В детстве у меня не было детства

Моей собеседнице двадцать восемь лет. Миловидная молодая женщина, школьный психолог. Мы познакомились с ней во время кофе-брейка на научной конференции «Дети в кризисных ситуациях — профилактика нарушений психического здоровья». Казалось, что продолжения знакомства не последует. Но Карина — так зовут мою сегодняшнюю героиню — после моих публикаций о конференции сама разыскала меня по телефону, посетовав, что в них обойдены наиболее распространенные кризисные ситуации, в которые попадают большинство детей. Детей обычных, из благополучных семей, с нормальными любящими родителями.

Заинтригованная, я предложила встретиться. И Карина рассказала немало поучительного о ломке и насильственной трансформации детских душ в семьях, где личность ребенка под давлением родительской авторитарности подвергается духовному и нравственному насилию буквально ежедневно. Самое печальное, что насилие это скрыто от посторонних глаз и совершается «во благо». Так, во всяком случае, кажется мамам и папам, которые лепят свое чадо по своему собственному разумению.

Но больше всего меня поразила история собственного детства Карины. Она впитала все, буквально все, что теоретически Карина профессионально, но суховато обосновала в нашей беседе о еще одном аспекте детских кризисных ситуаций. Мне эта история показалась гораздо интереснее научных психологических выкладок. С разрешения Карины я привожу ее почти дословно.

— Мои мама и папа искренне уверены, что у меня было замечательное детство, — рассказала Карина. — И в лагерь я ездила, и на дачу, и в театры и музеи ходила. Да, было дело. Только если брать в расчет чистую математику, то настоящего счастья в моем детстве наберется процентов пять. Остальные девяносто пять… Судите сами.

Я еще не училась в школе, когда кто-то из родственников подарил мне детские импортные двухполозные коньки. Родителям взбрело в голову, что мне обязательно надо на них кататься. Для своего удовольствия, разумеется. Удовольствия я ни разу не испытала, коньки возненавидела, орала, вопила, отказывалась гулять, если родители брали их с собой. Но они меня не слушали, говорили, что таких коньков ни у кого нет, зачем подарок зря пропадает? Я спотыкалась, падала, обдирала коленки на корявых ото льда тротуарах, но каталась. Года два меня мучили этими коньками, слава Богу, потом они стали мне малы.

Рядом с нашим домом было две школы, на нашем квартале и через дорогу. Меня отдали в ту, что через дорогу, где работала моя мама. Именно к ней в первый класс я и пошла. Этот год был для меня, наверное, одним из лучших.

А потом дедушка (папин папа) вдруг решил, что надо бы мне научиться играть на пианино. Ему очень хотелось, чтобы я, когда он приезжал к нам в гости, играла ему на пианино вальсы Штрауса. Инструмент стоил очень дорого, поэтому дедушка не решился взваливать бремя его покупки на плечи моих молодых родителей, а, скопив деньги, подарил мне его сам. Разумеется, меня никто не спросил, хочу ли я играть на пианино. Главное, что захотел дедушка.

Пианино поставили в большой комнате, разобрав при этом мой любимый спортивный уголок. Папа сказал, что пианино важнее. Решили отдать меня в музыкальную школу. Только вот незадача — «музыкалка» находилась в одном здании с общеобразовательной школой на нашем квартале. Меня сразу решили туда перевести, чтобы я после окончания школьных занятий сама не переходила дорогу. Не хотелось расставаться с мамой и одноклассниками, но в восемь лет меня спровадили в другой коллектив.

Ладно, Бог с ним, с классом, я привыкла к другой школе, подружилась с ребятами. Но пианино и «музыкалку» ненавидела. Учительницу по фортепиано — тоже. Она это чувствовала и вечно меня шпыняла, говорила, что я бездарная. У меня был хороший слух, и я могла играть любое произведение по памяти. Но учительница утверждала, что настоящий пианист должен уметь играть с листа, и постоянно заставляла меня смотреть в ноты, прекрасно зная, что они мне не нужны.

Чтобы она на меня не орала, я поднимала глаза на нотную тетрадь, естественно, сбивалась и тут же получала злорадное замечание, что я бездарь. Мои родители верили учительнице. Раз сказала бездарь, значит бездарь.

Я искренне не понимала, почему должна ходить в музыкальную школу, тратить свободное от уроков время на разучивание гамм и упражнений. Ладно бы я сама этого захотела. Но нет — этого хотели мои родители и дедушка. Если я, роняя слезы на нотную тетрадь, плакала и просила забрать меня из музыкальной школы, папа строго возражал: дедушка потратил столько денег на пианино, что я просто не имею права отказываться.

Через год у меня упало зрение. Окулист сказала, что я, наверное, много читаю. Я ответила, что во всем виновата музыкальная школа. Очень много задавали, каждый вечер я вынуждена была по несколько часов сидеть за пианино, жмурясь и вглядываясь в ноты. К тому же сидела я спиной к люстре. Родители заявили окулисту, что мне нельзя прекращать заниматься музыкой, попросили назначить таблетки и упражнения для улучшения зрения. Врач назначила и посоветовала повесить над пианино лампу дневного освещения.

Мое зрение ухудшалось каждые полгода, но никто и не думал забирать меня из музыкальной школы. Лишь только когда встал вопрос об офтальмологической операции и у меня случилась истерика, родители, подумав, пошли на уступку — все-таки забрали из музыкальной школы, а пианино продали. Правда, не забыли сообщить, что дедушка очень возмущен этим поступком.

Как-то меня решили отправить в пионерский лагерь. И даже, помнится, спросили, хочу ли я туда поехать. Я не знала, что это такое, поэтому решила съездить.
Заскучала сразу же. Лагерь находился в соседней Николаевской области, в Коблево, часто туда не наездишься. Когда родители приехали меня навестить, я попросилась домой. Они наотрез отказали. Сказали, что я просто пока не привыкла. Я заплакала, но мама с папой быстренько вручили мне гостинцы и ретировались.

Потом, дней через пять, приехал папа. Я опять попросилась домой. Он разозлился и велел не капризничать: «Живут же здесь другие дети, чего ты разнылась? Нечего держаться за мамину юбку, надо привыкать быть самостоятельной».
С тех пор меня никто не спрашивал, хочу ли я поехать в лагерь. Просто покупали путевку — и отправляли. Из-за этого летние каникулы всегда казались мне ужасными.

В двенадцать лет я очень захотела котенка. Просила, умоляла, клятвенно обещала, что буду за ним ухаживать. Мама сказала, что котенок в квартире не нужен, от него будет везде шерсть.

Когда в третий раз я со слезами завела разговор о котенке, папа сказал: «Ладно, как-то решим этот вопрос». И… купил мне попугая. Ладно, хоть попугая, я была и этому рада.
Но попугай нам попался больной, у него был недоразвит клюв. Родители сочли негуманным возвращать его в зоомагазин и решили оставить. Клюв у Гоши потом вырос, но ужасно криво, так что когда попугай закрывал его, верхняя и нижняя части не соприкасались, а расходились в разные стороны. Попугай не мог, как все птицы, клевать смесь из овса и проса. Мог клевать только маленькое круглое просо. Но оно продавалось только на «Привозе», куда родители не имели времени ездить, а меня одну не пускали. Поэтому в зоомагазине они покупали смесь, и мне приходилось, как Золушке, каждый день по часу отделять просо от овса, чтобы Гоша мог поесть. С моим-то зрением!

Однажды зимой к нам на балкон залетел другой попугай, и папа поймал его. Когда я увидела красивого здорового попугая, очень обрадовалась. Но папа рассудил, что два попугая — это слишком. Здорового и красивого он отвез бабушке с дедушкой. Не бабушке же перебирать смесь для попугая, отделяя просо от овса!

А еще мне мое детство запомнилось фазендой. О-о-о! Коньки плюс пианино, плюс ненавистный пионерлагерь, плюс больной Гоша — это ничто по сравнению с фазендой, как тогда называли дачу.

В восьмидесятые годы всем выделяли участки на лиманах под Одессой. Мне было шесть, а мама с папой еще были полны сил и энтузиазма. Сразу решили, что будем строить домик. Своими силами. Чем можно занять ребенка шести лет на участке, на котором нет ни забора, ни сарая, ни туалета? Не догадались?

Для постройки дома родители покупали по дешевке рыжий битый кирпич. Так вот, как только приезжала очередная машина с кирпичом, мне доверяли растаскивать его на три кучки: более-менее большие, неплохо сохранившиеся куски, затем — половинки кирпича, а третья кучка включала в себя не кирпич, а крошку. Очень весело, скажу я вам!

Когда я подросла, мне доверили лопату. Теперь я наравне с родителями копала огород, окучивала картошку и занималась прочим земледелием. Разумеется, я ныла, протестовала, просилась на пляж. Ведь я знала, как проводят свободное время мои соседи, друзья, одноклассники. Сколько раз я видела, как другие ребята с восторженными воплями мчались с горы на лиман! Этот покрытый жесткой травой и лиловыми цветками бессмертников спуск снился мне по ночам и мерещился среди пропалываемых грядок. Ну почему другие дети целыми днями лежат пузом вверх на берегу лимана, а я торчу здесь? Но мне говорили, что надо помогать родителям, надо знать, как тяжко достается хлеб, что белоручку никто замуж не возьмет. Или грозили: не хочешь быть на даче — поедешь в лагерь на все лето.

Нет, мы, конечно, каждый день купались в лимане. После работы. Окунались — и домой. Лично мне это было не в радость. Вечерние омовения после жаркого, потного рабочего дня превращались вместо пляжного празд-ника в обычную гигиеническую процедуру.

Сколько раз просила маму оставить меня вместо фазенды дома! Соглашалась вылизать всю квартиру, лишь бы только не полоть грядки. Но нет, они неизменно насильно везли меня на фазенду. А когда мы продали машину, в мою жизнь вошла дачная электричка. Подумаешь, духота, подумаешь, постоять полчаса, подумаешь, тащить на спине огромный рюкзак с едой! Фазенда — рай земной. Как я ее ненавижу до сих пор!

А еще на всю жизнь остался в душе осадок, связанный с днями рождения. Мой день рождения мы всегда справляли «по-семейному»: я, мама, папа, бабушка и дедушка. Подарок мне всегда делали «нужный», один от всех — пальто, сапоги, диван, когда я выросла из своей кровати… Это всегда было неинтересно, и я всегда заранее знала, что «нужное» купят мне на этот раз. Так что никаких воспоминаний от собственных дней рождения не осталось.

Зато я на всю жизнь запомнила, какой мучительный стыд испытывала, приходя на дни рождения своих друзей и одноклассников. Мало того, что им всегда устраивали нормальные веселые детские праздники, со сладким столом, играми и танцами, чего у меня никогда не было, так мама всегда ухитрялась найти в качестве подарка книгу, вазу, уродливую китайскую рамку для фотографий или дешевую картину — все, что ей самой дарили как учительнице и что было жаль выбрасывать. Когда запасы подобного барахла иссякали, мама покупала в качестве подарка коробку конфет. Думаю, не надо объяснять, с каким чувством я вручала эту коробку, когда другие дети дарили красивые, полезные и оригинальные подарки.

Знаете, детским психологом я стала потому, что мое собственное детство, в котором оказалось так мало настоящего беззаботного, не замутненного неуважением родителей и пренебрежением к ребячьим потребностям детства, очень многому меня научило. Сейчас в моей жизни нет ни дачи, ни пианино, ни давления с чьей бы то ни было стороны. И в жизни моего ребенка этого точно никогда не будет. Я очень хочу, чтобы в жизни всех детей из школы, где я работаю, да и вообще всех детей нашей страны, ничего подобного никогда не происходило. Ведь детские годы, с самого рождения малыша, закладывают фундамент его способности быть счастливым и ощущать себя самодостаточной личностью. Я стараюсь убедить в этом родителей. Они всегда уверены, что все делают правильно, а если ребенок чем-то недоволен, то на эти «выбрыки» и внимания не стоит обращать. Главное, чтобы был здоров, сыт, одет, обут. А всякие там душевные кризисы — это не про нас.

Кстати, дедушке совсем не нравилось, как я играю на пианино вальсы Штрауса. И дом из битого рыжего кирпича так и стоит у нас недостроенный.