3. Несчастная Ненужная

3. НЕСЧАСТНАЯ НЕНУЖНАЯ

НОВОЕ УТРО

1

Утром собака проснулась вовсе не той, какой была вчера и всю свою долгую-долгую жизнь. Утром она оказалась сгустком боли и горя.
Первое, что она ощутила – грозящую опасность. И, не ощеривая пасти, предупреждающе зарычала.
Ответных звуков не последовало. Ничто не показывало присутствия врага. Не было ни шелеста травы под осторожными лапами, ни треска сгибаемых веток. Только резкий скрип раздался издали, но собака узнала его: это крипят разболтавшиеся калитки. Потом до ее чутких ушей дошли странные стуки: стук-сту… стук-сту… Но и этот звук она узнала: под ветерком ходит незакрытая ставня. Это не опасные звуки, они сами по себе, она сама по себе.
Кажется, опасных запахов и звуков не было. И все же какое-то трепетание в теле говорило ей: враг здесь. Он пришел. И ей не миновать схватки с ним. Может быть, это самый страшный враг в ее жизни.
Она напружинилась, медленно-медленно стала приподыматься на все четыре лапы, в любую секунду готовая к смертельному прыжку. Но была она умной от роду и притом хорошо обученной собакой, потому никогда не позволяла себе броситься по-подлому, из-за угла.
Собака издала устрашающий рык, встала в боевую стойку… В тот же миг с ее головы, с выгнутой спины шуршащей лавиной сползло покрывало из снега.
Измученная бесконечным ожиданием Большого Хозяина и всё более изнуряющим голодом, она поздней ночью впала в тяжкий сон и впервые не слышала, как начался первый нынче снегопад. Во сне она в какой-то миг почувствовала, как её старому телу стало теплее, но не поняла отчего, только несколько расслабила мышцы и продолжала спать.
Сейчас, похватав разгоряченной пастью пушистого снега, чтобы утолить уже нестерпимый голод, собака опять легла на желтую траву, оставшуюся под ее брюхом свободной от снега, и тяжко вздохнула.
Она не опасалась самой приходящей зимы, ведь все годы они с Хозяином гуляли и играли, когда хотелось: по снегу и в метель, в любые морозы и оттепели. Но она помнила, что сюда, на дачу, по снегу они не ездили. Нечего тут с приходом снега делать ни человеку, ни собаке.
Почему сейчас она здесь и одна, собака не думала. Она знала: раз они жили здесь, а Хозяин уехал и оставил её ждать, значит, надо ждать. И голод надо утолять самой…

2

Утром женщина вскинулась раньше обычного часа. Видимо, мозг подал тревожный сигнал телу: сегодня, завтра, а может, в ближайшие дни – с нею что-то случится важное. И организм выполнил команду мозга: подъем!
Женщина раскрыла глаза и, не вставая, лениво принялась перелистывать, словно листочки календаря, последние часы перед сном: не случилось ли чего вчера–позавчера–раньше, что предсказывало бы или хоть намекало на важные изменения в четко отработанном распорядке жизни учительницы средней школы.
Ничего такого не припоминалось. Но тревога в душе не утихала. Наоборот – росла!

«Что меня так встребушило? – размышляла женщина. – Может, с дочкой там, в её забугорье, случилось чего? Не-ет, если бы что стряслось, она бы просигналила… Ой! да я, поди, на работу опаздываю!»
Она схватилась с постели, приблизила лицо к настенным часам. Нет, там еще и шести утра не натикало.
«Тьфу-ты! – усмехнулась она, – сегодня же воскресенье! И планов у меня особых не было… Пластиночки старые, думала, послушаю, книжки любимые полистаю… Стоп! А не на даче ли у меня… ЧП какое-нибудь случилось? – к этой мысли ее подтолкнула яркая белизна, бьющая из окна. – Во-он что! Снега-то, снега понавалило! Сугробы прямо!.. Да еще раньше срока! Надо срочно сбегать на дачку… все ли у меня там к зиме-то сделано?»

3

…собака знала: раз они жили здесь, а Хозяин уехал и оставил её ждать, значит, надо ждать. И голод надо утолять самой…

Это была крупная «дворянка» вполне благородных кровей. С первого взгляда можно было понять: она – плод случайной любви по хотению. Отдались, наверное, друг другу малоопытная сенбернарша и крупный овчар. Тупая морда, большие обвисшие уши и задумчивый взгляд достались ей, скорее всего, от мамаши, а упругие мускулы и резкая реакция на любое шевеление вблизи и даже в отдалении – от папаши.
«Дворянка», лишившись снежного одеяла, решила принять утренний туалет. Вяло подпрыгнув, – но все-таки прыгнув! – она окунулась в снег и принялась кататься, чтобы освежить шубу, вытряхнуть из нее, что набилось за долгие недели безвольного томления.
«Стырк-стырк!» – послышалось вдруг над ее головой, и собака встрепенулась. Резко подняв голову, она увидела покачивающуюся на ограде старую свою подругу – сороку-белобоку. Не одно лето, когда они с Большим Хозяином переселялись на дачу, подруги то и дело затевали игру. Сорока, прикинувшись хромоножкой, то, по-заячьи петляя, убегала от собаки, а то, подлётывая, перед носом «охотницы» делала резкие скачки вправо-влево, чтобы увернуться от раскрытой пасти. Стоило «охотнице» приблизиться, «дичь» стремительно взмывала вверх.
Будь это в те, летние, времена, собака немедля вступила бы в игру с птицей. Но жесткий спазм в пустом желудке вмиг погасил дружеские воспоминания. Собака прямо с живота взвилась в прыжке, чтобы схватить желанную еду, но… «дичь» застрекотала уже на другом конце ограды. А «охотница», взвизгнув от удара, шмякнулась ослабевшим телом об землю…

4

«…Надо срочно бежать на дачку, проверить, все ли у меня там к зиме сделано?..»
 
Учительница, по привычке сделав тщательную «приборку» своей внешности, словно предстояло идти на урок, немного перекусила и потянула чаек.
«Однако, кто его знает, что придется выполнить на фазенде... Захвачу-ка что-нибудь и на обед, – размышляла она, укладывая в бумажный пакет оставшиеся от завтрака ломтики хлеба, плавленый сырок «Дружба», пару вареных яичек и поллитровку с чаем.
Дачка её находилась почти на краю города, на том свободном пространстве, что почему-то всегда имеется между городом и пригородом. Сельчане даже остроумное название придумали этому – «оторванка»… Через день она могла туда ездить на электричке, что не так утомительно, а каждый день – на переполненном рейсовом автобусе. Сегодня как раз выпал автобусный день. Место ей досталось не из самых лучших, в конце салона: прыгай, как мячик, на каждом ухабе и скажи «спасибо», что вообще досталось место.
«Что же меня так требушит с утра? – размышляла Учительница. – Опять забрались на дачку алкаши-разбойники? Да и пусть! Ничего там украсть невозможно: хламьё и старьё. Разве что старенькие стулья-табуретки в печурку сунут… да, и пусть!.. – отмахнулась она от грустной темы. – Но… стоп! А какую это мысль я перекатывала в голове вчера перед сном? Да, у меня же предстоит урок о Сибири. И… что если пригласить того журналиста с телевидения, который в начале года…»
Она частенько вспоминает тот урок по Японии, что попал под кинокамеру и светильники местного ТВ. Директор школы, явно взволнованный, вызвал её, географа, и преподавателя биологии:
– Центральный комитет комсомола, – сказал он торжественно, – организует новый всесоюзный поход – за знаниями! Называется это «Каждому молодому рабочему – среднее образование!» В кои-то веки внимание телевидения привлекла и наша вечерняя школа. К вам обеим на уроки придут репортеры и кинооператоры. Постарайтесь поддержать марку школы! И не волнуйтесь, пожалуйста.
И биологичка, и она, географиня, как дружно и упрямо, несмотря на её недовольство, именуют её ученики, обе они – матёрые педагоги. У каждой на счету по два-три десятка выпусков – так что… им ли волноваться? Но случилось негаданное: как только появились телевизионщики со своими ящиками, кофрами – оператор, высокий молодой мужчина с белозубой улыбкой и лучистыми глазами, и журналист, или, как он представился, редактор, – мужчина примерно её лет, с крупным открытым лицом и странными какими-то глазами: еще до первого вымолвленного им слова они проникают тебе в душу, и душа твоя сразу будто раскрывается… 
Так вот… стоило им появиться у неё в классе, как она утратила равновесие и самообладание. Как сказали бы молодые-юные: «задышала неровно». Руки стали подрагивать, голос прерываться, а в передвижениях по классу, всегда ровных, плавных, появилась позорная суетливость. И позже, после съемок, его глаза нет-нет да и заглядывали ей в душу. Она ловила себя на том, что иной раз даже разговаривает с ним… делится впечатлениями о прочитанном, об узнанном. Всякий раз, поймав себя на этом, она встряхивала головой, задирала подбородок: «Да ну, глупости какие-то… старческие!»
Вспомнив мужчину с блокнотом и странными глазами сейчас и клацнув зубами от очередной встряски автобуса, она даже вздрогнула: неужели эти глаза, проникающие молнией в душу, затронули в ней запретный запас неистраченных чувств, не отданной нежности, не проявленной верности? Неужели всколебали её суть, которую она сама усилием разума и воли заставила затихнуть и не выказывать даже носа?
Да при чем тут глаза! Он же сказал при второй встрече, у нее дома, что родом сам из Сибири, кажется, с Алтая… много поездил по тем раздольям… Знакомился даже с великими земляками – Иваном Пырьевым, Василием Шукшиным. Это же так интересно ученикам! А еще надо использовать поэму Твардовского «За далью – даль»… Как там гордо сказано: «Уже мы едем в той стране, где говорят: «У нас, в Сибири!»

5

…сорока стрекотала уже на другом конце ограды, а собака, взвизгнув от боли, шмякнулась ослабевшим телом о землю…

На радость Большому Хозяину и Малым Хозяевам собака была мягкой, тихой и доброй. Она попусту не рычала и не лаяла, разве что если раздавался неожиданный и резкий звонок в дверь. Она уже за минуту до него настораживалась, тихо вставала и прямо-таки плыла к двери, а секундой позже звонка издавала тихое предостерегающее: «р-р-р!»
Она помнила Большого Хозяина с той самой минуты, когда сбитая машиной, истекая кровью и жалобно скуля, оказалась на руках у этого человека с добрым голосом… Она вспомнила сейчас, как он взял с дороги и расплющенных колесами, окровавленных ее двух щенков, положил их в сумку, чтобы, наверное, похоронить, – и в небо унёсся душераздирающий её материнский вой: «Ой-ёй-ёй! Го-оре мо-оё!» – какой могут издавать только несчастные человеческие матери… Но окажись сейчас здесь слабая женщина или старый мужчина – разрыва сердца не миновать бы!.. Она помнила, как он много дней утишивал её боль, поил и кормил с рук. Он никогда не приучал её к командам, разговаривал с нею, как разговаривал с другими членами семьи. Он назвал её Найдой, хотя она помнила, что зовут её Пальмой, но сказать ему это не могла и с готовностью откликалась на имя Найда.
– Найдочка, иди на свой коврик, пока мы тут беседуем, – просил он, когда она подходила к столу, окруженному гостями, – полежи пока, дорогая. – И она отходила от стола, ложилась на коврик, откуда видела и слышала, что говорили за столом.
– Найда, – спрашивал он в другой раз, – где мои тапочки? – Она отправлялась к двери, брала в зубы не туфли, не калоши, а именно тапочки! – и не по одной, а сразу обе – несла ему.
Хозяину нравились её необычные иногда выходки. Вот гуляют они по парку: он, прихрамывая, двигается очень медленно, она безо всякой команды идет с ним рядом – нога в ногу. Всё тихо, умиротворенно… Вдруг Найда делает резкий поворот, вкрадчиво направляется к лавочке, где целуется влюбленная парочка. В шаге от них она делает стоп и резко говорит: «г-гав!» Целующиеся с девичьим визгом и мужской руганью испаряются с лавочки.
– Что ж ты вытворяешь! – корит её Хозяин. – Зачем мешаешь людям радоваться друг другу, а? – Найда молчит, но у следующей такой скамеечки поступает так же. – Ах, ты, баловница! – треплет ее за большие уши Хозяин. – И чего тебе такое на ум взбредает? Тебе что, не хочется, чтобы кому-то было так же хорошо вдвоем, как нам? Безобразница ты! – она в ответ лишь прижимается к его ноге, ненароком сбивая его шаг.
Но с того урока вежливости при виде целующихся на скамеечках парочек вдруг что-то изменилось в поведении Найды. Она бывало, как и прежде, останавливалась, но не шагала вкрадчиво к скамейкам, а вопросительно взглядывала на Хозяина, задрав нос вверх. Он говорил ей строго:
– Не надо мешать счастливым! – на что Найда теснее прижималась боком к его ноге, и они продолжали свой путь.
…Тягость в желудке, не ко времени пришедшие воспоминания возвратили Найду (а недавно – Пальму) в это новое утро. Она вдруг поняла, что самый главный враг ее теперь: Одиночество. Хозяина нет… Она никому не нужна… Одиночество…
Собака, не разжимая зубов, глухо, протяжно завыла. По-человечески говоря: зарыдала. Но некому было ее услышать.

ВСТРЕЧА  НА  БЕЛОМ

…Раз Хозяина нет, она никому не нужна… Собака, не разжимая зубов, глухо, протяжно завыла… Если по-человечески: зарыдала…

1

Тихое, все нарастающее «у-у–у!» пронеслось надо всем обширным дачным поселком. Но ни один звук, кроме эха, не послышался в ответ. А в зелёные месяцы даже на случайный её взлай откликалось столько собачьих голосов, что казалось – это огромная свора начала гон врага или добычи.
Найда (а когда-то Пальма) встала на лапы, стряхнула с себя оставшийся снег и налипший мусор и направилась на поиски еды. Сначала малыми шажками, беспрерывно внюхиваясь, еще раз обошла свой огородик. Там, где были бугорочки снега, разрыла снег. Попалось несколько пеньков от капустных кочанов. Недовольно ворча, она обглодала их. От сока и изжеванных корок в желудке все-таки потеплело.
Не найдя дома больше ничего, она отправилась по дачной улице, то и дело оглядываясь на свой домик и прислушиваясь; заходила в оставленные хозяевами открытые калитки, низко опустив морду к земле, обнюхивала крылечки домиков и возле них, перепахивала носом грядки. В одном месте выковырнула морковку, сжевала ее, ворча, в другом, возле крылечка, наткнулась на грязный комок, отдающий запахом хлеба, жадно сглодала его…
Немного утолив голод, Найда вернулась к своему дому, улеглась животом на то место, где ночевала и куда снег не нападал. Тяжко вздохнув, она закрыла глаза… В памяти поплыли куски недавней ее жизни… Как-то ярким горячим днем Хозяин не встал с постели, не позвал ее играть на лужайке. Она сама подошла к нему, облизала лицо: оно было горячее и мокро-солёное. Хозяин поднял руку, чтобы погладить ее, но рука бессильно упала. Найда испуганно вздрогнула, закрутилась на месте, заскулила, потом выскочила на крыльцо и жалобно залаяла. Ее услышали соседи – и приехала белая машина. Люди в белом подняли Хозяина с постели, понесли в машину, а Найда с громким лаем бросилась им наперерез. Хозяин позвал её и сказал тихо: «Ждать, Найда!» Белые люди увезли тогда Хозяина, Найда долго его ждала… И дождалась!
Но когда убрали урожай, и люди потихоньку стали исчезать с дач, Хозяин опять не встал с постели. И опять язык Найды обжигался о его мокрое лицо… Она, как тогда, выбежала на улицу, промчалась между домами, призывно лая. Никто не откликнулся: что делать здесь людям, если урожай убран? Они с Хозяином одни здесь остались. И он почти все время лежал…
 Она вернулась в домик, опять облизала его лицо. Оно стало еще горячей, а Хозяин даже не шевельнулся. Найда присела возле кровати, беспокойно заметала хвостом, запрядала ушами… Тут и вспомнилась ей та светлая машина и люди в белом… и что Хозяин потом скоро вернулся!
Она, стелясь всем телом по земле, помчалась туда, где бежали и бежали разные машины. Она выбрала одну, белую, и, отчаянно лая, преградила ей дорогу.
– Смотри, мужики, собачка не пускает нас! Зовет вроде бы куда-то.
А она уже мчалась обратно, и машина по узкой улочке еле поспевала за нею. Эти люди, наверное, потому что были не в белом, увезли и больше не вернули ей Хозяина. Но Найда знала: она должна его ждать и охранять их дом!

2

Когда земля покрывается первым снегом, это всегда радость. Радует свежесть, напоившая воздух. Радует белизна всего, что вокруг. Никакой мухоты и комарья! Осенью было не только желтисто и золотисто, но и грязновато, зудело в ушах, стоило высунуться куда-нибудь к воде или траве-листве! А тут всё-всё бело! В повеселевших мыслях проносятся долгожданные картинки: веселая лыжня с друзьями по лесопросеке; веселый звон льда под коньками детишек на катках; звонкоголосая игра в снежки во дворах – столетняя и непременная забава детей и взрослых.
За окном автобуса было девственно бело. И настроение у пассажиров было под стать первоснежью: то из взрослого народа кто-то вдохновенно восклицал: «Зима! Крестьянин, торжествуя…», то молодежь звонко заводила: «Эх, снег-снежок, белая метелица…» Учительница мудро улыбалась на эти всплески, но лихую песню даже подмурлыкала. Тут же мысль вернулась к утреннему чувству тревоги. «Что-то уже случилось? – спрашивала она, – или… что-то случится? Когда?»
Вдруг она решительно встала с места, прошла, задевая других и сразу извиняясь, попросила водителя «ЛАЗа»:
– Остановитесь, пожалуйста, напротив угла дачного поселка.
– Женщина, утвержденная остановка во-он, дальше! – недовольно возразил шофер. – Чего это я дважды буду тормозить?
– А может, мне сегодня у дач только одной сойти надо? – умоляюще прошептала она.
– Остановка «Дачи»! – смягчившись, прохрипел в микрофон водитель. И добавил строго: – Первая и последняя! Так что выходите!
Она выпрыгнула в узкую дверь «ЛАЗа», развернулась и сказала выразительно:
– Спасибо, товарищ! – водитель хмыкнул, автобус фыркнул, и она осталась на дороге одна. Впереди, по своротку от трассы, было с полкилометра пути до первой дачки, а ее домик аж 57-й. Так что топать еще…

Снег, хоть и первый, оказался обильным и основательным. Он не просто посыпал землю, деревья и домики, а покрыл все плотным ковром. И хрустел под ногами как долгожитель… Солнышко вовсю шагало по небосклону, а хозяин-снег и не собирался стаивать. Лишь изредка отяжелевшая от снега ветка яблони или вишни клонилась-клонилась под тяжестью дара неба да и отпускала к земле изрядную снежную порцию.
Женщина ходко преодолела расстояние от трассы и начала отсчитывать домики.
Собственно, далеко не все строения тут можно было назвать домиками – больше было «скворечников» да убогих крыш на березовых столбиках. Во всех городах это признак того, что земледельствуют здесь простые люди: рабочий класс, учителя да врачи, обидно именуемые бюджетниками. В общем, тот народ, что живет исключительно на зарплату. Правда, через десяток-другой строений попадались коттеджи, деревянные или кирпичные, да под цинком, а то и под цветной черепицей. То были гнездышки руководящего состава…
Вблизи своего простецкого строения под тёсом, покрытым толем, с одним окошком, который на общие сбережения (зарплату в те времена не тормозили!) построил еще живой ее супруг, она в замешательстве остановилась. По снегу в два ряда бежали крупные следы. «Собачьи? А не волчьи ли, не дай Бог?» А в отдалении она увидела и самого зверя – черного на фоне снега, огромного, хоть и далеко сидящего, страшного… она ведь тут одна-одинешенька! Ни голоса человеческого, ни стука-бряка, что непременны при ремонте или передвижении чего-то.
Женщина чуть не в два прыжка преодолела метры, отделяющие ее от своей калитки, рванула на себя дверь домика и – перевела дух. Не замкнутую и никогда не замыкаемую дверь… А чего её замыкать? «Любопытные джентльмены», если им занадобится, с мясом вырвут хоть железную дверь! Теперь ведь не пушкинские времена, когда и погнутая лопата являлась предметом собственности, для всего общества считаясь неприкосновенной.

3

Успокоившись, хозяйка принялась обследовать свое летнее убежище. Ничего тут особенного она не держала или не оставляла, так: пару мисок, пару тарелок, по паре ложек-вилок, видавший виды кухонный нож, да старый чайник с тремя-четырьмя разнокалиберными кружками. Почти все было на месте, за исключением пары этих разнесчастных кружек. Но гости у нее побывали – как же иначе! На широкой лавке, что служила ей и столом, и лежанкой, были видны следы убогого пиршества: крошки хлеба, засохшие корки дыни, две кружки и чайник, вынутые из-под «стола», куда она убирала все перед прощанием с огородной страдой. Хозяйка обнаружила и не застоявшуюся воду в ведре, намочила тряпку и протерла стол. Затем решила протереть и небольшое оконце своей «светлицы», и замерла с тряпкой в руках: у ее раскрытой калитки тихо сидел тот самый зверь… Сердце ее зачастило, всплеснулись трусливые мыслишки.
– Но это просто собака! – воскликнула она, вглядевшись, и замешательство сменилось радостью. – Крупная собака, скорее всего… дворняга. Подумаешь! Но почему она здесь?  Надо пойти и познакомиться с нею! Вдруг она потерялась? Или даже брошена здесь!
Но решиться сразу выйти из двери женщина не смогла. Сама не зная зачем, она вдруг часто-часто застучала в окошко и… помахала рукой. А собака на стук встрепенулась, встала на все четыре… Вдруг опрокинулась на снег спиной, сложив передние лапы на груди и вытянув задние.
Учительница вспомнила, что таким образом животные подчеркивают свое миролюбие – это у них «поза покорности». Она  выпотрошила свою сумку на стол, взяла кусок хлеба, плавленый сырок-кирпичек и решительно вышла за дверь. Собака увидела женщину, но не вскочила, а не спеша перевернулась на живот. И негромко заскулила.
– Да ты, конечно, голодная! – воскликнула Учительница и, протягивая несчастной свой хлебушек, быстро вышла за калитку, подошла к собаке. Та села на задние лапы, но не кинулась сразу на хлеб, а слезящимися глазами, наклоняя голову с боку на бок, внимательно разглядела женщину.
Учительница присела перед ней на корточки:
– На хлебушка, не бойся.
Хлеб вовсе не страшная псина взяла спокойно. Но только положила его на снег, как спокойствие ее пропало, и она лихорадочно принялась заглатывать кусок вместе со снегом.
– Господи, да она смертельно голодна!! – вскрикнула женщина. И сразу подумала: «Почему она не вырвала у меня хлеб из руки, а взяла бережно, будто бы…?» – но не успела она и произнести это в уме, а собака уже вбирала в пасть снег с оставшимися крошками. Женщина принялась лихорадочно снимать обёртку с кирпичика-сырка «Дружба», но не успела отбросить ее, как собака прямо-таки выхватила сырок из руки, несколькими движениями челюстей расправилась со вкусным продуктом и вопросительно поглядела на свою кормилицу. А та, вспомнив, что брала с собой еще и яйца и бутылку с чаем, метнулась в домик, схватила все это, прихватив и кружку для чая; чуть ли не тройным прыжком атлета вновь опустилась перед собакой на корточки и принялась чистить яйцо. Но осмелевшая нахлебница не стала ждать, смело взяла из ее рук яйцо в одёжке да так его и разжевала. Второе яйцо постигла та же участь. А женщина в этот момент собралась было налить в кружку чаю. Собака, словно так у них с женщиной всегда и было, начала ловить чай языком прямо от горлышка бутылки, склоненного над кружкой, потом вылизала и дно кружки.
– Ну, ты молодчага! – довольная воскликнула женщина. – Только и мне бы надо как-нибудь пообедать… – она выплеснула в рот остатки чая прямо из горлышка. – А теперь будем знакомиться? Лапу дашь? Лапу! – собака тут же охотно протянула ей левую лапу. – А вторую? – собака так же охотно и мягко вложила в ладонь женщины свою правую. – А что еще ты можешь? – лукаво спросила женщина. Собака, во всю пасть улыбнувшись, села на задние лапы, а обе передние подала в руки женщине. – Ой, какая ты умница! – восхитилась та, а умная псина, вынув лапы из ее рук, привстала на задние лапы и положила обе передние женщине на плечи. Женщина, от тяжести и неожиданности, с корточек шлепнулась пятой точкой на снег и расхохоталась на весь поселок.  Собака улыбнулась, показав свои далеко не молодые зубы, и, опустившись на задок, старательно облизала лицо своей спасительницы.
Та, счастливая донельзя, что помогла брошенной собаке, и несчастная, что сейчас расстанется с нею, едва не расплакалась. Машинально потерла рукой лоб, потом промокнула глаза и встала.
– А теперь… – айда… ко мне?
При последних словах собака вскочила, радостно подпрыгнула и звонко прогавкала. Она услышала родное слово «…айда!» и подумала, что женщина позвала ее по имени.
Но женщина не поняла этого, раскрыв перед ней калитку, сказала:
– Ну, пойдем ко мне? Пойдем!
С собакой случилось что-то непонятное. Пружинистость в ее теле вмиг пропала, глаза помутнели. Она развернулась и тихо побрела прочь от женщины. Туда, откуда пришла. Женщина кинулась за нею:
– Постой, собачка! Ты не хочешь идти ко мне? Ты зовешь меня к себе? – и псина поняла женщину. Её походка повеселела, спина выпрямилась, она взгавкнула в ту сторону, куда шла.

Когда они подошли к весьма приличному каменному домику, собака лбом отворила калитку, взошла на крыльцо и легла  прямо в снег. Женщина осталась перед калиткой. Ей показалось, что она знает, чей это домик. Говорили, что районного военкома… что он в последние два года почти все время живет здесь… болеет. Значит, хозяева у собаки есть. Видимо, оставляют здесь ее на какое-то время охранником… Странно только, что собака так изголодалась, худющая вон какая.
– Ну, ладно, собачка! – сказала погрустневшая Учительница. – Спасибо за знакомство, за ласку… Мне домой пора… 
Собака это слушала, не двигаясь с места. Но стоило женщине затворить калитку и пойти обратно, как псина вскочила и в два прыжка оказалась за калиткой, заскулила просительно.
– Что ты, милая? Что ты? – обернулась учительница.
Собака села у калитки, заметала хвостом по земле. Пристально смотрела на женщину.
– Так я пошла? – не зная, что делать, сказала Учительница и, смущенная неясным чувством, побежала, отчаянно хрустя новым снегом, к своему домику. Через несколько минут бегства оглянулась. Собака явно шла за нею, но, предчувствуя оборот, остановилась и села. Сидела она явно не там, где ее калитка…
– Прощай, собачка! – закричала женщина и больше не оглядывалась: через минуты должен подойти обратный автобус.