Маленькая Алисища и другие

      
  С Розиткой,  мы познакомились, когда  её не по возрасту сообразительной дочурке не было и трёх лет.  Моему  старшему, но в ту пору ещё пока единственному сыночку, Вовочке шёл шестой год. Проболтав и прокурив ночь на балконе штаб-квартиры, где иногда тусовалась молодёжь, собиравшаяся репатриироваться в Израиль, мы сразу же ощутили родство душ. С годами это чувство росло и укреплялось. Мы самозвано, провозгласили себя сёстрами, а детям сообщили, что они двоюродные брат и сестра. Возражений по этому поводу с детской стороны не было ни тогда, ни теперь, спустя (страшно сказать) два десятка лет. Эти двое, не смотря на внушительную разницу в возрасте.(в детстве она особенно ощутима и значима), так же быстро нашли общий язык, как и их вечно о чём-то щебечущие мамы.
Так вот, вчетвером и началась наша первая эмиграция. Дело в том, что Алискин папа Фима должен был задержаться в Хабаровске для улаживания неулаженных до сих пор дел, а Вовин задержался где-то безвозвратно  ещё задолго до рождения мальчика.
В Тель-Авиве, по причине скудности эмигрантского бюджета, мы до приезда Фимки решили снять на четверых одну большую комнату. Вовка, как полагалось семилетке, был записан во второй класс местной школы. А болтливое очарование с  хвостиками начало посещать близлежащий детский сад.
Уже в Израиле к Алискиному имени с чьей-то лёгкой руки намертво приросло окончание «ща», которое потом так же успешно цеплялось при случае  и к нашим именам.  Из своего детского учреждения Алисища возвращалась примерно на час раньше названного брата.
И вот как-то сидим мы втроём на маленьком балкончике, по совместительству служившим нам ещё и кухней, и спальным уголком (в уголке балкона притулилось койко-место в виде колченогой кушетки). Вдруг снизу доносится Вовин душераздирающий крик: «Мама, я боюсь идти домой. Там, в подъезде, большая собака!
Пока мы, две взрослые клуши ,  перевариваем поступившую снизу  информацию, Алисища  пулей вылетает в дверь и несётся вниз по лестнице с третьего этажа с победным криком: «Вовка! Ничего не бойся! Я  иду тебя спасать!»
  Резкая смена климатических условий (а мы, следуя с Дальнего востока на Ближний, обогнули в полёте пол земного шара,) не замедлила сказаться на податливом юном  иммунитете. Первым в тридцатиградусную декабрьскую жару засопливил и свалился с температурой  наш единственный мужик, что, кстати, лишний раз подтверждает повышенную в отличии от мужчин женскую сопротивляемость всякого рода напастям. Несчастный Вовочка пил приторно-сладкие микстуры, потел и спал. А потом снова пил, спал и потел.
  Я осталась дома с детьми, а Розитка подалась на первые случайные половые заработки.  (Всё когда-нибудь случается впервые.) За мойку полов платили немного, но зато рассчитывались по окончании уборки  налом. А живые шекели сразу же можно было обменять в ближайшей лавке на какую-нибудь вкуснятину. Вот возвращается наша уборщица, мурлыча под нос арию  (родная профессия у  Розиты была не половая, а сценическая). В миру социалистическом она зарабатывала на хлеб насущный оперным пением.. Впрочем, загнивающий капитализм Ближнего Востока  всем нам, и музыкантам, и художникам,  и журналистам, и прочим бездельникам дал нюхнуть половых тряпок и обгаженных подгузников. Но я отвлеклась от темы.
  В общем,  вернулась Розита с работы, а Алисища  тут, как тут: маму обнять, в первых рядах вкуснятины заморской  отведать. А потом вдруг как начнет глубоко  вздыхать, будто это не мы, а она уже заложница тяжкой  женской  доли.
- Что с тобой, доченька? - спрашивает Розитка.
-Даже не знаю, как тебе сказать, - продолжает вздыхать маленькая хитрюга.
- А ты скажи, как есть, я всё пойму.
- Знаешь, мама, я – беременна…
Розитка, сдерживая улыбку, серьёзно так спрашивает:
- А кто же отец ребёнка?
А у «вздыхальщицы»  уже готов ответ:
- Больной Володя.
Я бы попросила читателя  на  этом месте не торопиться с выводами, поскольку столь странному  откровению предшествовало действительно незаурядное событие. Накануне наши русскоязычные соседи по «коммуналке»  «набрели» на русскую волну и на всю квартиру и окрестности старого Тель-Авива разносились из радиоприёмника  слова песни «Милый Коленька, я – беременна и не знаю, как тебе сказать!»…

  Алиса плохо ела, точнее мало и редко. От этого её вес никак не двигался в сторону увеличения. Каждый раз она, слезая с напольных весов, забавно разводила в стороны ручки и сокрушалась: «Опять четырнадцать!»
Готовлю я однажды обед на четверых и веду предварительный опрос:  кто сколько будет котлет. Заявки колеблются в пределах  от одной до двух. А тут Алисища решительно заявляет: «Я буду восемь!» Она, конечно  и одной не осилила. Но эти восемь мы ей по сей день вспоминаем! Как только на столе появляются котлеты, кто-нибудь обязательно подколет: « Алиса, тебе – восемь?»
 Кстати, однажды,  в поиске работы я читала вслух объявления из русскоязычной газеты. «Требуются сварщики и сварщицы, - громко продекламировала я, - Розит, может мне в сварщицы податься?»
Первой откликнулась Алисища: «Конечно, Лилечка, иди, ты же так вкусно варишь!»
  Случаи, когда Алиса изъявляла желание покушать, были редкими и потому запоминающимися.
Однажды она мечтательно заявила: «Хочу блинчиков» .  Мы как раз решали мировые проблемы с соседкой Галькой, заскочившей «на минутку». «Мир подождёт,- решила Галька,-  а голодный ребёнок ждать не может».  Она тут же исчезла в дверном проёме и всего через каких-то  минут пятнадцать вернулась с тарелкой румяных, в коричневую крапинку,  блинов.  Алисища незамедлительно приступила к их уничтожению, а Галька с умилением наблюдала за этим историческим событием.
Тут,  подцепив очередной блинчик,  милый ребёнок,  поднимает глаза на расплывшуюся в  дурацкой улыбке тётю  и с возмущением  молвит писклявым голосочком: « А ты что стоишь? Иди отсюда!»

  В ту пору мы и наши дети только постигали азы чудаковатого иврита, учились выводить  крючковатые письмена справа налево, и читать слова, угадывая предполагаемые,  но не обозначенные гласные звуки.  Основным средством общения у всех ещё оставался родной до боли русский язык. Алисища первой из нас смело начала заводить беседы и знакомства с местным населением. Точнее, чадолюбивое население, не в силах пройти мимо нарядной живой куклы, с  лучезарными улыбками произносило  что-то, на наш взгляд, несуразное. А кукла в ответ либо кивала, произнося: «Кен «! (да) или, отрицательно крутя головёнкой, говорила: «Лё» (нет).
- Неужели ты поняла, что он тебе сказал? - как-то спросила дочку Розита.
- Нет,- без тени смущения ответила наша ивритоговорящая.
- Так почему же ты ответила: «Лё»?
- Ну должна же была я что-то ответить человеку!
  Через полгода, когда  мы и сами кое-что понимали и уже могли элементарно изъясниться на иврите,  Фимка  сообщил по телефону, что у него на руках билет. К тому времени у меня во всю расцветал любовный роман и, мы с Вовочкой уже не были так одиноки.
  Вечером собирались обсудить с Розиткой план дальнейших действий. Нужно было разъезжаться. Алисища и тут нас опередила. Когда я вернулась с работы,  маленькая стервозина стояла посреди огромной комнаты, руки в боки:
- Собирай свои вещи, Лилечка и убирайся от сюда, - заявила она писклявым голосочком, -мой папа приезжает!
Ну не шлёпать же мне её было!
- Это ты собирай свои вещи, потому, что в договоре на съём комнаты есть только два имени: моё и твоей мамы, сказала я, чтобы остудить пыл зарвавшейся и возомнившей себя хозяйкой жизни Алисы.
 Теперь Алиска говорит, что не помнит этого. Меня она называет двоюродной мамой, а Вовку по-прежнему – братом. И все мы очень скучаем друг по другу, потому что жизнь на этот раз  раскидала нас не только по разным квартирам, но и по разным странам и даже континентам.