Гроза Часть II Ненастье Глава 27 Весть

Размеренна и нетороплива московская жизнь. Старая, усталая Москва не смогла принять стремительный ритм, принесенный в Россию Петром I, и была отвергнута им, как и его первая жена. По желанию Великого Реформатора вырос на берегах Невы молодой красавец Петербург – новая блестящая и несущаяся в вихре великих достижений и придворных интриг столица – символ нового времени.
Получивший европейское образование Степан Лопухин, одним из первых русских морских офицеров удостоенный командовать боевым кораблем, одной ногой был в новой России. Но он же, представитель старинного боярского рода, с детства слышавший напевы старой Руси, двоюродный брат опальной царицы, другой ногой остался в прошлой жизни, дыхание которой теплилось в Москве. И, если по молодости заветною звездой притягивал его Петербург, то в свои пятьдесят семь, еще не старый, но уже подошедший к тому возрасту, когда становится важным философское переосмысление жизни, он все больше стремился в Москву. Не радовала его насквозь перевитая сплетнями, завистью, подлостью и предательством столичная жизнь, но и оставить ее насовсем он не мог. Ведь там была его жена. Запали в душу синие глаза. Экспрессивная, по-кошачьи грациозная, неверная, но честная, умная, веселая, занозой в сердце была Наталья. Пытался он вырвать ее, да не смог. Смирился. Согревал и лелеял образ ее в сердце своем, надеясь, что когда-нибудь эти лучистосиние глаза увидят…. Увидят…. Никогда никому не говорил он о том, что предназначалось видеть только ей. И ждал. Запуганный, сломленный, растерявший всю спесь отправился в Соликамск Рейнгольд Левенвольде. Этот демон в облике греческого Бога – Аполлона, укравший у него жену. Наталья убивалась первое время, не скрывая безутешного горя своего от мужа. Но время шло, и все реже пробегала между ними тень бывшего обер-гофмаршала, все чаще обращала Наталья светлый и ласковый, безоблачный взгляд на Степана. Но другая напасть теперь омрачала их жизнь. Обласканная тремя предыдущими императрицами, Наташа привыкла к высокому положению при дворе. С цесаревной Елизаветой у них была давняя конкуренция за звание первой красавицы. Елизавете до чертиков примелькалось красивое лицо Лопухиной. Взойдя на престол, она не намерена была больше терпеть соперничество кичливой статс-дамы и шпыняла ее при любой возможности. После того, как дело дошло до рукоприкладства, повод для которого, впрочем, дала сама гордая и непокорная Наталья, Лопухина перестала ездить ко двору. Но Елизавета хотела полного безоговорочного подчинения, коленопреклоненной повинной, а не демарша, и неприязнь ее к Лопухиной росла. Соревнование, в чем бы то ни было, с царствующими особами, если только оно не подразумевает победы последних, не сулит добра. От того не было спокойствия в душе Степана ни в Петербурге, ни в тихой древней Москве.
Проводивший лето в своем московском поместье Гуслицах Степан Васильевич еще ничего не знал о несчастье, постигшем его семью, но как-то по-особому щемило сердце. Он ездил в лес и к реке, подолгу слушал журчание воды и пение птиц, мелодии ветра в высокой прибрежной траве и раскидистых кронах, а умиротворения не было. Он плохо спал ночами и списывал это на летнюю духоту, но однажды, лежа на персидском топчане, занятый созерцанием звездного неба, он вдруг услышал ее голос. «Степушка, где ты?» - так явственно, ласково и взволнованно произнесла она где-то рядом. Степан даже подумал, что Наташа, в самом деле, приехала к нему (ночью? – может, задержалась в пути) и, не найдя его в доме, отправилась искать в саду. До первых просветов на тускнеющем небе ходил Степан меж деревьев привидением, а в четыре утра растолкал камердинера и приказал собираться в дорогу. Престарелый Илья, кряхтя и ворча, принялся за работу.
- Господам-то чего на одном месте рассиживаться, - сетовал он дворовым бабам, - попала шлея под хвост, и понеслись ни свет, ни заря: не самим же чемоданы укладывать, карету чистить, запрягать….
- Да полно ворчать, Ильюшенька, - смеялась розовощекая разбитная Любаша, - можно подумать, тебе одному все делать. Всем двором в пол прихлопа все подготовим! – говорила она, энергично выбивая пыль из каретных подушек.
- А не меня ли разбудили нынче еще до петухов? – не сдавался старый ворчун, запихивая чемоданы барина в багажник.
- Так ты не выспался?! – захохотала Любаша. – А что ж ты ночью делал, Илья?! Спишь вроде один, а не высыпаешься?
- А может, он уже пригрел кого? – подхватила чернявая Дуня.
- Ай, бесстыдницы! – всплеснул руками Илья. – Да никого я не грел!
- Та, и за чем ему кто-то? – пробасила дородная прачка Параша. – Он уж один привык! – уперев красные руки в крутые бока и тряся большим животом, смеялась она.
Ее тринадцатилетняя дочка Марфушка, худенькая девчонка с двумя тонкими косичками, покрываясь густой краской, развешивала белье на веревки.
- И то верно! – заливалась Любаша. – Одному сподручнее!
Пунцовая Марфуша подхватила пустой таз и, мелькая босыми пятками, унеслась в дом.
- Да, ну вас дурр, – в конец обиделся Илья и, с досадой махнув на них рукой, пошел укладывать следующие чемоданы.
Бабы еще долго потешались над ним.
Степан через раскрытое окно своего кабинета невольно слышал их перепалку, и, в другой раз, от души посмеялся бы их незатейливому, грубоватому юмору, но сегодня не до того.
На пороге возник сердитый Илья.
- Чего тебе? – удивленно вскинул брови Степан, решив, что старый камердинер дожился до того, что пришел жаловаться на обидевших его баб.
- Сосед наш Михайло пожаловал, будете принимать? – недовольно пробухтел он.
Михаил Аргамаков, мелкопоместный дворянин, сосед Лопухиных, одинокий гуляка, любящий пропустить по стаканчику с добродушным Степаном Васильевичем.
- Я ему говорю, барин уезжают, а он: «не могёт быть, ты путаешь…». Я путаю! С самого ранья на ногах, я путаю! – ворчливо возмущался камердинер.
Степан вспомнил, что еще два дня назад договаривались они с Михайлой съездить на речную старицу, пострелять диких уток, не пропитания ради, но для души: тряхнуть, так сказать, стариной (так любил говаривать сорокапятилетний Михайло). Не обижать же теперь человека, выставив восвояси прямо от ворот. Конечно, ни на какую охоту они не поедут, но придется все же принять, объяснить. Чтоб ему такое сказать, чтоб не начал отговаривать?
- Так, чего отвечать то, барин? – нетерпеливо взмахнул руками лакей.
- Зови, конечно, нехорошо гостя обижать, – ответил Степан Васильевич.
Илья хмыкнул, осуждающе покрутил головой и скрылся. Князь смотрел ему вслед. Илья был старше его на пять лет. Степан помнил, как в детстве, скинув свои кожаные сапожки и тесный кафтан, играл он с дворовыми мальчишками, среди которых был и Илья, в лапту, в пятнашки. Строго ругала его за это княгиня-матушка: негоже молодому князю бегать босому наравне с безродной чернью. Но не сиделось барчонку в хоромах, когда во дворе резвилась детвора, и общаться с ними с высоты своего положения было скучно. Потому, страшась родительского порицания, Степа продолжал водить дружбу с крепостными ребятами. И до сих пор, будучи генерал-лейтенантом, камергером и Святого Александра Невского кавалером, не научился он видеть в простых людях просто домашнюю скотину, хоть и стоили они гораздо дешевле породистых лошадей и собак. Конечно, его статус обязывал их подчиняться, и Степан требовал подчинения, но обращался с ними как с людьми, созданными, как и он сам, по образу и подобию Божьему. Оттого чувствовали себя крепостные князей Лопухиных довольно свободно и позволяли себе ворчать и ерничать в присутствии господ, но службу несли свою, тем не менее, исправно, потому как не было страшнее мысли для них, как попасть к другому барину.
- Как же так, друг любезный, неужто, правда, уезжать собрался, а как же уговор? – едва войдя в комнату, запричитал Аргамаков. Был он одет в костюм для верховой езды из простого крашеного сукна, имел патронташ за поясом и ружье за плечом. На голове треуголка с потрепанным плюмажем.
- Извини, соседушка, - улыбаясь отвечал Лопухин, указывая на стул, - запамятовал я, как мы уговаривались, что через два дня надо мне в Петербурге быть, встреча у меня там назначена. – И видя раздосадованное лицо Михайлы, на ходу придумывал объяснение, которое было бы веским для закоренелого бобыля. – Заказывал я одному знакомому, отъезжающему в командировку в Англию, ружье нового образца, которое с тридцати аршин пулю точно в медный пятак кладет. Вот недели две назад прислал он мне письмо, что едет обратно и заказ везет. Так что, вернусь, и поохотимся на славу. А не приеду вовремя, чего доброго, продаст ружьишко-то.
- О-о, это да-а, – понимающе протянул сосед.
Вообще Степан Васильевич не любил врать, но теперь ему важно было без лишних расспросов и заминок встретиться с женой. Если все его беспокойство надуманное и пустое, раздобудет он где-нибудь какое затейливое ружье, чтоб не прослыть болтуном, а если не обманывает сердце, то кто про то ружье вспомнит.
- Ну, может, хоть по стаканчику? – с надеждой в голосе предложил Аргамаков, очень не хотелось оставаться одному.
Степан посмотрел на назойливого гостя: «Ладно, пропущу с ним бокал вина и с чистой совестью сошлюсь на отсутствие времени».
- Давай, по стаканчику, - вздохнул он.
Князь распорядился собрать на стол в малой гостиной. Распили бутыль красного французского вина, к которому была подана холодная говядина. Михайло все сокрушался, что жаль упускать такую возможность: уток нынче прорва, стреляй не целясь. Степан успокаивал, никуда мол утки не денутся до самой осени. После третьего стакана Лопухин решил, что соседский этикет соблюден сполна, хлопнул себя по колену и начал было говорить, - что ж, дружище, хорошо с тобой сидеть, да дорога не терпит промедления…, - но тут пришел еще более возмущенный Илья и объявил:
- У ворот трое конных: мужик, баба и мальчуган, - говорят, от барыни из Петербурга. Сами вида непотребного: грязные, нечесаные. И с чего бы барыне таких посылать? Врут паршивцы, не иначе!
Ни на секунду не усомнился Степан в правдивости слов посланцев: не обмануло предчувствие – беда!
- Хватит трепаться! – глухо оборвал он слугу. – У ворот говоришь? – Он вскочил из-за стола и почти бегом вылетел из дома, направился к воротам. За ними, действительно, стояли трое конных людей. Мальчика Степан узнал сразу, а двое взрослых были ему не знакомы.
- Паша?
- Степан Васильевич, - соскочил с коня паренек, - барыня велела доставить вам сообщение.
- Где? – требовательно спросил князь.
- На словах…, - мотнул головой мальчишка.
Из калитки высунулась косматая голова Ильи.
- Скройся, - бросил ему барин.
Илья выполнил требование, - чего было поднимать до света, коли до полудня сидим, рассиживаем, - донеслось с другой стороны ворот.
- А это кто? – кивнул Степан в сторону Пашиных спутников и невольно задержал взгляд на девице. Она была в мужском костюме, подчеркивающем ее стать. Вьющиеся, смолянисточерные волосы струились по плечам. Глаза, брови, ресницы были такими же глубоко черными, но при этом она как-то неуловимо напоминала Наталью. Может быть, гордой осанкой и независимым взглядом?
- Они помогли мне добраться быстрее, - сказал Паша и добавил робко, - они все знают.
- Что знают? Говори, что случилось?
- Барина молодого арестовали, а госпожа и весь дом под караулом…, - срывающимся голосом поведал посланец.
У Степана захолонуло в груди.
- За что арестовали?
- Барыня не знает, ей не объявили.
Князь отер с лица холодный пот.
- Вы входите, что у ворот стоять, - сказал он посланцам, судорожно обдумывая, как поступить.
- Не пристало нам в господских домах гостить, – усмехнулся светловолосый парень, явив белые, крупные зубы.
Степан пристально вгляделся.
- Разбойники?! – не поверил он своей догадке.
- Мы предпочитаем называть себя: «Вольный народ», – гордо ответил Федор.
- Почему же решили помочь нам, вольные люди?
- Батька наш, говорил, добрый род ваш.
- Спасибо, на добром слове, - с потеплевшим сердцем отозвался Степан Васильевич (Не так плохи дела, раз с такой нежданной стороны помощь приходит). – Но все же будьте гостями в моем доме. Тот, кто пришел на помощь в трудную минуту, всегда найдет в моем доме кров и хлеб с солью. Заходите без опаски: поедите, отдохнете и поедете своей дорогой, когда захотите.
- Зайдем? – спросил Федор черноглазую красавицу.
- Помыться охота, - вместо ответа, искоса глядя на Степана, молвила Есения.
- Так, баню истопить не долго, - сказал Степан, распахивая калитку.
Гости прошли в дом. Степан дал наказ прислуге разместить гостей, накормить, затопить баню, обходиться, как с дорогими друзьями. Сам тем временем не переставал размышлять о случившемся. Как действовать, когда толком ничего не знаешь. Но раз так, нужно предусмотреть худший из сценариев.
Если арест политический, розыск коснется всей семьи. Что может его скомпрометировать? Самый страшный фискал – бумага. Размышляя о жизни, некоторые мысли свои он записывал, комментировал идеи европейских  философов. В записях этих не было никакой крамолы. Но при же лании в самых безобидных изысканиях можно найти злой умысел. Степан хорошо помнил участь друга своего Артемия Волынского. Премьер-министр Волынский только и радел о благополучии России, а был обвинен во всех мыслимых преступных замыслах и после долгих пыток лишился головы. Правда, было это при Анне Иоанновне. Но и нынешняя голубоглазая, рыжеволосая, веселая Елизавета не так сильно отличается от кареглазой, хмурой Анны, как это казалось на первый взгляд. Да, бывшие министры избежали и застенков, и экзекуций, но уже через год после восшествия на престол милостивая императрица пустила в ход и дыбу, и кнут в деле о заговоре Ивинского, а потом и в заговоре Турчанинова и Ивашкина, которых после публичного наказания кнутом, вырывания ноздрей и языков сослали на каторгу. Единственное существенное различие было в том, что Елизавета пока следовала, якобы данному ею обету об отмене смертной казни.
В итоге, Степан решил, первое, что нужно сделать, – уничтожить свои записи, которые хранил он в деревне в Калуге, подальше от любопытных глаз. Все существо его рвалось туда, где томились арестованные жена и старший сын, но действовать нужно было умом, а не сердцем. Он велел запрягать и вызвал к себе второго сына Степана Степановича. В коридоре столкнулся с Аргамаковым, который с полным недоумением озирался, силясь понять причины возникшей суеты. Лопухин вначале хотел отговориться необходимостью скорого отъезда по названной уже причине, но потом подумал, что сдружившегося последнее время с ним соседа может зацепить его невзгода.
- Ступай домой, Миша, - предупредил он, хлопнув его по плечу, - беда в моем доме – Ваню арестовали. Тебе лучше быть подальше. – И пошел в свой кабинет, не обращая внимания на обескураженное мычание соседа.
Пришел Степан Степанович. Как он был не похож на старшего Ивана: на два года младше, но серьезнее, рассудительнее, без ребяческой заносчивости. Он спокойно выслушал страшные новости и наставления отца. Только побелел лицом, но не запаниковал, не заметался в испуге. Оставался Степа за старшего и должен был присмотреть за другими детьми в отсутствие родителей. Если вдруг приедут из Тайной канцелярии, следовало объявить, что отец в Калуге по хозяйственным делам; о том, что им известно об арестах, не говорить ни слова.
После этого Степан Васильевич зашел проститься с гостями. Протянул Федору тугой кошелек, - не за службу, а от сердца, за отзывчивость. Не обижайся, возьми.
- Когда простые люди деньгам обижались, - сверкнув белозубо, ответил Федор, засовывая кошелек запазуху.
Велев кучеру поспешать, отправился Степан Васильевич в Калугу. В дороге у него было время подумать о том, как лучше действовать в дальнейшем.