Работай, паромщик!

Раскалённый асфальт рождал жирные струи сладковатого липкого воздуха, обтекающего переполненные пустыми бутылками урны, а опустевшие к полудню лавочки уныло сочились синтетической кровью обезображенного жарой, мёртвого дерева. На город, распластавшийся обречённым каменным животным, сквозь плотную завесу смога смотрел розовый диск солнца. Все люди, которые только могли не работать, не работали, которые могли спать – спали, в ожидании кратковременного облегчения, приходящего вместе с ночным понижением температуры воздуха.
В одной из двух комнат одной из квартир типичного дома типичной городской окраины было темно и душно. Плотно задёрнутые чёрные шторы охраняли последние остатки прохлады, поднимавшейся вместе с малоприятным запахом протухшей воды из ветхих фарфоровых ваз. За резным дубовым столом сидели трое. И уже полчаса как ничто не нарушало поглотившей все окружающие вещи и время, неправдоподобно стерильной тишины.
– И всё-таки не может быть так.
Один из людей с нескрываемым раздражением провёл ладонью по лбу.
Он сидел, откинувшись к спинке в потрёпанном восточногерманском кресле. Крепкий бородатый мужик в тельняшке, не выпускающий из рук складной нож с рукояткой из слоновой кости.
– Не может. Даже если это и так, то не стоит даже об этом говорить. Нет никакого практического смысла держать в голове то, что является всего-навсего абстрактным домыслом, игрой воспалённого воображения. Если жара так дурно на тебя влияет, то это не значит, что все должны убедиться в твоей правоте и свихнуться.
Собеседник, к которому обращался бородатый, нервно закурил. Болезненный взгляд его быстро скользил по комнате, не останавливаясь ни на чём.
– Ниспровергатель норм человеческого общежития я? Да? Заблудившийся в хаосе порочной логики схоласт? Но ты же не можешь возразить мне?
– А чему я должен возражать? Не вижу смысла. Это ведь ничего не даст, особенно с твоей точки зрения. То, уверюсь ли я в твоей позиции или нет, предопределено, но ни ты, ни я не знаем, что конкретно выйдет. Так?
– Так. Но, всё-таки… Отсутствие у человека свободы воли имеет ряд важных следствий. Мораль, правосудие… Всё их функционирование базируется на положении, что свобода воли есть.
– О, как. Ладно. Раз уж ты с этой темы не можешь слезть, то давай-ка начнём с начала и последовательно в вопросе разберёмся. Ага?
Докуривший сигарету собеседник, кивнул головой и заглянул за шторку. В розовом свете правильного диска, нависшего над торговым центром заиграли рекламные щиты с их семидесятипроцентными скидками и беспроцентными кредитами. Жёлтые газоны ласково обнимали блестящий мусор, неравномерно уложенный на них.

В тумане заброшенного парка на лавочке сидит человек. У него нет лица. Он думает о том, как ему принимать пищу и машет руками. Неподалёку курицы несутся мраморными головами царей, а полиция отлавливает тех, кто не считает, что солнце – золотой шарик, который катается по стеклянному небосводу.
Прохладно. Местами даже холодно. И много воды.
Парк опадает, и хохочущий клоун в идиотском головном уборе, прыгая на руках, приглашает за покупками в новый магазин мебели. Он заводной и от него невозможно уйти. Однако, если помазать ему лоб сосновой смолой и отрезать бензопилой голову, то можно увидеть сущность мира – все эпохи в застывших стеклянных и по прежнему весёлых глазах.
Убежать. Быстро и далеко.
На обрыве, над прозрачно-голубым озером – красный закат и свинцовые грозовые облака. Приближается буря, которая через мгновение высосет озеро и обрушит его на голову…
Падение…

– О чем? – проснувшись и осмотрев комнату, спросил третий человек.
– Всё про то же, - ответил бородатый.
– Итак, - человек с болезненным взглядом сел за стол и ткнул пальцами в, сокрытое верхними этажами, небо,- Под субъектом я понимаю процесс осознания действительности, то есть сознание. Под внешней средой – всё внешнее, по отношению к субъекту. Внешняя среда – это и среда обитания носителя субъекта, и сам организм субъекта. Биологические основы человека и социальная действительность являются внешней средой и детерминируют мотивы действий субъекта. Все желания и помыслы являются следствием каких-либо причин, предшествовавших им. Цепь этих причин столь сложна, что у нас нет никакой возможности проследить оную.
– То есть выбор субъекта определяется фактически средой, воздействующей на него? – мужик в тельняшке налил себе чего-то напрасно называемого пивом и, закинув ногу на ногу, отпил некоторое его количество.
– Естественно. Выбор человека предопределён. Побеждает всегда наиболее сильный мотив, а мотивы формируются в процессе жизни или некоторого более короткого промежутка времени на основе взаимодействия биологического начала и внешних воздействий – сейчас преимущественно социо-культурных.
– А как же волевые решения? Когда человек преодолевает препятствия, страдает, ради достижения желаемого. Когда умирают за идею…
– Не вижу ни малейшего противоречия. Заложенный природой страх смерти рождает мотив не умирать. Но разве не может быть мотивов сильнее этого? Вполне может. И есть. Преодоление, так или иначе, - это торжество мотивов высших, то есть сформированных социально, лежащих в области духа – морали, эстетики и культуры вообще, над мотивами низшими – теми, что вырастают над инстинктами. Те же мучительные метания индивида, которые сопровождают сложный выбор, обусловлены всего лишь равновесностью борющихся мотивов. В таких случаях играют роль самые незначительные факторы – от севшей на нос мухи до древнего воспоминания, мимолётно и незаметно для человека, всплывшего из глубин подсознания. Не согласен?
– Не знаю. Может быть не всегда побеждает сильнейший мотив, может быть остаётся пространство для некоторой случайности?
– Даже если и остаётся, то это не меняет ничего. Индетерминизм равно как и детерминизм не оставляет места свободе воли. Дело в том, что для того, чтобы эта свобода была, воление должно проистекать из субъекта. Но самодетерминизм не подтверждается ничем, тогда как детерминизм может быть эмпирически подтверждён даже статистикой, в которой частота «аморальных» поступков весомо коррелирует с социальной средой.
– Ну и к чему это всё?
– Осознание отсутствия свободы воли обнажает абсурдность каких либо моральных оценок кого-либо и наказания. В чём виновен человек? Личность формируется её биологической природой, социализацией, мерой приобщения к той или иной культуре, событиями реального мира. В чём же вина? Я полагаю, что ты не скажешь мне, в чём она. Думаю, что её нет, и не может быть.
– Ты говоришь, что субъект – это сознание. Тогда все субъекты одинаковы в их сущности?
– Да, одинаковы. Более того, субъект – есть всего лишь наблюдатель, который обречён на периодические страдание и наслаждение, и который тешит себя иллюзией свободы своего выбора, хотя он – лишь осознавшая себя материя, подчиняющаяся естественным законам природы.
– Как бы логично, но сдаётся мне, что ты что-то упускаешь из виду… То, что ты говоришь – это только часть общей картины…
Бородатый сурово нахмурился и посмотрел на «ниспровергателя» уничтожающе-вопросительно. Третий человек спал. В щели оконных рам просачивалась медуза адского уличного пекла. За стеной сосед высказывал своей супруге сомнения в умственной полноценности хозяев предприятия, на котором он вместе с ещё парой сотен человек попал под сокращение штатов. В подъезде кто-то уронил бутылку. Осыпавшиеся с третьего этажа осколки вошли полифоническим звоном в плоть полуденного, иссохшего в умственную пыль, города и застыли. 

Полёт человека – ощущение сродни хождению по краю пропасти. Определённое усилие воли… и ноги теряют связь с землёй, безо всякой опоры тело чувствует невесомость и воспаряет. Поднимаясь всё выше. Дома и деревья где-то далеко внизу. Не чувствуя собственного веса скользишь будто по смазанной прозрачным маслом гигантской линзе, помещённой под толщу воды.
А потом тьма и снова свет.
Бородатый паромщик – старик с бесцветным взглядом внутрь собственных кошмаров, завёрнутый в пелёнку-шинель – крутит руль воздухоплавающей рухляди похожей на деревянный трактор со съехавшей и распухшей крышей. Он живёт только для того, чтобы переправлять людей через непроходимую границу между периферией и центром, получая небольшое вознаграждение в виде условных денежных единиц или безусловной алкогольной продукции. Прошло уже много десятков лет с тех пор, когда великая сушь закрепила великую границу и теперь, с воздушного парома, незаконно проплывающего над центром русского города, видны монументальные храмы Мамоне, здания с пятиэтажными золотыми надписями «Diagnostic»,  «Police», «Shopping Center»,  «LIC: Life In Credit»… Полый мир, вычищенный от возможных посягательств на собственные основы, изживший последовательно всё «ненормальное», никуда не движимый, ничего не желающий и тошнотворно-гармоничный… Тот, другой – ещё живой, но распадающийся и сползающий далеко назад, туда, откуда пришли первые люди… Два непересекающихся мира, потерявших надежду…
Паромщик, работай! Их воля спит, и жажда жизни атрофирована пока тебя нет в их механическом существовании. Работай, паромщик! Ты же – глоток воды, отрезвляющий от опьянения распадом. Ты – демон, страж противоречий, хранитель воли, – открой двери, я выйду…
Падение…

– Что нового? – спросил третий человек, открывая глаза.
– Я говорю, что свобода воли – вредная иллюзия, которая питает неадекватные явления вроде морали и существования наказаний, - комнату наполнила очередная порция клубов сизого табачного дыма.
– Когда тебя подвешивают за ребро, ломают конечности и стягивают с лица кожу, а ты в это время думаешь о том, как бы не выдать своих. И ты знаешь, что если выдашь, то останешься в живых. Но не делаешь этого из чувства долга, человеческого достоинства и ответственности перед теми, кто тебе дорог. То это что? Всего лишь доминирование социальных мотивов? Или проявление воли? – бородатый мужик встал, засунул нож в карман спортивных штанов и упёрся кулаками в стол.
– Всего лишь доминирование…
Человек с болезненным взглядом развёл руками, налил себе вина и выпил, прислушиваясь к реакции оппонента.
– А я вот так не считаю.
Бородатый тяжело вздохнул. В комнате становилось жарко и невыносимо душно, а в его голосе всё чаще чувствовался металлический привкус. За стеной кто-то безуспешно пытался найти табуретку.
– Ты же говорил, что преодоление – это торжество высших мотивов. Быть может преодоление – это и есть воля? Если сознание – процесс, существующий во времени, качественно не сводящийся к причинно-следственным связям в органической жизни, но вырастающий над ними как новый уровень, то почему воля не может существовать как качество одного порядка с сознанием, то есть вырастать на борьбе мотивов, но не сводиться к ним? Где гарантия, что побеждает именно сильнейший мотив и вообще можно определить силу мотива. Может быть, наличие или отсутствие этих самых мотивов у человека обусловлено биологически и социально, но при этом сила их не всегда обусловлена на уровне, предшествующем уровню сознания? Сила высших мотивов, то есть то, что, в конечном счёте, определяет решение в борьбе разнородных – высших и низших - мотивов, определяется динамически – во времени, в непосредственной связи с сознанием…
– Позволь поинтересоваться почему же именно высших?
– Почему именно высших? Потому что без социализации уровень сознания не достижим, и, соответственно, сознание формируют факторы культуры, а не биологическое начало. Если моего друга подвешивают за ребро и он молчит – на то его воля, а далеко не только стечение обстоятельств его жизни…
На пару странно затянувшихся минут в комнате стало совершенно тихо. Вазы, воспользовавшись тишиной, усилили источаемый ими смрад, а сквозь чёрные шторы начали навязчиво просачиваться ниточки набравшего сил, побелевшего солнца. Навязчивые ниточки связывались в тонкие неуёмные косички и оставляли расплывчатые жгучие пятнышки на ковре и стёклах шкафа. Вкрадчивое расчленение целостности комнаты подчёркивалось оцепенением, в которое, не желая того, попали собеседники. Третий человек смотрел в блики на стенах, сжимая в руке маленькую стальную пирамидку, видимо, упорно борясь со сном. Болезненный участник разговора перебирал пальцами пуговицы собственной клетчатой рубашки. Бородатый, достав свой нож, тяжело и часто дышал:
 – Я думаю, что современное состояние человечества – переходный этап от полного отсутствия свободы воли к абсолютной свободе воли.

В широком зале тишина и прохладный сумрак. На идеально-сложенном из чёрного мрамора полу узкий зелёный ковёр. Идти по нему. Туда, где светится ровным светом маленькая хрустальная планка. На этой планке три цилиндрических самоцвета.
И голос откуда-то снизу: «Нажмёшь на белую кнопку – будешь сытым рабом. Нажмёшь на красную – будешь голодным рабом. Нажмёшь чёрную – будешь свободен.»
Палец тянется к чёрному…
И голос откуда-то снизу: «Нажмёшь на белую кнопку – познаешь покой. Нажмёшь на красную – познаешь борьбу. Нажмёшь чёрную – познаешь себя.»
Палец тянется к чёрному…
И голос откуда-то снизу: «Нажмёшь на белую кнопку – исчезнут все, кто тебе дорог, а ты останешься. Нажмёшь на красную – исчезнешь сам, но останутся все, кто тебе дорог. Нажмёшь чёрную – исчезнут все.»
Падение…

– Будет так, как должно быть, – сказал третий человек, открыв глаза.
Бородатый водил лезвием ножа по резному дубовому столу. Другой – с болезненным взглядом – курил. Вазы источали жесточайший аромат гибели. За стеной кто-то бился в предсмертной агонии, повесившись на ремне.
А за окнами типичного дома типичной городской окраины палило белое солнце, закипая стеклянным огнём по витринам, опаляя мысли прохожих, будоража древние раны.
Начиналась великая сушь…

8 августа 2010 – 10 августа 2010