Гроза ЧастьII Ненастье Глава 22 Заключенная

Близились к завершению первые сутки заточения Натальи Лопухиной в крепости. После последнего допроса она поначалу предавалась злости, клокочущей внутри. Как можно смириться? Как можно вынести, когда бьют, бьют в лицо? «Как только земля носит?» - с ненавистью думала она о Трубецком и представляла, как в следующий раз сходу вцепится ногтями в дубленую, желтую физиономию, в тонущие в морщинистых веках, водянисто-серые, злобные глаза. Ее ярость требовала мести, но не уступающий своих позиций разум, лишь оттесненный в сторону бурлящими эмоциями, тут же рисовал развитие подобной ситуации. Караульные схватят раньше, чем она успеет расцарапать гадкую морду, скрутят по рукам и ногам, и никакого отмщения не получится. Никита Юрьевич же, наверняка, не упустит такого случая, чтобы злорадно позабавиться, ее избиением. «Что же это происходит? Почему им все позволено, по какому праву?» - стенала про себя Лопухина и сама отвечала, ругаясь: «А чего ты ждала, глупая! Это Тайная канцелярия – кто попадает сюда, становится полной собственностью судей и палачей. Они могут делать все, что угодно! Все!!!» Наталья Федоровна чувствовала, как впадает в отчаяние от таких мыслей. Время, занятое только думами о безысходном настоящем и страшащем будущем, само становилось мучительным испытанием. Она пыталась припомнить, было ли в ее жизни что-нибудь настолько же нескончаемо тяжелое, изматывающее, и не могла. Казалось, сами стены высасывают душевные силы, лишают воли к надежде, к сопротивлению.
Арестантка искала способы заполнить иначе эти страшно пустые часы. Вспоминала события из своей жизни. Вызываемые настойчивыми усилиями всплывали радужные образы детства. Беззаботно-веселая беготня с братьями по просторному родительскому дому, в памяти он был светящимся и воздушным от кружева и газа штор, скатертей, накидок. Братья старше нее:  Петр на девять лет, Яков – на два. Обожавший маленькую сестренку старший брат представал перед ней в образе благородного рыцаря, бесстрашного, ловкого, умного.  А вот с Яковом, вероятно, из-за небольшой разницы в возрасте отношения были не столь гладкими. Недотепа и вредина – вот какие определения в его адрес зачастую жили в мыслях Наташи. В столкновении интересов случалось им даже драться. После чего Яков получал взбучку от отца, а Наташа выслушивала нравоучения от матери о том, как следует вести себя маленькой фройлейн. Наталья Федоровна улыбалась своим воспоминаниям, но тут же огорчалась мыслью о последствиях ее несчастий в судьбе братьев. Может быть, и их уже схватили и разбросали по камерам. И тут же обступали, начинали давить стены, зловонная сырость перехватывала горло. Наталья Федоровна гнала от себя эти думы. Сейчас главное – не сломаться, сберечь силы.
Она занимала себя расчетами. Представляла, как расположена крепость, на какую сторону выходит окошко ее камеры, и по положению солнечного пятна на стене пыталась вычислить, который шел час. Получалось десять или одиннадцать утра. Потом снова погружалась в прошлое. Первые уроки верховой езды – ей было тогда четыре… или три. Однажды оказавшись в седле, она ни за что уже не хотела расставаться со своим любимым пони. Сквозь пелену прошедших лет представлялась белая покладистая лошадка с большими, добрыми и, почему-то, грустными карими глазами. Низенький, как сейчас понимала Наталья, пони в глазах маленькой девочки выглядел рослым конем и таким и остался в памяти. Бесстрашно  пришпоривая своего скакуна, Наташа чувствовала себя взрослой и сильной, а какие еще чувства могут быть более сладостными в детстве. И как они нужны ей сейчас. Наталья старалась воскресить ощущение ветра, прохладным шелком касающегося лица, упругого повода в руках, движения теплых, покрытых короткой белой шерстью боков, ритмичного топота копыт, и главное – ощущение счастья. Ненадолго ей это удавалось, и растворялись в воздухе громоздкие конструкции крепости, разворачивался простор неба, морского берега с пенным прибоем и криком чаек. Ноздри готовы были вобрать чистый, соленый воздух. Но врывалась в грезы какая-нибудь черная рваная фраза, наподобие: «Что же теперь будет?», исподволь вылезавшая из непокорного подсознательного, и возвращала суровую реальность. Наталья вставала, обходила кругами тесную камеру, заламывала руки. Временами возникало желание все крушить вокруг себя. Но крушить было нечего: метровые стены и массивная лавка были ей не под силу, впрочем, последнюю если бы вдруг и удалось разломать, то потом пришлось бы спать на полу…. Можно было, конечно, перевернуть кадку, но перспективы от этого… радужнее не становились. Наталья Федоровна попробовала бить кулаком в стену, просто, чтобы отвести душу. Ударила легонько – не расслабляет, сильнее – больно, обидно, еще хуже…. И она насильно, в который раз отправляла себя в мир воспоминаний. «О чем это я думала? Ах, да…»
Учил управляться с конем отец – Федор Николаевич Балк – военный, генерал. Он часто не был дома, но каждое его возвращение было праздником. Сдержанно-веселый, добрый он души не чаял в детях, баловал их и не только тем, что привозил многочисленные щедрые подарки. Отец любил придумывать всякие затеи, и сам же с удовольствием в них участвовал. То они все вместе мастерили деревянный кораблик для Весты – белой болонки и потом катали ее в ручье, протекавшем через сад; то развлекались сочинением загадок и шарад, рассказывали их друг другу, соревнуясь в смекалке, находчивости и чувстве юмора, то ехали за город смотреть, как восходит солнце. Наташа была любимицей отца. Если братья могли, нашкодив, встретить с его стороны осуждение и наказание в виде запрета или ограничения, то Наташа всегда находила в его лице союзника и защитника, какие бы проделки ни вытворяла. Отец называл ее: «моя принцесса», - и потакал любым капризам, невзирая на упреки матери, считавшей, что детей нужно воспитывать в строгости.
Отец и мать – они всегда были тактичны и вежливы, но по каким-то недоступным ребяческому сознанию признакам, дети порой со страхом замечали: их родители чужие друг другу. У матери всегда был широкий круг друзей, среди которых было много мужчин…. А отец часто оставался один и грустил. Наташа жалела отца и, сама не зная за что, осуждала мать. В минуты, когда она чувствовала, что ему одиноко, она залезала к нему на колени, обнимала за шею и гладила по волосам…. А потом его не стало. Наташа долго не могла понять этого и поверить…. Две горячие слезинки стекли по щекам. Княгиня торопливо отерла их, отругала себя: «Не надо об этом думать сейчас. И в настоящем причин для печали предостаточно, а ты еще в прошлом надумала искать…».
Наталья Федоровна случайно посмотрела на стоящую на краю лавки оловянную, кривобокую чашку с заветрившейся уже кашей из ржаной крупы. Из густой, склеившейся комком массы торчала расщепленная до половины деревянная ложка. Вид у этой еды был, мягко говоря, не аппетитный. Первым порывом Лопухиной было от души запустить этой чашкой в стену, или, еще лучше, в караульного, который ее принес, но она благоразумно сдержалась. А сейчас подумала, что другой еды не будет, а если не есть, то откуда взять силы для борьбы, ведь нужно вернуться домой! Наталья вдруг почувствовала сильное чувство голода и удивилась, почему этого не случилось раньше, ведь она не ела больше суток. Отковырнула ложкой кусок каши, стараясь не акцентировать внимание на чувстве брезгливости, положила в рот. На вкус, как ни странно, каша показалась ей вполне съедобной. Когда с трапезой было покончено, получивший работу желудок отвлек на себя часть не имевшей выхода энергии. Чуть притупились переживания, и заявил, наконец, свои права так долго оттесняемый бушующими эмоциями сон. Наталья Федоровна, как смогла, устроилась на короткой лавке, и гнетущая действительность отступила, предоставив измученной арестантке возможность отдохнуть.
На этот раз, положив под голову картонную коробку с нижним бельем, которую, к счастью, ей все-таки отдали поутру, явно перетряхнув перед этим каждую вещь, подтянув к груди колени, Лопухина умудрилась проспать часов шесть. Испарился сон также стремительно, как и снизошел. Она просто подняла веки и не смогла вспомнить ни одного сновидения или хотя бы обрывка. Будто только закрыла и сразу открыла глаза. Но светлый параллелепипед заметно расплылся, побледнел и отполз по неровной стене вверх и вправо. Вечер. Наталья Федоровна села, поджав под себя ноги, бессмысленно глядя на выкрошившиеся в стене ямки. Сон отступил, но тянущийся за ним шлейф полудремы еще не позволял яви подступиться близко, восприятие было еще замедленным и неострым. Обычно Наталья мгновенно выныривала из этого состояния, вскакивая с кровати, или широко потягивалась: медленно разводила руки в стороны, прогибаясь назад, поднимала их кверху, при этом правая рука обычно запаздывала, прикрывая зевающий рот, а затем сбрасывала вниз, встряхивая волосами, и реальность тут же прояснялась, являя все свои оттенки и очертания. Но нынче явь не сулила ничего хорошего, и узница полубессознательно старалась удержать невесомую завесу безмятежности, бережливо впитывая ее всем телом, как воздушные корни орхидеи пьют живительную влагу.
Но, как ни таи дыхание, как ни запирай в недоступной сознанию глубине души тяжелые мысли, а последние остатки сна когда-нибудь стают. Наталья Федоровна почувствовала холод, низко расползающийся смрад от кадки, похрупывание чьих-то шагов вверху за окошком, и с сожалением поняла, что проснулась окончательно. Она посмотрела на бледное, длинное пятно, уже перебравшееся на стену, у которой стояла лавка. Княгиня стала на свое ложе ногами, приподнявшись на цыпочки, дотянулась до света, потрогала стену – холодная. «А ведь на улице лето. Что же бывает здесь зимой? Говорят, некоторые люди сидят здесь годами…. Но как же можно выжить в таком холоде?» Она спрыгнула на пол, принялась делать нечто вроде утренней зарядки: размахивала руками, наклонялась вперед, в стороны, приседала. Сердце забилось быстрее, разогнало кровь. Наталья почувствовала прилив приятного тепла к озябшим пальцам, щекам, согрелся даже кончик курносого носа. Эта маленькая победа над холодом воодушевила арестантку на дальнейшую борьбу. Она с энтузиазмом решила, что не позволит трудностям сломать себя, сумеет преодолеть и другие препятствия на своем пути - пути обратно домой. «Что мне сейчас важно? Не бездействовать, предаваясь унынию, а найти…, найти что-то, что было бы важно и… приятно. Что может быть здесь приятного? Но понравилось же мне двигаться…. Вот, кстати, мне нужно ухаживать за собой. И важно, и приятно, и им всем назло!» Наташа быстро повытаскивала шпильки из сбившейся прически, помотав головой, разметала копну волос. Вытащила из коробки гребень с маленьким зеркальцем, – «умница Агафьюшка, я не просила, а она сама догадалась». Бережно расчесала густые пряди, тускло светлеющие в сгущающихся сумерках, скрутила в объемные жгуты по обе стороны головы, сзади завернула в незатейливый узелок, закрепила шпильками. Встав на лавку – ближе к свету – не без труда рассмотрела себя в зеркале. Во всяком случае, спереди выглядела она очень даже не плохо. Вначале Наталья специально держала зеркальце так, чтоб видеть только верхнюю часть лица, но потом, приказав себе не падать духом, повернула его книзу. В полутьме нельзя было разглядеть, насколько сильно разбита губа, но припухлость, казалось, просматривалась. Наталья Федоровна сделала глубокий вдох и резкий выдох, маршевыми шагами подошла к кадке с водой. Осторожно, чтобы не забрызгать платье и потом не замерзнуть, умылась, достала из лифа платочек и, намочив край его, приложила к губе. Так, с прижатым к лицу платком, стала ходить по камере, три шага в одну сторону, три – в другую. Только не останавливаться, потому что стоит остановиться, как в ничем не занятое сознание, как тараканы, полезут бесполезные, несущие безвольный страх мысли.
Злосчастной вестью продрался в камеру скрежет засова. Наталья Федоровна замерла у двери в ожидании. «На допрос? Опять ночью – это так здесь принято? Но, в конце концов, так лучше. Сна все равно нет, а это какой-никакой способ скоротать время», - ободряла она себя, следуя между двух караульных знакомым уже путем. «Что будет на этот раз? Опять будут те же вопросы? Или придумали что-то еще? Господи, да что им, вообще, надо от нас?» - копошились вопросы. – «Лесток решил найти очередных преступников, врагов государства, но почему мы? Почему?! Неужели, все дело в нелепой случайности: Ваня наболтал не то, что надо, там, где не надо?» - не в первый раз уже спрашивала она себя и снова старалась не думать об этом: какой смысл гадать заранее, если даже верная догадка ничего не позволяет изменить. «Нужно быть готовой к любому повороту дела и не терять рассудка», – повторяла княгиня. – «И больше ни о чем заранее не думать. Не думать!» В те минуты безвестности главным оружием мнилась ей ее гордость – это то, что поможет высоко держать голову и сохранить честь. С таким намерением Лопухина и входила в кабинет следователей – показать им, что ни при каких обстоятельствах не станет она играть роль ничтожества.


Рецензии