Гроза Часть II Ненастье Глава 35 Очная ставка2

- Что думаете, господа? – недоброжелательно и резко спросил Никита Юрьевич, едва чету Лилиенфельд вывели из следственной палаты. Он отирал шелковым платочком рот. Уперся руками в стол, растопырив в стороны острые локти. Как будто, отталкиваясь от стола, поднялся.
- А вы сами, что думаете? – раздраженно ответил вопросом Ушаков, тоже вставая и жестом высылая вон секретаря. Он оказался с другой стороны стола от Трубецкого.
Князь, опираясь одной рукой на стол, указательным пальцем другой потряс в сторону Ушакова. – А я говорил, - трескучим голосом пенял Никита Юрьевич, - говорил: нечего с ними носиться, как с писаной торбой! В бараний рог их гнуть надо. – Он сжал кулак с желто просвечивающими костяшками. – Давить. Чтоб во всем признались!
- Кабы все так просто! – нервно усмехнулся Лесток. – Вон, все уверены были что, только покажи Ваньке кнут, так признается, в чем тебе угодно. Ан нет! – Он шлепнул рукой по столу и подскочил, резво, мячиком. – А мне государыня вычитывала-вычитывала, - он энергично потер себе загривок, - что, мол, без толку на жестокость ее согласие выпросили.
- Ага, так-то Ванька, а чтоб она сказала нам, если б брюхатую Лилиенфельд на виску вздернули! – подхватил, тряся головой, великий инквизитор. – Это тебе не Анна Иоанновна. С государыней Елизаветой деликатность нужна. – Тут он на мгновение переменился в лице и, воздев глаза кверху, чувственно произнес, - Ея Величество – натура тонкая, нежная.
Услышав имя императрицы, Трубецкой стушевался, отговариваться стал. – А то у нас, кроме Лилиенфельд, не у кого подноготную пытать. Про Соньку ж спросить надобно, дабы высочайшие чувства не ранить….
- Ежели б она еще была та подноготная! – зашипел змеею Андрей Иваныч. – Что мы самим себе-то глаза замазать пытаемся. Давайте называть вещи своими именами: нам надо потопить Бестужевых! Любой ценой. Уже понятно, что никакого заговора, на самом деле, в помине нет, – громким шепотом бросил он подельникам. – И нам не правда от них нужна, а чтоб признались, в чем на-до! – Трубецкой казался обескураженным. Лесток же взирал на главного сыщика с циничным любопытством.
- И что же вы предлагаете, исходя из наших обстоятельств? – спросил лейб-хирург.
- Я не предлагаю. Я утверждаю, - с рвением ответил Ушаков, - прежде чем вынуждать их к показаниям, нужно дать им понять, ЧТО от них требуется.
- Хорошая мысль, да только как им дашь понять, когда велено всякий раз к заключенным идти с секретарем, - криво улыбнулся медик. – Пойти к ним в камеру тайно, припугнуть перед допросом – вдруг проговорятся перед Демидовым….
- Греха не оберешься! – Вновь оживился Трубецкой. – Государыня к Бестужевым больно трепетно относится, за любую мелочь хватается, лишь бы в их виновность не поверить. По мне, так быть того не может, чтоб, вращаясь в эдакой компании, хоть бы Михайла ни единым словом бы себя не запятнал. Нет, надо просто хорошо поспрашивать.
- Знать надо, о чем спрашивать, – грубо оборвал его Ушаков. – Но тайно лучше, все же, ничего не делать. Сами вопросы нужно так задавать и построить в таком порядке, чтобы прямо к вице-канцлеру бы вели. И линию уже потом не ломать!
- Экий ты умный! – ехидно заметил Трубецкой.
- Пожалуй, я с тобой согласен, Андрей Иваныч, – сказал Лесток. – Так и сделаем.

*   *   *

На следующий день у следователей и судей кипела работа. Их, настойчивых и предприимчивых, приготовившихся к быстрой и легкой победе, уже изрядно раздражало медленное продвижение дела. Было вложено много сил, много времени. Довольно мышиной возни. Решили развернуть работу широким фронтом.
С  утра пораньше призвали капитан-поручиков Коковинского и Кутузова и направили их обыскивать дома Лопухиных и Бестужевой.
Производили допросы Натальи Лопухиной, Александра Зыбина, Анны Бестужевой. Недвусмысленно предупреждали их о предстоящих пытках в случае запирательства. Требовали открыть свои преступные умыслы, назвать своих доверенных лиц, от коих имели переписку, спрашивали о письмах от маркиза де Ботта и Юлии Менгден – любимой фрейлины принцессы Анны. Но заключенные не имели ничего добавить к уже сказанному.
- Нам остается только выдумывать небылицы и сознаваться в небывалых преступлениях, - сказала Бестужева на очной ставке с Лопухиной.
- Но, вы вели разговоры о содержании принцессы – это совершенно ясно показал Ванька Лопухин. Откуда такая информация?! – Свирепел Ушаков.
- Де Ботта говорил мне об этом, - быстро сказала Наталья, - говорил перед отъездом.
- Что еще говорил де Ботта? Что вы планировали предпринять для изменения ситуации?
- Только, что содержит генерал Салтыков принцессу канальски, бранит ее – и более ничего, – ответила Лопухина спокойно.
- И тебе не стало любопытно, узнать больше о своей любимой госпоже? – сквозь язвительный тон Лестока откровенно просачивалась злость.
- Я спрашивала, - стараясь скрыть растущую ненависть к судьям, отвечала Наталья, борясь с сильнейшим желанием плюнуть им в лицо. – Но маркиз отвечал: «Что тебе до того дела».
- Что родственники ваши думают об этом?
- Ничего. Они ничего не знают.
- А муж и брат его? – допытывались у Бестужевой. Тщетно. Она, по-прежнему, все отрицала.
Пытались увещевать Зыбина. – Это не твой умысел, зачем покрывать этих мерзавцев? Принеси императрице чистую повинную. Государыня милостива – она простит твою нерасторопность в радении о безопасности государства. Не приводи себя к тяжкому истязанию и розыску! – Напрасно. Зыбин разводил руками: рад бы помочь, да ничего другого он не знает.
- Подумай, всегда можно припомнить что-нибудь еще, - Лесток доверительно наклонялся к арестанту, но тот упрямо не желал понимать.
Производили очную ставку Лопухина и Мошкова. Зачитали показания Мошкова.
- Что ж ты топишь меня, Ваня? – с робостью обратился к другу Лопухин.
Мошков, до того времени не смотревший в его сторону, обернулся, сверкая глазами. – Я тебя топлю?! – крикнул он со злым смехом. – Это я, оказывается, втянул тебя в эту историю! Это я – первый назвал твое имя! Так?!
Лопухин опустил голову. – Я же только правду…, - тихо, как будто, самому себе, оправдывался он, - ведь ничего такого…. А ты…? – Он заплакал. – На моем месте не сказал бы?
Мошкова покинул его праведный гнев.
- Вот, и не обессудь, - досадуя на себя, сказал он. - Я тоже – только правду.
- Ты настаиваешь на своих показаниях? – спросил у него Ушаков.
- Настаиваю, - твердым тоном стараясь вернуть прежнюю решимость, ответил Мошков.
- А ты что же, с чем-то не согласен? – тоном насмешки и угрозы, обычным для обращения к Лопухину, спросил Андрей Иваныч.
Иван сжался, не смея смотреть судьям в лицо, беззвучно шевелил губами, точнее, то приоткрывал рот, будто намереваясь что-то сказать, то, оробев, закрывал его. Ушаков прикрикнул на него. Тогда арестант, вздрогнув и еще больше съежившись, заикаясь проговорил:
- В том месте, где про короля Фридриха…, я говорил, что вряд ли кто станет драться, - он судорожно вдохнул воздух, - ведь Иоанн Антонович был нашим государем…, -  еще тише.
- Громче! Что бубнишь себе под нос?!
Строгий рык великого инквизитора вновь заставил подсудимого встрепенуться.
- …вряд ли станут драться…, - повторил он громче и, снова понижая голос, добавил, - но умыслу, передаться пруссакам, у меня не было.
- А с чего Мошков тогда взял, что, как раз, такие намерения ты имел? – набросился Трубецкой. – Ему-то врать не зачем, а? Или есть? Розыскивать вас, чтоб разобраться, который врет?!
- Могло быть, что он неправильно меня понял…, - срывающимся на хрип голосом, трясясь, попытался защищаться Иван.
- Ишь, ты какой?! – визгливо заорал Никита Юрьевич. – Смотри, какая скользкая тварь! Как поймаешь его на слове, так сразу – не так его поняли! Правду говори, паскуда!
Лопухин ничего не ответил. Он прижал скрещенные руки к груди, раскачивался и нервно комкал ворот рубахи. Только беспорядочно подергивал головой в отрицательном смысле.