Erinnerungen-xxxii

1991

Я увидел молодого человека с изумительными глазами…
Стендаль о Байроне.

— Отечество в опасности! — сказал старый майор.
— Поставь кофейку, — ответил Ула.
В. Вигерюст. Герой Сонгдёлы.

В ответ Петр сказал Ему: «Господи, если это ты, повели мне прийти к тебе по воде». Он сказал: «Иди!» И Петр, выйдя из лодки, пошел по воде и направился к Иисусу. Но, глядя на бурю, испугался и, когда стал то-нуть, закричал: «Господи, спаси меня!»
Матфей. 14 г. 28—30 ст.


ФУРШЕТ-МАРАФОН

В канун Нового года на 8-ю Советскую примчался Вик и с ходу зая-вил:
— Алекс, ты тут что ли, собираешься встречать Новый год?!
— А ты что предлагаешь?
— Поехали в «Прибалтийскую»! У меня там знакомые бритиши, с ними встретим.
— А поехали!
Знакомых Вика в гостинице не оказалось, но мы как-то быстро и легко примкнули к одной компании — «солянке» из финнов, итальянцев, американцев и… но всех не упомнишь.
После полуночи вечеринка приобрела фуршетно-лунатический ха-рактер: все бродили по этажам, номерам, барам, обнимались, целовались, поздравляли друг друга…
У каждого из нас было по фляжке виски «D.W.» и все пили прямо из горлышка. Поначалу жидкость эта мне напоминала одеколон, а к середине бутылки понравилась.
Сереньким зимним утром мы вывалились из «теплого чрева» гостиницы в питерскую стынь и хмурь в чудесном настроении, не пьяные до одури, но и не трезвые и  не поддавались окружающей среде, не хмурились…
Перебудив всех на 8-й Советской, мы закончили фуршет «русским застольем»…

НОЧНАЯ ПОЭЗИЯ

Как-то к Петрухе зашел немолодой прихрамывающий мужчина с внешностью старинного университетского профессора; правда, представил его Петруха по-простому: «Вот, Алекс, знакомься, сосед мой, Толик Шалин».
Слово за слово, и вскоре Шалин позвал нас к себе в гости, покормить холостяков домашним обедом. Жил он в соседнем парадном, в огромной квартире на втором этаже. История ее была туманной, потому что семь комнат на четверых не каждый мог себе позволить в то время…
Остальные это- его жена , смешливая, молодая, очень привязанная к мужу женщина; плюс двое сыновей дошкольного возраста. Мне запомнилось, как один из них ходил за матерью и клянчил:
— Ма, дай конфету!
— Нету!
— Ну дай, ма!
— Ты съел свою норму!
— Ма, ну одну конфеточку!
— Нет!
— Ма… Ну дай… А то я маяться буду!
И вот Толик (вернее, жена) накормил нас вкусным, сытным домаш-ним обедом и вскоре заявил мне что-то типа «мой дом — твой дом» и, вдобавок, «в любое время»…
Всё так и было, ложился он довольно поздно, и когда пару раз я воспользовавшись приглашением, заявлялся за полночь, он, открывая дверь, спрашивал:
— Есть хочешь?
— Не хочу.
— Не может быть! Скромничаешь. Так, что тут у нас…
Накормив меня ужином, Толик какое-то время сидел со мной на кухне, где мне разрешалось курить в форточку (низкую, большую и оттого для курения удобную), а потом говорил:
— Ну, Алекс, где диван, ты уже знаешь; если хочешь почитать что-нибудь на ночь, возьми в моем кабинете.
Такое гостеприимство привлекало; кроме того, появился еще один момент: Плеханова. В этом году мы стали бывать там все чаще и чаще и порой засиживались допоздна, а мне удобнее было добираться до Шалина, чем до 8-й Советской. Одна остановка на метро, до станции «Василеостровская», а там уж рукой подать. Я обычно шел по Среднему и, срезая угол через проходной двор, выходил на 8-ю линию.
Однажды приехал на последнем поезде. Поднялся наверх,  вокруг ни единой души: и то сказать, дело к часу ночи и к тому же холодрыга страшно неуютная. Иду через «свой» проходной, и вдруг из темноты:
— Брат, прикурить не будет?
— Есть, — кричу в темноту, притормаживая.
Появляются два мужика, среднего возраста, маргинального вида; даю им прикурить. Один спрашивает, видимо из-за моей бороды:
— Брат, а ты художник?
— Нет, — и как всегда, через стеснение, отвечаю, — поэт.
— Серьезно?! А прочти что-нибудь, если можно?!
— Конечно.
И я прочел:
Город поседел сегодня рано;
На земле оставляют раны
Пешеходы, автомобили,
Но затягивает их снег
Всех
В легкий хоровод
Побелевших вод,
Посветлевших лиц…
Падали ниц,
Просили:
— Приди, снег!
Снег, приди!
День черный прошел,
Светлый день впереди…
— Иди, снег!
Снег, иди…

( *В кафе у Академии художеств
Театр теней,
Театр прохожих…
Через замерзшее стекло дверей
Театр прохожих,
Театр теней…
На сцене — действо,
Внутри — покой.
Зал полутемный
Почти пустой.
Допит мой кофе.
Открыта дверь.
Последний зритель
Ушел в метель…   (*или это прочел?1из2-х)

Прочел и говорю:
— Ну, извините, надо бежать, а то человек ждет.
— Конечно, брат, конечно! Спасибо тебе!
Он энергично потряс мне руку на прощанье, но при этом пошел за мной и с восторгом заявил:
— Знаешь, брат, мне твои стихи напомнили что-то светлое из моей жизни! Знаешь, что-то такое! Что я уже давно забыл!
Я уже отошел от них, но смог услышать, как другой угрюмо скептически проворчал: «А может, это и не его стихи!»
Эта ночная рецензия запомнилась; во-первых, из-за «времени и места», а во-вторых потому, что позже эти же стихи вызвали абсолютно противоположную реакцию старого театрального режиссера…

ПЕРСПЕКТИВНАЯ ИДЕЯ — НОВЫЙ ОБРАЗ…

Как-то зимним студеным вечером столкнулся на Невском с Авдеевым Серегой. После их развода с Татьяной мы стали реже видеться и на этот раз решили посидеть где-нибудь, пообщаться. Улица к общению не располагала; да и что за общение без кофе!
Идем в один кафеюшник — закрыто; топаем в другой — то же самое. Есть вариант на М. Садовой, кофе варят хороший, но столы «лошадиные», т.е. высокие, круглые, за которыми можно только стоять. Правда, персонал не возражает, если сидят на подоконниках, но их там всего два, а народу всегда битком… Тык-мык — и тут облом!
— Подожди-ка! — восклицает Серега. — Тут за углом радиоко-митет, а там моя приятельница работает!
— А причем здесь радиокомитет и кофе?
— Там хорошее кафе.
— А кто нас туда пустит?
— Так она проведет.
— Ну и что мы стоим?!
Приходим; Серега с вахты звонит знакомой; она спускается, выписывает пропуска, и мы в кафе!
Отличный кофе, уютное кафе, никотин, интерес и доброжелатель-ность новой знакомой смешались в чудный «энергетик», так что я был в ударе, «солировал», да так, что она забыла о начале работы, потому что какая-то женщина заглянула в кафе и закричала: — ***, быстрее беги в …! Время!
— Ой, ребята, — вскочила она, — мне же пора! Звоните! Не пропа-дайте!
Она убежала, а мы оставались в кафе до самого закрытия — соскучились друг по другу; потом разбежались и снова столкнулись на Невском через пару недель…
— Помнишь девушку с радио? — спрашивает Сергей.
— Конечно; надо к ней как-нибудь заглянуть.
— Зайдем обязательно. Я видел ее недавно, она тебе привет передавала; и представляешь, спрашивает: «Сереж, а Алекс, он что, еврей?» Я говорю: «Алекс?! Еврей?! Чистый русский! Мой земляк, кстати! Откуда у нас там евреи! А с чего ты взяла, кстати, что он еврей?» А она мне: «Не знаю! Мне показалось; он такой умный!»
Мы посмеялись, а я вспомнил Губермана:
Перспективная идея:
Новый образ иудея…

Действительно, для меня это был «новый образ». Ну ладно, похож на литовца; здорово, похож на скандинава; даже на англичанина; но на еврея! Хотя, как раз это была «полоса сакральных сходств»…


 «МЕТИМ ПСУ ХВОСТ», или ПОЭЗИЯ СОВПАДЕНИЙ — I

В следующий раз встретил Серегу на углу Невского и Марата и он снова позвал меня в гости, на этот раз к другой знакомой, которая жила поблизости…
Ею оказалась одинокая женщина среднего возраста; то ли творче-ской, то ли околотворческой профессии…
Когда во время разговора зашла речь об Италии, она попросила рассказать о поездке подробнее. Я рассказывал уже о ночной встрече в Порто-Ново, как итальянские мальчишки спросили меня: «Англича-нин?», и тут она перебила мой рассказ, спросив:
— Слушай, Алекс, а хочешь посмотрим, кем ты был в прошлой жиз-ни?! Вдруг ты был англичанином!
— Давай посмотрим.
— Хорошо, — она сняла с полки книгу, — когда ты родился?
— 23 июня 1964 года.
— Так, посмотрим. Ну вот, так и есть! Ты рождался в 1625 году в Уэльсе. Был или музыкантом, или актером, или шутом, или религиозным фанатиком.
— А меня еще в детстве какое-то время звали англичанином!
— Да, а почему?!
— Мама — учитель английского; ее звали дети «англичанка», а меня, в начальных классах, «англичанин».
— А он, кстати, собирается этим летом в Англию, — вступил в разговор Сергей.
— Зачем? — поинтересовалась знакомая.
— Ну, я познакомился с девушкой в Турине, с Элизабет. Она учится в Кембридже и должна летом прислать мне приглашение.
— Слушай, Алекс, как у тебя интересно получилось!
— ?
— Ну, у тебя была масса помех, чтобы не попасть в Турин! А если бы ты не попал в Турин, то не познакомился бы с Элизабет и не попал бы в Англию!
— Точно! Я и не думал об этом.
— Вот и верь после этого в метемпсихоз!
— А что это такое?
— Это — переселение душ.
(Слово это я тогда узнал впервые, хотя о переселении душ слышать приходилось. Позже возникла целая цепь совпадений, связанных с этим, но это позже…)


* Метим псу хвост — так в «Улиссе» кто-то называл метемпсихоз, чтобы легче было запомнить…


 «СЕРДЦЕ АНГЕЛА»

Благодаря видеосалонам многие к этому времени видели фильм «Стена», но его режиссера мало кто знал; однажды на «Катьке» кто-то сообщил:
— Завтра в «Октябре» ретроспектива фильмов Паркера!
— А кто это?
— Режиссер «Стены».
— О-о-о! Надо сходить!
Показывали пять фильмов: «Слава», «Миссисипи в огне», «Птаха», «Сердце ангела», «Полуночный экспресс». Понравились все, но два по-следних — это особый разговор…
Катарсис — вот состояние после «Полуночного экспресса»…
Ошарашенность и завороженность — после «Сердца ангела», а из-за этого, видимо, непонимание («А в чем там, собственно, дело?!»). Я шел по вечернему, оживленному Невскому в странном состоянии, как будто реальность вокруг не имеет ко мне отношения…
На углу Невского и улицы Восстания я чуть не закричал, так потряс меня хлопок по плечу, за которым раздался крик:
— Привет, Алекс!
Оборачиваюсь; знакомый художник; протягивает руку; улыбается…
Жму его руку и говорю, почему-то шепотом, среди общего шума:
— Перепугал!
Столкновение с ним начало выводить меня из этого состояния, но даже его остатки подействовали на моего знакомого; у него тоже расши-рились глаза и он тоже перешел на шепот:
— А что случилось, Алекс?
— Только что из кино! Никак от фильма не отойду!
— Да-а-а?! А что за фильм?!
–- «Сердце ангела»!
–- А где идет?
–- В «Октябре», Завтра последний день.
–- Ух, ты! Обязательно схожу!
Прошло не так уж много времени, и как-то звонит Димка:
–- Привет, Алекс. Не хочешь сегодня вечером со мной в Москву съездить?
–- В столицу или гостиницу?
–- В гостиницу.
–- А, тогда надо было кавычки ставить. Я не против. А что за по-вод?
–- Финнка знакомая приезжает. Ну, вообще их там целая группа бу-дет.
–- Ладно, где встретимся?
Финнов действительно оказалось много. Можно сказать, они оккупировали «Москву»; ну если не «Москву», то один из этажей –- точно. Царская Россия финнов кормила и поила; советская Россия только поила, накормить теперь они ее сами могли. Иногда мне казалось, что Ленинград для финнов большой бар на окраине, куда в будни далековато, а на выходные вполне можно завалиться… Мы как раз попали к началу пьянки, что очень важно, начало пьянки лучше не пропускать, и Димке не пришлось искать свою знакомую –- из одной группки в холле раздалось:
–- Дыма! Дыма!
–- А, вот она, –- обрадовался Димка.
После церемонии объятий, знакомств мы присоединились к ку-тежу…
Постоянной компании как бы не было; кто-то присоединялся, кто-то отсоединялся; кто-то уходил наверх, кто-то спускался вниз; кто-то шел в комнаты, а кто-то в буфет, и т.п. Мы с Димкой не очень налегали на спиртное и, видимо, поэтому сидели на одном месте…
К нам подошел парень, который выглядел повзрослее и потрезвее остальных; думаю, в основном группа состояла из студентов, а он, вероятно, был из преподавателей. К тому же он хорошо говорил по-русски, так что вскоре мы слегка отсоединились от прочих…
–- А пошли ко мне в комнату, –- вдруг предложил он, –- здесь шумно и к тому же мне надо позвонить.
–- Пошли.
 До своих ленинградских знакомых он дозвонился мгновенно; поговорив и опустив трубку, предложил:
–- Слушай, Алекс, а ты не хотел бы со мной съездить в гости?
–- Почему бы и нет, поехали.
–- Тогда я сейчас вызову такси.
 Было уже за полночь, когда мы выехали из «Москвы». Пустые улицы выглядели мрачновато; то же самое можно было сказать и о месте, куда мы приехали, и о квартире, и о хозяевах: молодой паре, одетой во все черное. Наш приезд их как будто не обрадовал. Они поочередно кому-то звонили и никак не могли дозвониться, а когда дозвонились, оказалось, этот «кто-то» не сможет приехать. Все это время хозяева были как-то напряжены, и только когда финн (услышав отказ приехать) засобирался назад в гостиницу, они расслабились…
Снова вызвали такси. Он подбросил меня до дома, и уже в своей кровати я подумал, что начало моего «приключения» чем-то напоминало сюжет «Сердца ангела»; так же из праздничной веселой толпы я попал в странное место, к странным невеселым людям, но на этом мой «сюжетный ход» оборвался…

РИГА

Первый раз я попал в Ригу то ли в конце 88-го, то ли в начале 89-го года; в Риге проходил конгресс какой-то секты (скорее всего, «Свидетелей Иеговы», ведь это в их стиле проводить конгрессы) и мы получили приглашение в нем поучаствовать. Воззрений этой секты я не разделял, но бесплатное жилье на время конгресса показалось заманчивым предложением…
Ленинградских сектантов хватило на целый вагон; мы, хоть и ехали с ними, но держались в сторонке, какие-то они были ненормально восторженные, распевали гимны, кричали «Аллилуйя!» и т.п.
Разместили нас на квартире у молоденькой латышки, тоже сектантки, естественно. На другой день она же нас и повела то ли в кон-цертный зал, то ли во Дворец спорта, где-то в спальном районе…
Народ съехался со всей страны, зал был забит до отказа. Наша ленинградская группка попала на балкон-галерею, опоясывающую зал, а основная масса ленинградцев-сектантов оказалась внизу…
В знак открытия конгресса ведущий предложил каждому городу встать и представиться. Начали с балкона. После каждого представле-ния зал аплодировал. Дошла очередь до нас, тогда Скворцов, Симсон и прочие начали шептать:
–- Алекс, давай ты скажи!
–- Ладно, поднимайтесь!
Все наши встали и я крикнул (с чего это в 88-м или 89-м году мне взбрело в голову?):
–- Санкт-Петербург!
Оваций не последовало; абсолютная тишина и масса удивленных взглядов…
Зато когда внизу, в зале, из основной группы крикнули: «Ленин-град», «наши» аплодисменты достались им. Мое предложение покинуть конгресс все «петербуржцы» встретили с одобрением и даже наша латышка (после этого она бросила секту), только надо было дождаться перерыва…
В перерыве мы посмотрели, как «изгоняют бесов» и «говорят на язы' ках». В первом случае группа сектантов обступала какого-нибудь несчастного больного и начинала вокруг него скакать и орать безумными голосами, видимо рассчитывая напугать бесов; не знаю, не было ли «лекарство» опаснее болезни?
Во втором –- опять же кучка сектантов чуть ли не с пеной у рта кри-чала какую-то абракадабру; между тем, «говорить на язы' ках» и значит «говорить на язык;х», то есть на реально существующих, но ни одного знакомого языка там не звучало; значит, набор звуков выдавался за большое духовное достижение! Лапша!
Нет, гулять по городу, сидеть в кафе и т.п. было гораздо инте-реснее, чем мнить из себя «великих и неповторимых» верующих…
А с латышкой мы подружились и ездили к ней в гости еще не раз; вот и в январе этого года мы ни с того ни с сего рванули к ней с Димкой и Виком.
Вечером на вокзале встретили Виковых знакомых парней.
–- Привет, вы куда, Вик? –- спросили они.
–- В Ригу.
–- Блин, а мы оттуда!
–- Ну и как там?
–- Баррикады, блин, около Домской площади! На площади костры! Народу! Русским там лучше не показываться! Ну, а если что, косите под стейцов или бритишей! В общем, говорите по-английски!
Пугали они нас, пугали, а страшно не было; мне кажется, если место хорошо знакомо и ничего плохого там с тобой не случалось, то и страх спит, до худших времен…
Доехали без происшествий. Вечером пошли с нашей подругой в центр, а там и правда «революционная активность»…
Мы походили по Домскому собору, в котором  находился революционный штаб; потом подошли к одному из костров. Там сидели только латыши, мужики от среднего возраста до пенсионного; говорили мы с ними по-русски и не встретили враждебности. Более того, они поили нас кофе, кормили бутербродами и уверяли, что русские латышам не враги, а враги латышам коммунисты. Что тут было сказать, мы и сами не являлись «поклонниками сов. коммунизма», так что общению ничто не мешало…
Так мы мило общались у жаркого костра, а потом неподалеку начали стрелять… где-то там… в темноте… Все сразу забегали и стало не до разговоров. Крики, беготня, стрельба, кого-то потащили на носилках; страшно не было, но я сказал себе: «Это не наша война, пора отсюда убираться!» К тому же ответственность перед мамами!
–- Всё, пошли, –- начал я собирать свою компанию, –- тут уже ловить нечего!
–- Не, Алекс, –- восторженно завопил Вик, –- я останусь! Я хочу воевать! Надо выручать латышей!
Я промолчал; не стал напоминать, что после разговора со зна-комыми (еще на ленинградском вокзале) он полдороги горячился и призывал бить латышей! Теперь он собрался воевать за латышей!
–- Ни фига ты, Вик, не останешься!
И как последний довод:
–- А если останешься, мы больше не друзья!
–- Да ладно, Алекс! Тут же круто!
–- Круто, пока не воткн;то! Ты-то ни за что не отвечаешь! А мама твоя что сказала? Что ты едешь под мою ответственность!
В итоге Вик подчинился и мы направились в наш спальный район. По дороге он не только канючил вернуться, но и успел стибрить где-то канистру с бензином. Потом увидел солдат у освещенного входа в какое-то здание через дорогу и ему пришла в голову «гениальная» идея:
–- О! Придумал! Щас я ее подожгу и кину в них!
–- Ну-ка, дай сюда канистру, камикадзе Паприкадзе! –- снова при-шлось воевать с Виком. Трудно «делать революции» семейным людям!
Наутро Вик уже не вспоминал о своих милитари-замашках, а строил вполне мирные планы на будущее; но в вечер нашего возвращения будущее Вика чуть было не угодило под «ножницы мойр»…

                Продолжение следует…