Василий Сталин ч. 12 1942 год

1942 год. На фронте и в тылу.

Самый тяжёлый год войны.

 Обстановка на фронтах оставалась очень сложной. Несмотря на чувствительное поражение под Москвой, германская армия продолжала оставаться сильным, умелым и жестоким противником.
События лета-осени 1942 года это подтвердили.
Очень трудная ситуация складывалась и в борьбе за господство в воздухе. Немцы, при необходимости, перебрасывали на активные участки фронта свои элитные эскадры асов и легко добивались воздушного господства на решающем направлении сражения. Мы мало что могли противопоставить такой тактике.
Более того, у части наших лётчиков, под влиянием неудач 1941 года появилась апатия, чувство безысходности, уверенность в превосходстве немецкой техники и тактики в бою.
А это вело к пассивному поведению части истребителей в бою, стремлению занять «оборонительный круг» при появлении немецких истребителей и избегать наступательной тактики в воздушных схватках.
Были и более тяжёлые случаи: трусости, намеренного вывода техники из строя, самовольного оставления товарищей в бою и т.п. явления.
О них и поговорим.
 
Долгое время эта тема была под своего рода негласным запретом. Считалось, что чуть ли не поголовно все наши лётчики были героями и рвались в бой. Увы, нередкими были и совсем другие примеры.
 
Герой Советского Союза В.Ф. Голубев вспоминал про свой разговор с командиром авиационной бригады в январе 1942 года:
«После посадки и разбора боевого задания полковник Романенко попросил меня остаться на несколько минут. Посадил рядом с собой и, положив руку мне на колено, сказал:
— Вот что, лейтенант, мне кажется, ты долговато ходишь в должности командира звена. Воевать умеешь, в бою видишь все, что делается кругом, имеешь большой инструкторский опыт, ну и в тактике продолжаешь традицию Антоненко и Бринько, которую подзабыли в 4-м гвардейском полку.
Да, да, вчера был и вовсе позорный случай.
Три летчика не взлетели, чтобы помочь паре «ишаков», заходивших на посадку, когда их атаковали «мессера».
Трибунал с ними разбирался, а командование бригады решило укрепить комсостав всех трех эскадрилий. Два кандидата на должности комэсков у меня на примете есть, а вот третьим хочу послать тебя. Думаю, сможешь дать бой и «охотникам», и всем остальным... Как ты на это смотришь?
 
Я встал и ответил, что я солдат и буду воевать там, куда пошлют.
— Доверие постараюсь оправдать. Хорошо бы, конечно, взять с собой своего «ишачка», уж больно привык к машине.
— Подумаем, — ответил Романенко. Он отпустил меня, попросив не распространяться пока что о нашем разговоре».
 
Вот так воевали порой. ТРИ лётчика-гвардейца бросили своих товарищей в беде и не стали взлетать им на помощь, нарушив боевой приказ!!! А ведь для гвардии тогда существовали особые преференции и там были далеко не самые худшие бойцы…

Вот другой пример: По воспоминаниям летчика—штурмовика Василия Емельяненко, был у них заместитель командира полка, некий майор К., харизматическая, резко выделявшаяся подтянутостью и строгостью среди прочих летчиков личность, который в начале войны любил говорить пламенные речи о скором разгроме врага.
 На митинге 22 июня 1941 года он пообещал выпустить по противнику первый РС за родину, второй — за Сталина, третий — за народ.
Но на фронте майору сразу «перестало везти». Вначале он дважды посадил самолет «на брюхо» и оба раза вроде бы случайно. И вот настало время идти в бой.
Комполка, чтобы придать смелости этому самому майору К., назначает его командиром звена при атаке на бобруйский аэродром. Штурмовка аэродрома была поистине грандиозна. Были уничтожены десятки бомбардировщиков и штурмовиков немцев…
При выполнении этого задания понесли большие потери экипажи наших Ил–2, а у майора К. опять забарахлил двигатель, и он, даже не дойдя до линии фронта, освободился от груза бомб и РСов над болотом, после чего в очередной раз разбил при посадке свой самолет.
Оправдания насчет сбоев в работе двигателя не были убедительными. Техники прогнали его на всех режимах и подтвердили великолепную работу мотора. Зато ведомый рассказал о трусости в бою своего командира. Это привело к тому, что целая группа самолетов не участвовала в штурмовке аэродрома, в то время как их товарищи погибали от зенитного огня противника. То есть первый заход оказался не столь эффективным, каким мог быть в случае, если бы звено майора К. отработало по аэродрому.
Трибунал приговорил этого майора к расстрелу перед строем, заменив наказание штрафной эскадрильей».

О том, что намеренное выведение техники из строя случалось нередко говорится в грозном приказе наркома обороны: № 0299 от 19 августа 1941 г. «ПРИКАЗ О ПОРЯДКЕ НАГРАЖДЕНИЯ ЛЕТНОГО СОСТАВА ВОЕННО ВОЗДУШНЫХ СИЛ КРАСНОЙ АРМИИ ЗА ХОРОШУЮ БОЕВУЮ РАБОТУ И МЕРАХ БОРЬБЫ СО СКРЫТЫМ ДЕЗЕРТИРСТВОМ СРЕДИ ОТДЕЛЬНЫХ ЛЕТЧИКОВ».
 Пункт IV его определял:
 
«Меры борьбы со скрытым дезертирством среди отдельных летчиков».
Командирам и комиссарам авиадивизий все случаи вынужденных посадок с убранными шасси и другие летные происшествия, выводящие материальную часть самолетов из строя, тщательно расследовать.
Виновников, совершивших посадки с убранными шасси или допустивших другие действия, выводящие материальную часть из строя без уважительных причин, рассматривать как дезертиров и предавать суду военного трибунала.
Приказ ввести в действие с 20 августа с. г., передать в части ВВС по телеграфу и прочесть всему личному составу.
Народный комиссар обороны СССР И. СТАЛИН
Ф. 4, оп. 11, д. 65, л. 361— 369. Подлинник.

Даже такие строгие меры, как видим, помогали далеко не всегда.
В.Ф. Голубев писал:
«13 марта войска 54-й армии прикрывала шестерка нашей эскадрильи во главе с Кожановым. Замыкающую верхнюю пару вел лейтенант Багиров, тот самый, что в день моего прихода в эскадрилью попросил на обед водки.
Уже в начале маршрута Багиров передал по радио:
«Обрезает мотор, возвращаюсь».
Его ведомый сержант Бутов остался один. Понимая усложнившуюся обстановку, Кожанов приказал Петрову, идущему второй парой в его звене, занять верхний эшелон, а сержанта Бутова поставил своим левым ведомым.
Когда над линией фронта завязался бой с восьмеркой Ме-109, Кожанов пожалел, что не вернул Бутова на аэродром. В свободном воздушном бою между истребителями третий часто оказывается лишним...
Получив повреждение, самолет Бутова стал плохо слушаться рулей управления. Поняв это, противник усилил атаки, и только виртуозные действия пары Петрова помогли Кожанову прикрыть сержанта и сбить двух «мессеров». Но на обратном пути, делая вынужденную посадку на болоте, сержант Бутов допустил роковую ошибку: выпустил шасси. Самолет скапотировал, и Бутов погиб в перевернутой машине. Все как будто ясно.
Но вот когда мы, обследуя самолет Багирова, произвели облет, то оказалось, что мотор работает нормально.
 
На разборке комиссар эскадрильи сказал Багирову:
— Когда исправный мотор в воздухе «обрезает», это признак тяжелый — летчик страдает трусостью. И если он не найдет силы перебороть слабость, то и впредь придется расплачиваться жизнями друзей.
Багиров, весь пунцовый от стыда, не поднимая глаз на присутствующих, запинаясь, сказал:
— Не знаю... что со мной случилось... Поверьте, больше такое не повторится». -  в данном случае к лётчику, заведомо струсившему в бою, его  командиры не стали  применять всю строгость грозного приказа.
Впрочем, в приказе и было сказано о том, что степень вины лётчика определяют именно его командиры.
 
Летчик—истребитель Шварев Александр Ефимович рассказывал в интервью М. Быкову:
«…Зимой 41–го под Можайском мы сопровождали «илы». Взлетели шестеркой и идем сзади «илов». Видимости никакой, попали в снегопад. Кое—как сопроводили их и вернулись обратно, а вскоре прилетает командующий авиации наземной армии, которой мы подчинялись (авиация тогда была в подчинении общевойсковых армий), Синяков.
Приказывает: «Построить полк!» Построили. Выходит. Он такой строгий, всегда выпивши ходил и матом он не ругался, а разговаривал: «Кто стрелял?» А у нас под плоскостями 8 РСов вешали. Когда мы вернулись, я обратил внимание, что у одного из наших, Жуковина, нет РСов.
Говорю ему: «Что молчишь? Ты стрелял?» — «Я». — «Выходи».
Вышел, дрожит.
А Синяков говорит: «Вот так, засранцы, надо воевать, как он воюет!»
Я думаю, что такое?
А Синяков говорит, что, мол, Жуковин одним залпом сбил двух «109–х». При всех наградил его орденом Красного Знамени. Все: «Браво! Браво!»
Потом спрашиваем Жуковина, как все произошло. Он говорит: «Я посмотрел в прицел, вижу два самолета, и сразу на все кнопки нажал. Все восемь штук выпустил. И двух сбил».
Вскоре установилась летная погода, пошли вылеты с воздушными боями. Один вылет — Жуковин садится, не полетел с группой. Спрашиваю: «Что такое?» — «Барахлит мотор». Техники начинают пробовать, все нормально. Второй раз: «Барахлит мотор, не могу лететь».
Техники разбираются, все нормально. Третий раз. Жуковин подруливает, я говорю ему: «Не выключай!» Сам сажусь в его самолет, взлетаю, отпилотировал отлично. Спрашиваю его потом: «Ты что, дрейфишь, что ли?»
— «Нет, командир, как тут дрейфить. Мотор не работает».
А вскоре он, также вернувшись, на посадке поломал самолет. Его командир полка отдал под суд. Судили его, а потом в штрафной батальон направили…

После войны я  учился в академии, мы обычно на выходные дни приезжали в Москву. И вот я иду в форме, как положено, и встречаю какого—то человека. Подходит он ко мне и говорит: «Что, командир, не узнаешь? Это я, Жуковин!» Батенька ты мой, какая встреча! Я ему говорю, давай доедем до Монина, там мы выпьем по фронтовой.
Приехали, он мне рассказывает, что был в штрафном батальоне, его, как летчика, направили с группой под Вязьму с заданием угнать «109–й». Самолет они не угнали, еле ноги унесли.
Потом дали им задачу привести «языка». Пошли. Одного схватили, связали и тащат по земле. На своих минах подорвались. Ему пятку оторвало, а этого немца убило.
Я его спрашиваю: «Ну, как в сравнении с авиацией?» Он говорит: «Знаешь, командир, вот где я страху натерпелся. В авиации так страшно не было».

О том, какая сложная обстановка была тогда среди наших пилотов, Голубев вспоминает:
«Неудачные бои, потери от «мессеров» - «охотников» в районе аэродрома невольно порождали у иных боязнь перед техникой и тактикой врага. В землянках, у самолетов слышались досужие разговоры:
— Вот бы нам такие самолеты, как Ме-109Ф или американская «кобра», тогда бы мы им всыпали, а так...
В первые дни декабря каждый летчик полка делал до пяти боевых вылетов, но с перехватами не ладилось.
Мешали радиолокационное наблюдение врага за нами (о котором мы тогда и не знали), а также плохая погода и кратковременное пребывание самолетов противника над целью. С душевной болью видели мы с воздуха наши разбитые горящие машины, воронки на льду, и, возвращаясь на аэродром, каждый чувствовал свою вину…
 
Мы не успели усовершенствовать боевую технику, и в частности самолетные рации, которые вот уже скоро год, как ожидаются в полку. Правда, тут была и наша, летчиков, большая вина.
Мы по старинке не верили в возможности радиосвязи и даже то малое, что было в наших истребителях перед войной, изучали спустя рукава. Появилось мнение, что радиосредства несовершенны, своим шумом и треском, внезапным свистом в ухо летчика мешают в полете и в бою. Так стоит ли осложнять себе жизнь мудреной радиочепухой? Поэтому приемники и передатчики с самолетов, которые попадали в полк, тут же снимались и отправлялись на склад...

Командир полка не стал заниматься этими вопросами, по-прежнему отсутствовала радиосвязь самолетов между собой и с КП полка.
Ошибки в жизни, как собачий репейник, цепляются друг за друга, превращаясь в большой колючий клубок.
Заметить новое в тактике противника, обобщить и позаимствовать все полезное для себя — вот что следовало сделать прежде всего... Фашисты стали широко применять свободный полет — «охоту» на истребителях Ме-109Ф, выделяя по две-три пары, которые в бой не вступали и в зону зенитного огня не входили, но атаковывали подбитые или отколовшиеся от группы самолеты или группки, потерявшие бдительность.
 
Война жестоко наказывает за расхлябанность, за нерадивость. Долго ждать такого не пришлось. В следующие четыре дня полк потерял двух летчиков. Оба погибли нелепо, из-за собственной неосмотрительности…
Частые неудачи в боях за последнее время, потери друзей повлияли на моральный облик всего личного состава. Понизился боевой азарт, то главное, на чем держится вера в победу, — воинский дух, появилось чувство усталости…

Вечером в беседе с командирами звеньев я пытался уяснить личную подготовку каждого, а также летчиков звена.
Выяснилось, что тактика противника, его самолеты и зенитные средства изучаются поверхностно, от случая к случаю, боевые возможности самолета И-16 занижаются, взаимодействие и, наконец, само ведение воздушных боев и нанесение штурмовых ударов носят шаблонный характер.
В большинстве своем летчики хотят воевать на самолетах с лучшими тактико-техническими данными и ждут, когда повезет.
 
После беседы я сообщил командирам звеньев, что начинать придется с более тщательной подготовки к каждому боевому вылету.
— Задание инженеру эскадрильи — за ночь на двух самолетах установить рации. На остальных — в течение трех суток.
В эти же дни всем летчикам изучить рацию и особенности настройки ее на земле и в воздухе.
Я ожидал, что инженер Яровой ответит мне: «Есть, товарищ командир!»
Но тот затянул давно знакомое:
— Мы уже несколько раз ставили приемники и передатчики, а все без толку, говорят, что они своим свистом мешают летчику и утяжеляют самолеты.
— Летчики, — перебил я его довольно резко, — не используют радиосвязь потому, что их этому не научили. А выполнение моего приказания я проверю утром лично, товарищ Яровой!»
 
И ведь эти все проблемы и безобразия происходят не в июне 1941 года, а спустя полгода войны…
Казалось бы, у лётчиков появился боевой опыт и значение радиосвязи они сами должны бы были понимать. Ан нет, рации с самолётов снимали и сдавали на склад.

В такой обстановке тон должны были бы задавать командиры: дивизий, полков, эскадрилий. Однако  далеко не всегда они служили примером своим лётчикам в бою.

На фото: Маннергейм принимает от фюрера подарок - Мерседес W150II Staatsrkarosse (Гос.карета)

Продолжение: http://www.proza.ru/2010/08/09/286