобытный человек понимать этой птичьей заботы о потомстве. И Он ждал, когда у Его птахи снова появится возможность спеть для Него.
Этот день, как и все до него, не отличался ничем особым: утром Он пришел проведать своих любимцев, они не пели, они уже сидели на яйцах. К тому моменту Он уже перестал плакать от счастья, Он научился улыбаться и разговаривать со своими любимцами, а они чирикали что-то свое в ответ. Когда же он пришел вечером, то еще издалека понял, что случилось нечто ужасное.
Сначала он услышал полный ненависти и неутешного горя птичий клекот, а потом почувствовал запах: запах человека.
Да, он и сам, будучи ребенком, разорял птичьи гнезда, где можно было полакомиться яйцами или даже птенцами…
И Он повел себя странно: Он не набросился на перепуганного его видом, еще не закончившего чавкать мальчика – Он прошел мимо него. Он шел, шатаясь, натыкаясь на препятствия и падая. Он уходил вглубь леса, туда, откуда до Его чуткого уха все еще доносился уже жалобный клекот птах. Уходил навсегда. Без одежды, оружия, еды. Уходил, чтобы всегда слушать только счастливое пение птиц.
А мальчик стоял и широко распахнутыми глазенками недоуменно смотрел Ему вслед. Вслед первому сумасшедшему человеку на Земле.