Здравствуй, Пушкин

                "Двести восемь польских строчек
                Дарит Жене переводчик".
                Автограф, сделанный для Евгения Рейна
                на сборнике Галчинского
                с четырьмя переводами Иосифа Бродского

Начала писать, а писать-то в общем и не о чем.

Я приехала в Америку в феврале 1992. Теплая была зима в Каролине. Хоть и зовется Северной, да какой север, в самом деле. Жила бедно, скучно. Вдруг знакомая моя Лариса-медсестра сообщила, что в Дэвидсон колледж приезжает Бродский.

-- Иосиф Бродский?
-- Не знаю точно...
-- Ну, он поэт?
-- Не знаю, но пишет что-то.
-- А ты поедешь в Дэвидсон?
-- Конечно, он же русский и лауреат там какой-то.
-- Возьми меня с собой, а то у меня машины нет.
-- Не знаю еще, у меня много народу напросилось.

Лариса забрала меня прямо из университета. Я с недоделанной моей картинкой, в заляпанных краской джинсах, втиснулась четвертой на заднее сиденье старого маленького Форда.

Ехали мы тесно, опаздывали. Через полтора часа вошли наконец в центральный холл колледжа. Мест не было. Лариса и я пробрались к самой сцене и уселись на пол. Вдруг все стихло и на сцену вышел небожитель. Тот самый Иосиф...
         
Когда-то, в далекой моей первой жизни, я прочитала стихи Бродского в журнале.. Ошалев от того , что почувствовала, я записала у себя в дневнике: «Бродский - это Пушкин нашего времени». Сказала маме, что, кажется, появился поэт и в нашем веке. Но мама как-то холодно отнеслась к моим словам... Ей не понравились именно те стихи, которые мне так напоминали Илиаду гомеровскую. Длинные строки, очень ритмичные, сложные образы, неровные, рваные для языка, но не для уха.

...Он вышел на сцену, старый, лохматый. А ведь было ему около пятидесяти... Пятьдесят один, если точно. Читал и говорил он на английском. Такой же длинный слог, сложные рифмы и ритмы. Похоже на русские его вещи, но тяжесть перевешивала русские прототипы. Помню Песню(Song). Очень простая и какая-то американская песня, как мне тогда показалось. И даже пиво там есть... Впрочем, она похожа на ранние его стихи. Мне понравились именно те, которые были проще по звуку и переводы уже известных мне русских стихов... в большей степени, конечно, из-за плохого моего английского... В конце выступления кто-то из соотечественников попросил его почитать по-русски.. и тут для меня и произошло чудо. Я услышала запевный его голос и те звуки, которые поразили мое воображение задолго до этой встречи... Кто-то из глупых спросил Иосифа, отчего он так читает свои стихи, нараспев, что ли, монотонно... он смутился и ответил, что его так в школе учили.

Когда вечер закончился, к Иосифу выстроилась целая очередь. Автографы ставились на всем, от его книг до ладони или спины слушателя... Лариса-медсестра затащила меня в очередь, хотя мне было очень неудобно, у меня не было книги с собой и я не знала что ему сказать. Глупо восхищаться я плохо умею, а сказать что-то существенное совершенно чужому человеку невозможно... да и что я могла сказать Бродскому: "Здрасьте, вы - Пушкин нашего времени?"

Подошла наша очередь. Лариса получила его автограф и отошла. Я стою и не знаю что сказать и куда собственно поставить автограф. Иосиф поздоровался и спросил моя ли это картинка. Я ответила- "моя" и меня осенило. Подпишите мою картинку, пожалуйста. Он усмехнулся, спросил как меня зовут. Я сказала, напишите, пожалуйста Е. Рейн на картинке. Тут он рассмеялся. Сказал что-то вроде, мало того, что он подписывает мою картинку, он еще и должен подписаться именем Евгения Рейна. Тут рассмеялась я. Иосиф сказал, что картинка ему нравится, но, что он хочет подарить мне его книжку, чтоб я подошла к устроительнице концерта и подождала там. Я подошла. Женщина-устроительница очень недовольно на меня посмотрела, не понимая, чего мне нужно. Я сказала, что меня послал Иосиф, она ядовито усмехнулась своей фиолетовой помадой и повторила презрительно: "послал".

Я совершенно не люблю никаких неудобных ситуаций, не люблю просить, не люблю вытыкаться, но если сами предлагают - я благодарна. И я осталась ждать. Закончилась встреча и Иосиф вместе со своей свитой быстро двинулся к выходу. За свитой побежала устроительница, за ней я. Все сели в машины, я втиснулась рядом с устроительницей. Она недовольно фыркнула и попыталась вытолкнуть меня из машины. При этом моя картинка выпала из рук и запачкала край ее юбки. Фиолетовый рот искривился в крике, изверг проклятия, но машины двинулись и я захлопнула дверцу. Процессия из шести машин подъехала к гостинице. Иосиф вместе со своей свитой исчез в пасти лифта.

Устроительница, оттирая масляную краску и, испачкав при этом руки, волосы и карман белой кофточки, засеменила в сторону уборной. Я осталась одна в полупустом холле гостиницы. Гостиница была дорогая и на меня, одетую, прямо скажем, не по правилам, неприязненно глядели прохожие и служащие гостиницы. Мне вежливо попытались помочь найти что угодно, что там мне нужно и спровадить вон, но ничего не вышло. Я упертым, измазанным быком сидела в кресле и рассматривала свою картину.

Из лифта показался Иосиф. Я встала. Он заметив меня, что-то вспомнил. Я направилась навстречу. Он как-то неловко прижал ладонь к лицу. Совершенно ясно, он давно позабыл и обо мне, и о книге, и об автографе. "Дайте мне вашу картину" - сказал он. И написал на оборотной стороне "Е. Рейн - И.Бродский"

"Мне очень нравятся ваши стихи, Пушкин", - пробормотала я вслед удаляющейся небольшой и такой огромной фигуре. Он не услышал и не обернулся.

                5 августа, 2010
                елена рейн
                шарлотт, северная каролина