Выполненное обещание

Продолжение "Белого снега"
___________________
Жара снова душит этот пёстрый и туманный город. Нет, поверьте, вряд ли кто будет против этой его пестроты, но... Сам факт душиловки продолжает двигать бесконечный хохот алчных до крови крыш. И не стесняйтесь подбирать странные до чёртиков образы, не пытайтесь казаться нормальными – в каждом из нас есть толика безумного смеха и сумасшедшего взгляда. Город... Всё упирается в него – дыхание, кашель, сигареты, смех и виски. Всё для нас, как для собак в жестяной бетонной миске... Ах, да, нельзя забывать и про стихотворный ритм его дыхания. В жару город дышит анапестом. Ну, на крайний случай, дактилем.

- Привет! Как дела? Куда шёл?
- Просто так. От жары убегал.

Нет, это не оно. И шагать приходится дальше. Нужно отвечать тактом на такт, чтобы выглядеть нормальным. И смех за спиной служит тому доказательством. Я, наверное, люблю ошибаться – я ведь оставил своего самого близкого и лучшего друга давным-давно. Лет семь назад. Я даже не знаю, что с ним и как он. Да, вероятно, он меня даже забыл. Дактиль, дактиль… Амфибрахий. Я просто предчувствую возвращение? Или же я опять ошибся – но уже с цветом будущего снега.

- Как тебя зовут?
- Даниэль. И теперь тебя как звать?

Пустопорожнее, никому не нужное знакомство. Я так думал поначалу. Обыкновенный фарс, прелюдия к очередной бессонной ночи. Сексуальное влечение одной особи к другой в современном мире характеризуется грубым понятием «недотрах», что меня лично глубоко оскорбляет. У меня такого нет, я просто спасаюсь от бессонницы, параллельно приятно проводя время. А что? Мне никто ничего не обещал, да и я никому ничего не должен. Вывод? Я неимоверен.

- Что ты делаешь сегодня вечером, Мадлен?
- Я свободна. То есть, жду тебя к себе!..

Я за эти семь лет усвоил, что меня, в принципе, нигде не ждут. Я даже пытался осесть, прекратить свои странствия... Знаете, морские закаты с высоты египетских песков очень даже впечатляют. Да, я много где был. Я, наверное, бегал в поисках самого себя, в полной мере осознавая, что от себя же и убегаю. Что самое смешное – я отказался от мечты, которую лелеял всю свою сознательную жизнь. Мне вправляли мозги везде, где бы я ни был. С самого начала. Правда, вот что-то ни у кого это не получалось. Индейский вождь из какого-то племени назвал меня олухом. Тибетский монах сравнил меня со снежным барсом, висящим на краю отвесного утёса. А русский старичок Аркадьич «чисто случайно» огрел меня поленом по спине. Во всём этом, конечно, есть свой скрытый смысл (куда уж без него-то?). Вот только один африканский шаман сказал мне что-то про холодный пепел с неба... Как же он выразился?.. ах, вот: «Всё вернётся в круг, когда холодный серебряный пепел тонким слоем окутает далёкие северные земли». Я помню, что тогда негромко по-русски выругался – от своих предсказаний не сбежишь. Сколько бы я ни пытался…

- Какой вино будешь?
- Красное сухое Шардоне. Я уже купил. А тебе – Сангрию.
- Как ты угадал?

Эти восторженные взгляды преследуют меня повсюду. Американская девушка Лизи. Немецкая пышка Софи. Итальянская перчинка Лаура... Я могу перечислить их всех, жаль времени займет много. За эти семь лет мне пришлось много грехов на свою душу взять. Стоять перед палачами, терпеть пытки, наслаждаться сотнями изысканнейших блюд и не менее изысканных куртизанок. Попадаться на уловки нимфеток, сбегать после этого из тюрем... Я пытался ставить себя на место киногероев, киномерзавцев, серых людей и просто ничтожеств. Я разыгрывал миллиардеров. Чуть было однажды не стал симпатичным гомиком, но... Но я всегда мысленно возвращался туда, откуда я ушёл навсегда, наверное, – в квартиру на Купчинской в святейшем Санкт-Петербурге.

- Такой ночи у меня ещё никогда не было... Останешься на недельку?
- Поутру посмотрим, Мадлен. Dors, cher.


Ритм сбился. Что-то грядёт. Город для меня готовит очередной виток. К чему? Может... Я всё-таки вернусь? Я буду молчать сутки, если так случится. А первые слова?.. А там посмотрим.

* * *

Надо бы стать честным с самим собой. Мадлен, с которой я познакомился в Париже, в кафе неподалёку от Монмартра, была очень открытым человеком. Это случилось лет через пять после того БЕЛОГО СНЕГА. Я пил глясе, заедая его круассаном с вишнёвым повидлом, когда ко мне подсела она, одетая в тёмно-синее бархатное платье с платком персикового цвета на голове и в больших солнцезащитных очках. Русского во мне она признала сразу же. И, ко всему прочему, быстро призналась, что давно уже хотела познакомиться с русскими, потому что её прабабка жила где-то под Тверью, но сбежала с «белым» офицером в Париж. Лично мне Мадлен понравилась сразу. Почему – сам не знаю. Я в своих путешествиях решил не привязываться к особам женского пола. А тут... Вы должны понимать, как это случается... Мы гуляли по узким улочкам упомянутого выше Монмартра. Она жаловалась на странную в это время года духоту и обмахивалась веером. Я же buvait l'eau, ею же и обливался. В этот день я назвал идиотами всех тех, кто утверждает, что с нежностью и утончённостью может граничить только нежное и утончённое.

Удивляйтесь, сколько хотите, но я остался у неё на неделю. Продлил визу, Мадлен оформила какие-то бумаги – и я оказался почти что гражданином Франции. Многие спрашивают, наверное, а была ли это любовь, о которой так много писали и ставили фильмов? Я не отвечу, потому что и сам не знаю, что же это такое было. В любом случае, наш совместный быт был предметом нашей общей гордости и всеобщей зависти. Утром, когда мы, изнеженные и раскрепощённые, просыпались под звуки la Cathedrale de Notre Dame de Paris, мы целовались, держа друг друга за мизинец левой руки. Когда мы всё-таки выплывали на кухню, нас уже ждал отменный завтрак, приготовленный заботливой madame Tjussi. Обычно это был крепкий кофе с корицей, два-три домашних круассана с абрикосовым вареньем и свежевыжатый вишнёвый сок для меня, и зелёный чай мате с мятой, пять рогаликов в сахаре и разломанная плитка белого шоколада с ананасовым соком для Мадлен. Мы обычно уминали это всё минут за десять, после чего отпускали madame Tjussi до вечера домой, а сами до полудня отдавались друг другу. Затем душ и обед где-нибудь в семейном парижском ресторанчике – таких там очень много. Она по своему обыкновению брала с собой небольшую сумочку (мне больше напоминавшую огромный кошелёк с лямкой для плеча), обувала сандалии и вылетала на улицу, потому как длинная юбка и блузка уже были на ней. Я, в отличие от Мадлен, был дико привередлив в одежде, а потому одевался дольше.

Я почему-то запомнил каждую мелочь, связанную с ней. Она до безумия любила свои рыжие локоны. Ей не нравилось то, что я не выбрит начисто. Она громко смеялась, когда я в очередной раз покрывал матом подвернувшийся под ноги стул... На её лбе было всего три складки, когда Мадлен его морщила. Левый верхний клык был немного кривоват, а потому трогать его языком было делом довольно опасным. Она постоянно носила линзы, хоть и имела 100%-ное зрение – Мадлен не нравился цвет её глаз. Ей было глубоко плевать на моё увлечение алкоголем и сигаретами; наркотики вот только она не одобряла. Да и я не наставила.

А по вечерам она меня учила петь «Марсельезу», потому что я жутко фальшивил. За два года нашей совместной жизни я так и не научился её петь. Зато я привил par mon chemin любовь к классической музыке, в частности, к Малеру. Когда уроки пения завершались, а Париж зажигал по одному искусственному солнца на двести человек, мы садились в одно кресло, пили вино, выключали свет и слушали Густава Малера.

Я мог бы рассказывать об этом вечно, но... Даже мысли о ней меня всё равно возвращали обратно, в оставленный семь лет назад Петербург с его серыми буднями, грязной Невой и... и... и...

* * *

Кажется, это случилось на 543 день нашей совместной жизни. Я видел сон. Это был кошмар. Кошмар из таких, какие мне бы снова видеть не хотелось. Я стоял на балконе нашей парижской квартиры, мне открывался чудный вид на подвижный Париж, как вдруг внезапно всё замерло, остановилось. И с неба начал падать снег. Я закрыл глаза, попытался вслушаться в сонное посапывание Мадлен, но я не то, чтобы его не услышал – я просто не почувствовал ma chere рядом. А когда я обернулся, то увидел ту самую квартиру на Купчинской. На диване спали Саша с Викой, правда вот Вика не дышала – во сне я почему-то это усвоил очень и очень чётко. И как только я попытался сделать хотя бы шаг навстречу – передо мной разверзлась бездна. Уйти назад не получилось – сзади напирала невесть откуда взявшаяся стена, которая меня и вытолкнула вниз. Медленное падение моё закончилось запахом гари и трухой во рту. Я оказался посреди выгоревшего полностью леса. Ничего зелёного я не видел здесь. Однако горелые стволы деревьев мёртвыми не были: они мне что-то шептали, шептали, шептали... Я не мог понять, что именно – это был незнакомый мне язык. А рядом с каждым деревом был увядший цветок. Когда цветы подняли свои головки, то вместо пестика, тычинки или чего-то там ещё было лицо Мадлен. Я попытался прикоснуться к стволу одного дерева, но оно было настолько горячим, что я быстро отдёрнул руку. А потом я внезапно осознал, что горю сам. Сгораю. Такой боли я никогда ещё не чувствовал даже во сне...

Очнувшись, я увидел испуганное лицо моей Мадлен. Я почувствовал пот на своих ладонях, внутри меня перемешались ликующий ужас и дикий жар. И бился я крупной дрожью.

- Mon cher, что с тобой?
- Я не знаю, chere, но мне показалось, что я умер.
- Бог ты мой! У тебя жар! – Мадлен вскочила с постели и побежала за лекарствами, а я постепенно попадал под влияние волны бреда и галлюцинаций, которые вскоре захватили меня полностью. Я мучался всю оставшуюся ночь, лишь изредка возвращаясь в реальность. Две последующие недели я не вылезал из постели, болея ветрянкой. Когда доктор Леви сообщил о диагнозе Мадлен, то я моментально стал у неё в d'un garcon petit et abandonne. Лечение проходило тяжело, но Мадлен... Мадлен меня попросту вытащила. Через месяц я вернулся в свой обычный ритм жизни. Однако после того сна во мне что-то изменилось.

Как-то днём, когда я сидел в кресле и поглаживал нашего рыжего кота (он появился у нас за неделю до моей ветрянки), Мадлен меня спросила:
- Что с тобой, mon cher? Ты как будто в едком тумане. Посмотри, даже Париж плачет, не узнавая тебя...
- Chere... – Я всегда называл её chere, используя английский акцент, - мне надо слетать в Петербург.
- Зачем?.. – Мадлен внезапно разволновалась.
- Там живёт мой очень близкий друг. Тот самый.
- Ты не вернёшься. Я чувствую.
- Мадлен, у него что-то случилось. Тот сон был неспроста...
- Нет!.. – Я никогда не видел её такой взбешённой. – Я знаю, что ты не вернёшься!
- Мадлен...
- Не называй меня по имени, petit Daniel.
- Chere... Мне правда требуется там побыть. Хотя бы пару дней... И я вернусь.
- Daniel, потерпи ещё хотя бы месяц. Ради меня. Ради нас. Я тебя умоляю, не торопись... – И тут Мадлен опустилась на колени передо мной. Она целовала мои руки, её слёзы обжигали меня... Что мне было делать? Конечно, я сдался. Согласился потерпеть. В конце концов, я тоже могу ошибаться.

Так прошло около полугода. Через эти самые полгода состоялся примерно такой же разговор, но я уже был непреклонен. Я улетел в Петербург, а Мадлен даже не приехала меня проводить. Наверное, это была любовь. Настоящая, безумная и неудержимая. И её итог, по моему разумению, оказался категорично логичным. К сожалению.

* * *

Выяснить его адрес оказалось делом несложным. Погода была мягкой, однако ноябрьская прохлада больше походила на декабрьский холод. Я сидел перед его парадной и курил одну за другой, пока... Пока я не увидел первую снежинку. Она упала на мою ладонь – и моментально растаяла. А я вспомнил абсолютно всё. Знаете, это был БЕЛЫЙ СНЕГ. И раз уж судьба так распорядилась...

Я поднялся и трижды позвонил. За дверью не было слышно никаких звуков, я даже собрался было уходить, как услышал несколько щелчков. Дверь открылась, а за ней стоял маленький ангел.

- Здравствуйте. – Этот важный и подозревающий всё и вся оттенок в голосе девочки меня обезоружил.
- Привет. А папа дома?
- Нет. А кто Вы?
- Я Даниэль.
- Что?.. – глаза девочки широко распахнулись. – Вы... тот самый... в честь которого меня..?
- О! Я догадался! Тебя зовут Дианочкой? – я улыбнулся.
- Да! А мне папа так много о тебе рассказывал! – Диана бросилась на руки ко мне, и я вошёл, заперев дверь.
- А где мама?
- Мама... – девочка сразу как-то погрустнела, потухла. – Мама уснула. Папа сказал, что она очень сильно устала, и будет спать несколько лет. – У меня пропал дар речи. Диана стояла и хлопала ресничками, постепенно выводя меня из оцепенения. – Она же проснётся?
- Будем верить... – раздался звонок в дверь. – А давай я открою?
- Давай!..

Он практически не изменился. Всё такой же недоумевающий взгляд, та же глуповатая ухмылка... Сашка был таким всегда, сколько я его помнил. И как я только мог в школе его первое время ненавидеть?

- Привет, Саш. Знаешь, какой сегодня день? – Я улыбался, он молчал. Видимо, не узнал меня. – Сань... Сегодня тот день, когда белый снег окутал землю.
- Дани...

Мы до утра просидели на кухне. Дианка тихонько спала в зале, так и не доев свой огромный кусок торта. Часа в четыре ночи я открыл окно, чтобы поймать несколько холодных хлопьев.

- Дани... Где ты был всё это время?
- Я ездил. Много где ездил. Деньги у меня всегда есть, хотя то, что я успел испытать, стоит много дороже. – Я вздохнул, прикурил.
- Ты теперь куришь сигареты полегче, как я погляжу.
- Да, Саш. Я теперь фанат DUNHILL’а. – Я засмеялся и налил себе ещё пива. – Что случилось с Викой.
- Дани... – Сашка заметно погрустнел и даже заплакал. – Она умерла. Кровоизлияние в мозг. Хоть я её и берёг ото всего – спасти не сумел. Треугольника больше нет.
- Про Дианку не забывай, Сань. – Хоть и печально, но я улыбнулся.
- А ты нашёл себе кого-нибудь?
- Да. Видимо, это надолго. Её имя Мадлен Пари, она парижанка и очень красивая.
- Ты живёшь в Париже? – Он был дико удивлён.
- Да, мне пришлось освоить французский язык, однако «Марсельезу» я так и не смог выучить. – Сашка рассмеялся на мою шутку.
- И когда ты назад?
- Завтра вечером. Она меня к тебе приревновала. Но я тебе оставлю все мои и наши с ней контакты, включая адрес и домашний телефон. И буду прилетать к вам уже почаще.
- Это возвращение?
- Да, Саш. Возвращение.

* * *

Когда я прилетел обратно в Париж, я узнал, что моя Мадлен умерла. Я приехал домой, на пороге меня встретила madame Tjussi и сообщила, что «госпожа Пари умерла от разрыва сердца прошлой ночью. Видимо, она очень сильно по вам тосковала, господин Даниэль». Когда было оглашено завещание (когда Мадлен успела его составить – одному Богу известно), я оказался владельцем нашей с ней парижской квартиры, загородного дома, пары автомобилей «Рено» и одного крупного счёта в банке. Загородный дом я в тот же день отдал в пожизненное пользование madame Tjussi. Затем я взял билет на ближайший рейс до Петербурга и вернулся в СВОЙ город с тем, чтобы больше его надолго не покидать. На похороны Мадлен я не хотел идти. Я в тот день в одиночестве упился в стельку, прокурил свои лёгкие «Примой» и рыдал. Я рыдал, пока не отрубился, я хотел выплакать все свои слёзы полностью. Потому что я себя чувствовал отчасти (хотя... даже полностью) в её смерти.

А что сейчас? Я не хочу жениться или находить себе пару – Мадлен во мне не умирает. Детей я тоже не хочу – я всю свою душу вкладываю в Диану. Друзья? Мне достаточно одного лучшего друга. Только по одному этому поводу меня можно назвать самым счастливым человеком в этом мире.

Я закончил делать прогнозы на снег.
Я – дышу.
Я... ЖИВУ...