Генетик. ч. 8

                8

         В следующем вольере дополнительно к решетке была установлена метра на три высотой мелкоячеистая сетка. Вольер был разделен на две половины такой же сеткой. В левой половине копошились змеи. По-видимому, нормальные, потому что я без труда узнал знакомые мне виды: гадюку, ужа, удава, кобру, гремучую змею. Еще три или четыре мне были незнакомы. Но вот в правой половине явно были результаты разгула фантазии их создателя.
         Ближе к нам, свернувшись клубком, лежала знакомая мне уже Жмулька. Теперь я мог разглядеть ее повнимательней. Ее колюче-мохнатая шкура переливалась зелено-желтыми пятнами. Морда лежала в этом пушистом оперении и была удивительно похожа на мультяшного удава, длина которого составляла тридцать восемь попугаев. Только нос был заострен как у ежа. Тут я, пожалуй, мог согласиться с автором, она действительно симпатяга.   
         Подальше от решетки стояло в позе кобры змеевидное существо, и сквозь сетку, разделявшую вольер, разглядывало нормальных змей. Общей длиной оно было метра в два. Его голова была похожа на лисью. Торчали ушки, во рту виднелись мелкие острые зубы с клыками, а нос заканчивался пуговкой. Но среди зубов виднелось хоть и короткое, но вполне змеиное жало, а язык был раздвоен. Не как у всех змей, а просто как два отдельных языка, которыми оно поочередно облизывало то одну, то другую половину морды. Вся голова и верхняя половина туловища были покрыты еле заметной редкой щетиной. Приглядевшись, я увидел на теле этого создания два мелких отростка, похожих на лапки, прижатые к туловищу так, как это делают собаки, когда «служат». При нашем появлении существо быстро повернуло к нам голову и издало звук, больше всего, пожалуй, похожий на лисье тявканье. Потом оно, свернувшись, быстро переползло ближе к нам, опять развернулось, поднялось и расправило плечи, уставившись на нас.
   - А это что за коктейль? - спросил я.
   - Это смесь кобры с собакой. С обыкновенной дворняжкой, которую я держу за моим сараем, - восторженно ответил Матвей Севостьянович. – Я  назвал ее «кобакой». Правда, на игрушку похожа?
   - Это любопытство или какая-то цель?
   - Откровенно говоря, я немного переборщил. Змеи, если тебе это известно,  обладают очень слабым обонянием. Они чувствуют языком, который у них чрезвычайно чувствителен. По теплу, исходящему от тела жертвы, змеи находят ее на приличном расстоянии и нападают. Некоторые перед этим гипнотизируют, и жертва сама к ним приближается. Но для того, чтобы чувствовать это тепло, им необходимо постоянно высовывать язык. Вот мне и захотелось привить им собачий нюх. Тогда, обладая необходимым комплексом чувств, они могли бы находить свою еду на гораздо большем расстоянии без всякого языка. Но получилось то, чего я никак не ожидал. Слишком резко изменилась внешность. Теперь с гипнозом получается слабовато. Точнее, совсем не получается. Ну кто, кроме человека, будет реагировать на собачий взгляд? Кроме того, сохранилась способность тявкать, и этим она только распугивает все, что обладает способностью слышать. Но при этом жало сохранило свои ядовитые свойства. Сейчас ее совершенно не интересуют традиционные жертвы – мелкое зверье. Но вот извечный враг собаки – кошка, это для нее – деликатес. Приходится держать целый кошачий питомник. Но с охотой тоже целая проблема, потому что кошка бегает намного быстрей моей «кобаки», и всякий раз сбегает. А эта начинает скулить. Приходится кормить искусственно. Но тут уж, как говорят, никуда не поделаешь.
   - Ничего, - поправил я его.
   - Да, в общем-то, конечно, ничего, - не понял он меня. - Бывали у меня неудачи и похлеще. Однажды я пообещал своим испанским коллегам создать специального быка для корриды. Если тебе доводилось видеть это кровавое зрелище, ты должен знать, что обычно быки у них небольшого роста и довольно неповоротливы. Пикадорам и тореро ничего не стоит наносить им удары с высоты человеческого роста. Но тем не менее, они тяжелые и опасные существа. Испанцам слегка поднадоели эти жестокие спектакли, больше напоминающие балетную постановку с известным заранее результатом. Им захотелось чего-то нового, непредсказуемого, с большими требованиями ко всем участникам этой бойни, с большей эффектностью для зрителей. Я пообещал им помочь, и после не очень долгих раздумий поставил одновременно три опыта. В первом я к материалу винторогой антилопы, которую правильней называть козлом, добавил гены носорога. Во втором  нашему обычному крупному быку привил гены лося. А в третьем опыте мне удалось создать гибрид племенного быка с африканским буйволом. Когда все три создания достигли «юношеского» возраста, это были великолепные экземпляры. Первый вырос до размеров крупного марала, имел три рога вместе с носовым и очень толстую кожу. Я дал ему название «козорог». Второй сохранил внешность быка, но приобрел рост и быстроту бега крупного лося. Я и назвал его «быкось». Его рога были прямыми, но похожими на крупнозубчатые напильники. Но главное его достоинство – скорость. Третий получился огромным мускулистым красавцем с большими дугообразными рогами и грозным взглядом. Ему подходило название «быкобуй». Всех трех я отправил в Испанию. Через полгода их начали по очереди выпускать на арену.
       Если ты знаком с этим ритуалом, тебе должно быть известно, что самой корриде предшествует уличное шествие, когда толпа гонит быков по улицам к арене. А самые отчаянные горожане бегут впереди стада, рискуя быть затоптанными или распоротыми рогами. Это подстегивает эмоции, как людей, так и животных.
          Первым они решили выпустить на арену моего «козорога». Но при всем его грозном и необычном виде и кажущейся подвижности в нем, по-видимому, преобладали гены козла. А козел, он и есть – козел. Он неторопливо добежал до первого цветочного магазина и стал жрать все, что было выставлено на витрине. Хозяин магазина потом слег с инфарктом. А мой козорог, несмотря на все крики и гиканье толпы, не обращая ни на кого ни малейшего внимания, продолжал неторопливо сжирать всю зелень, до которой мог дотянуться по ходу своего движения. Толпа скоро оставила его в покое, чтобы не пропустить корриду. До арены он так и не дошел, и просто разлегся на одном из городских газонов подремать после сытного обеда. Чтобы перевезти в стойло, его нужно было усыпить дополнительно, но это отняло много вемени, потому что долго искали специальные патроны с усыпляющим средством, а когда нашли, не смогли пробить его шкуру. Пришлось доставлять спецпатроны для крупных животных спецрейсом из другой страны. Он за это время успел проголодаться и, бродя по улицам, продолжал свои налеты на цветочные магазины. А когда, наконец, привезли патрон и стрельнули, доза препарата оказалась для него слишком большой, и он умер от передозиовки. Мои коллеги выразили мне свое недовольство. Слишком дорого он им обошелся. Но ведь могли сами сообразить по поводу дозы препарата и предвидеть такой исход. Гораздо дешевле было его просто пристрелить. Так я им и сказал.
         Через несколько недель они выпустили моего «быкося». Он оказался гораздо более подвижным, чем все стадо, и летел по улицам с необыкновенной скоростью. Возможно, с учетом печального опыта использования моего «козорога», этому они что-то подмешали, дабы повысить его агрессивность. Во время движения по улицам он очень быстро обогнал стадо, покалечив при этом четырех быков, двенадцать человек и три автомобиля, и влетел на арену задолго до всех, абсолютно наплевав на направляющих. Те просто шарахнулись от него врассыпную. А он помчался на одного из работников арены, который от страха сначала просто прижался к барьеру, а потом упал в обморок. Но это его и спасло. Бык врезался в барьер через долю секунды после его падения, пробил доски и прочно застрял там своими рашпилеобразными рогами. Освободить его безуспешно пытались около двух часов, а потом просто отпилили рога.
         Еще через несколько недель они решились выпустить моего «быкобуя». Но и он оказался, мягко говоря, несколько своеобразным. В нем явно преобладал племенной бык. Но с добавлением африканских генов он превратился в маньяка с отчетливыми гомосексуальными наклонностями. Еще несясь по улицам к арене, он стал домогаться своих соплеменников, наскакивая на них прямо на ходу. А поскольку его масса была гораздо большей, тем ничего не оставалось делать, как останавливаться и терпеливо ждать окончания порыва его страсти. Но успокаиваться он и не собирался и, соскакивая с одной жертвы, пускался в погоню за следующей. Обезумевшее стадо понеслось от него с невероятной скоростью, подминая и сметая все и всех на своем пути. Улица после этого сумасшествия выглядела, как после бомбежки или торнадо. Когда они вылетели на арену, и ворота за ними заперли, быки оказались в западне, и мой воспитанник уже беспрепятственно продолжал свое дело до тех пор, пока не дефлорировал все стадо. Публика неистовствовала от восторга. Быков угнали. А мой быкобуй остановился в центре арены и уставился на тореро, который выходил в танце под овации зрителей. Когда тот закончил свое последнее «па», он разглядел, наконец, своего противника, у которого еще не иссякли признаки сексуального возбуждения, после чего он мгновенно ретировался под свист и улюлюканье толпы. Мой красавец остался на арене один, и, осмотревшись по сторонам, протрубил свое победное: «Му!».
         Судя по газетным откликам, зрелище вызвало дикий восторг зрителей. Были даже настоятельные требования повторить этот сексуальный праздник. Неоднократно возникали стихийные публичные выступления прямо на улицах, в барах и рестоанах, завязывались дискуссии в прессе, но в конечном счете, победила ортодоксальность и любовь испанцев к исконным ритуалам. К разочарованию многих, все вернулось «на круги своя».
         Что стало с этими двумя моими питомцами мне неизвестно. Разгоревшийся скандал на некоторое время несколько охладил наши с коллегами взаимоотношения. Но поскольку неудачи бывают и у них, они вскоре успокоились, и наши совместные изыскания продолжаются. Сам я назвать все это удачей тоже не могу, я планировал только разнообразить корриду. Хотя, согласись, с разнообразием у меня как раз таки неплохо получилось, и в этом результате тоже что-то есть.
         Пока Матвей Севостьянович рассказывал, мы неторопливо миновали змей, и подошли к следующему вольеру. Я хотел подойти к решетке поближе, но хозяин мягко остановил меня рукой.
   - Не подходи близко. Это не для слабонервных.
         И тут же, словно иллюстрируя его слова, внутри вольера что-то завизжало, и какой-то зверь с разбега вцепился в решетку когтями и зубами. Я невольно отпрыгнул и прижался к перегородке спиной. Приглядевшись в очередное создание, я узнал в нем зайца. Он был раза в три крупнее своих нормальных собратьев, но с когтистыми крепкими лапами и удлиненной мордой, большой пастью и острыми зубами, среди которых торчали грозные клыки. Взгляд его, устремленный на своего создателя, источал жгучую ненависть.
   - Это заяц? - в ужасе произнес я. - Что вы с ним сделали?
   - Это подтверждение того, что если трусу пересадить гены агрессивности, то он перестанет быть трусом. Это «волайцы». В них примесь волка.
   - Он не один?
   - Их была целая стая. У меня это единственная популяция, способная к размножению. А плодятся они, как тебе известно, с необыкновенной скоростью. Когда их стало слишком много, я попробовал отдать их на съедение хищникам, оставив себе только исходную пару. Но они, будучи хищниками сами, задрали всех моих лис, волков, барса и ягуара. Гепард, к счастью сумел от них удрать только благодаря своей уникальной скорости бега. Более крупными я решил не рисковать. Мне ничего не оставалось делать, как морить их голодом. Не до смерти, конечно. Я категорический противник умерщвления животных. Только чтобы ослабить. Но тогда в них проснулся инстинкт некоторых грызунов, и они начали пожирать друг друга. Вскоре их осталось всего четыре. Но исходная пара опять принесла потомство из восьми особей. Пришлось их всех рассадить, и сейчас размножение исключено. Придется несколько лет терпеть их скверный характер, только для того, чтобы на их примере попытаться понять, почему не плодятся все остальные мои гибриды.
         Мы опять неторопливо зашагали. Я начинал чувствовать нарастающее внутреннее раздражение. Хотелось просто повернуться и уйти.
   - Может быть, нам сделать маленький перерыв, Матвей Севостьянович? - робко предложил я. - Честно говоря, я немного утомлен обилием информации и чересчур неожиданными сюрпризами. Согласитесь, что это слишком большая эмоциональная нагрузка для неподготовленного человека.
   - Не торопись. На этой стороне остался всего один вольер. Я познакомлю тебя с его обитателями, после чего мы сделаем небольшой перерыв. «Перекур», как у нас выражаются даже некурящие. А на той стороне у меня всего четыре больших вольера. Там мы пройдемся быстро. Но ты, клянусь, такого больше нигде не увидишь. Гарантирую, ты будешь визжать от восторга.
        Последний вольер на этой стороне тоже оказался очень просторным и разделялся на две половины двойной металлической сеткой, в дальнем конце которой виднелась невысокая дверь, которая сейчас была закрыта. В обоих отсеках находились львы. Обычные львы, которых мы привыкли видеть в кино и на картинках. Только тот, что сидел в правой половине, был немного меньше и по-видимому моложе.
   - Ты никогда не задумывался, Алексей, почему львы имеют такую роскошную гриву, а их самки совершенно гладкие? Среди животных это, пожалуй, единственные представители, где самка так разительно отличается от самца. Только у птиц можно встретить что-то подобное.
   - Вы хотите сказать, что справа львица? - вопросом на вопрос ответил я.
   - Львица слева. Вот видишь, какой отменный результат. Я передал ей гены волосяного покрова самца, и она обросла. Мало того, она еще и обогнала его ростом. Теперь они похожи на кошачьих одного вида. Я надеялся, что от этой пары будут рождаться потомки с одинаковым волосяным покровом, независимо от пола, но с этим проблема, - с легкой горечью добавил Матвей Севостьянович. - Они ненавидят друг друга. Мы несколько раз открывали дверь в перегородке, но тут такое начиналось… Поэтому и приходится держать их отдельно. Сейчас пробуем феромоны и стимулирующие средства, но он только рычит и воет. Вот этот вой ты и слышал.
   - Но нормальные животные так не воют, - ошеломленно произнес я.
   - Когда приспичит, еще не так завоешь.
   - Так дайте ему нормальную самку.
   - Нету. Только эта. Но даже если бы и была, потерялся бы смысл эксперимента. Может быть инстинкт победит все-таки. Как говорит древняя мудрость, надежда умирает последней.
   - Это весьма сомнительно, - сказал я, рассматривая огромную волосатую самку. - Если только вы не привьете самцу гомосексуальные наклонности.
   - Неплохая идея. Надо над этим подумать, – взглянул он на меня заинтересованно.
        Дойдя до конца коридора, мы подошли к такой же двери, как та, через которую мы входили в питомник. Мы вышли и вновь оказались в отдельном отсеке, только раза в три длиннее первого, и со множеством дверей по обе стороны. Из-за этих дверей слышались нормальные, привычные для нашего слуха голоса домашних животных и птиц: мычание, блеяние, квохтанье, тявканье, похрюкивание. Это было, как музыка для истерзанной души.
   - Здесь содержатся обычные животные, которых мы выращиваем для забора материала и для хищников, - сказал Матвей Севостьянович.
        Он открыл последнюю дверь справа и сделал приглашающий жест, пропуская меня вперед. Я вошел. Здесь была комната отдыха, похожая на ту, в которой мы смотрели фильм и вели первую беседу. Только, вместо сложной видеотехники, здесь стоял большой телевизор, который сейчас был выключенным. Я сел в кресло и расслабленно закурил. Тут же появился Вадим и принес ту же самую пепельницу. Он поставил ее на стол рядом со мной и как обычно молча вышел.
   - Откуда он знает, что мне нужно? - удивленно спросил я.
   - Я ему сказал. Большого ума не требуется, чтобы предугадать желания курящего человека после столь длительного перерыва, - ответил он, хлопоча у холодильника и буфета.
        Он поставил на столик бутылку такого же виски, содовой, и таких же оливок, как это было вчера, а потом и тарелочку с тонко нарезанным сыром и бокалы. Расставив все это на столе, он разлил виски так же, на полтора пальца, и добавил содовой воды.
   - Ну как впечатление от увиденного? - спросил он, подняв свой бокал.
   - Откровенно говоря, в голове полный кавардак, - ответил я, стараясь быть сдержанным. - Не знаю даже, от чего больше, от увиденного, или от услышанного от вас. Что-то моя натура интуитивно отвергает. Ваши практические результаты, мягко говоря, не совсем совпадают с той теорией, которую вы мне преподали до начала экскурсии. Мне надо какое-то время, чтобы упорядочить свои мысли и эмоции. И если вас все еще будет интересовать мое мнение, вечером я рискну его высказать.
        Приподняв свой бокал, как бы символически чокаясь, он отпил небольшой глоток. Я сделал то же самое и закусил маслиной, завернутой в ломтик сыра.
   - Я предупреждал тебя, что это только полработы. А сейчас тебя ожидают настоящие сюрпризы, - многозначительно сказал Матвей Севостьянович. - Это история, глубь веков. Здесь у меня стопроцентный положительный результат. Я, конечно, не сразу к нему пришел. Но в конечном счете, то, что удалось сделать мне, пока не смог повторить никто. Я разумеется, могу чего-то не знать, но насколько я информирован, в этом я могу чувствовать себя пионером, первопроходцем. И я не скрываю своей гордости. Если ты хоть немного знаком с доисторическими животными, ты все увидишь сам, и никаких комментариев не потребуется.
         Потушив сигарету, я допил виски. Мы поднялись, вышли и, пройдя по коридору, снова вошли в питомник. Свернув влево, мы вошли в противоположную половину коридора и двинулись по нему в обратном направлении. Здесь вольеры были огромными и просторными, и отгорожеными от коридора по всей высоте арматурными прутьями толщиной в руку.
         В первом вольере стоял мамонт. Совсем такой, как мы привыкли видеть его на картинках в учебниках истории, но только не столь гигантский. Шерсть его, правда, была короче, да и форма ушей была несколько иной. Он стоял совершенно неподвижно как чучело, и только по движениям слегка поблескивавших глаз можно было догадаться, что это живое существо.
   - Все утверждают, что мамонт это предок слона, - сказал Матвей Севостьянович. - Чушь. В ДНК слона нет генов мамонта. Слон отличается от мамонта так же, как человек от обезьяны. Только очень отдаленное внешнее сходство. У нас тоже нет никаких генов обезьян. Дарвин не знал генетики, но кое-кто верит ему до сих пор, хотя его гипотезе уже гораздо больше ста лет и наука успела уйти далеко вперед.
   - А почему он так неподвижен?
   - Трудно сказать, что творится сейчас с его доисторической памятью. Ведь он не новорожденный. Он повторяет конкретного мамонта, жившего миллионы лет назад. Он не мог тогда видеть и ощущать всего, что видит и воспринимает сейчас. Для него это слишком резкий переход. Это как если бы ты погрузился в анабиоз и проснулся через тысячу лет. Тебе бы показалось, что ты на другой планете. Ему еще долго надо адаптироваться.
         В следующем вольере лежал саблезубый тигр. По размерам он был раза в три крупнее своих далеких потомков, известных нам сегодня. При нашем появлении он медленно поднял свою огромную голову и слегка оскалился, еще больше обнажив и без того гигантские клыки, и издав короткий слабый рык. Он хотел было подняться, но видимо передумал и вновь положил голову на огромные лапы с невероятными когтями. Его апатичность объяснялась, надо полагать, теми же причинами. Его память сохранила, конечно, последние воспоминания той далекой жизни, а может быть и последние мгновения перед смертью. И теперь в его первобытном животном мозгу творится что-то невообразимое для того, чтобы хоть как-то связать свои переживания с тем, что он видит сейчас. Несчастное животное в шоке! Вот почему он почти не отреагировал на появление двух теплокровных существ, абсолютно беззащитных перед ним, если бы не решетка.
         В третьей клетке разлегся еще один древний зверь – тираннозавр. Услышав наши шаги, он так же как и тигр, поднял свою гигантскую голову и, посмотрев на нас, открыл свою страшную пасть, обнажив не меньше полсотни острых зубов. Но вместо рева или какого-нибудь другого страшного звука, издал только тихое шипение, и голова его грузно упала на пол с гулким стуком. Только по его дыханию можно было догадаться, что он еще жив.
         И наконец, в последнем вольере я увидел птеродактиля. Этот далекий предок то ли орла, то ли летучей мыши, сидел к нам спиной, полурасправив обвисшие перепончатые крылья и, переминаясь с ноги на ногу, мотал в такт движениям головой. Так больной, держась за голову, раскачивается, сидя на постели, мечтая хоть как-то унять головную боль. Клюв доисторического монстра, размером с небольшой шлагбаум, был приоткрыт, и поверх зубов из него наполовину вывалился остроконечный черный шипастый язык. Вольер, несмотря на свои размеры, оказался бы для него слишком мал, даже если бы он вздумал просто помахать крыльями. Но такая мысль скорее всего и не приходила в его миллионнолетнюю голову, которая, вероятно, тоже была занята сейчас перевариванием свежей информации.