Гроза Часть II Ненастье Глава 26 Один день палача

 Утро давно уже стало недобрым временем в жизни Андрея Ивановича. Дряхлое семидесятитрехлетнее тело, скрученное сыростью подземелья, днем черпало силы в пылу интриг при дворе и пыточном рвении в застенках. Днем великий инквизитор России чувствовал себя деятельным, значимым и успешным. Он, сын бедного дворянина, в эпоху преобразований сумел показать себя активным и ревностным служителем идей Петра. Быстро усвоил науку придворного этикета, овладел приемами вежливого приятного обхождения и научился так вести разговор, что собеседник, вопреки здравому смыслу, в какой-то момент проникался к нему доверием и высказывал свои истинные мысли. Молодой Ушаков без всяких зазрений совести использовал свой психологический талант в корыстных целях, выдавая царю «воров» и вырастая в его глазах в образе честного «патриота». Так он был пожалован званием обер-фискала («главного доносчика»!), но, по-видимому, тонкий нюх Петра, позволявший ему хорошо разбираться в людях, подсказал ему, что этот человек достоин именно такой должности, и новых повышений Андрей Иванович не получал. Но удача дала ему новую козырную карту при воцарении Анны Ивановны, и Ушаков с толком разыграл ее. Он правильно определил настроение общества в отношении кондиций Верховного Совета, призванных ограничить самодержавную власть императрицы, и поддержал единственное способное реализоваться в действительности политическое направление: подписался под прошением дворянства отменить кондиции. Уверенная в его преданности Анна Ивановна сделала его главой Тайной канцелярии. Из должности главного доносчика он перешел в должность главного следователя, судьи и палача. Здесь его способности развернулись во всем цвете. Он утратил способность улавливать направление ветра, но мастерски компенсировал это своей хитростью и изворотливостью. Ушаков поддерживал Бирона, но вошел в милость Анны Леопольдовны, отказался содействовать Елизавете в совершенном ею перевороте, но благополучно удержался в должности и сохранил влиятельное положение после ее воцарения. В бурном и неспокойном XVIII веке, Ушаков был феноменально способен убеждать сильных мира сего в своей верности и надежности, и это делало его совершенно неуязвимым. Он безжалостно пытал в застенках своих бывших друзей, свергнутых очередным переворотом, без труда заводя в то же время новых друзей в новой власти. Такая биография давала ему повод видеть себя не только чрезвычайно умным, но и стоящим на вершине общества. Ведь даже те, кто по должности и близости к монарху и стояли выше него, имели лишь иллюзию своей монументальности, и только он был по-настоящему не свержим. Такое самоощущение способно «врачевать» недуги подобно морфию. Но ночью мысль сознанию не подвластна, и старая плоть лишалась эликсира. Поэтому каждое утро встречало великого инквизитора адской болью в спине и ногах.
Утро 28 июля одарило Андрея Ивановича еще и приступом мигрени. То ли унылый, моросящий дождь был тому причиной, то ли наглые, упрямые заговорщицы, не желающие говорить то, что нужно. Но, в отличие от Трубецкого, Ушаков умел сдерживать свое нетерпение и счел правильным пока не допрашивать Лопухину и Бестужеву с пристрастием. Имея многолетний опыт допросов в застенках, главный полицейский хорошо познал все нюансы палаческого дела. Он рассмотрел, что слабые женщины, как ни странно, оказались сильны духом, и опасался, что рано примененная пытка может привести их к смерти раньше, чем сломить. Необходимо вначале было ослабить их души, чтобы телесная мука стала той последней каплей, которая заставляет человека забыть о совести и достоинстве и делает его куклой, подвластной чужой воле. Другое дело Ванька, физически крепкий, но потерявший рассудок от страха, едва успев переступить порог Тайной канцелярии. «Но он, похоже, итак уже рассказал все, что знал. Правда можно заставить рассказать и то, чего не знал…», – думал Ушаков, расхаживая по кабинету у себя дома с перетянутой полотенцем головой. – «Так и поступим, но прежде допросим тех, кого он назвал. Вернее будет». Инквизитор достал из кармана золотые часы: без четверти девять, а в десять уговаривались с Лестоком быть в ведомстве. Ничего не поделаешь. Пришлось одеться и, натянув на раскалывающуюся надвое голову парик, ехать. Служба.
День выдался утомительным и бестолковым. Допрашивали многих людей, но будто толкли воду в ступе. Привели к допросу Зыбина.
- Что слышал от Лопухиной о принцессе?
- Отзывалась с сожалением.
- Почему не донес, почему не радел о пользе государства?
- Не донес, боясь истязаний. Но сам унимал ее, говоря, что слова ее подозрительны и он может от них пропасть. Так и вышло, – сокрушенно крутил головой Зыбин.
- Что она? – грозно, теряя терпение, подгоняли судьи.
- Сказала: «Разве тебе будет первый кнут?» - Падал голос обвиняемого.
- Верно сказала, хоть и не первый, а кнут тебе будет. Вот как! – ядовито и раздраженно усмехались следователи. – Поносительные слова на Ее Величество слыхал ли?
- Слыхал, но не от Лопухиной. От кого не упомню.
Вызвали Наталью Федоровну.
- Говорила с Зыбиным о принцессе и сулила ли ему кнут?
Невозмутимо, - нет.
- Поносительные слова об императрице говорила?
- Только, как уже показала: «Суди ее Бог», – отвечала упрямая арестантка.
Что происходит – недоумевали про себя судьи – почему, вместо того чтобы раскиснуть от пребывания в казематах, они становятся только тверже. Черт бы побрал этих баб!
Взяли в застенок Лопухина. Указал на присутствовавших при разговорах Софью Лилиенфельд и Нила Акинфова.
Поехали к Лилиенфельд. Растерянная, перепуганная, беременная. Повезли в дом Елизаветы Петровны на Красной улице.
- Наталья Лопухина и Анна Бестужева говорили, что императрица непорядочно живет, всюду ездит и бегает…. Бывали при этом княгиня Гагарина с мужем и Степан Лопухин, – трясясь и плача, щебетала Софья.
Смутили судей большой живот и отекшее лицо с коричневыми усиками над верхней губой. Отпустили ее под домашний арест. Приволокли в казематы Акинфова. Хлопал глазами, разводил руками, ничего вразумительного так и не сказал. – Слыхал разговоры о принцессе? – Так, случается, говорят люди, недавно ведь то было. – Что говорили Лопухины, Бестужева. – Так, разве упомнишь, кто что сказал…. – Поносительные слова о Ее Величестве слыхал от оных преступников? – Пожимает плечами, - может, Ванька и сболтнул чего под хмельком, точно не припомню….
Судьи вернулись в верхние полицейские палаты, составили донесение Елизавете и разъехались по домам.
«С утра не задался день. Даже голова не унялась. Проклятье!» - скрипя зубами, думал великий инквизитор, стаскивая искусственные пышные локоны и сжимая руками жидковолосый череп. – «Ничего, завтра будет по-другому».