Хеппинейшен

Happy nation living in a happy nation
Where people understand
And dream of the perfect man
A situation leading to sweet salvation
For the people for the good
For mankind brotherhood
We're traveling in time

История придумана. Совпадения случайны.

Янке надоело кушать. Тогда она принялась весело стучать ложечкой по столу. «Уймись» - хотела сказать Серафима, но в это время дочь замурлыкала под нос песенку.
- Хапинейшен – напевала Яночка – ми-ми-ми-ми хапинейшен…
«Черт лысый!» - подумала Серафима и повернулась к дочери.
- Детка, кто тебя научил этой песенке?
- Тетя Аня – ответила Янка и, размашисто дирижируя голубенькой пластиковой ложечкой, опять запела: «Хепинейшен, ситуэйшен!»
Серафима еле сдержалась, захотелось рявкнуть на дочь так, чтоб та в ужасе захлопнула ротик и заплакала.
«А ну-ка, не истери!» - одернула себя мысленно.
Присела рядом с малышкой, вынула у нее из рук ложечку, отодвинула тарелочку:
- Не хочешь – не ешь, зачем мучить еду? Вот я тебя другой песенке научу: зааезжий музыкааант целуется с трубооою…
- Мама, я эту не люблю, ты петь не умеешь, а тетя Аня умеет – отрезала Янка.
- Ну и пой, что хочешь… - обиделась Серафима.
В прихожей скрежетнул замок, шелестнула на вешалке одежда.
- Папа пришел – отметила Янка.
Шаги пунктиром пересекли коридор и затихли в комнате. В это время зазвонил телефон. Серафима услышала, как муж взял трубку и с кем-то заговорил. До кухни донеслось:
- Нет, мы не можем на него повлиять. Моя жена? Моя жена тебе ничего не должна, мы уже обсуждали этот вопрос. Все, до свидания.
«Переборщил… Зачем так-то?» - подумала Серафима. Но все-таки решила не перезванивать.
«Хеппинейшен, ливинг ин э хаппи нейшион» - нудно крутилось в голове.


***
Много лет назад…
Много лет назад это был хит сезона. Мелодия летела из всех киосков звукозаписи, а было их тогда очень много. Песенку о «счастливой нации» включали в автобусах, в квартирах, она звучала, заполняя собой городское лето. Июнь, жара, асфальт, тополя и хеппинейшен.

Была совсем другая жизнь. Постоянно ни у кого не было денег.
Серафиму тогда все знакомые называли «Сима».
Сима завязывала на макушке пышный темно-каштановый хвост и сама делала себе украшения. Сима была стройней на три размера. Сима готовилась к просмотру в художественном институте.
У нее, как и у всех девчонок в группе, накопилась куча «хвостов», в том числе и «обнаженка». «Мужская натура» в стенах учебного заведения была представлена одним на всех старичком с бородой. Он шел буквально нарасхват. На подиуме его то и дело накрывал словесный понос, и старичок учил группу основам народной медицины.
Его писали уже и так и эдак, надоел он до чертиков, группа скинулась и заплатила небольшую сумму веселому смуглому парню, которого привела одна из студенток.
Они как раз писали с натурщика обнаженку «по пояс», когда в аудиторию толкнулась зав.учебной частью и вызвала Симу в коридор.
- Сима, тебе письмо от папы, он оставил в деканате, сам торопился и уже уехал, возьми.
Сима взяла конверт, достала тетрадный лист и прочла только одну, но убийственную строчку:
«Анна в психиатрической больнице, отделение номер семь, ходи и навещай ее обязательно!»
«Черт лысый…» - растеряно подумала Сима.

Жаркий, потный и пропитанный химическими парами автобус привез ее почти к воротам местной психлечебницы. В автобусе опять играл этот надоедливый хит. Она вышла на волю, но под раскаленным небом тоже было нечем дышать.
…Так все началось?

Или раньше…

***
Симе было шесть лет, когда мама стала толстеть, потом круглеть, потом уехала в роддом. Из роддома привезли пухлое красное существо, младшую сестру Анну. Родители подозвали Симу к пеленальному столику, где копошилась эта новая девочка, и сказали:
- Серафима, главное – не смей обижать младшую сестру! Ты старше, ты обязана во всем ей помогать.
Сима не возражала помогать, она была доброй. Стала делать, что просили. У нее получалось, но не всегда.
Однажды Сима так старательно качала коляску с сестрой, что к ужасу своему и всей семьи, опрокинула ее. Сестра вылетела из коляски, и шлепнулась в траву, как поломанная кукла. Потом поднялся дикий крик, кричала испуганная малышка, кричала мать, кричал отец – он кричал на Симу, он кричал, что так и знал, что «ты будешь ревновать, маленькая дрянь!»
Малышку утешили, плачущую от ужаса содеянного Симу тоже утешили, но почему-то во всем, что они говорили ей, звучал страшный подтекст. По-ихнему выходило, что Сима должна ненавидеть малышку за то, что та украла любовь родителей. А малышка ничего не украла, она была маленькая, славная, слюнявая, что и у кого она могла украсть? Сима пыталась объяснить маме и папе, но мама и папа были глухи и ласковы.
А Сима не хотела, чтобы из-за нее в доме было плохо.

Потом Сима выросла, Анька тоже выросла, и Сима оставила дом-сад-огород и младшую сестру Анну и уехала в большой город, чтобы выучиться на художницу. Она отлично рисовала, и лучше всего – людей. Натренировалась на Аньке. Больше всего тихая сероглазая Анька любила, чтоб ее рисовали на качелях.
Первый год студенчества для Симы было очень странно, что Аньки рядом с ней нет.
Мать жаловалась, что Анька постоянно плачет и плохо спит. Но что с этим могла поделать Сима?

***
Территория психбольницы была похожа на что угодно, только не на дурдом.
Ровные асфальтовые дорожки вели к трехэтажным корпусам из красного кирпича. По периметру корпуса окружали низкие заборы из металлических прутьев, окрашенные в веселенькие цвета.
Никого по пути не встретилось. Сима сама нашла нужный корпус, вошла во двор и посмотрела в окно.
Из окна на нее глянула рожа.
То ли женщина, то ли ребенок. Лысая голова, лопоухие уши и дебильная, но широченная улыбка. Сима вздрогнула.
Рожа загримасничала и исчезла.
«Нет, это все-таки дурдом» - подумала Сима.

Она ожидала, что корпус будет заперт, что придется звонить, стучать и объяснять, кто она такая и к кому. Но дверь гостеприимно распахнулась при легком нажатии. Сима поднялась по светлой лестнице и оказалась перед другой дверью, которая таки была заперта. На двери висела табличка: «Женское отделение №7».
Сима нажала на белую кнопку звонка. Пришла квадратная санитарка, пропустила ее в уютный, хоть и сильно потертый холл. В холле стояли мягкие зеленые диванчики, кресла и телевизор. По стенам, облицованным голубым кафелем, вились растения. На полу в пыльном солнечном луче играли два серых котенка.
Сестра пришла откуда-то из коридора, равнодушно кивнула и села рядом с Симой.
– Ну, ты как? – спросила Сима тихонько, и повнимательнее посмотрела на Анну.
Анна выглядела паршиво.
Она была очень тусклая и серая. Серое оплывшее лицо. Припухшие глаза, сонно глядящие в одну точку. Волосы, видимо, давно не расчесанные, сосульками лежали поверх ушей, и, казалось, там прилипли. Анна сложила руки на коленях и стала тихонько раскачиваться.
- Ань, ну ты как? – громче повторила Сима.
- Спать хочу – вяло ответила она.

Они просидели на больничном диванчике минут сорок. Этого было более, чем достаточно, чтобы Сима уяснила себе всю картину.
То, что еще года три назад Анна стала покупать у кого-то в городке феназепам и жрать его горстями, Сима узнала почти тогда же. Разговор с сестрой не дал ничего. Сима наябедничала матери, но мать ей не поверила. Тихая Аня никак не могла быть наркоманкой. «Ну и черт с тобой, Анька, доиграешься – не жалуйся!» - сказала Сима и уехала сдавать экзамены. Ну вот – доигралась.

Пропал сон. Куда-то эмигрировал, не иначе. Анна пыталась увеличить дозу, но кончилось все тем, что она просто шлепнулась в обморок прямо под ноги отцу. Отец и мать сгребли Анну в охапку и уволокли к невропатологу. О психиатре они даже думать боялись.

Подумать пришлось, потому, что невропатолог отправил их именно туда, при чем Анна, конечно, ни слова не сказала про таблетки. «Не могу спать!» - и все. Психиатр отправил ее в область, в стационар, пусть там разбираются, что с вашей девочкой, сказал он. Ее, может, изнасиловали?
Никто Анну не насиловал. В последний год она вообще редко выходила из дому. Почему родители ничего в упор не видели, Сима понять так и не смогла.

Уезжая домой в том же автобусе, она снова и снова крутила в голове их с сестрой разговор, пытаясь понять, что с этим можно сделать.
Ничего не придумывалось.

- А сейчас ты спишь?
- Да…
Голос, похожий на шелест умирающего под веником мышонка.
- Анна! Прекрати киснуть! Чего такая мутная? Ты как будто уделанная.
- Я и так уделанная. Мне колют хорошие уколы, я от них сплю. Классно так.
- Аня, ты с ума сошла!
- Гы-гы…
- Аня, ничего смешного! Что ты вообще тут делаешь?! Ты же нормальная!

Мимо по коридору туда-сюда бродили мутноглазые женщины в разноцветных халатах. Иногда пробегали квадратные санитарки и стройные медсестры. Они кидали на девушек внимательные профессиональные взгляды.
- Ничего, Сима, у меня все впереди – заметила Анна. – Посмотри на них. Половина начали, как я. А теперь такие красотки, ага? Отсюда нормальными не выходят.
Симу передернуло.
- Правильно, я про то же. Подсядешь на уколы, вообще без лекарств спать не сможешь. Будешь такая. Сейчас ты жрешь всякую дрянь, чтобы спать. А потом?!
- А потом деградация, паранойя и бред. Сима, от меня ты чего хочешь? Я больна, это уже ясно. Мне уже диагноз поставили.
- Диагнозы тут всем ставят, только попади… Так, немедленно отсюда уходим, ты поняла? Будешь жить у меня в комнате. Бывшая моя койка до осени свободна. Девчонки тебя развлекут, на озеро поводят, позировать будешь. Нам как раз нужна натурщица.

Тут она поняла, что ее слова не попадают в уши к сестре. Они летят - но бессильно виснут, прилипнув, будто мухи на ленту, к липким сосулькам немытых Аниных волос.
- Ты меня слушаешь?! – повысила голос Сима.
Она смотрела перед собой и раскачивалась, раскачивалась…
- Я хочу спать. Иди домой.
Из коридора в холл выскочила давешняя рожа, оказавшись тощей бритой девицей в больничном халате.
- Анька! – заорала девица – А давай споем! – И, затанцевав на месте огромными тапками, затянула:
- Хапинейшен! Ситуэйшен! Анька, ты тоже пой!
- Гуля, иди в палату, ко мне сестра пришла. Сима, что ты так уставилась? Это Гуля, она олигофренка и шизофреничка, что ты на нее так смотришь, она не опасная. Гуль, иди!
- Сестра, дай примы! – гаркнула на Симу лысая Гуля. Сима шарахнулась.
- Гуля, ****ь, я тебе сейчас по башке настучу! – неожиданно заорала Анна, и Гуля сразу же ушла.
- Ну вот, ожила, а то квелая, как морская капуста – обрадовалась Сима. Но Анна только усмехнулась, и опять стала молчать и раскачиваться. Сима заговорила, очень много говорила, что-то пыталась объяснить. Несла просто-напросто тупую агитацию: про борьбу, про самооценку, про токсикоманию…
Анна кивала и на все отвечала одно:
- Я очень устала и хочу спать.
- Ты точно решила себя угробить? – горько вопросила Сима.
- Понимаешь, я не буду бороться. Это ничего не даст. Если бы ты могла хоть немного понять мое состояние, не поспала бы неделю… Ты знаешь, как это умирать от бессонницы – и не спать? Вот когда узнаешь – тогда и агитируй. А мне лучше так.

Оскар в больницу идти отказался.
- Прости, я не любитель общаться с психами.
- Она нормальная! – возмутилась Сима. – У девочки кризис! Только посмей еще сказать про нее гадость!
Оскар протянул руку, взял симину ладошку и успокаивающе сжал.
- Ох, прости, ты же знаешь – я не злой, я своеобразный. Я не имел в виду твою сестру. Но там же и другие женщины есть, больные. Зачем я буду портить себе настроение?
- А я? А Анька?
- Вот когда она выпишется – конечно, буду участвовать. В кино ее сводим, в стереозал. В кафе сводим. Ты сегодня дома ночуешь?
- Я сегодня в общаге ночую, мы пишем Бориса.
- Ага… жалко.
- А я тебя просила – попозируй. Вот позировал бы – я бы писала тебя. Дома.
- Я смешно выгляжу в трусах.

Он смешно выглядел в трусах.
Он был худой, весь – сочетание резких ломаных линий.
Сима влюбилась в Оскара в позапрошлом ноябре, когда было холодно. В гостеприимную общагу «художки» собирались все фрики города. Университет, технолага, чьи-то друзья-подружки, бывшие любовники, спившиеся старые художники-музыканты…
Спивающиеся молодые художники-музыканты.
Гости приносили еду и выпивку, гитары, других гостей. Петь хором сползалось все общежитие, кажется, даже тараканы - в общаге водились кошмарные тараканы, большие и черные.
Соседка по комнате ловила их, убивала химией и вешала на аккуратные самодельные виселицы. Предварительно тараканы раскрашивались под хохлому, она пристраивала на них совсем маленькие таблички с надписями «Ихь партизанен» и «Враг народа». Повешенные тараканы расставлялись на ее личной полке и назывались «инсталляции». «Понимаете, девочки, я только так могу примиряться с их существованием - объясняла она. – А то у меня крыша поедет.»
Девчонки поворчали, но привыкли.
Из-под батарей все время капало, из окон свистело, двери не закрывались никогда. Общага воняла, как ад, скипидаром и несвежей кухней, но, в принципе, было очень весело. Его кто-то привел…
Портвейн, водка, гитара, народный любимец Громозека, с одинаковым темпераментом исполняющий и Летова, и «Крылатые качели», смотря сколько выпил.
Оскар попросил у Громозеки гитару, ловко обхватил левой ладонью шейку грифа, твердо взял аккорд, пронесся по струнам хитрым перебором. Сима увидела его белые, хрупкие запястья, окаймленные жесткими белыми манжетами, и поняла, что ее сердечный покой закончился.
Светловолосый молодой человек в костюме, в тонких аккуратных очках на фоне богемно-хипповского безумия был не к месту, но не выглядел нелепо. Он был похож на фрегат, на стрелку компаса, на эльфийского принца. Если бы эльфы жили в наши дни, они, несомненно, так бы и выглядели, они носили бы костюмы и белые рубашки, они доставали бы из портсигаров длинные папиросы, они именно так брали бы гитару и так бы пели бархатным низким голосом:

«Заезжий музыкант целуется с трубою.
Пассажи по утрам,
Так просто – ни о чем.
Он любит не тебя, опомнись, бог с тобою!
Прижмись ко мне плечом.
Прижмись ко мне плечом.»

Оскар потащил ее к себе домой, в двухкомнатную квартиру, где жили он, его стол и два стула, еще матрас на полу и книги по веб-дизайну. «Ради тебя я, пожалуй, разорюсь на кровать» - сказал он Симе, а потом сделал ей предложение переехать. Потом предложение расписаться. Друзья Симы из художки организовали им веселую «тусовую» свадьбу без машины с пупсами, покражи невесты, без выпускания голубей у ЗАГСа и прочего официоза, но все с тем же портвейном, гитарой, обменом феньками, дружескими шаржами и пением. При чем, Громозека, как всегда, нажрался и спел сначала «Крылатые качели», а потом что-то старенькое из Летова.
Но Сима до сих пор так и не поняла, согласилась бы она на серьезные отношения, да еще с переездом, если бы не сквозняки, тараканы и «инсталляции».

Вечер она провела в ожидании, сидя на бывшей «своей» кровати, в бывшей «своей» комнате. Легкий сквознячок шуршал развешанными на стенах старыми рисунками, феньками, тараканьим хитином. Наконец, снаружи послышались уверенные шаги, и Сима скользнула открыть дверь. Он всегда опаздывал.

***
Анна не менялась
Сима приезжала к ней каждый день, и, здороваясь, старалась не замечать грязные волосы и тусклые сонные глаза. Сима набирала побольше воздуху в легкие и начинала оптимистический монолог. Она рассказывала, как будет здорово, когда Анна выпишется. Куда они пойдут и с кем познакомятся, какие выставки и концерты планируются в городе и когда. Симе периодически казалось, что она работает станцией радиовещания. Анна молча слушала, потом вставала и уходила. Одна за другой проваливались попытки объяснить ей, что она не сумасшедшая, что сумасшедшие – не такие. Достаточно только посмотреть на других пациенток, и все станет ясно, ну правда же!..
Сима настаивала, что надо уйти из больницы, дверь открыта, никто не будет искать. Тянула Анну за руку. Или ты боишься родителей? – говорила она. Я заступлюсь, они тебе ни слова не скажут, пойдем! Собирай вещи.
Старенький телевизор мелькал неестественно-кричащими цветами, его то и дело приходили смотреть больные женщины, и Гуля прибегала опять просить приму. Анна качала головой и шептала: пойми, я просто ничего не хочу.

***
Эта странная больница и в самом деле не походила на психушку, которую себе представляют здоровые обыватели. Никто не держал пациентов под семью замками. Можно было гулять по территории, и даже ездить в город. Например, за сигаретами. Пациенты всегда возвращались.
Правда, на первом этаже было буйное отделение. Его так и называли: «первый этаж». Вот там – там были замки. Там были кровати, к которым привязывали безумных женщин. На первый этаж попадали по назначению врача и в наказание.
А так можно было шастать, куда больная душа пожелает.

Сима уводила Анну на погреба. Кому-то повезло получить погреб чуть ли не на территории психушки. Девочки обживали место под сенью дрожащих городских осинок. Приходили тоненькой тропкой, усаживались на крышку люка, Сима разгружала пакеты.
Было не так уж много денег, а точнее, почти совсем не было, поэтому передачи получались откровенно сиротские. Но это было неважно, потому, что Анна все равно не проявляла к еде никакого интереса. «Покушай что-нибудь!» - просила Сима. Анна брала какой-нибудь плавленый сырок. Откусывала, вяло жевала и глотала как бы с трудом. Остаток сырка она некоторое время держала в руке, а потом клала обратно. Передачу, уходя, уносила. Наверное, скармливала Гуле.
Каждый раз, приезжая в больницу, Сима была уверена: сегодня она скажет сестре слова, которые все разрешат. Не могло быть, чтобы Анька не понимала, чем закончатся ее игры с безумием. Сима казалось: еще раз объяснить все подробно – и Анька опомнится.
Но как только она заводила очередной воспитательный монолог, Анна прерывала ее своими возражениями. И Сима опять чувствовала себя виноватой, глупой и бессильной.
Над ними, в обрамлении тощих осиновых макушек, кружились сонные облака, и Сима думала, что они с Анной сидят на дне глобальной воронки.

- Сим. Зажигалку дай. Тебе хорошо, ты уехала. Ты никак не поймешь, что мы с тобой разные.
Я – человек, которого поймали. В ловушку, поняла? Дома так нудно. Там так… Типа медленно и печально. Пока не заорут. Они почему-то все время орут. Не ходи. Не трогай. Поставь на место. Я лобок уже лет пять брею. А они говорят: «поставь на место и никуда не ходи». А куда там ходить? У меня никогда не было друзей. Это ты вечно кого-то собираешь.
- Там у меня, извини, тоже не густо было насчет друзей – заметила Сима. - С кем там дружить… деревня Гадюкино.
- Зато ты здесь наверстала. У тебя сразу были шансы спастись. Ты рисовать умеешь. А я нет. Понимаешь?
- Понимаю. Ну и что? И ты что-нибудь умеешь.
- Да что я умею-то. А помнишь, мама тебе говорила: «Ты не наша». Помнишь, ты на нее обижалась? А она говорила: «Ну, ты, Серафима, вырастешь и бросишь нас, сразу видно» Прикинь, ты-то свалила, а меня с ней оставила. Мама теперь все свои бурные чувства на меня перенесла, орет каждый день. А я ложусь и сплю.
- Ты дура.
-Да, вот в этом и дело. Ты умная, а я дура. Ты нашла мужика и устроилась.
- Дура еще раз – обиделась Сима. – Я что, по расчету, да?
- Сим, ну а что такого? Я была в твоей общаге. Я бы оттуда тоже сбежала. Ты его любишь?
- Может, тебе в стихах ответить? – смутилась Сима, начиная злиться.
- Хорошо тебе. А я никого не люблю – печально и торжественно сообщила Анна. Вероятно, небу и осинкам.
- Да ты, Анька, еще и не жила – сказала Сима. – Как ты можешь судить?
- Я уже посмотрела, что такое эта жизнь и мне она что-то не нравиться. Я хочу другую жизнь.
- Я тебе сделаю другую жизнь. Собирай вещи и пошли.
- Да какую «другую»! – воскликнула Анна. – Что ты мне можешь дать реально? Ну, просижу я у тебя в общаге до осени. На шее, да? Где мне работать? Поступать? С моим троечным аттестатом? Куда?! Выхода нет, понимаешь?
- Ко мне в художку поступи, там всех берут.
- Я рисовать не умею.
- Поступи натурщицей, через пару лет возьмут по-любому.
- И кем я потом буду работать?
- Замуж выйдешь.
- И кому я нужна больная?
Круг опять замкнулся. «Черт лысый» - привычно выругалась Сима.
- Ты не больная!!! – заорала она в лицо сестре.
Анна улыбнулась уголком губ, как будто Сима сделала что-то смешное, детское.
- Прекрати гнусить! Какая ты в жопу больная! Развела тут соплей – ах, ничего не могу, никому не нужна! Надо будет – встанешь и пойдешь. Работать, учиться, елки, ну ты же понимаешь. Это все от тебя зависит. Вздумала тут с ума сходить.
- Я сломалась, Сима – улыбнулась Анна. - Мне страшно. Когда я их не принимаю, мне страшно. Все время хочется спрятаться. Как будто все на меня смотрят. Они смотрят, и думают: вот овца-то. Вот ЭТО я чувствую, когда их не пью. Это все доказывает про меня. Разве нормальный человек такие вещи чувствует? Я на самом деле больная, это не просто депрессуха, Сим. Так что я стану умненькая, благоразумненькая, и буду лечиться, и вообще надо уметь принимать факты, какие они есть и уметь смиряться.
- Я поняла. Ты хочешь стать, как Гуля – кивнула Сима.
- А что Гуля-то? Да ей лучше всех. Пожрала – и не парится. И ты не парься.
- Почему ты это делаешь, Аня? Честно скажи. Ты доказать что-то хочешь? Кому?
- Ну что ты усложняешь самое простое, а? Я не могу спать без колес. Пойми, я просто не могу спать. Это ужасно. Если бы ты прошла то, что я…
- Ань, но ведь я тоже оттуда – сказала Сима. – Я же смогла жить.
- Ты сильнее и тебе повезло – ответила сестра.

Да, она честно размышляла над Анькиными выкладками. По Анькиному все выходило очень складно, но серо и мерзко, как весна в их родном шахтерском городке.
Сима пыталась честно понять, что же это такое она умеет, и в чем она сильнее, и не смогла.
Теоретически Анна могла быть права в одном: Сима повезло с Оскаром. По мнению Анны, это было именно везение, потому, что Анна считала, что с их маленькими жизненными возможностями, выход мог быть только один: прицепиться к тому, кто посильнее. Сима думала: может, она действительно «прицепилась» к мужу? Но опять не складывалось.
Она приехала в этот город сама, поступила сама, возила на горбу сумки с картошкой и банками варенья, зарабатывала халтурой на краски – тоже сама. Все эти вещи были просты и очевидны. При чем тут Оскар? При чем тут «прицепиться»? Она приехала, чтобы учиться живописи, а не мужа искать.
Все, что говорила Анна, было даже логично, но при этом насквозь пронизано страхом жить. Сима понимала, конечно, что это не совсем нормально. Но ведь не безумие же.
В конце концов, когда ей было семнадцать лет, и она уезжала из унылого городка, где ее никто-никто не любил, под материнские проклятия: «когда ты сдохнешь с голоду на своей мазне, художница айвазовская, потом не жалуйся!» - она тоже очень-очень боялась жить.

Она приезжала снова и снова, и говорила, задыхаясь от эмоций – а Анька отвечала размеренно, как бой старых, показывающих, что попало, но громких часов. «Больна. Принять, как есть. Боюсь, что не смогу спать»
Однажды она проговорилась, что после приема таблеток каждой пациентке суют в рот шпатель для осмотра, Сима страшно возмутилась: «И тебе?! Да как ты терпишь такое обращение?!»
- Все терпят – удивилась Анна. - Если так положено. Меня это вовсе не унижает.
- Послушай, ты – не… все. С тобой такого не должны делать, уходи отсюда! – в который раз потребовала Сима.
- Почему я вообще должна тебя слушать, если я вижу, что для меня твои выкладки бесполезны? – удивилась Анна.
- Но нельзя же быть такой говядиной.
- В смысле?
- В смысле – покорной коровой. Кто тебе сказал, что ты псих?
- Мама… Но, главное, врач. Она в психах понимает получше тебя, наверное.
- Что она понимает?! Ты не псих. Ты просто ела колеса. Это наркомания. Если ты возьмешь себя в руки, все наладится. Ты просто не хочешь понимать.
- Сима. Здесь меня лечат гораздо успешнее, чем пытаешься ты. Тоже мне, психиатр. Извини, Сим, ты меня бросила, когда я у ж е была в критическом состоянии, а теперь лечишь? Кого ты лечишь?
Сима смутилась. В самом деле, тогда Анне нужна была помощь, а Сима как раз поступала в институт. Единственное, что она сделала – настучала родителям. Это было проще всего. Эх, нужно было помогать самой, а не перекладывать ответственность на маму.
Но, в конце концов, Сима обязана была подумать и о себе, а у нее были экзамены!
- Я, конечно, не обижаюсь на твои наезды – сказала она сестре. - Но ты ведешь себя так, как будто кто-то обязан тебя тащить. Давать таблетки. Жалеть. Ты стань свободной. Чего ты тут валяешься? МАМА СКАЗАЛА? Тебе мама авторитет? А почему мне она не авторитет? А почему мне – не авторитет кто угодно? Ты просто хочешь, чтоб тебя жалели и за тебя решали. Конечно, так лучше стать дурочкой вроде Гули, и пусть за тобой всю жизнь бегают.
- Гуля сразу такая была.
- Шизофрения предполагает деградацию.
- Мне ставят маниакально-депрессивный психоз, между прочим.
- Это дело времени. Ты же знаешь. Тут таких бывших маниакальных пол-отделения, сама говорила.
- И что?! Значит, моя судьба такая. Я больна, почему ты никак не можешь понять.
- Стань свободной, и уходи!!!
- Я больна, поэтому никакая свобода мне не поможет. Научись принимать жизнь, какая она есть.


Но она не хотела.
Мрачные, растрепанные женщины с лицами, сосредоточенными на чем-то глубоко в сознании, проходили мимо нее строем каждый день. Они брели по коридору, туда-обратно, туда-обратно, и как она ни старалась не смотреть, фиксироваться только на Анне, все равно не получалось. Не замечать их было невозможно. Не замечать правды было тоже невозможно. Чем дольше Анна оставалась в больнице, тем больше в ней проявлялось определенное сходство с этими женщинами. Пока еще не очень похожа… Только выражение лица. Медикаментозная замороженность. Привычка медленно ходить, сложив руки на животе и слегка раскачивая корпус вперед.
Эту кошмарную манеру Анна подхватила сразу. Когда Сима впервые увидела, как Анна идет по коридору, то чуть сама с ума не сошла от страха за сестру.
Время шло. С каждым новым уколом Анна все дальше уплывала от Симы в мир сонных кроличьих женщин. А Сима умирала от жалости.

***
Однажды Сима подкараулила у отделения лечащую врачиху. Лидия Анатольевна покивала на все, что Сима нашла нужным выложить, а потом сказала:
- Ваша сестра на самом деле больна. Ей нужно отдохнуть и восстановить сон, или все кончиться печально. А если она сейчас получит адекватное лечение, то к нам больше не попадет никогда.
- Да что вы говорите! – разозлилась Сима. – Все знают, что в психушке диагнозы лепят кому попало. Потом вы ей напишите, что она ненормальная, и сломаете жизнь! Вы ее подсаживаете на свои лекарства, а она может и без них спать, понимаете? Так через месяц – не сможет! Вам лишь бы зарплату отрабатывать, думаете, ваши врачебные игры никто не понимает?
Лидия Анатольевна приподняла над очками колючие широкие брови.
- ВСЕ знают? Бог мой, девушка, самое главное вранье – это то, что знают все. Не читайте желтую прессу и не верьте глупым людям. Ваша сестра больна. Она пока не сумасшедшая… в том смысле, в каком вы имеете в виду. Я бы вообще не держала ее в отделении, и так мест не хватает. Но жалко, она такая молодая. Если я сейчас не помогу ей, то чем все закончится, мне известно. Вот вы – психически совершенно здоровы. А она – нет. Вы думаете, больные люди – только те, которые говорят, что они Наполеоны? Носите передачи. То, что она любит, да? Приведите ваших друзей, которые ей понравятся. Заинтересуйте чем-нибудь сестру. Остальное – наше дело.
- Да она же напускает на себя! – зло воскликнула Сима. – Может она спать без лекарств, может! В мои бы руки это дуру! Я бы ее загнала в озеро плавать часа на три – ночью уснула бы, как миленькая!
- Поверьте, она на себя ничего не напускает – сухо проговорила врач. – Будьте добры, разрешите мне пройти на рабочее место. Вам заняться нечем, я вижу, а меня пациенты ждут.
Сима посторонилась и пропустила врачиху в калитку.
«Старая ты сволочь, лишь бы залечить человека» - подумала она.

***
В полдень она снова сидела на знакомом диванчике и ждала Анну. У входа в отделение топтался и изводился Оскар. Он все-таки пришел вместе с Симой. Анна не шла и не шла, котята гоняли солнечный луч, Сима читала настенную агитацию про адский грипп, Оскар маялся.
- Ну, сядь ты! – жалобно попросила она.
- И тебя вылечат… - пробормотал он. – И котят вылечат.
- Оскар, сядь.
- Все-таки, какая от меня тут польза? – нейтральным тоном осведомился Оскар у телевизора, растений и котят. Те промолчали. Оскар сел.
Из коридора в холл заявилась безумная старуха Фая в бордовом халате. Уставилась на Оскара и грозно спросила:
- Ты Чубайс, что ли?!
Оскар опешил.
- Кто – я? Нет…
- Ой, ну и хорошо, такой мальчик славный, ну и хорошо – заулыбалась беззубой пастью старуха – а я к вам на свадьбу приду и танцевать буду узбекский танец. У вас свадьба будет скоро. Такие хорошие, такие хорошие…
Оскар все сильнее вжимался в диван, и его глаза за очками потихоньку наливались серебристым бешенством.
- Давай, я вас щас поженю! – наклонилась к нему безумная Фая.
- Серафима, да тут есть вообще персонал, или нет!!! – заорал муж перепуганным голосом и выскочил на лестницу. Но бабе Фае он явно понравился, она развернула свой мощный корпус и двинулась за ним, и тут ее тормознула за халат худенькая рука.
Из-за объемистой бабы Фаиной спины высунулась тощая востроносая блондинка.
- А ну, баба Фая, иди в палату, а то укол сделают! – грозно прикрикнула она.
Баба Фая кудахтнула, испугалась укола, и поспешила прочь. Блондинка присела рядом и представилась:
- Я наркоманка.

В отделении действительно была специальная палата для девиц, лечащихся от пагубного пристрастия. Впрочем, Анна уже успела заметить, что девочки из платной палаты прекрасно вштыриваются прямо в отделении. В своем «особом» туалете для «платных», запирающемся изнутри.
- А ты старшая сестра Анны? – спросила девица, и, не дожидаясь ответа, торопливо заговорила:
- Она хорошая, только зря таблетки пьет. Так можно стать наркоманкой. Я стала наркоманкой, а теперь я бросила колоться. Скоро пойду домой. Я раньше такая дура была: придешь в ночной клуб, а там всегда у кого-то есть бесплатно для меня героин.
- Маргарита, оставь в покое мою сестру – раздалось с лестничной площадки. Вошла Анна. – Какая ты наркоманка, ты шиза, и все это знают.
Маргарита надулась и ушла.
- Ты ходила гулять? – с надеждой спросила Сима.
- Я ходила дежурить по кухне – ответила Анна. – А это твой муж, наверное? Почему вы такой злой?
- Потому, что у нас уже неделю нет горячей воды – мрачно ответил Оскар. – Вон та дверь – там что, душ?
- Да…
- Как вы думаете, Анна, если я сейчас пойду туда и помоюсь, мне что-нибудь будет?
Анна помотала головой.
- Ничего.
- Совсем-совсем ничего?!
-Да конечно! Вы идите, мойтесь. Можете даже что-нибудь спеть. Только погромче.
«Тополяааа, тополяааа!» - неожиданно запела Анна тоскливым громким голосом.
Оскар захлопал рыжими ресницами.
- А как споете – можете даже не одеваться – продолжала Анна. – Вам одежду уже под дверь принесут. Больничную пижамку. Санитары принесут, из восьмого отделения. Там у нас мужчины лежат. Вы помойтесь и спойте – санитары мигом придут под дверь вас встречать.
Позади раздался прокуренный женский голос.
- Аня, че ты без меня поешь, давай нашу: «Хапинейшен! Ситуэйшен!»
Оскар оглянулся, и увидел лысую Гулю.
Увидев Гулю, Оскар сдавлено извинился, и бежал, бросив Симе: «я на остановке подожду!»
Переваливаясь важной уткой, пришла наконец-то санитарка и погнала Гулю в палату.


Сима, тем не менее, запомнила слова Лидии Анатольевны про то, что нужно чем-то заинтересовать сестру. Правда, сестра никак не хотела ничего хотеть.
- Ань, скажи, что ты хочешь – просила Сима. – Подумай и скажи. Что тебе принести. Я все куплю и принесу. Что ты любишь. Ты любишь мойву копченую, шоколад, апельсины. Хочешь?
- Не хочу – отвечала Анна. – Я ничего не хочу. Только спать. Мне все равно, что есть, понимаешь? Я бы вообще не ела, но тут следят. Гундеть начнут. Оставьте меня в покое.
- Ты бы расчесалась. Ногти постриги, отросли.
- Зачем?
- Анна, пожалуйста, подумай. Если ты что-то хочешь, я сделаю. Чтобы что? Я принесу то, что ты хочешь, приведу того, кого ты хочешь, уволоку тебя отсюда на тусовку, на концерт, на шашлыки. Я тебя вытащу любой ценой. Только думай.
Анна качала головой, но однажды вдруг замерла и немного просветлела лицом. И улыбнулась.
Сима задержала дыхание.
- Ну?
- А помнишь, в позапрошлом году я приезжала к тебе в художку, и мы еще ездили на квартирник. Там еще парень всем портреты рисовал.
- Да. Юлькина днюха. И?
- Помнишь, там был один мальчик… Анекдоты классно рассказывал. Он мне так понравился. Пусть он придет. Найди его, скажи, чтобы пришел… пожалуйста.

Сима могла сказать, что город большой, народу в тусовке – куча, и где теперь искать того мальчика, она просто не знает. Анна бы поверила. Но Сима прекрасно знала, где искать этого мальчика с анекдотами. И теперь у нее был шанс спасти младшую сестру от безумия. Она обещала любой ценой. Значит, надо спасать любой ценой.

***
Еще бы она не знала этого мальчика. Сима все больше подозревала, что это – серьезно. Что это гораздо серьезнее, чем Оскар.

Мальчика, точнее, юношу, звали Борис, и именно его она ждала каждый второй вечер в комнате бывшего своего общежития, на бывшей своей кровати.

Когда однокурсница привела Бориса позировать, Сима перепугалась. Нельзя было показывать, что они знакомы. Сима ссутулилась и показала ему из-за этюдника кулак. А он улыбнулся и потихоньку показал ей кукиш. Но когда девочки стали знакомиться, он представился Сима, как будто видит ее впервые.
- Борис. Очень, очень приятно!
Она чуть не засмеялась.

Ей он тоже понравился и запомнился на Юлькиной днюхе, где его увидела Анна. Прошло довольно много времени, больше они не пересекались. И вот месяца три назад Сима повздорила из-за какой-то ерунды с Оскаром и пошла болтаться по городу, чтобы остудить голову. Шла и думала, зачем так скоропостижно вышла замуж и не бросить ли это все к черту лысому. И навстречу попался Борис, он ел мороженое и светил улыбкой на всю весеннюю улицу.
А из динамиков на автобусной остановке орал «Хепинейшен», чтоб ему пусто было.
Сима поймала веселый взгляд черных цыганских глаз и, сама не понимая, почему, тоже разулыбалась вся.
- Попса галимая, да? – сказал парень. – Привет, а я тебя помню.
У этой остановки они и встали на мертвый якорь.
Потом сели на скамейку, а из ближайшего киоска он притащил пиво и фисташки.

Постепенно вечерело. Небо уже два раза поменяло цвет.
От фисташек болел язык, а от смеха - живот.
Ей было жарко, от этого парня щеки пылали, будто она сидела у печки. Когда он наклонялся к ней прикурить сигарету, Сима обморочно ахала про себя.
Ничего подобного с ней до сих пор не случалось.
Зажглись фонари.
«Я хохол!» - говорил он. – «И мама моя – хохол. Типичный хохол. Все время сажает помидоры. И прочую морковку. А меня и батю заставляет это все полоть и окучивать, а потом еще и банки закатывать. Мы говорим: как можно быть такой жадной? Но потом приходит зима. Мы достаем банки из подвала. И говорим тогда: мама! Какая ты молодец, что пинала нас все лето!»

Они встретились и на другой день, и потом тоже.
Пару раз он приводил ее домой, когда там не было родителей. На кухне в самом деле было несметное количество домашних консервов, варенья, всякой всячины. «Это ты наш погреб не видела!» - говорил Борис.
Он поил ее чаем, квасом, отцовской самогонкой. Засовывал ей в карманы яблоки. Клал на голову большие горячие ладони и говорил, что прогоняет дурные мысли. Она не могла, не нашла в себе сил отказать от этих дурацких встреч. Да, а к тому же – зачем, ведь ничего неприличного они не делали, правда? Да еще разница в возрасте. Как можно подозревать ее, студентку аж пятого курса, в том, что она станет трахаться с ребенком, который только в прошлом году закончил школу?!
Потом девчонка, занимающая бывшую «ее» койку, уехала домой. И соседки куда-то сорвались. Одна к любовнику, другая на этюды, кажется. И у Сима остался маленький тайный ключ. К маленькой тайной комнате. А «ребенок» был уверен в своих несомненных достоинствах и очень настойчив.

Если бы она не выскочила замуж за Оскара, у нее бы сейчас не было бы проблем.

Она жила бы на своей привычной койке. И могла бы приводить Бориса в свою комнату всегда. Могла бы ходить с ним на сейшны вдвоем совершенно открыто. А так получалось черт те что – он выдергивал ее из толпы. Или она его.
И они порознь, озираясь, чтоб не засекли знакомые, шли в сквер, или в детский садик – обниматься. Какой-то бред.
Им было так хорошо вместе, и при чем тут Оскар? При чем тут дурацкий «взамуж»? Она не собиралась бросать Оскара и выходить замуж за Бориса. Выходить замуж за Бориса – что может быть глупее? Они были бы два свободных человека, только и всего.
Оскар был мил. Оскар стал своим, хотя, по большому счету они и знакомы были едва полтора года.
Оскар лепил ей горчичники, когда она простыла, и пел на ночь песни. Про «заезжего музыканта» и про лесное солнышко. Но когда с ней все было в порядке, он мало обращал на нее внимания.
Если бы Борис не говорил все время про свою дорогую маму, она, может, и рискнула бы.
У Оскара тоже были мама и папа, только далеко-далеко. На Дальнем Востоке. К свадьбе прислали в подарок рамку для фотографии.

***
Она сделала так, как просила сестра. Дождалась в бывшей своей комнате вечером, выбрала момент и спросила: ты помнишь мою сестренку Анну? Он сказал: да, конечно. Я вас обоих запомнил. Сразу же, как увидел. Она дитя еще совсем, да? Она в дурке, сказала Сима. Я боюсь за нее. Ты можешь к ней сходить? Она очень хочет, чтобы ты пришел.
Хорошо, я схожу – сказал он.

На другой день Сима не поехала в больницу к Анне.
Просмотр, как любой кошмар, приблизился незаметно. Оставался всего день, художка стояла на ушах воронкой кверху. Днем группа срочно дописывала Бориса. Он стоял на обшарпанном подиуме, закиданном пыльными драпировками, в плавках, опираясь на шест, и говорил: « Дамы, я тааакой красивый!». Потом оделся за ширмой и ушел. По дороге успел незаметно для других, тепло и щекотно коснуться губами ее уха, шепнув: «я в больницу!» и пропал за дверью аудитории.
- Прямо пантер – восхитилась одна из девчонок, у которой кудрявые волосы были заколоты длинной кистью. - Я бы ему отдалась.
Другая барышня, в мужской рубашке с закатанными рукавами, оторвалась от этюдника и хмуро заметила:
- Мяса много. Как с мозгами – вот что неизвестно.
- Зачем мне в постели его мозги? – удивилась любительница кошачьих хищников.
Затеяли спор о том, нужны ли мозги мужчине, если ты его просто хочешь на один раз. Пока спорили, вбежала староста группы и закричала:
- Девчонки, где вешаться будем?! Я повесилась в фойе! Нашей группе хотят оставить коридор!
- Вот сейчас – вешаться в коридоре, там же ничего не видно! – вскинулась группа, и все бросились на выход бунтовать.

***
Поздно вечером она оказалась дома.
На кухне горел свет. В комнате – только экран монитора. Она вошла тихонько, компьютер она почему-то побаивалась.
Этот компьютер влетел в бешеные деньги – кровать так и не купили. Но Оскар настаивал, что машина сейчас и есть самый необходимый предмет обстановки. «Зачем тебе дома игровой автомат?» - злилась Сима. «Ни у кого нет никаких компьютеров, и ничего – живут!» «Это наши будущие деньги, дорогая» - назидательно сказал муж и приволок домой мерзкий ящик. И теперь почти все время сидел к ней спиной.

Он услышал, как она вошла, и заметил, не отрываясь от монитора:
- Если тебе это важно, я готов каждое утро перед лекциями возить твоей сестре передачи. Можно, я больше не буду ее по-родственному навещать?
- Ее и так теперь есть, кому навещать – ответила она.
Сил не было даже на душ.
Но, упав на застеленный матрас, она вдруг поняла, что усталость на месте, а вот сон – ушел. Ворочалась, возилась… Храпящего Оскара, пришедшего под утро поспать, спихнула на пол.
Сима гоняла по кругу одни и те же мысли: вот Борис сегодня ходил к моей сестре. Анна сказала, что он ей понравился. Значит, зовет его не просто так, чтобы анекдоты послушать. С другой стороны – сестричка так выглядит, что он не поведется… Тогда получится, что я ей не смогла помочь. Но если он поведется…
И так – и так чушь получается.
Но если он не поведется, то Анна не выйдет из этой больницы никогда…

Под утро ей приснился Борис, занимающийся сексом с ее одногрупницами.

***
Вечером, после просмотра, закончившегося к общей радости, весь курс опять радостно забухал в общежитии. Пришла целая толпа: опять знакомые знакомых, опять чьи-то любовники и любовницы, чьи-то музыканты, и натурщики пришли, все, кроме старичка с бородой.
Борис тоже пришел. А еще пришел Оскар.

Гулянка организовалась, как надо – шумная.
Собрались в мастерской у ДПИшников. Народ тесно кучковался среди пачек бересты, каких-то ковриков-гобеленов, полок, уставленных кружками и поделками из глины – ребята-ДПИшники калымили, не жалея сил.
Кто-то уже снова поскакал за водкой. Артистический бардак постепенно переходил в локальный содомчик.
Девчонки обсели Бориса со всех сторон, в ажиотаже, будто куры. Он наливал им стопочки и бокалы, делал бутербродики, улыбался как целый Голливуд, и попался Оскару на глаза.
Сима даже не заметила, что Оскар засмотрелся в ту сторону, она в это время пыталась взять себя в руки. Кто бы мог подумать, что можно так зверски ревновать. Внимательно медитируя на свои джинсовые колени, она пыталась успокоиться хотя бы настолько, чтобы лицо попроще сделалось.
Оскар вдруг коснулся ее руки и спросил:
- Это что за дамский сюрприз?
Она подняла глаза, увидела, куда смотрит ее муж, и почему-то испугалась, сама не поняв, чего. А потом зачем-то громко, на всю комнату, брякнула:
- Это друг моей сестры.
Оскар приподнял бровь, и заметил:
- Мда? Не знал.
Протянул руку через импровизированный стол и представился:
- Оскар. Муж Симы.
А Борис в ответ тоже протянул ему руку и уверено сказал:
- Борис. Ваш будущий зять.
Девчонки заметались и заудивлялись вслух:
- Сима, так вы знакомы? Так что же вы молчали-то? У него роман с твоей сестренкой?
У тебя роман с ее сестренкой Анечкой?
Он тут же выдал ворох информации, из которой следовало, что он да, таки имеет роман с сестрой Симы, но вот с Симой он встретился только вчера, в санатории, где Анютка (он так и сказал: «Анютка») лечит что-то сердечное, хотя ничего страшного у нее нет, но лучше подстраховаться, такое дело, и вот он там встретил Симу, и узнал, что она – сестра его девушки Анютки, Анютка про нее много рассказывала, и он был очень рад, и все такое…
- Слушай, а ты что, ездила в больницу вчера? – удивленно прошептал Оскар. – А когда?
- Да я на минутку – торопливо ответила Сима, потихоньку замерзая от подступающей тревоги. – Представь, пришла – а там наш натурщик с конфетами.
- Я бы не рекомендовал твоей сестре заводить с ним отношения – сказал Оскар. – Хотя… ей сейчас, возможно, это и надо.
- Что – «это»? – сухо поинтересовалась Сима.
- Ну, здоровый секс. Ты посмотри, какой парень. Племенной!
- Ты что, дурак?! – зашипела Сима.
В это время Борис встал с места и попросил:
- Оскар, можно минуту поговорить с твоей женой? Анютка кое-что передать велела.
-Конечно, поговорите – пожал плечами Оскар.
- Та ты не волнуйся, мы быстренько! – пообещал Борис.

Общежитие было недалеко, через дорогу.
Они поднялись по лестнице, остановились на последнем этаже, там было темно, сквозняки пропахли пылью, табаком, красками. Она прижалась спиной к черной от времени и курева стенке. Ее потряхивало. Борис немедленно подсунул ей под спину теплые ладони.

- Почему ты назвался зятем?
- А что я ему должен был сказать? – удивился Борис. – Привет, я любимый мужчина твой жены? Что в голову пришло, то и ляпнул. Я тебе подыграл. Ну, ты что?.. Я тебе подыграл. Сима, я тебя очень люблю. Но, слушай, там вообще беспредел! Такая красивая здоровая девка, а они ее лечат! Да ее не надо лечить, ей замуж надо, ее просто дома достали, вот и все. Сначала замуж, а потом учится, вот такая последовательность.
- Я ей это и говорю, только замуж-то ей зачем?
- Чтобы любил, ее же, кроме тебя, никто не любит, вон мать родная в больницу сдала, ты что, надо что-то делать, я ей парня найду, вот увидишь… Только надо ее оттуда забирать, я уже поговорил сегодня с маман, у нее есть подвязки, все сделаем…
- Спасибо, Борик, спасибо тебе.
- Ну а что – спасибо, если она нормальная, только устала очень. Что там с ней делали в вашей деревне?!
- У нас не деревня, а город, только он маленький. Там… тоска там, просто зеленая тоска. От забора до забора. Я сама оттуда сбежала.
- Ну вот, значит, все, решили – я завтра же ищу ей парня. А осенью пускай поступает, у маман есть подруга, она примет ее к себе в колледж. Потом можно будет сделать высшее.
- Ну что ты опять про маман?
- А про кого, если моя маман – ого-го, какая? Она вообще все может! Гениальная женщина! Слушай, что мы здесь стоим, пойдем в комнату. У тебя же ключ есть. Там сейчас никого?
- Угу, только меня муж потеряет.
- Да не потеряет, ему вообще, похоже, все равно, где ты ходишь. Был бы я на его месте – давно бы спросил: а где ты, дорогая, пропадаешь вечерами?
- Не щекочи меня…
- Пойдем в комнату, я тебя хочу.
- Заметят, дурак, что ли.
- Тогда я буду приставать к тебе прямо здесь – вот это точно заметят.
- Руки убери!
- Убрал.
- Перестань меня смешить! Господи, вот пластырь, ну пойдем в комнату, черт лысый, только тихо и быстро.
- Всегда готов! Давай-давай-давай, пошли…

***
Все изменилось.
Анна вымыла голову, причесалась, подпилила ногти и намазала их розовым лаком.
Анна улыбалась.
Анна вообще выглядела другим человеком. Замороженный тихий крольчонок в сальном больничном халате пропал. Теперь было видно, что Анна – пепельная блондинка, изящная, с длинными красивыми ножками, и острая на язык.

- Мы с тобой будем жить в одном городе – говорила она сестре. – Думаешь, почему я лопала фензу? Потому, что там дни, как резина. Бесконечность страшнее смерти. Утром проснешься – и еще целый день жить. Дооолго. Встанешь, пожрешь чего-нибудь… по дому все сделаешь. И читать. И к телевизору. До вечера опять далеко. И никто не приходит. Только родители нудят и нудят. Или орут. А с фензой эти дни можно проспать. Когда я попаду в то место, где все будет по-другому, разве я буду есть таблетки? Да зачем!
- Правильно, правильно, Ань – кивала Сима.
- Ну вот, я тут еще долежу, сон налажу, и все. Не-не-не, никаких транков больше. Элла Демидовна возьмет меня осенью в колледж. Ты разрешишь мне пожить у тебя до осени? В комнате в той.
- Там же тараканы.
- Да плевать на тараканов. Я в городок не вернусь. У меня там в голове тараканы заводятся. Еще страшнее этих. Эти хоть дохлые, ну, подумаешь – висят. А те… живые. По мозгам ползают.
- Тьфу, да ну тебя, гадость какая.
- Вот и я про что!


Сима, конечно, не была окончательно наивна.
Поэтому она сказала себе, что ревновать не будет, ей просто нужно знать. Чтобы помочь Анне, нужно понимать, что именно происходит. Если ей нужен Борис – будет ей Борис. Только ясности хочется.
Она спросила Бориса:
- Признайся, у вас с Анькой что-то есть?
Он уронил ее на кровать, нагнулся сверху и долго смотрел в глаза.
- Чего ты молчишь?
- Думаю.
- О чем?
- Думаю, сейчас тебя в психушку сдавать – или потом, когда Анютка место освободит. Собираешь всякую ерунду.
- Почему-то мне кажется… ты…
- Она ребенок, маленький обиженный человек. Я же мужчина, ты что про меня думаешь такое?
- Вообще-то ребенку уже семнадцать лет… Тебе вон тоже… восемнадцать.
- Она по развитию ребенок. С ней так нельзя.
- Как со мной? – вдруг обозлилась Сима.
- Да – ответил Борис. – И не надо психовать. С тобой ТАК можно, потому, что ты – взрослая и сильная. Ты вон даже старше меня. Только не бей, я не в смысле, что ты старая. Просто то, что для тебя – приключение, для нее – как в сердце ударить. Я тебя люблю, а ее жалею. Все, закрыли тему.
- Знаешь что, щенок паршивый, нечего мне указывать! – крикнула ему прямо в ухо Сима.
Пока он морщился и потирал ухо, она попыталась уйти. Но он догнал ее у двери и утащил обратно.

***
Утро было гнусное.
Деньги кончились. Продукты кончились. Вместо того, чтобы завтракать, пришлось пить зеленый чай. Холодильник стоял огорченный и пустой. Он явно не понимал своего предназначения.
Оскар пообещал, что к вечеру прояснится: или он займет денег, или пойдет закладывать бомбу в кабинет своего начальника. Потому, что зарплату надо хоть иногда платить.
В дурку пришлось ехать зайцем.

Анна, наоборот, цвела, словно красная книга. Она встретила Симу радостной новостью:
- Бабу Фаю и Райку перевели в буйное отделение, на вязки! Они у наркоманок в платной палате сожрали всю еду!
- Как это они смогли? – не поняла Сима.
- Да шизофреники вообще страшно прожорливы – тоном специалиста заявила Анна.
- Нет, я про другое. А почему наркоманки-то их не услышали?
- Тю! Наркоманки вштырятся, колес казенных налопаются, и дрыхнут без задних ног! Эти две дуры пришли к ним в палату, и всю ночь, представляешь, кипятили чайник (там у наркоманок такой модный чайник, «Тефаль»), и жрали, что в холодильнике нашлось. Утром наркоманки проснулись – а ничего и нет. А у этих хронических идиоток животы скрутило, вот так. А еще Борька принес мне плейер, и к нему есть наушники… а вот, смотри, есть маленькие колоночки. Можно музыку и так и так слушать. Вот, слушай.
Из маленьких, с детский кулачок, динамиков понеслась знакомая мелодия.
- Прикинь, я так эту песню люблю, и вот могу слушать в любое время. А Гуля – та просто счастлива.
- Ты знаешь, про что эта песня? Про нацию счастливых людей, которые путешествуют в будущее – сказала Сима.
- Ну и пусть путешествуют – махнула рукой Анна. – Не агитируй, надоело.
- А Борька эту песню не любит – сказала Сима.
- Ну и что? А откуда ты знаешь? – Анна начала пританцовывать на месте, покачиваясь в ритм.
- Сам говорил.
- А мне сказал, что классная песня. Кому из нас он врет?
- Ты о чем?
- Я? О музыке.
- Ты танцуй, пока молодая – мрачно сказала Сима. – Если я тебе сегодня мешаю лечиться, так я домой пойду, и все дела.
- Не, ты не мешаешь… - затрясла чистой блестящей челкой Анна. – А смотри, как ногти отросли! Дома так не отрастишь – ломаются. А тут ничего делать не надо, клево! Я им форму придала. О, смотри, сейчас меня будут ругать. Здравствуйте, доктор!
Лидия Анатольевна, появившаяся явно на звуки музыки, забрала у Анны из рук плейер, выключила его, и сказала весело:
- Ну что, звезда, пора тебя выписывать.

Все равно Анну решили подержать еще неделю для страховки. Сима не очень понимала, зачем. К слову «нездорова» относительно своей сестры она потихоньку начала привыкать. Лидия Анатольевна настаивала, что Анна больна. Анна настаивала, что она больна. Пациентки психбольницы – каждая третья примерно – выглядели так же, как и Анна, и при этом были больны. «Что же такое настоящее безумие?» - недоумевала Сима. Все вроде шло хорошо, но было тревожно.
Вчера вечером она читала, лежа пузом на матрасе, а Оскар, как обычно, сидел за своим компьютером, и, гоняя курсор по синему полю с белыми буковками, задал ей странный вопрос:
- Ты уверена, что хочешь, чтобы твоя сестра жила у нас?
- В общежитии – поправила Сима.
- Да нет. Из общежития заберешь. Окажется, что девочка боится спать одна.
- Какое там «одна»? Там толпа народу на этажах!
- Ну, еще что-нибудь окажется – философски ответил муж. – Знаешь, я против. Можешь обижаться, но я не хочу, чтобы здесь открылся филиал дурдома.
- Она нормальная, это недоразумение – в сотый раз, устало сказала Сима.
- Она ненормальная – ответил Оскар. – Я на днях возил ей пакет, и так – немножко… имел счастье пообщаться. Она точно нездорова. Вот я и боюсь…

Вечером она снова пришла в тайную комнату. Просидела на кровати три часа. Стало темнеть, а Борис так и не пришел. Тогда она домой не пошла, а заночевала здесь, одна. Зачем-то плакала.
На другой день она позвонила ему домой из автомата.
Красивый женский голос сообщил, что Боренька еще вчера уехал работать на дачу.

***
- Что за мальчик к ней ходит? – спросила Лидия Анатольевна.
Она пригласила Симу в кабинет поговорить.
Анну мягко, но настойчиво оформляли в разряд устойчивых психов. Лидия Анатольевна спешила рассказать про режим, таблетки, сон и прочие неприятные и ненужные, на взгляд Симы, вещи.
- Мальчик, как мальчик, я его давно знаю – ответила Сима. – Хороший мальчик. Мама у него хорошая.
- Да, мама… Позавчера сюда звонила какая-то женщина, и сказала, что она мама. Но это не ваша мама, вашу-то я по голосу бы узнала. Вы присмотрите за сестрой, я так понимаю, жить она останется здесь?

Пасмурное небо обещало дождь. Осинки раскачивались и шелестели круглыми листочками.
- Ты сказала врачу, что будешь жить со мной! – скандировала Сима, подпрыгивая на крышке погреба. – Тебе не надо возвращаться, ты будешь жить со мной, все будет хорошо!
- Когда это я ей сказала, что буду жить с тобой? – удивилась Анна. – Ты вообще не прыгай так, вот сломаешь крышку – и упадешь. Кто тебя оттуда доставать будет?
- Она сказала, что ты… ай, нет. Она сказала, что она так тебя поняла. Ну… да. Ну, а ты?
- Я долечусь, а там посмотрим – сказала Анна. – Слушай, а у тебя с Борисом адюльтер, да?
- Ты что, дура?! – возмутилась Сима на автомате.
Потом вспомнила, что ведь да – адюльтер, и никак иначе. Нет, можно сказать и иначе. Только это будет грустно и неприлично.
- А ты откуда знаешь? – удивленно спросила она.
- А он сам сказал – весело ответила Анна. – Он к тебе очень нежно относится. Может, тебе плюнуть на своего нудного мужа? Вернешься в общагу, там «инсталляции», зато свобода.
Сима опешила.
Все ее задумки опять не совпали с реальностью. Что происходит, в конце концов?
- Ты понимаешь, про что ты говоришь? У тебя же с ним роман?
- С твоим мужем?
- Че ты ржешь?! С Борькой!
- Ты совсем уже того?..
- Как же так… - растерялась Сима. – А я тебе его сюда специально отправила...
- Вот! Вот так ты всегда и пролетаешь над Парижем – сказала Анна. – Во-первых, ты думаешь, что все понимаешь про людей. А во-вторых – во-первых. Кстати, зачем ты его сюда отправила?

«Счастье есть» – думала Сима, трясясь в автобусе, а стекла окон расплывались под каплями наконец-то начавшегося дождя.
«Главное, не реветь. Я смогла. Анька понимает, что можно жить, а не спать. Я смогла ей это втолковать, я молодец. И сохранила Борьку. И Борька меня любит. Теперь поговорить с Оскаром, и можно дышать свободно»

«Ты все время учишь меня свободе, но ничего сама в свободе не понимаешь» - вспоминала Сима. Это Анна так ей сказала. Новая Анна.
«Я тебя научу свободе. Прежде всего, ты должна делать то, что тебе действительно нравится. Ты же сама мне об этом рассказала, да?»

Оскара дома не было.
Это было немного странно. Впрочем, она даже обрадовалась, потому, что сначала надо было забрать сестру из больницы, устроить ее в общаге, сказать Борьке, что она разводится, а потом уже говорить с мужем.
«Самое честное – поговорить с мужем прямо сейчас» - сказал кто-то нудный внутри головы.
«Его все равно нет дома» - ответила Сима.

А рано утром она поехала забирать Анну.

С собой она тащила пакет со сменной одеждой и бутылку шампанского. На шампанское заняла денег у ребят в общежитии, сгоняла на первых автобусах. Летнее утро сквозило прохладными солнечными обещаниями. Душа готовилась к празднику.
А возле седьмого корпуса стояла черная, сверкающая, большая, как бегемот, машина.
Из машины вышел Борис.
И вот он вышел, а Сима все шла, и шла, на автомате… ее сознание ее как-то не вместило эту тачку девичьей мечты и ее раздолбая Борьку.
Борька открыл дверцу и помог выйти полной черноволосой женщине.
Следом за ними из-за места водителя выбрался крепкий мужичок в светлом спортивном костюме.
Все произошло так быстро, что автоматика все-таки сработала, и Сима ляпнула: «Привет, Борька, а что ты…»
Тогда большая смуглая женщина, будто танковая башня, повернулась в ее сторону, и красивое контральто прозвучало так, что вздрогнули стекла седьмого корпуса областной психбольницы:
- Девушка! А вы, собственно, кто?
Боренька заулыбался, и быстро-быстро, и громко-громко сказал:
- Мама, это Серафима, сестра Анютки!
- О, как вовремя – сказала дама. – Приятно познакомиться. Сара Марковна. Мы приехали забирать Анютку, вы не беспокойтесь, с вашей мамой и с Лидией Анатольевной вопрос уже решили. Дети дружат.
Сима ничего не поняла, но на всякий случай сказала:
- Да, конечно.
- Ну и славно. Мы сейчас думали, что вас ждать надо, выписку только вам дадут, вы уж давайте разберитесь, раз так получилось. А мы с вашей мамой пообщались по телефону, прекрасная женщина. У вас ведь родня в Харькове, да?
- Ддда… мамина сестра…
- У нас там тоже родня, и, кажется, они между собой знакомы. Ладно, деточка, вы идите. Боря! Проводи барышню.
И Боря сказал:
- Да, мама – а потом потянул Симу за руку, и только Сима знала, что он больно сжал ей запястье.
Он остановил ее на лестнице.
По-прежнему возле него горячо и сильно зашлось ее сердце. Стало страшно.
Наклонившись к ней, глядя в глаза, он сказал:
- Если ты сдашь меня маман, я тебя убью. Убью.
- Борька, да что случилось? – обомлев, проговорила она.

В ее голове как будто метался маленький человечек. Человечек быстро показывал ей картинки. Но эти картинки никак не вязались в целое, которое могло дать ответ.
- Мы с твоей сестрой серьезно.
- Что?..
- Кроме меня и маман, ей некому помочь. Я про тебя столько знаю теперь… как ты ее тут мучила. Сильная личность, ****ь. Ну? Тебе-то что нужно от меня? Чтоб муж поревновал? Подарила меня, как шубу с царского плеча, да? А она тебе «спасибо» на всю жизнь? Молчи лучше. Я знал, что ты стерва.
- Господи, Боренька, ты про что?! – громко зашептала Сима, потому, что если б она закричала – она бы заплакала, заорала, она поняла, откуда дует ветер, и это было невозможно.
- Сама знаешь, про что. Так, короче, Аньку мы с маман забираем. Все. Иди, подписывай, что надо.
Сима взяла себя в руки – даже быстрее, чем могла ожидать… Потому, что подобная сцена не могла ей привидится даже в кошмарном сне.
- Я заберу. А зачем она тебе-то? – ехидно спросила она. – После дурки? У вас же такая приличная семья. На маминой плантации мотыжить и банки закатывать?
- Не твое дело, Сима – тихо сказал он. – Иди уже. Я нормально к тебе отношусь. Просто ты со мной гуляла, а у нее любовь. Ты пойми. Она, как ребенок.
- Да-да, она-то ребенок – сказала Сима – а, кстати, я только что поняла, на кого ты похож. Только сейчас поняла. Ты похож на большого черного таракана.
И пошла вверх по лестнице.

***
Потом, ожидая выписку, она стояла и смотрела в стену. Кафельные плитки показались ей квадратиками выключенных экранов.
Что смотреть на выключенном экране?
Но что делать, если на Анну смотреть совсем невозможно?
Анна сидела на диванчике, с любопытством разглядывая свои длинные наманикюренные когти, и тоже молчала.
Кто-то должен был спросить. И Сима не выдержала.
- Ну и почему нельзя было мне сказать честно?
- Сим, ну на фиг он тебе нужен? – скучным голосом ответила Анна. - А если б ты узнала, уж ты мне бы на сто раз объяснила, почему не надо, подняла бы шум до небес. Ты же эгоистка.
- Я?!!
- Так, чего сидим?! – заорала вдруг проходящая мимо «тумбочка» в белом халате. – Крестовская! Чего сидим тут? А ну, в палату!
- Я ее забираю, ее выписали! – вскинулась Сима.
- Кто это ее выписал? Я ее не выписывала! – заявила «тумбочка».
- Это кастелянша – сказала Анна. – Расслабься.
Тумбочка фыркнула и пошла дальше по коридору.
- Ну ты и… зайка… - растерянно выговорила Сима.
Дышалось с трудом.
- Я бы… Я же сама тебе его отдала.
Анна подняла голову от маникюра и заулыбалась.
- Ой, смотрите, какая добрая у меня сестра. Ты его прислала, и думала, что он не поведется. Он повелся. Кто мне говорил, что нужно быть свободной? Я и стала. У тебя мужик, и у меня. Я тоже хочу жить в городе.
- Ань, но что ты ему наврала? Он сейчас на меня наорал.
- А что я сделаю? Он такой темпераментный. А ты типа мне его подарила. А ты думала, я не возьму. Ты тут выступала: «Все отдам, все сделаю!» Но самое главное ты зажала. И еще говоришь, что меня любишь, а мне пришлось брать самой. Ну, как вышло, так вышло, ты уж извини.
- Ань… ты чего ему наговорила? За что ты меня так? – не понимая ничего, спросила Сима.
- Ничего такого я не говорила – ответила сестра. - Короче, сейчас я не готова тебе объяснять. Так получилось. Ждем выписку. Потом все скажу.

И тут, как в кино, принесли эту выписку, и можно было уже уходить, прощаться с кафельным холлом, с растениями на стене, с заметно подросшими котятами.
И Сима, взяв Анькину сумку, пошла наружу, подтолкнув сестру перед собой, и глядя ей в затылок.

Но на лестнице Анна вдруг остановилась, оглянулась, и удивленно сказала:
- И это ты мне простишь? Ну и кто теперь говядина?
- Закрой рот и топай на выход – скомандовала Сима. – Я кому сказала? Вперед.
Но Анна не шла.
- Аня, сейчас по морде получишь – привычным голосом вечной старшей сестры пообещала Сима.
Анна потянула у нее из рук свою сумку, не смогла отнять, отскочила подальше, и оттуда, сжав кулаки, трясясь от подступивших эмоций, закричала:
- А я знала, что ты и это простишь! Тебе же удобно быть доброй! Такой сильной теткой, да? Бетмен сраный. Ты всегда не чаяла от меня избавиться! Ты думала, я маленькая и не понимаю?! Иди лучше домой, ты!!! Вчера вечером твой муж приходил, я с ним поговорила. У тебя сейчас дома большие проблемы.
Сима похолодела и не поверила.
Да ну. Да о чем она?!
Да как же…
- ****овать надо меньше – холодно сказала сестра.
И пришлось поверить. Сердце сжалось, разжалось, заколотилось и как будто стало подпрыгивать вверх, к горлу.
Надо было немедленно лететь, бежать, нестись домой! Вдруг он еще поймет…
Только вначале пусть Анна скажет…
- Ань, за что?..
- А что ты лезешь в мою жизнь? – зло сказала Анна. – Что ты меня все время учишь? Я – больной человек, и если хочу – буду жрать колеса, и не тебе ставить мне диагнозы! Что ты лезешь решать мою жизнь, поганка? Вот иди теперь и разгребай свою! Хоть при деле будешь!
Сима смотрела на нее с верхней ступеньки лестницы. Анна глядела ей в глаза, упрямо задрав голову.
И вдруг Симе показалось, (словно повернули колесико бинокля), что лицо сестры становиться резче, и все ближе, и глаза тоже – ближе, а в глазах плавали мутные галактики безумия. Сима увидела желтоватые белки, воспаленные веки и нечистую пелену, заволокшую Анин взгляд.
- Ты правда больна! – в ужасе поняла Сима. – Ань… ты же больна…
- Я тебе в первый же день это сказала – жестяным, скребущим голосом ответила сестра. И, четко ступая, потопала на выход вниз по лестнице.

Сима вышла за ней следом. Она очень-очень спешила, да-да, поэтому быстро и виновато улыбнулась Бориной маме, сунула ей в одну руку Анькину сумку, а в другую – шампанское, и бегом понеслась на остановку, скорее – домой, домой!

Но дома у нее уже не было.
Когда она вошла в квартиру, там у порога тоже стояла сумка. «Да что за день такой» - подумалось ей.
Во вторую сумку Оскар сосредоточенно запихивал ее вещи.
- Ты серьезно? – только и спросила Сима.
Главное было – не стать жертвой. Не сломаться.
Оскар сидел на стуле в прихожей, отражаясь в зеркалах трельяжа. Ее вещи лежали на полу кучей. Он поднял на нее непроницаемые очки и сказал:
- Давай-ка уходи. Домой. К инсталляциям.
Тогда она взяла сумки и ушла.
Она ненавидела просить.
Хотя, конечно, как всегда, когда это уже поздно – приоритеты были ясны, и акценты расставлены.Только это было без толку, ведь говорить ему: «Я поняла, как я тебя люблю, и я не хочу без тебя жить» - теперь, несмотря на всю искренность ее чувства, было бы дешевым грязным шантажом.

***
В бывшей своей комнате Сима достала этюдник, краски, скипидар, кисти. «А я вот поработаю» - подумала она.
Поставив перед собой этюдник, она уселась на бывшую «свою» кровать, и рисовала, и переделывала, и снова выстраивала композицию. Ей казалось, что все натужно, неестественно, а она по-прежнему тупая бездарность.
… Вещи были собраны, то, что он забыл положить, можно было забрать и потом, например, зимой. Когда она уже сможет спокойно войти в бывший «свой» дом. Пока об этом было лучше не думать. Лучше всего было бы вообще – не думать. За стеной кто-то врубил этот чертов хит сезона. Казалось, что прямо ей в уши звонкие девичьи голоса выводят:
Ideas by man and only that will last
And over time we've turned to the past
That no man's fit to rule the world alone
A man will die but not his ideas
Happy nation...
…Прошло несколько часов.
Она как раз поняла, что все-таки хочет сказать, когда в дверь осторожно постучали.
«Неужто Борис опомнился» - вяло подумала она сквозь лихорадочный жар наплывавшего вдохновения.
«Нельзя открывать» - поняла она. Сознание плыло от скипидарной вони, краски ложились сильными мазками. Тут же снова замазывались, менялись на другие, а те, в свою очередь, тоже были - не то, фальшивое, плоское… В зубах Сима сжала одну кисть, и быстро-быстро орудовала другой. «Стучи-стучи» - мелькнула злорадная мысль.
Ей было ни до чего.

Тот человек за дверью все стучал и стучал. Размеренно и терпеливо, слишком терпеливо для Бориса.
Потом раздался знакомый голос Оскара:
- Ну, хватит, я знаю, что ты здесь, нам надо поговорить. Открой.
«Господи, как хорошо, что ты пришел» - подумала она.
Но почему-то не смогла сказать вслух. Встать и открыть Сима тоже не смогла.
У нее будто заклинило что-то в голове. Она тихонько заплакала, но продолжала бешено работать кистью.
- Я слышу, как ты дышишь – сказал он там, за дверью.
«Только не уходи» - перепугано думала Сима.
- Открой, хватит реветь, я здесь – сказал он.
«Я не могу. Но ты не уходи»

Оскар стучал и стучал, потом колотил в дверь ногами.
- Ты жива? – уже кричал он. – Открой немедленно! Открой, я сломаю эту ****скую дверь!!! Открывай, психопатка!!!
Потом он, видимо, решил сделать перекур. Потянуло характерным запахом его папирос.
А потом он ушел.

Сима писала девочку на качелях. Маленькая девочка качалась, болтая тощими ножками, и хохотала. А вокруг нее были листва и солнце.
До конца было еще далеко, но смысл работы уже прорисовывался.
Но Оскар ушел. И Сима разрыдалась в голос, завыла, затопала ногами по полу, некрасиво растягивая рот. Так она не плакала никогда в жизни. Девочка на качелях хохотала, а Сима выла, глотая слезы и сопли, колотясь в бешеной истерике.
И работала, работала.
«Не смей меня бросать!» - говорила ей маленькая девочка, которая качалась на качелях там, где лето, листва и солнце.

Когда свет почти пропал, она наконец-то смогла отложить кисть и застыла, как в столбняке, перед своей недописанной работой.
В это время под дверью опять послышались легкие шаги. Потом кто-то сел там, снаружи, на пол и оперся о дверь спиной. Потихоньку, затейливым перебором, зазвучала гитара. Голос, светлее и роднее которого не было во вселенной, тихо запел.

Заезжий музыкант целуется с трубою.
Пассажи по утрам, так просто, ни о чем...
Он любит не тебя. Опомнись, бог с тобою.
Прижмись ко мне плечом. Прижмись ко мне плечом.

Тогда она снова расплакалась. Но это уже были хорошие горячие слезы. Сквозь эти слезы, ужасно сипло и некрасиво Сима сказала туда, в сторону двери:
- Я сейчас открою! Только пой, не останавливайся, я открою!
- Хорошо! – веселым и шальным голосом прокричал он ей, и продолжал:

Трубач играет туш, трубач потеет в гамме,
трубач хрипит свое и кашляет, хрипя.
Но как портрет судьбы, он весь в оконной раме,
да любит не тебя... А я люблю тебя.
Дождусь я лучших дней и новый плащ надену,
чтоб пред тобой проплыть, как поздний лист, дрожа...
Не много ль я хочу, всему давая цену?
Не сладко ль я живу, тобой лишь дорожа?
Тебя не соблазнить ни платьями, ни снедью:
заезжий музыкант играет на трубе!
Что мир весь рядом с ним, с его горячей медью?..
Судьба, судьбы, судьбе, судьбою, о судьбе...