Пичалькэ

Андрей.
У меня было офигенное детство. Жалко только что было. Но было - офигенное.
Я не типичный представитель ребенка моего времени и спасибо за это я должен сказать своему другу, назовем его Андреем, с которым я и провел свое великое детство.
Началась наша дружба совершенно неожиданно. Первого сентября, когда я пошел в первый класс. Закончилась линейка, и я уже хотел идти веселиться в компанию с знакомыми ребятами по двору. Однако мама взяла меня за руку, внимательно осмотрела «кандидатов – одноклассников», показала на тихого скромного мальчика пальцем и сказала: - Вот, дружи с ним. Мне если честно в тот момент этого не хотелось. Каким-то уж он был тихим, а другом тогда для меня считался человек, с которым можно орать и создавать взрослым большие проблемы, и он, тихий Андрей, под эту категорию не подходил. Поэтому я и устроил тут же истерику... С Андреем мы дружим пятнадцать лет. Получается родители плохого не посоветуют. Мы нашли друг друга по воле моей мамы и против моей.
Мы жили в домах, которые находились друг напротив друга. А значит, в школу мы ходили вместе. Все десять лет. Когда разговор не шел, мы тут же начинали синхронно ныть, когда же эта адская школа закончиться, когда? Еще целых десять лет, девять, восемь, семь... Когда мы учились в начальной школе, у меня телефона еще не было, а у Андрея был. Он был тот редкий у кого тогда был телефон в городе. Поэтому о времени выхода мы договаривались заранее. Сначала, в начальной школе, это было 6-50, в средней школе 7-10, в одиннадцатом классе...7-40. А еще я почти всегда опаздывал. Не выполнял условия договора. Иногда опаздывал на пять минут иногда не на пять... А поскольку друзья это все-таки отношения, и люди, так или иначе, подстраиваются друг по друга, то из-за этого рождались порой комические жизненные ситуации. И вот одна из них.
 Со временем Андрей понял, что моему детскому слову верить нельзя и решил под это подстроиться. Так родилось первое наше негласное правило. Если Кевин, всегда хотел в детстве чтобы меня звали Кевин, если Кевин говорит что нужно выходить в 7-30, значит нужно выходить в 7-40. Но я был мальчиком все-таки сообразительным. Даже очень. И где-то года через три - четыре спалил это негласное правило. Эту тайну, почему вдруг мы с ним начали выходить синхронно. И мне это подсознательно не нравилось. Я уже с первых лет привык, что минутки две-три Андрей подождать, способен, обязан, и не обидится на меня. Поймет. Эти две-три минутки я  любил балдеть от «предшкольного состояния». Сидеть возле телевизора, телефона не было, но телевизор уже был, и наслаждаться последними минутами дома. Или же валятся в полусне, и мечтать о выходном и не хотеть в школу. И скажу честную правду, Андрея я никогда не подводил, ровно через две-три минутки я вскакивал и начинал быстро одеваться, но выходил почему-то только через десять. А подводила его моя мама. Я почему-то коряво одевался, что-нибудь забывал, и мне все время доставалось от нее. И однажды, я помню, Андрей  грустно вздохнул в ответ на мое  очередное обещание выйти во время, и я не слабо огорчился и очень сильно захотел его порадовать на следующий день, выйти вовремя! Но все, к сожалению, пошло по злощастному сценарию. Однако в этот день я был смел и настойчив как никогда! И лохматый, нерасчесанный, весь мятый, забыв деньги на питание, я выбегаю и бегу на встречу Андрею. Андрей в этот момент уже летал в облаках, разглядывая на небе силуэты не ушедших еще звезд, и явно огорченный, уже настроился на длительную, выводящую из себя, муку ожидания. А я бежал и бежал, бежал по сугробам. И тут он увидел меня, а я увидел его широкую улыбку. Ее можно было разглядеть в радиусе за километр...
А бывало я выходил, а его уже не было. Было если честно паршиво. Паршивее этого я еще до сих пор себя никогда не чувствовал.
Андрей говорит, что при виде меня сдержать улыбку было невозможно. Это была какая-то естественная радость. Вся моя душевная открытость и рас****яйство были просто лучом света в темном царстве, каплей свежего воздуха, в угрюмом городе, с тяжелым, грязным воздухом. И грязным он был не только от электростанции, в основном не от нее даже. Ну а еще школьные понты, как таковые, мне были чужды. Я по натуре был созидателем, а школьные понты это исключают. Жора тоже был по натуре – созидателем. В отличие от наших ровесников мы не убивали время, следовательно, и не портились. Ведь когда убиваешь время, всегда портишься. Мы созидали.
Мы выходили из дома, состыковывались и шли в школу. Не было ни одного дня, когда я бы хотел идти в школу. Даже если попытаться вспомнить, был ли такой день, может и был, но я его не помню. Я всегда не хотел или даже боялся идти в школу, мне было там неуютно. Я был очень пугливым и ведомым, на меня было легко оказать влияние, поэтому, наверное, и было неуютно. Правда во втором классе как бы освоился и начал всех бить, но меня напугали учителя, надавили, и я сразу, же стал робким. Под чужую дудку же в школе, никогда не плясал, иногда и от этого  получал, а когда получаешь где-то от кого-то, то там, почему-то, тебе не по себе. Вообщем в школе все было не так, как я хочу. Даже общение там с Андреем, было какое-то не такое. В основном мне нравилось общаться с ним после школы. И в то время когда мы в нее идем. Школу я никогда не любил.
Общение было разным. А происшествий и приключений по пути в школу за это время произошло много. Однажды мне вдруг приспичило посикать. Я не опоздал на десять минут в тот день, чтобы порадовать Андрея, в том числе и потому, что я не посикал. И вдруг мне стало невтерпеж. Забежал за куст, и принялся за дело. А Андрей отошел подальше и ждал меня с видом, будто постигает какую-то великую истину, и смотря куда-то в сторону. Так он сдерживал смех. Все было бы ничего. Но мимо проходила любопытная девочка. Я не знаю, проявила бы она свое любопытство или нет, не дай я волю эмоциям. Девочка смело пошла в кусты на визг. Мне показалось, что она была, по меньшей мере, сильно потрясена увиденным, а то и шокирована. Не знаю где она сейчас и что с ней. Но я надеюсь у нее все в порядке. Не заика. Надеюсь, что это она все-таки пережила это. Всего один раз в жизни я видел глаза еще больше вытаращенные, чем у нее. Это была реакция на мой поступок одной девушки, ровно через десять лет это произошло. А может и не ровно.
Когда проходили кусты, заканчивалась треть нашей дороги в школу. Как мне чувствуется, разговор разгорался ближе к гимназии, а до кустов он был обычно втягивающимся и нудным, мы просыпались. Кусты эти росли «задомом» двух домов, через которые и следовал наш путь.   Почему там были кусты, а в раннем детстве много кустов, мне объяснить трудно.  Их было просто неприлично много. Андрей всегда острил: - Неприлично много потому, что там происходят неприличные вещи. Кстати, как кусты сильно подрезали, рождаемость в городе резко упала.
Еще было две очень мистических и страшных истории, которые произошли на «дороге кустов» но о них чуть позже. Тогда, когда дело дойдет до героев, принимавших в них непосредственное участие.
После кустов шла  Татарская гимназия, место более солнечное, и людное. До класса пятого я на нее смотрел недоверчиво. Какой-то учитель даже пугал нас, что если мы будем плохо учится, то нас переведут в « Татарскую Гимназию». Я же все принимал близко к сердцу, да еще и надумывал. До сих пор это здание во мне вызывает далеко не спокойные чувства. Да и атмосфера там какая-то сырая. Но чувства вызываемые гимназией ничто по сравнению с чувствами, которые вызывала тринадцатая школа. Она мне не нравилась еще больше. Детей, которых я знал из этой школы, оббегал за километр. Они все были похожи на бандитов, агрессивны и даже нечеловечны. Ну такие туда забегали и бегали возле нее. Еще она все время была в темноте, или вернее будет сказать в тени. Покрыта деревьями а следовательно свет солнца на нее не падал.  Темная такая школа. При слове ад, я часто вспоминал ее, и меня тут же бросало в дрожь. Проходя мимо тринадцатой школы и гимназии меня, ну и Андрея следовательно, интуитивно заносило в сторону гимназии. Да и не меня одного. Толпы сворачивали. Тринадцатая школа, наверное, до сих пор выполняет огромную социальную роль не то что для города, а для всего мира! В мире всегда должен быть баланс во всем. В том числе и в людях. На определенное количество хороших людей должно приходиться определенное количество нехороших. Оно и есть большинство.
Пройдя сомнительные школы, мы поворачивали на право, шли метров сто. Пятьдесят метров мы разглядывали боковую часть гимназии, и неприятные травяные заросли окружающие ее. Даже в огороде, который мы не трогали годами, их было меньше. Потом следовали заросли поменьше, так начиналась наша школа. Назовем ее, «благородная школа». После гимназии и тринадцатой школы, вид нашей был действительно благородным, как груз с плеч.
В этом благородном мире атмосфера всегда была странная. Сочетание чего-то спокойного, милого, и чудесного, с чем-то очень и очень плохим, а то и мерзким. Это как...если есть две России. Россия на словах, и Россия на деле. Между этими Россиями огромная разница. Вот и некоторые учителя были такими же. Одними на словах, которые предназначались нам в качестве таблетки воспитания, и другими на деле, в примере. Ничего святого. И вот таких учителей становилось все больше и больше. Хорошо, что мы успели застать других. Иначе я был бы одноразовым, как презерватив.
 С Андреем мы, как правило, приходили всегда рано. Это даже, несмотря на то, что наше время выхода изменилось за это время практически на час. С чисто спортивной точки зрения очень обидно, что ни разу за все эти годы мы не приходили в класс первыми. Ни разу! Всегда раньше всех приходил, его величество отец, он же, могучий Ислай. Всегда! И главное он всегда выигрывал с заядлым преимуществом. Не было даже такого что идешь и видишь его вдалеке, чтобы был шанс обогнать отца. Не было! Он не давал сопернику ни единого шанса. Это была его монополия. Отца было невозможно победить. На то он и отец. Когда заходили в кабинет, отец всегда сидел по-деловому, идеально одетым, и делал такое выражение лица, будто заждался. Ну наконец-то, сколько можно ждать ребят? Нехорошо…Ай-яй-яй.
Еще ходили слухи, что отец и вовсе прятался в школе и оставался ночевать в ней. Правда это или нет, мы узнали позже. До этого момента дело еще дойдет. Ведь рассказ о Ислае только начинается.
Ислай это ни Кевин, и не Андрей. Ислай, он и есть Ислай и всегда им был. А еще Ислай – это, как уже говорилось, «отец», деловое погоняло, навязанное обществу самим отцом,  и «соска» не деловое погоняло навязанное Ислаю самим обществом, в нашем случае классом.
Ислай запал  мне в душу, простому голубоглазому мальчишке с белыми волосами по имени Кевин, на всю жизнь. Такие люди кладут в тебя что-то чистое, светлое, позитивное, и оно там остается на всю жизнь, и никогда не выветривается. Ислай – детство.
Другом Ислай ни мне, ни Андрею никогда не был. Он был нашим школьным собеседником и единомышленником. В этом учебном благородном месте с Ислаем мне было всегда комфортно. Очень редко общение выходило за пределы школы. Считанное количество раз.
Правда, зауважал, его я не сразу. В детстве почему-то очень часто звучало данное выражение. Зауважал! До этого не уважал, а потом зауважал. Было только лох или черт, и зауважал, то есть пацан. Чего-то среднего было не дано. Как на войне. Правда, были средние люди, которые могли зауважать тебя  не за поступок, а за что-то материальное. И именно зауважать! Ну, говорю же, как на войне.… И вот Ислай, раньше был просто Ислаем, блеклым, но в то же время добрым, не таким как все, как мне казалось. Я считал его человеком бегущим от войны, какими были мы с Андреем.  Но однажды Ислай познакомил меня с «Афанасием – сосуном» и я сменил нейтралитет на пренебрежение к нему, разочаровался в нем. В итоге же, история с Афанасием-сосуном, закончилась положительно. И Ислай в моих глазах поднялся, стал отцом. Его я уважаю до сих пор.
Эту историю про Афанасия я и хочу рассказать. Тогда мне было безумно его жалко. В то время над  ним все смеялись. А еще всячески его мучили за что-то, можно сказать всем городом. Все кто его мучил им было ужасно весело, и их детские улыбки излучали безмерную радость.  Наблюдая за этим душу мою выворачивало, это было мое сочувствие. То была их жестокость. В этой же истории с Афанасием был весь Ислай. Но прежде чем ее начать рассказывать Ислая, наверное, надо описать.
Описать..не то слово. Его просто невозможно описать! Это нужно просто созерцать. Однако попробовать все-таки стоит. Ислай был всегда в меру полноват, немного с хомяковатым, всегда детским лицом. Лицо, а точнее сумасшедшая неописуемая обворажительная улыбка на нем, было одно