Знания хорошо, а счастье лучше

Анекдот вместо эпиграфа

Отец и сын продают на базаре яблоки.
Подходит иностранец и что-то спрашивает по-английски.
Продавцы не понимают.
Иностранец спрашивает по-немецки, потом по-французски и не добившись ответа, уходит.
• Неудобно получилось. Нужно учить иностранные языки - говорит сын;
• Ну, знает он три языка, и чем ему это помогло? – отвечает  отец.


В самом конце семидесятых, наверное, никто из одесситов проходивших мимо старого трёхэтажного дома напротив станции Одесса – Товарная, не обращал внимания на толстую девочку, сидящую у двери своей квартиры на маленьком стульчике и грызущую семечки.
Эка невидаль! Тогда в Одессе тут и там к асфальту тротуара был прибит деревянный порог, переступив который Вы оказывались в помещении зачастую без намёка на окно, являвшемся образцом экономного использования жилой площади, поскольку оно служило одновременно прихожей, кухней, кладовой и коридором.
Под потолком даже если дети уже выросли, так на всякий случай, висели на гвоздях детская жестяная ванночка, санки и велосипед, располагавшаяся на том же уровне антресоль хранила различные ценности от останков бабушкиного приданого до добытой по блату у знакомой продавщицы про запас туалетной бумаги.
Следующий уровень занимали кухонные шкафчики, красующиеся на крючках: кастрюли, медный таз и деревянная ложка для приготовления варенья, черпак и секач – не тот, который муж свиньи, тот который топорик для рубки баклажанов, прочая кухонная утварь.
Между дверьми в комнату, и в выдолбленный в толстой из камня-ракушечника стене туалет стоял холодильник, у одной стены газовая плита и маленький комод, у другой столик и два табурета.
Многие хозяева таких квартир за годы привыкшие преодолевать свободную от мебели узкую дорожку, и по улицам гуляли, как крабы боком.
Прибавьте к этому великолепию одну, в лучшем случае две комнаты, глядящие на мир подслеповатыми, прилипшими к земле окнами, в которых проживало три-четыре поколения одной семьи, и Вы сразу поймёте, почему до самых холодов все жители этих, с позволения сказать квартир, предпочитали отдыхать на улице.

Страна тогда в едином порыве клеймила диссидентов, невозвращенцев, отказников и прочих идиотов, решивших сменить социалистическое благополучие  на  призрачные посулы капиталистов. Однако в Одессе, как и в других портовых городах, несмотря на старания КГБ,  уже говорили, что рабочие в Европе бастуют, потому что недоедают, а недоедают, потому что обожрались. Кто-то уже проболтался, что дикие, угнетённые, чёрные афро-неамериканцы Южноафриканской республики, видимо из-за того, что их нещадно эксплуатируют в порту Кейптаун,  все поголовно минимум два иностранных языка знают.
И когда во дворе читали письмо от очередного перебежчика в стан врага, даже парторг цеха ширпотреба при одном очень секретном почтовом ящике Сидоров подходил, до самого конца выслушав повествование от Мони Купермана, который там за бугром бригаду маляров сколотил, головой кивал, потом спохватившись:
• Ну, и что он выиграл? -  вопрошал, - Здесь заборы красил и там красит! – презрительно скривив губы на возражения Мониной тёщи:
• Там у него свой гешефт! - авторитетно заявлял:
• Подзаборник! Его там налогами задавят! - и соседи молча расходились. 
НКВД в КГБ переименовали, но стукачи остались, и Моня Куперман совсем не тот повод для знакомства с этой организацией...

Только девочка сидела себе на скамеечке, грызла семечки, ничем не интересовалась и никому не мешала... кроме ватаги мальчишек очень любивших подразнить соседку.
Подумаешь, второгодница! Может быть, она передовой ткачихой или космонавтом станет...
Девочка сидела  и в школе по два года в каждом классе, наверное,  поэтому вопрос:
• Сколько будет дважды два? - очень её раздражал.
• Бабушка-а-а, - кричала девочка и грозная старуха, появлялась в дверях, отпугивая мальчишек.
Однако всему приходит конец, пришел он и терпению учителей. Уже девушка получила свидетельство об окончании восьми классов, и любящие родители премировали её поездкой в Болгарию на курорт Золотые пески.
Возвратившись, она просидела на скамеечке ещё несколько месяцев и исчезла.

Все попытки любопытных соседок ненавязчиво выяснить обстановку на предмет отсутствия:
• Ну! Вы такое видели? Это же-ж, как в анекдоте: Отец рикша, мать гейша, а сын Мойша, только с точностью до наоборот. Вчера на Большой Арнаутской толстую Лёлю встретила. Она два класса три коридора еле окончила, муж её ещё на  первой торжественной линейке Букварь скурил, а ихний сынуля в университет поступил! Вашу тоже куда поступила?
или
• Муркина Сонька так успела! Так успела! За лёдчика замуж выходит! Ой, не смешите меня!!! Лётчик - тоже мне успех. За лёдчика! Он с папой в рыбном ряду лёд продают, в день о-то-то, что лётчик за месяц имеют... А Ваша тоже замуж вышла? - разбивались о таинственно довольную улыбку бабушки:
• Наша успела! - и каменное молчанье родителей девушки.

Через какое-то время во дворе произошли всякие другие знаменательные события. 
Сначала Рабиновичи всей семьёй в Израиль выехали, и целых полгода никто не знал или они таки да жаеют.
Через год олимпиада 80 закончилась, а вопрос: Куда мишка улетел? – так и остался открытым.
Затем мадам Митрофанова поймала с поличным свою соседку по коммуналке Мару, когда та пыталась кинуть ей в борщ живого таракана, и все осуждали Мару. 
Кривая, слепая на один глаз тётя Фира, которая ещё в 1926 году на свадьбе сестры Мишки Япончика  Двойры, в одноименном  немом фильме  «Беня Крик» поварихами руководила, живого артиста Юрия Шумского живьём видела так и сказала:
• Если это борщ, то я балерина Кшисинская! Кидать в это пойло живого таракана просто живодёрство!!!
Дальше умер Брежнев, и парторг Сидоров пошёл на работу во всём чёрном, и все расстроились, потому что ехидная Розка спросила:
• Сидоров у тебя и трусы чёрные? – отвечая на реплику мадам Сидоровой из окна:
• Сама дура! – крикнула вверх:
• Это ты тёмная как два подвала и три катакомбы!
• Да там, где ты училась, я преподавала! – в обратку получила.
А драки не было...
Потом люди Андропова поймали Витьку, который, взяв в поликлинике больничный, исключительно с целью выздоровления в кино заскочил, и все волновались, что Витьку посадят, и начнётся тридцать седьмой год, а  тут уже пришёл  Черненко, и успокоил народ, но не надолго...
За эти годы, страна культурно подросла, слушая по телевизору музыку Чайковского. К началу третьей за три года трансляции «Лебединого озера» уже и самые малообразованные понимали, что это не кино для глухонемых, и кто-то очень умный уже пустил слух, что «Танец маленьких лебедей» станет похоронным маршем для Генеральных Секретарей ЦК КПСС.
Накоси, выкуси! Горбачёв потворствовать этому умнику и не собирался, такую перестройку закатил то, что могло ещё сто лет простоять, развалилось!

О пропавшей девушке просто забыли... и как раз в это время утром к дверям на тротуар, подкатил невиданный тогда в Одессе кабриолет.
• «Мерседес – ссс!!!», - звенящим шепотом сообщил Яшка–автомобилист, уже сто лет из всякого хлама «Запорожец» собиравший, и все окна, выходящие на улицу открылись.
• Бабушка-а-а, - закричала шикарная мадам вся в импортных шмотках и шляпке, выйдя из авто.
• Бабюська-а-а, - закричали очень упитанные близнецы в майках с большой буквой «М» ещё ассоциирующейся у одесситов не с рестораном быстрого питания, а с туалетом типа сортир.
Седеющий мсье, приложившись к ручке, вышедшей из дверей старой дамы, грассируя, произнёс:
• Мон амур не гофорррить франсе. Я учить рюсски.  Я  рад видеть бабюська мой жена.