Тайна Укока

Накинув праздничный убор, стремительно несет свои воды  Ак-Алаха, оставляя по-зади  заснеженные вершины, подпирающие поднебесье. Неудержимая мощь бурлит в берегах. Свои силы, любовь и нежность она несет Аргуту. Гордый и отважный Аргут - ее сын.
Так было и двадцать пять веков назад…

В то утро ирбис вышел на вершину намного раньше обычного. Из долины шло беспокойство. Оно поднималось не только от реки, но и от  стойбища людей. Он почув-ствовал это, еще не стряхнув с себя дрему.  Ирбис знал, что у реки наступил срок, когда ей  невмочь держать на себе  ледяной панцирь, и она собирается с силами, чтобы ски-нуть его с себя. Утром Ак-Алаха сделала первую попытку поднатужиться и ослабить мертвую хватку  ледяных глыб. Но, видно, время еще не приспело, и она покуда затих-ла, чтобы через час-другой выплеснуть из чрева всю мощь свою. Ак-Алаха – мудрая и сильная, и духи помогут ей. Так бывало каждую весну. И каждую весну ирбис, сидя на вершине, наблюдал,  как пучит, корежит лед, как побеждает неистовая сила материн-ской любви.
Перевел взгляд на стойбище. Рваная туча нависла над домом вождя Алтынбаса. Унести ли ее ветру или черными клочьями бросить к порогу – духам решать.  А в доме вождя красавица Тана в беспамятстве мечется на спальном ложе. Дикая боль разрывает ее чрево. Шаманка, посыпая угли семенем кориандра, призывает духов помочь рожде-нию новой жизни:
Дорогу, по которой идешь, не спутай!
Реку, через которую переправился, не спутай!
Однако духи прогневались на вождя. Это было в тот год, когда голод спустился в долину. Старики не помнили такого испытания на своем веку. Несколько дней и но-чей падал снег, потом дождь хлынул, а к утру ударил мороз. И  ледяной корой покрыло пастбища. Голодная животина, обратив в сторону людей изодранные об лед морды, жа-лобно ревела. Все, кто мог двигаться – и дети, и старики - бродили по пастбищам, кру-ша ледяной наст. Падали, выбиваясь из сил. На снегу перемешались кровавые следы людей и животных. Дикое зверье искало спасения у человека. День и ночь у подножья Алтыркая горел большой  костер, и били в бубны шаманы, призывая духов огня вер-нуть в долину тепло. Духи, видать, были далеко и услышали не сразу. Животина уже не ревела. Бездыханной лежала она на оттаявших пастбищах. 
…В поисках пропитания Алтынбас набрел на берлогу и, устроив хитроумную ловушку, поднял зверя. Истощенная медведица отчаянно боролась за жизнь, пытаясь вырваться из петли. Но чем сильнее она металась, тем туже сдавливала ее бечева. Ис-пустив последний вопль, который эхом заметался в гулкой пещере,  медведица уперла немигающий взгляд в человека. Холодный пот прошиб Алтынбаса. Не по себе ему ста-ло. Будто стрелой пробуравило до самых пят.  И было кинулся подальше от того места, но как без добычи возвращаться? В стойбище - голодные старики и дети. Взялся разде-лывать тушу и вовсе оторопел: в распоротом брюхе зверя оказался детеныш. И он был еще жив.
 Кто сказал, что стоит простить Алтынбаса? Разве по неведению убил детены-ша?  Разве духи не подавали знаков человеку, говоря:  запретное это место. Лесину под ноги свалили, густой чащобой на пути  встали, камнепад обрушили на тропу. Не захо-тел слышать, не захотел видеть. Пошел против их воли, и теперь время напомнить об этом.
Мокрые пряди черных волос облепили лицо, грудь Таны. Она не кричала от бо-ли, только тихо стонала и глазами бездонной темной ночи умоляла шаманку помочь той жизни, которая билась в ее чреве, выйти на волю. Желтые камешки гривны на шее то вспыхивали ярким светом, то внезапно меркли.
Будто опоясанный кряжистой лесиной, Алтынбас сидел на чурбаке под могучим тополем, крепко зажав голову руками.  Это был не тот Алтынбас, сильный, самоуве-ренный, каким знал его род. Сейчас он был растерянным и беспомощным. Если бы только кто сказал, как помочь ненаглядной красавице Тане… Единственное, что мог, - просить небесные силы оставить ему жену.
Хищным птицам не дайте пролететь!
Имеющих когти – не допускайте!
На коленях перед вами стою.
Не забирайте  у меня любимую Тану.
Из дома вышла Алатан, сухонькая  старушка, нянчившая когда-то и Алтынбаса, и его сестер, и других детей. Не то что ровня, многие родичи, гораздо моложе старой няньки, давно уж были в другом мире, а ее не отпускали тутошние заботы. И уже не однажды  собиралась в дальний путь, да полежав-подумав, находила себе  заделье, что-бы взять еще отсрочку. То девок за мужей проводить, то чью-нибудь женку на хозяйст-во наставить… А то просто сомненье брало, хватит ли тут без нее домовитости, чтобы порядок держать.  Или, может,  духи просто забыли о невесомой, как перышко, стару-хе?
Алатан была не просто нянькой – она стала наместо матери и Алтынбасу, и его сестрам,  и многим другим малолетним детям, осиротевшим в тот страшный день осе-ни.
 …Той осенью, когда могутные мужья уехали на охоту, из-за Сизого хребта чер-ной тучей налетело на их  жилища разбойное племя чунжеков. Жившие в той стороне, куда солнце на ночлег уходит, эти люди не разводили скот, не охотились на зверя. С широкими мордами, бесстыжими глазами навыкат, они были падки на чужое добро. Выждав подходящий момент, совершали набеги на соседние племена.  Рыская по жи-лищам, хватали драгоценности, уводили табуны, без жалости расправлялись со всеми, кто вставал на их пути.   Не однажды чунжеки получали хороший отпор. Пронзенные стрелами, порубленные мечами, они оставались в чужих долинах на растерзание хищ-ным птицам и зверям. Чтобы истребить разбойное племя, останки варягов сжигались в большом костре, а над пеплом камлали шаманы, заклиная высшие силы покарать зло. Однако злые духи, затаившись на время, вновь плодили чунжеков. 
Сагышта, мать  Алтынбаса,  первой увидела катившую с горы лавину всадников в волчьих шкурах. Она схватила Алатан за плечи:
-Ты знаешь, где охотятся наши мужья.   Быстрее ветра мчись туда на моем коне.
Юркая как ящерка, Алатан проскочила  у каменной ограды. Вцепившись в гриву коня, махом взлетела на него.  Она не видела, как, попрятав детей в потайных ямах, женщины метали стрелы, пытаясь отразить нападение. Она не слышала ни дикого ржа-ния лошадей, ни ликующих криков всадников в страшных шлемах, ни воплей женщин. Тут же, у каменной ограды, всадники хватали женщин, насиловали, а потом, еще с жи-вых, снимали скальпы.
Загнав лошадей, мужья вернулись в разграбленные жилища, к месиву женских тел… Такое зверство чунжеков было  неслыханным в здешних горах. Кочевники мирно пасли свои стада. Долин хватало всем. Мужья стали вооружаться. Алатан, собрав чу-дом уцелевших детей, стала для них и матерью, и отцом. Маленькая, проворная, с утра до ночи сновала от одного жилища к другому. Казалось, и устали не знала. Потом гово-рили, что не выжить бы большому роду кереесов, если бы не маленькая Алатан.
Из того похода, в который ушли мужья, чтобы отомстить чунжекам, мало кто вернулся цел и невредим. Отец Алтынбаса умер дома от ран. Вождем рода стал отец Таны.      

…Всплескивая руками, а руки у Алатан   большие, будто с чужого плеча (и то, маленьким не сдюжить стольких дел), старушка засеменила к Алтынбасу:
-Ай-ай!.. Ты родился - твой отец соколом летал. У тебя дочь-красавица родилась, ты как дохлая ворона сидишь.   
Расправил плечи Алтынбас, сразу на вождя стал похож. Схватил Алатан на руки, закружил ее.
-Ай-ай! – запричитала старая нянька. – Этот медведь хочет задушить меня свои-ми лапищами…
-А Тана? – вдруг как вкопанный остановился Алтынбас. – Как Тана?
-Иди же, наконец. Что ты как спутанный конь? Твоя жена зовет тебя.
 Кинулся в дом. Подняв полог, замер. Будто и не Тана перед ним. Не та величаво царственная, какой всегда бывала, а усталая, измученная страданиями. В лице – ни кровиночки. И затаившаяся мука в бездонной глубине ее черных глаз. Опустился на колени перед ложем: «О, духи, если так надо, чтобы кто-то мучился, отдайте ее боль мне». Он не сразу увидел рядом с Таной маленький сверток, из которого выглядывало крошечное, с небольшой кулачок, лицо. Это и есть его дочка? Перевел взгляд на жену. Спекшиеся губы ее тронула  улыбка. 
-Что такой смурной, Алтынбас? Или не рад нашей Кадын? Возьми ее. Ты теперь отец. Не бойся, бери. Хочу видеть вас вместе. Ну, вот так. Видишь, она не плачет, зна-чит, признала тебя. 
Алтынбас, взяв ребенка, испугался своей неуклюжести. Замерев, боялся шевель-нуться, чтобы не придавить  ручищами крохотное теплое чудо, которое вдруг ощутил всем своим существом.  Будто маленькое зернышко ворохнулось в нем и переполнило его нежностью.
-Будешь любить и беречь нашу Кадын. Она вырастит красивой, умной, смелой. Нашей дочерью будут восхищаться, - говорила Тана, и слезы катились по щекам.
 -Ты плачешь… Почему?
-Это от счастья. Так бывает. Не хмурься. Видишь, уже улыбаюсь. А теперь по-ложи ее ко мне.
Замерла, прислушиваясь к малышке. По-прежнему чувствуя себя с ней одним целым, Тана знала: если ее и не станет,  никто не сможет забрать у Кадын любовь мате-ри. Счастлив только тот, кого любят, и кто любит сам. И она спешила отдать свое тепло этому родному комочку.  В любое ненастье, которое выпадет на долю дочери, тепло материнского сердца будет оберегать ее.    
Перевела взгляд на мужа.
-Дай свою руку, Алтынбас. Я должна сказать очень важные слова.
Несмотря на бледность, Тана дышала жаром.
-Милая, как мне помочь тебе?
-Намочи мне губы. И воды… Еще один глоток… Какая у нас чудная вода, Ал-тынбас… Ну вот, уже лучше. Мой милый, слушай   внимательно. Очень важно, чтобы ты все понял. Это ожерелье, - она прикрыла ладонью желтые камешки на шее, - будешь носить ты. Это – не украшение… Это – тайна нашего рода. Мне она перешла от отца. Теперь эту тайну хранить тебе…  Может быть, потом черед перейдет к Кадын, - Тана погладила спящую девочку.
Алтынбас нахмурился.
-Ты говоришь так, словно хочешь уйти от нас.
-Я не хочу, но это может быть. Ожерелье. Сними его с меня… И надень  ты...
Алтынбас, осторожно собрав разметавшиеся волосы жены, снял ожерелье, по-думав, что оно застрянет на его голове, но камешки легко скользнули на шею. Тана взяла его за руку.
-Когда-то отец мне так говорил: «Дочь моя… ты становишься хранителем рода. До той поры, пока это ожерелье не окажется в руках злобного, алчного человека…   родники будут поить нас целебной водой, женщины наши будут рожать здоровых де-тей, на наши стада не нападет мор».
Тана, которой поначалу трудно давались слова, заговорила уверенней. Дыхание выровнялось, силы, казалось, вернулись к ней.
-Алтынбас, это ожерелье – путь к золоту. Оно под нашими ногами. Но горе бу-дет всем нам, если кто-то захочет купаться в нем.  Помутится рассудок, злоба и вражда захлестнут наши дома. Горы  открывают нам желтые камни, из которых делаем укра-шения и меняем на все, что нужно. Духи гор сами решают, сколько нам золота можно иметь. Да, мы можем пойти против их воли и завладеть несметным богатством. Стоит только бросить наземь это ожерелье,  произнести заклинание, и желтые камни откро-ются нам. Но какие беды обрушатся на нас, я  уже сказала.
Спросила тогда отца: «Зачем знать эти слова? Может быть, лучше забыть их и  ни один алчный человек не сможет нарушить запрет?»  «Нет, - сказал отец, - духи гор хотят, чтобы человек сам выбирал: жить ли ему в добре или корчиться в злобе». Накло-нись ко мне, я скажу тебе это заклинание. Алтынбас, запомни его, чтобы сказать  эти слова, когда придет время передать ожерелье другому хранителю.
Тана произнесла заклинание так тихо, что Алтынбас не услышал его, но каким-то непостижимым образом уловил по движению губ.
-Милый, ты все понял. Ты все сделаешь, как надо. Ты сильный, ты умный, ты будешь хорошим вождем и надежным хранителем рода. Народ будет доволен тобой. Я это знаю.

Ирбис, встретив восход солнца,  увидел на небе необычное сияние. Словно раду-га вспыхнула в той стороне, где начинался день, и медленно поплыла по небу.
-В доме вождя родилась дочь, - возвестил ирбис.
А потом что-то ухнуло, заворочалось, затрещало. Это Ак-Алаха, натужившись, разорвала ледяные оковы. Круша, ломая их, она устремилась к Аргуту. Силу и красоту несла своему сыну река. И ничто не могло остановить ее на этом пути.

***
Алатан недоверчиво посматривала на шаманку, которая уже много дней вела разговор с духами, пытаясь задобрить их. Жертвоприношения совершались каждый день, однако Тана продолжала истекать кровью.
Чувствуя, что слабеет с каждым днем, жена вождя велела привести к ней Ижи-мей, которая недавно родила сына.
-Ижимей, как зовут твоего сына? – спросила у нее Тана.
-Бий.
-Я хочу просить тебя, Ижимей, чтобы наша Кадын стала молочной сестрой ва-шего Бия. Наверное, духи хотят, чтобы я ушла в долину, где меня ждут отец и мать. Ес-ли  так оно и будет, я прошу тебя: возьми  мою любовь к дочери да прибавь к ней свою любовь к сыну и  отдай ее Кадын и Бию. Ты прижми к своей груди мою Кадын как свою дочь. Умывая ее родниковой водой, проси у духов для нее красоты и здоровья. Заплетая ей косы, проси, чтоб долгой и счастливой была ее жизнь. А еще помни, Ижи-мей, что Кадын – дочь вождя. Поэтому она должна стать мудрой,  храброй и сильной женщиной. Обещаешь ли мне это, Ижимей?
Как ни тверда была характером Тана, но опять не могла сдержать слез. Ижимей встала перед ней на колени, прижавшись к ее руке, обещая сделать все, что хочет Тана. 
Умирающая женщина позвала старую няньку. Но Алатан куда-то исчезла еще со вчерашнего дня. Ее искали по всему стойбищу, ходили к реке, но Алатан как сквозь землю провалилась. Алтынбас велел седлать коней, чтобы отправить всадников на по-иски. И только они выехали, как увидели ее. Хватаясь руками за камни, старуха на чет-вереньках сползала с горы. Руки, ноги, лицо – все было изодрано, измазано кровью и грязью.  Вместо одежды – какие-то лохмотья. 
-Ты зачем потащилась в горы? – рассердился Алтынбас. – Какие такие заботы напали на тебя?
Алатан не отвечала. Не сопротивляясь, позволила поднять себя на лошадь и уже дома, смыв кровь и грязь, призналась Алтынбасу:
-Мне кажется, наша старая шаманка забыла  нужные слова, которые должна ска-зать духам. Или у нее не хватает сил подняться  к Энеем-Таучи, чтобы по душам пого-ворить с ней. Я сама ходила  на святую гору, просила забрать меня, а Тану оставить те-бе и Кадын. Духи не захотели меня слушать, зачем им старая карга? Но я хочу обма-нуть их. Потухшие глаза Алатан ожили лукавым блеском.
-Я их обману, а ты мне поможешь. Надо переложить Тану на мой лежак, а я лягу наместо нее, закроюсь покрывалом. Они же не будут ворошить постель. А потом, когда разберутся, поздно будет переиначивать. Духи не рассердятся, я их уболтаю.
-Ты, наверное, выжила из ума, - печально сказал Алтынбас. – Если бы можно было обмануть, я бы стал хитрее старого лиса.
 
Он сидел на большом камне, откуда обычно ирбис наблюдал за  стойбищем лю-дей. За его спиной Ак-Алаха, с разбегу налетев на камень, слегка сбавляла прыть, лиза-ла скалистый выступ и опять бежала дальше. Алтынбас смотрел на долину, туда, где теперь была его Тана. До него доносился ее тихий голос: «Я не покину тебя, мой лю-бимый… Я всегда буду с тобой…  Если тихий ветерок запутается в твоих волосах, знай, что это мои руки ласкают тебя. Если теплая дождинка упадет на твое лицо, знай, что это мои губы целуют тебя. Я буду приходить к тебе шелестом листвы, щебетанием птиц, утренней росой. Наша  Кадын – это ты и я, это наша любовь…»
Уже несколько дней все было готово к переходу на летние пастбища. Народ ждал, когда Алтынбас оседлает своего коня и даст знак подниматься. А он не мог ото-рвать себя от долины, где оставалась Тана. Но сегодня – последний день. Завтра Ал-тынбас оседлает своего коня.



***
Проходят зимы, минуют лета, и все также стремительно несется по долине Ак-Алаха к сыну своему Аргуту. Ничто не может остановить ее, и устали нет у нее. Как родник у подножья Алтыркая - сколь ни вались на него камни, сколь ни жги его мороз, - он бьет себе едва заметным ключиком, превращаясь в могучий поток, поперек кото-рого лучше не становись.   
Как ни торопится Ак-Алаха, но всегда смирит свой бег, завидев на берегу Ка-дын. Залюбуется ею. Как не залюбуешься? Такой красивой девушки Ак-Алаха на своем пути не встречала. Нежно прильнет к ее ногам, набежит волной в ладони, серебристы-ми брызгами омоет лицо Кадын.
Нравился Ак-Алахе и Бий. Всем вышел – в плечах широк, умом крепок, нравом спокоен. А то, что застенчив парень, так разве это беда? Вся застенчивость у него из-за Кадын. Как не заробеешь от ее красоты?  Войдет в лета – и смелость придет, богатырем будет!


***
-Кадын! Где Кадын? – вдруг всполошилась Ижимей, бросив свое рукоделие.
Войлочный ковер, который она населяла причудливым миром своей фантазии, был почти готов.  Искусная мастерица - Ижимей. Где ложилась ее рука, там ровно жи-выми становились узоры. Слух о мастерстве  ее далеко шел. Свою первую работу она творила по замыслу Таны. И тот ковер Тана подарила Алтынбасу. А была на нем боги-ня плодородия с Древом Жизни в руке. В ниспадающем платье, в головном уборе, на-поминающем корону, она царственно восседала на троне. К ней приближался всадник. Это мужчина-воин, который явился к женщине-богине за благословением на власть. Конь под ним благородных кровей, челка и грива пострижены, тщательно причесаны, а хвост переплетен золотой лентой.  Ликом женщина-богиня сильно напоминала Тану, а мужчина-воин – Алтынбаса. И не мудрено. Ижимей боготворила жену вождя.
Ковер этот и по сей день украшал жилище Алтынбаса. Удивительно, но краски с годами нисколько не тускнели, и живое восприятие действа, изображенного на войлоке руками Ижимей, не притуплялось.  И теперь не только Тана, но и уже взрослая дочь Кадын узнавалась в женщине на троне.
Бросилась Ижимей к сыну:
-Не знаешь ли, где Кадын?
-Оседлала коня и умчалась.
-Бий, дак что ж ты сидишь? Или сердце твое оглохло, беды не слышит?
-Какой беды? С чего ты взяла?
-Сердце мое вещует: что-то не так с Кадын. И как на грех, ни Алтынбаса дома, ни других воинов… Торопись, Бий. Веди и мне коня!
Впервые Бий видел мать такой встревоженной. В недоумении: и с чего взялась паника - парень направился к выходу.
-Не можешь проворнее?! – неслось ему вслед.
Но погонять парня – только хуже выходило. Уж сколько ни насмешничала над его неторопкостью Кадын, никакого проку - Бий и ухом не поведет. Утром встанет, за штаны возьмется, да так и застынет с ними  в руках – задумается о чем-нибудь и сидит.  Позовет Ижимей их к столу,  у девчонки уж посудина пустая, а Бий только за ложку берется. Да еще успеет ему вместо молока ачыган подсунуть, а потом смехом заливает-ся:
-Пока Бий к столу шел, у него молоко проквасилось.
В другой раз, зная, что Бия на охоту берут, и ему чуть свет в урман отправлять-ся, зашила ему с вечера, как только уснул, обе штанины. Утром Ижимей парня ругает за неповоротливость, а он, знай себе, сопит - распарывает. И ни слова о проделках дев-чонки. Сказать бы Алтынбасу, он бы, конечно, не похвалил дочь. Но ей   того и надо, чтобы Бий пожаловался. Тогда она и вовсе на коне, а Бий – размазня, не парень.  Так что, какие бы проделки Кадын ни затевала, парень старался вовсе их не замечать. А это было ох как не просто – росли под одной крышей. С тех пор, как у Бия умер отец (он едва это помнил), Алтынбас взял Ижимей и ее сына в свой дом.
Во всем Кадын не такая, как ее молочный брат. Стремительная, проворная, она верховодила молодыми сыновьями воинов. Почти не целясь, лучше их стреляла из лу-ка, а коня оседлает, мало кто угонится за ней. Привыкнув, что ей во всем потакают, слова поперек не выносила, жгучей обидой полыхало ее сердце. А с обидой Кадын не могла. Растрепать, развеять ее, злосчастную!  Прильнуть к гриве коня, почувствовать его теплую бархатистость - но, мой Шонкор! И тогда верный конь, чувствуя настроение хозяйки, бежал на рысях знакомой дорогой к стоянке, где жила Кунук, родная сестра Таны. Манящие неприступностью снежные вершины вдали, облака, за которые можно уцепиться рукой, огненный хвост лисы, выглянувшей плутоватой мордочкой, сурок, любопытно замерший на задних лапах – и что там какие-то мелкие обиды в сравнении со всем этим удивительным миром!..
Когда Тана перекочевала в долину предков, Кунук стала для Кадын главной нянькой, а Ижимей – кормилицей. Она росла в любви и неге. И не тосковала по мате-ринскому теплу – оно всегда было с ней.  Но вскоре приключилась беда, о которой все, кто знал о ней, никогда не поминали, чтобы не накликать новой напасти.
А беда вот какая. У Таны и Кунук был родной брат Арчын. Посланный обменять золотые пластины на зерно, Арчын две пластины присвоил себе. Обворовать родичей  – страшное зло. Не галдели, не гомонили, когда решали судьбу Арчына, ждали, что ска-жет Алтынбас. А тому было, пожалуй, тяжельше, чем самому Арчыну. Перед глазами стояла Тана. Родной ведь брат ее… Что бы она сказала? «Такого бы  и не случилось, носи ожерелье она, - думал Алтынбас. – Плохой, видать, я вождь… Живу не так, как боги хотят …»
-Пусть уходит, - сказал Алтынбас.
Дернул головой Арчын, не глядя ни на кого, пошел прочь. Вслед ему никто не глядел. Стояли, уставившись в землю.  Вина Арчына краем задела каждого.  В душе поднимались оденки – у кого дурные мысли, у кого скверные поступки. Пусть не столь срамные, но, может, и за их грехи наказан Арчын… Изгнание из рода – такое случалось редко. Вдруг Сунуш шагнула вперед.
-Арчын! Я с тобой!
Мать кинулась к дочери, но она, как птица, выпорхнула из рук и, догнав люби-мого, пошла рядом. Теперь все глядели вслед им, а они, не оглядываясь, шли в ту сто-рону, откуда вставало солнце.
В тот же день и Кунук собрала свои   пожитки, собравшись пасти скот на забро-шенном стойбище.
-Тяжело мне на людях срам вынести, - сказала она Алтынбасу. – Отпусти меня.
Вождь молча кивнул. Тяжелый камень вины наваливался на него.

Когда Кадын было лет десять, она уже ловко держалась в седле и не пищала в долгой дороге. Тогда-то Алтынбас и взял ее с собой в стойбище, где жила Кунук. Та, с виду совсем старуха, как-то боком приблизилась к девочке, хотела дотронуться до нее, да отдернула руки, спрятала их в рукава – уж больно черны да корявы.  Но успела уви-деть Кадын, как нежным светом утренней зари осветились глаза Кунук. Удивилась: эта старуха вовсе еще не старая.
 Вместе с отцом она теперь нередко бывала у Кунук. Сестра ее матери была не ласкова и не разговорчива, но что-то все равно тянуло к ней девочку.
-Почему все время молчишь? – однажды спросила у нее.
-Слова свои дорогой растеряла.
-Возьми мои. У меня их много.
Глаза старой женщины опять просветлели утренней зарей.
-Чтобы услышать другого, не всегда нужно говорить. А словами сорить – камни дорогу завалят, и не пройдешь.
Не все было понятно Кадын в скупых ответах Кунук, но с расспросами к ней не приставала. Самой хотелось продраться сквозь тайные дебри ее загадок: как это, если ничего не говорить, то что можно услышать? И отчего слова могут камнями завалить дорогу?

Подхваченный тревогой матери, Бий отвязал коня и ловко маханул в седло. Куда только и девалась его всегдашняя нерасторопность! Что там крикнула выбежавшая Ижимей, он уже не слышал. Кадын могла быть у Кунук, больше негде. И хотя скота теперь там не было (какой уж из Кунук скотовод – сама еле ноги таскает), но спустить-ся вниз она не захотела, так и осталась жить у озера под Курчарой.  Туда и погнал коня Бий.
 Ясно, что Кадын после вчерашнего опять обиделась на весь белый свет. Вчера Алтынбас назвал тех, кто поведет караван с товаром к южным племенам.   Назвал и Бия. Это случилось впервые. Парень, давно мечтавший о том, едва сдерживал ликова-ние, чтобы Алтынбас, поглядев на него, не сказал: «Да ты еще сопливый парнишка. Те-бе рано караваны водить». Напустил на себя солидность, какую только мог. Кадын, уз-нав, что Бий идет с караваном,  мигом к отцу:
-Я тоже хочу.
Алтынбас нахмурился, покрутил свой черный ус, что было признаком его боль-шого недовольства, но Кадын не унималась.
-Бия берете, а меня нет? Чем он лучше меня? Я тоже хочу!
-Ты, оказывается, дерзкая девчонка, - резко бросил отец и вышел из дома.
Вместе с  другими всадниками он отправился по стойбищам, где шерсть и шку-ры укладывали в тюки. Бий остался дома, чтобы загодя нарубить дров для очага, по-чистить в стойлах, поправить ограду. Видел, как загарцевал под Кадын ее Шонкор и понесся вдоль реки. Отчего теперь всполошилась Ижимей, было непонятно. Кадын не впервой уносилась на своем скакуне.
Издали разглядев у коновязи Шонкора, Бий облегченно вздохнул: «Так и есть, гостит у Кунук. А то: сердце вещует.., - передразнил мать, заставившую его побросать все дела и скакать очертя голову. Он пустил коня вполшага: пусть отдохнет. Но, подъе-хав поближе, насторожился. Шонкор шарахался у коновязи, будто его кто шилом в бок колол. Вскидывался на дыбы, норовя оборвать повод. Махом подлетев к избушке, Бий соскочил с коня.  Зажав в руке чекан, с налету пнул дверь, так что та отлетела, и ока-зался в подслеповатой избушке, где после яркого солнца  не сразу что и разглядишь. Что-то хрипело, каталось по полу. Приглядевшись, Бий узрел в этом   клубке человече-ских тел Кадын. Отбросив в сторону чекан, чтобы ненароком не задеть девушку, ки-нулся сверху. Разглядев вблизи черное лохматое существо, схватил его, пытаясь ото-рвать от Кадын. Да куда там! Кадын сама как волчица вцепилась в своего врага. Тонкие пальцы мертвой хваткой впились в его горло. Вдруг она охнула и, разжав руки, скрю-чилась на полу.  Бий хотел кинуться к ней, но в то же мгновение и сам словно сломался пополам от страшной боли в паху. А черное лохматое существо, оказавшееся челове-ком, нырнуло в дверной проем. Бий, едва переведя дух, встал на четвереньки, припод-нял Кадын. Из раны над бровью текла кровь, заливая ее лицо.
-Кунук! – громко позвал он в надежде, что та придет на помощь.
Но никто не отозвался. Скинув с себя рубаху, обмотал голову девушки, все еще не приходящей в сознание. Приложил ухо к груди. Сердце ее билось.
-Кунук! – снова позвал он, полный отчаяния. 
Поворотившись, увидел, что Кунук лежит на полу, прикрытая покрывалом. Оро-бев, слегка приподнял его. Старая женщина была мертва. «Это тот убил ее. И хотел убить Кадын. А я упустил его. Это я упустил», - залихорадило Бия.
Подняв Кадын на руки,   вынес ее на улицу. У коновязи все также метался Шон-кор, а его коня не было. Не зная, как быть дальше, держал девушку на руках. Грязная, растрепанная – это была совсем не та Кадын, которая только и знала, что насмешничать над ним. Да пусть насмешничает, сколько хочет, пусть изголяется, как может, только бы ничего с ней не случилось… Только бы открыла глаза… Только бы сказала что-нибудь… Языком прижал ранку на ее голове, чтобы остановить кровь. Сердце то моло-тило, вырываясь из груди, то замирало, падая в пропасть. Но вот Кадын шевельнулась   и  открыла глаза.  Увидев Бия, обвила его шею руками и залилась слезами. Вдруг за-мерла.
-А где он? Бий, где он?
-Ускакал на моем коне, -  виновато опустил  голову парень.
-Почему ты дал ему уйти? Почему? Почему ты его не убил? Отпусти меня! От-пусти сейчас же!
Он осторожно поставил ее на землю.
-Куда он уехал? Я догоню его! – Кадын кинулась в сторону коновязи, но земля поплыла у нее из-под ног, и Бий едва успел подхватить ее на руки. Но к Кадын уже вернулась ее всегдашняя уверенность.
-Чего ты в меня вцепился? В того бы выродка клещами впился. Его бы тебе дер-жать зубами и руками. Ты же воин, ты же караван поведешь, - снова вспыхнула Кадын.
Что ответить Бию? Он бы не медля кинулся в горы, но как оставить Кадын одну? И что случилось с Кунук?
-Что здесь произошло?
Девушка села на землю, обхватив голову руками.
-Я прискакала к Кунук, она не вышла меня встречать. Покричала – не откликает-ся. Зашла в дом – нету. Пошла к озеру и там, на берегу… Она лежала на спине, а рядом валялся сабат. Сходила за покрывалом, положила на него Кунук… Притащила ее в жи-лище. И тут, будто вихрь бросился на меня. Это тот страшный человек... А может, во-все и не человек, а шулмус. Это он убил Кунук. Зачем? Ты меня спрашиваешь: зачем? А зачем разбойное племя нападает на людей?  Может, это он разграбил могилу моей матери?   Я хотела порвать ему горло, но… Это ты мне помешал, Бий.  Почему ты вы-пустил его? Ты что, не мог с ним справиться?
Зеленые глаза Кадын, словно Ак-Алаха в грозу, потемнели от гнева.  Словами своими она будто молнией полосовала парня. Он и не пытался защищаться от ее спра-ведливого гнева. Да, это  он, Бий, помог уйти тому шакалу. Это он его упустил. И те-перь достоин только презрения своего рода. 
-Провожу тебя домой, - не поднимая головы, молвил Бий, - и вернусь. Я найду его. Хоть кто это будь. Человек, шакал или шулмус… Я найду его.
-Да, конечно, он тебя ждет. Во-он на той пихте. Иди, говорит, возьми меня, - на-смешливо отозвалась девушка.
Он принес воды в сабате, хотел смыть кровь с лица Кадын, но она сердито отве-ла его руки, умылась сама. Бий подвел ей Шонкора. И снова она не позволила помочь ей - сама села в седло.
-И что, ты поплетешься за мной? – обернулась на парня.
Тот растерянно пожал плечами. Вдруг донесся топот коня. Разом обернувшись, увидели, что это лошадь Бия. Одна, без всадника, мчится в их сторону. Ткнулась мор-дой в плечо хозяина, будто говоря: «Прости, что так получилось». Бий погладил ее по шее, осмотрел упряжь – все было на месте.  Даже дорогие украшения. Поглядев в ту сторону, откуда прибежала лошадь, погрозил кулаком. Кадын усмехнулась, но смолча-ла. Она тоже смотрела туда. Казалось, из-за валунов Корчары кто-то следит за ними.
-Я туда, - метнулся на лошадь Бий.
-Нет, - покачала головой Кадын, - он хитрый и изворотливый, как змей. 
Не послушал бы парень, но, поглядев на Кадын, поостыл. Мелкие бусинки пота на бледном лице выдавали ее слабость. Одну нельзя отпускать. Тот шакал от него все равно не уйдет. Излазит все горы, заглянет в каждую расщелину и вытащит его за шкирку.   


***
-Все, что ты нагородил, никуда не годится, - сурово сдвинул брови Алтынбас, когда Бий запальчиво пытался доказать, что злодея должен поймать обязательно он: иначе позор. – Что о нем знаешь? Он один? Или их целая свора?  Что  трясешь головой? Ты даже не разглядел его. И кого же будешь ловить? Кинешься за ним в горы, тебя как мышонка за первой же скалой сцапают, и пикнуть не успеешь. Конечно, ты смелый, Бий. Сердце у тебя храброе, иначе не говорил бы с тобой. Но храбрости одной мало. Тут и хитрость нужна. А ты пока ее не нажил. Мы по-другому сделаем. Но сначала на-до похоронить Кунук.
Старейшины одобрили план Алтынбаса. На стойбище решили выехать после обеда, чтобы добраться  затемно. На тот случай, если за ними будут следить. А оно так и будет, вождь не сомневался. В темноте им легче  сбить врага с толку: сколько их приедет и сколько потом вернется домой, попробуй, определи.  Остался ли кто  в засаде – можно только гадать.  Тот негодяй все равно должен сунуться в жилище – за чем-то приходил он туда. Там его и сграбастать. Таков был план Алтынбаса.
С молчаливого согласия старейшин Кунук хоронили с почестями, как знатную особу. Вина перед ней, которой Алтынбас все эти годы не давал воли, вырвалась на свободу. С тех пор, как из рода был изгнан Арчын, а с ним ушла и Сунуш, потом уда-лилась Кунук, вождю стало казаться, что рисунок на ковре Ижимей, который подарила ему Тана, непостижимым образом изменился. Женщина-богиня, с великодушием взи-рающая на воина, пришедшего за благословением на власть, теперь недобро глядела на него. Алтынбас однажды чуть было не снял ковер, но пересилил себя. Однако дома стал бывать реже, а когда и бывал, старался обходить взглядом женщину-богиню.
Снарядить человека в другую жизнь – дело не скорое. Все надо сделать  толково. Достойно проводишь здесь, достойно встретят и там. Чтобы видели и знали: не какой-то хухры-мухры явился, а человек, почитаемый родом, для которого ни лучших коней не пожалели, ни дорогих вещей, ни украшений. Это было как бы залогом того, что и в том мире его примут с должным уважением.
Всяк понимал, Кунук заслужила достойного погребения: разделившая позор брата, она возвеличила честь рода. А удалившись от сородичей, жила для их блага. Се-ребристо-кайровый табун  Кунук стал гордостью рода. Видать, небеса возблагодарили Кунук, послав ей серебристого скакуна необычной породы, от которого она и развела серебристо-кайровый табун. Шесть скакунов в самой нарядной упряжи теперь должны сопровождать Кунук в ее долгом пути. 
Могилу выкопали просторную. Из новых бревен лиственницы сложили сруб, доски застелили войлочным ковром с фигурками оленей. Такие же фигурки, резаные из кожи, украшали домовину, выдолбленную тоже из лиственницы.  Она лежала теперь в ней на правом боку, слегка подогнув ноги, отрешенно позволив сородичам   хлопотать, как им вздумается. Это было так не похоже на Кунук. Плотно сомкнутые уста навсегда уносили с собой тайну ее смерти.
На низенький столик поставили деревянные блюда,  роговые сосуды с пищей и питьем. Не останется Кунук в обиде на сородичей – все честь по чести сделали. Пока совершались приготовления к погребению, шаман уговаривал  духов благосклонно от-нестись к умершей, рассказывая, сколь добродетельной и трудолюбивой была эта поч-тенная женщина в их жизни. Баран, принесенный в жертву, должен был сделать доход-чивее слова шамана.

Не только замшелые валуны, но и остроконечные пики гор оставались еще в но-чи, а Алтынбас и его люди уже седлали лошадей: пора домой.  В избушке остались Эр-мек, Калган и Бий. Не мог отказать вождь парню, хотя и согласился на его уговоры скрепя сердце: на такое дело годился тот, кто матерого волка брал, как вот Эрмек и Калган. Ну да, четырнадцать зим за спиной у Бия, широк в плечах становится и харак-тером не робок. А что упустил того шакала, так ведь не ожидал такого оборота. Глав-ное,    оправдания себе не ищет и, видать, не успокоится, пока оплошность свою не ис-правит.
Два дня и две ночи сидели уже в засаде – никто не являлся. Спали по очереди. Калган, как обычно, молчал. За все это время Бий ни разу не слышал его голоса. Пих-нет под бок,  мол, твой черед дозор нести, вот и все общение. Будто немой. Говорят, таким он стал после встречи с медведем в урмане. Дивились тогда, как только дополз до стойбища…  На теле живого места нет – все в клочья изодрано. Тот медведь, дума-ли, не простой зверь был, а шулмус – подземный дух-оборотень. Простой-то на людей не кидается, если сам ему худа не сделаешь. А этот, кроме того, что скот драл, пова-дился ребят таскать. Сначала мальчонку унес. Прямо на глазах у ребятни. Те завыли в голос, а когда взрослые прибежали, медведя и след простыл. Несколько дней охотники ходили по его следу, так нигде и не встрели. В другой раз вывалился средь бела дня  из чащобы, схватил девчушку и ну рвать ее на части. А девчушка та была дочкой Калгана.  Вот Калган и пошел в урман. Много дней его не было, думали уж – не вернется. А по-добрали у стойбища – живой кусок мяса. Выжил. Но лицо - страх глянуть. Вот потому отворотясь от людей и стал жить. Хоть и не девка, чтоб любоваться, но чего народ пу-гать, коли и сам себе страшен… С той поры и стал помалкивать - отворотясь-то много ли наговоришь? Потом, правда, с безобразием своим свыкся, но в разговоры по-прежнему не встревал и сам их не затевал – помалкивал да и все. Вроде это как в при-вычку вошло. А медведь в стойбище с той поры не являлся. Чем кончилась их встреча в урмане, про то Калган молчал. Он будто забыл все слова.
Бий тоже был не из болтливых. Зато Эрмек - тот другой натуры. Ему бы  с утра до ночи слушателей подавай. Разные истории из него так и сыпались. Он их, видать, сам придумывал, потому что никакой головы не хватит, чтобы столько там уложилось. Да не только складными историями дивил сородичей Эрмек: из лука стрелял – про-машки не делал. Потому и был приставлен к ребятам – обучать их меткости в стрельбе.   
Немало диковинных рассказов Эрмека наслушался за эти два дня Бий. Слова ли-лись ровным ручейком, но у всех троих глаза и уши были начеку. Мышь ли прошур-шит, беркут ли пролетит – все примечают караульные. Ночью, неся дозор, Бий старался не думать о Кадын. Опасное это дело – думать о ней. Можно обо всем на свете забыть.
-В стародавние времена, когда наша земля круглый год была в цвету, правил на-родом богатырь по имени Маадай-Кара, - с новой истории начал Эрмек третий день. -  Боги любили его за справедливый нрав, за разумные дела. Далеко стороной обходили  наши долины злые ветра, холодные снега, колючие ливни. Чистые, как слеза, говорли-вые реки, обгоняя друг друга, текли, чтобы слиться воедино. Неисчислимые стада пас-лись на пышных лугах. Благодать царила в стойбищах людей. Семьдесят счастливых лет не знал нужды народ, которым правил Маадай-Кара. Но вот…
Калган поднял руку, давая знак замолчать. Из-под земли доносились приглу-шенные звуки. Кто-то шел, но шел, словно под землей. Все трое замерли.
 -Шулмус лезет, - с отчаянием подумал Бий, вообразив, что сейчас перед ними окажется тот самый медведь, который таскал с их стойбища ребятню. Посмотрел на Калгана. Нахохлившись, тот выжидательно замер, сжимая в руке чекан. Боевую позу занял и Эрмек. И вдруг прямо в том месте, где стоял Бий, пол зашевелился. Парень об-мер весь, но с места не двинулся. Стихнув ненадолго, под полом опять заворочалось, потом раздался   стук и голос:
-Эй, кто там! С лаза отойди! 
Калган, отпихнув Бия, сгреб с пола легкий войлок, весь напружинился, готовый к прыжку. Половинка доски слегка приподнялась.
-Шулмус, - выдохнул Бий.
-Сам ты шулмус, - огрызнулся голос из-под пола.
Доска приподнялась повыше, и показалось лицо парнишки.
-Это он! – закричал Бий. – Хватай его!
Доска захлопнулась.
-Чего меня хватать? Я к вам сам пришел. Надоело ждать, когда высунетесь ров-но мыши из норы.   
-Ты кто?- спросил Эрмек.
-Ну да, щас вам и сказал. Разговор буду вести не с вами. С вождем.
-Так вылазь, чего спрятался?
-Хватать будете? Тогда не вылезу.
-Куда ты денешься? – закипятился Бий.
-Куда денусь – не твое дело. Откуда пришел, туда и уйду. Тебя не спрошусь. А вы тут сидите себе хоть до снега. Ждите шулмусов. Они точно к вам явятся.
Бий попытался вытащить доску, но она сидела намертво.
-Я, однако, пошел, - донеслось из-под пола.
-Вылазь. Не будем хватать, - обещал Эрмек, по-прежнему держа чекан наготове.
-Поклянись удачной охотой.
Эрмек хмыкнул. Однако старался говорить миролюбиво.
-Мы должны доставить тебя в стойбище. А ты вдруг удерешь. Что за человек рыскает по нашим долинам,  спросят нас. И что мы скажем?
-Я сам пойду в ваше стойбище.
-Тогда вылазь.
-Поклянись удачной охотой, что не будете меня хватать и вязать веревкой.
-А может, он там не один? – усомнился Бий.
-Конечно, не один. А как же? Стая волков около меня сидит, зубами щелкает, ждет, кабы  штаны тебе порвать.
-Ты сам без штанов пойдешь, - опять кинулся к лазу Бий.
Калган отпихнул его и наклонился над полом.
-Не будем тебя вязать. Слово тебе даю. Не перевалить мне высокую гору, не пе-рейти текущую воду, не натянуть тетиву лука, не найти следа зверя, если слово, данное тебе, не сдержу. Это я, Калган, говорю тебе.
Бий изумленно уставился на него. Он впервые слышал, чтобы Калган заговорил. И опять подумал про медведя-оборотня.
Парнишка откинул доску и выпрыгнул из-под пола. На вид ему было лет трина-дцать. Небольшенький, с быстрыми цепкими глазами, взъерошенный, как загнанный волчонок, и готовый укусить любого, кто к нему полезет. Балахон на нем был явно с чужого плеча, и ношен-переношен. Трудно определить, чего на одеже больше – целых мест или заплат. Перехватив взгляд Бия, настороженно уставившегося в проем лаза, снасмешничал над ним:
-Ага, щас стая волков оттуда выскочит.
Бий дернулся к парнишке, но Эрмек перехватил его.
-Ну, все, хватит. Так чей ты такой храбрый будешь? Откуда забрел к нам и чего здесь шляешься?
-Я сказал: с вождем буду разговаривать – не с вами.
-Пусть сперва скажет, за что убил Кунук? – снова встрял Бий.
Парнишка окатил его презрением, не удостоив ответом.
Эрмек посадил его впереди себя на лошадь, и они двинулись, несколько озада-ченные: на кого же двое суток сидели в засаде - на этого бурундука что ли? Потом по-думал: а не подослан ли этот малец, чтобы выманить их из засады? Видно, та же мысль пришла и Калгану – за первым же камнем, где дорога круто поворачивала налево, он махнул рукой Эрмеку, что остается здесь.   Эрмек попробовал  еще раз подступиться к «разбойнику» с расспросами, но тот как воды в рот набрал. За всю дорогу ни одного слова не проронил. Ехал, насупившись, будто думал какую-то тяжкую думу. Недетская морщина резко обозначилась между бровей.
Но когда показалось стойбище, Эрмек почувствовал, как парнишка, весь на-прягшись, снова превратился в волчонка.
Перед вождем он нисколько не заробел. 
-Что ты мне хотел  рассказать? – спросил его Алтынбас.
-С чего ты взял? – дерзко поглядел малец на вождя. – Не за тем к тебе пришел, чтобы рассказами тебя ублажать. Пусть это другие  делают.
-Вон как! – изумился  Алтынбас. – Может быть, ты хотел у меня о чем-нибудь узнать?
-Ты угадал. Однако и правда умный. А вот зачем пришел к тебе. Спросить хочу: почему моего отца изгнал из рода?
Алтынбас ошарашено поглядел на  парнишку.
-Я знаю только одного человека, который заслужил такое наказание. Это Арчын. Не хочешь ли сказать, что ты его сын?
-Да, Арчын – мой отец. И я нисколько не стыжусь этого. Я горжусь этим. Мой отец был храбрым, сильным и добрым. А ты злой, завистливый. И я пришел сказать те-бе это. Я тебя ненавижу. Ты изгнал его из рода, потому что боялся потерять власть!
-Тебя научил этому отец?
-Не тронь моего отца! Про тебя он не сказал ни одного дурного слова. Все дур-ные слова о тебе пришли ко мне с гор. Сверху все видать. Как ни старайся, злые по-ступки от духов гор не скроешь.
Так дерзко еще никто не говорил с Алтынбасом. Велеть замолчать ему? И что? Арчын – глубокая заноза в сердце вождя. Он никогда вслух не говорил об этом, а ду-мать – думал. Заноза не даст спокойно жить, пока не достанешь ее.
-Ты не бодливая корова  и не лягающийся жеребец, поэтому давай говорить спо-койно. Не кидайся на меня волчонком. Ты, может, не знаешь, но закон нашего рода су-рово карает за воровство.
-Мой отец не вор! 
-Но он скрыл от нас золото.
 -А ты знаешь, зачем он так сделал?
-Важно то, что украл.
-Эх ты! Две золотинки застили тебе весь белый свет. Ты за ними не захотел уви-деть  человека. И теперь этого не хочешь. Сколь времени прошло, а все не хочешь знать правду. Потому что боишься ее.
-Если ты знаешь правду, говори.
Парнишка заколебался.
-Все равно не поверишь. 
-А не решай за меня – поверю или нет. Однако плохо говорить с человеком, ко-гда не знаешь его имени. Может быть, скажешь, как тебя зовут?
-Тебе не обязательно знать мое имя. Я - сын Арчына. Так меня и зови. А про те две пластины я тебе скажу. Может, у тебя откроются глаза и тебе станет стыдно, что так  обошелся с моим отцом. Так вот, если хочешь знать, он взял золото, чтобы обме-нять его на серебристого жеребца.  Он хотел развести новый табун лошадей.
Алтынбас снова ошарашенно глядел на парнишку. Кунук… Серебристо-кайровый табун… Арчын… Все становилось на свои места.
-Почему он нам этого не сказал? – наконец заговорил вождь.
-А вы его спрашивали?  Вы же сразу – украл, украл!.. Ты его сильно обидел, и он не захотел оправдываться. Ты на него напраслину навел, а закон рода тебя за это не по-карал.
-Решал не я, а старейшины, - сказал Алтынбас и рассердился. И на себя, и на этого парнишонку:  ишь ты, как лепит!
-Какой ты хитрый и… трусливый. За старейшин спрятался. Решал ты, а старей-шины с тобой согласились. Потому что ты вождь. И они против тебя не захотели пойти. Потому что тоже трусливые.
-Какой, однако, смельчак к нам заявился! Один на всю долину. Что ты болта-ешь? Откуда тебе все знать? Тебя ведь на свете тогда еще не было.
-Меня не было, ну и что? Другие-то были.
-А ты уверен, что Арчын рассказал тебе чистую правду? 
-Отец мне не рассказал ничего.
-Тогда кто же?
Парнишка, опустив голову, шмыгнул носом.
-Тебя это не касается.
-Вот видишь, меня за напраслину коришь, а сам… Когти выпустил, царапаешь всех, а справедлив ли твой суд? Только Арчын мог тебя на это сподобить, больше не-кому. 
-Всю правду я узнал от Кунук, - признался парнишка и тут же закорил себя:  за-чем выболтал про Кунук?
Алтынбас задумался.
-Однако ты словами соришь, цены им не ведая. Коли Кунук правду знала,  поче-му нам ее не поведала?
-Отец не велел. Он все ждал, когда ты сам сдвинешь черный камень, привалив-ший твое сердце. Но ты оскудел силой.   
-Больно ты, парень, суров и наречист, не по годам.
-А тебе не надо считать мои года. Посчитай мои несчастья, которые все - через тебя, - сверлил глазами Алтынбаса парнишка. - Отец говорил, что человек без роду и племени – пропащий человек.
Заноза в сердце опять засаднила. Да уже и не заноза,  а словно кто ржавое копье вонзил ему и крутит. Алтынбас едва не застонал. Почему этот парнишка вершит суд над ним? Кто он такой? Да пусть хоть и сын Арчына. Что из того? Арчын скрыл золо-то? Скрыл. Сурово был наказан? Сурово. А дать повадку, зараза поползет по стойбищу, как змея ядовитая. Пока жало не вырвешь, опасность не минует. Так думал Алтынбас, прислушиваясь, как ворочается в нем ржавое копье. Затяжелевшее сердце - может, и правда, черным камнем его привалило? – мучительно ныло: ты не прав, Алтынбас.
-Прибереги свои стрелы, парень. У тебя еще длинная дорога. Видно, мы не во-время начали этот разговор. Ты устал и голоден. Я велю Ижимей накормить тебя и приготовить постель.
-Думаешь, волчонок перестанет кусаться, если бросить ему кость?
Алтынбас только устало махнул рукой и вышел. Он сел на чурбак под тополем, ворочая мозгами. Серебристый жеребец… Вот откуда в табуне Кунук появился неви-данной красоты конь…   А Кунук говорила: «Прибился откуда-то». Так вот почему от помощников наотрез отказывалась – был у нее помощник, лучше не надо. Арчын. Ржа-вое копье опять заворочалось в сердце. Мало кто так понимал в лошадях, как Арчын. Вот кто, оказывается, развел серебристо-кайровый табун коней. И чтобы Кунук хоть одним словом намекнуть об Арчыне. Тверже камня, молчаливее рыбы… Теперь Ал-тынбас понимал, почему, будто свербя его взглядом, глядела иной раз на него Кунук. Не говоря ни слова, коли обещала это брату, она пыталась быть услышанной. Но вождь оказался глухим. Глухим, слепым, глупым. И что там еще сказал парнишка, сын Арчы-на? Хитрым, трусливым, завистливым назвал он его. Не могла такое сказать Кунук о нем. Нет, не могла.  Это обидой заходится  парнишка. Однако смелый какой… Волчон-ком кидается, за отца готов горло перегрызть. Хороший парень растет. Что-то напутали Бий и Кадын, - решил Алтынбас, - указывая на него как на убийцу Кунук. Надо их сно-ва расспросить, как дело было.
Он позвал Кадын. Она стремительно направилась к нему. Алтынбас залюбовался дочерью. Наряд из зеленого шелка облегал изящные линии ее фигуры. Волосы мягкой волной закрывали ее плечи. Словно Тана шла к нему. Он протянул навстречу ей руки.
-Отец, ты позвал меня, чтобы показать нашего пленника? – спросила, будто вы-зов парнишке кинула.
- У нас нет пленника. У нас есть гость, - в тон ей ответил Алтынбас. – И прежде, чем говорить с ним, ты должна это хорошо усвоить.
Изумрудно-зеленым блеском полыхнули ее глаза.
-Гость? Человека, убившего Кунук, ты называешь нашим гостем? И это гово-ришь ты, мой отец?
-Не надо грозы, Кадын. Послушай меня. И постарайся понять. Гнев свой усмири.
Он взял дочь за руку.
-Этот парень – сын Арчына. Арчын был братом Таны, твоей матери, и братом Кунук. Понимаешь? Выходит, парень этот – твой брат.
Кадын непонимающе глядела на отца. Какой Арчын? Какой брат?
-Это же просто, Кадын. У твоей матери был брат Арчын. И этот парень – его сын. Поняла теперь? А теперь постарайся вспомнить все, как было в тот день, когда ты приехала к Кунук, - попросил Алтынбас.
Девушка нахмурила брови. Об этом уже сказано-пересказано – или отец ей не верит? Сердито тряхнув головой, перевела взгляд на «разбойное отродье». Тот стара-тельно не глядел в ее сторону.  Ну да, на убийцу он, конечно, не тянул. Обыкновенный оборванец. Парнишка обернулся к Алтынбасу.
-Ну, я пошел, - сказал он так, будто зашел на часок погостевать, а теперь решил отправиться восвояси.
-Погоди. Сядь, - вождь кивнул на чурбак рядом с собой. –  Это моя дочь Кадын, - взял ее за руку, призывая тем самым Кадын к спокойствию. - Я хотел бы услышать от вас обоих, что произошло на стоянке Кунук в тот день. Говори, Кадын.
-Я могу повторить, если ты хочешь, отец.
Помолчала, пытаясь погасить волнение, вновь охватившее ее.
-Я нашла Кунук на берегу озера. Она лежала на спине, голова в крови. На затыл-ке была рана. Кунук была еще теплая, но сердце ее молчало. Я принесла покрывало, положила на него Кунук и потащила в жилище. Хотела поднять на лежанку, но тут во-рвался он, - кивнула в сторону парнишки, - и набросился на меня.
-Это я набросился?! – подскочил малец, - закипев от негодования. – Да ты как рысь первая кинулась на меня, вцепилась в горло, потом еще один залетел, тоже давай душить. Что мне было – ждать, когда разорвете меня на куски и слопаете?
-Кадын, - погладил дочь по руке, - сядь рядом с нами. Не горячись. Это очень важно. Будь справедлива. Кто на кого набросился?
Девушка села рядом с отцом. Закрыв ладонями глаза, заставила себя вернуться в тот миг. Побледнев, отняла руки.
-Я не могла поднять Кунук на лежанку. Тут в дверях появился человек. Мне по-казалось, что в  руках у него чекан. Я подумала, это он убил Кунук. И я бросилась на него.
-Теперь говори ты, сын Арчына. Как умерла Кунук – ты знаешь? Где ты был в это время?
-На лугах. Я охотился на гусей. Меня не было два дня. Когда вернулся, увидел у коновязи ее коня, - кивнул на Кадын. - Стал ждать, когда она, нагостившись, уедет. Чтобы не сидеть даром, начал ощипывать гуся. И тут слышу –   вопли. Слышу – плачет по-настоящему. Вот и сунулся узнать, что случилось. И тут она в меня вцепится, как дикая кошка. Потом еще один залетел.
-Они решили, что ты убил Кунук, - сказал Алтынбас и хотел положить руку на плечо парнишки, но тот, как звереныш, дернулся от него.
-Так я пошел! – снова бросил он в сторону Алтынбаса, но тот покачал головой.
-Погоди. Люди нашего рода должны знать то, что знаешь ты. Завтра они придут сюда, под этот тополь, и когда выслушают тебя, скажут свое слово. Если решат, что на-до вернуть  доброе имя твоему отцу, так оно и будет. 
Парнишка недоверчиво посмотрел на вождя:
-Ты прилюдно покаешься?
-У меня еще есть ночь, чтобы все обдумать. Завтра ты услышишь мой ответ.
Пожалуй, это была первая ночь, когда сыну Арчына не надо было ни от кого та-иться. Ни от зверей, ни от людей. Но это была самая беспокойная ночь в его жизни. Он находился в жилдище, где когда-то жил его отец – так распорядился Алтынбас. Что за люди теперь обитали под этой крышей, он не знал. Переступив порог, не произнес ни одного слова. И к нему с расспросами никто не лез. Только позвали к столу, где было поставлено блюдо с едой, но он молча отказался. Не притронулся к пище, и когда Ижимей пыталась его накормить. Пустое брюхо теперь урчало, но парнишка не чувст-вовал голода.
Однако как долго тянется ночь.  Попытался представить себе, как здесь когда-то жил отец, и не мог. Всякий раз, думая о нем, он видел Арчына, продирающимся через урман с младенцем за пазухой. Рассказанное однажды  отцом так  живо вообразилось парнишкой, будто видел все это своими глазами. 
…Второй день сын Арчына, грудной младенец, был без материнского молока. Не сдюжила Сунуш того, что свалилось на них. Да и то сказать, остаться без крова, пропитания, одежды, а главное, оказаться отвергнутым – такое и дюжему мужику не под силу. Пещера, ставшая их жилищем, защищала от колючих ветров, но от злых мо-розов спасти не могла. Не однажды Арчын умолял вернуться Сунуш в стойбище, но она, уже и последние силы покидали ее, даже слышать об этом не хотела. Крепка была характером Сунуш, но простуда ее доконала. 
Арчын продирался сквозь чащобу, карабкался через валуны в поисках логова волчицы. Незадолго до смерти Сунуш он случайно наткнулся на нее, возвращаясь с охоты. Волчица не набросилась на человека, она, только злобно оскалив пасть, угро-жающе зарычала: не подходи. И, провожаемый ее пристальным взглядом, Арчын мед-ленно удалился от логова. Теперь эта волчица - одна надежда на спасение сына. Наде-жда чудовищно безрассудная, но что делать? Было еще одно спасение – Кунук. Она не откажется от ребенка, выходит его. Но до Кунук идти далеко – не выживет младенец. Нажевав сушеного мяса, Арчын давал его сыну. Тот сначала обиженно выплевывал, не переставая, плакал, но, поняв, что ничего другого не будет, зачмокал жеванкой. Потом снова ревел, а вместе с ним готов был реветь и Арчын. Видно, обессилев от голода и крика, малыш, наконец, затих. Останавливаясь, Арчын со страхом прислушивался: не помер ли? Не сберег Сунуш, а если еще и сына не сбережет… Почему он ничего не объяснил Алтынбасу? – корил себя, продираясь сквозь бурелом. Гордыня обуяла… Это она, его гордыня, и Сунуш извела, а теперь вот и парнишку… Волчица - она ведь тоже мать, - путались, перескакивая с одно на другое мысли Арчына. – Поди-ка примет и чужого детеныша, хоть и человечьего.
Он наткнулся на логово в подходящий момент – волчицы не было. Видно, ушла на промысел. Бешено колотилось сердце, когда, вынув из-за пазухи парнишку, заверну-того в лохмотья, положил его рядом с волчатами. Те заворочались, запищали, обнюхи-вая человечьего детеныша. Наверное, его запах им не понравился - недовольно зафыр-кали, заворчали. Арчын с замиранием сердца ждал, когда вернется волчица. Она, ко-нечно, учует человека, но материнский инстинкт все равно погонит ее к детенышам. Он почуял ее раньше, чем увидел. Вот сейчас… Или он бросится на нее с чеканом, или…  Волчица остановилась на всем бегу как вкопанная. Подняв на загривке шерсть дыбом, оскалив пасть, зарычала. Арчын, не мигая, в упор смотрел на нее. Их взгляды встрети-лись. Что увидела она во взгляде человека? Отчаяние? Мольбу? Или в Арчыне, обла-ченном в звериные шкуры, почувствовала что-то родственное?  Но самое страшное для Арчына было впереди. Примет ли человеческого детеныша или..? Арчын замер. Замер-ла и волчица. Но поскуливавшие детеныши подкатились под нее, зачмокали сосками, и она легла на бок, сделав вид, что ей не до разборок с лишним нахлебником. А тот, ка-ким-то образом учуяв, что здесь можно подкормиться, тоже подвалил к брюху волчи-цы.
Когда кормежка закончилась и волчица поднялась на ноги, Арчын бросил ей убитого по дороге зайца. Она помедлила, немигающим взглядом проследила за челове-ком, словно оценивая ситуацию, потом подтянула зайца к себе. Соглашение, кажется, было достигнуто: он ей поставляет пропитание, она за это кормит его детеныша. Через несколько дней волчица, настороженно следя за каждым движением человека, подпус-кала его уже к  логову. Однажды он попробовал погладить ее – волчица огрызнулась. Спустя какое-то время повторил попытку – стерпела, но тут же поднялась и перешла на другое место. Не сказать, что они стали друзьями, но зверь терпел присутствие челове-ка. 

Не спалось в ту ночь и Алтынбасу. Оставшись наедине, пытался разгрести то, что нагородил парнишка. Бред ли сивой кобылы - все его упреки или все же не так справедлив и честен вождь рода кереесов, как это кажется ему самому? 
Арчын был младше Алтынбаса, но ловчее и решительнее во всем. Пока, бывало, Алтынбас коня седлает, Арчына и след простыл. А догонять и не пытайся - Арчын обойти себя никому не давал. Хоть нос сильно и не задирал, но превосходство во взгляде мелькало. Особенно когда Алтынбас вождем стал (малость бы Арчын годами старше, скорее всего, ему во главе рода стоять). Однажды он нечаянно услышал, как Тана упрекает брата:
-Не бегай впереди коня. Алтынбас – вождь. Не забывай об этом.
-Я ли виноват в том, что твой муж позади коня бегает? – отвечал ей Арчын. – Что я удачливее его на охоте?
-А тебе вовсе не обязательно свою удачу напоказ выставлять.
Алтынбас не стал слушать дальше – хорош вождь, коли жене приходится под защиту его брать.
Воспоминание о том нечаянно подслушанном разговоре всколыхнуло застаре-лую обиду. «Ага, значит, все же была обида, - поймал себя на мысли. – Выходит, ни так уж не прав парнишка».

…«Если Алтынбас не соврал, если он не струсит,   если люди поверят – мой отец не будет без роду и племени, не будет пропащим человеком,  - думал сын Арчына, во-рочаясь с боку на бок. - И эта весть достигнет небес, и отец услышит ее. Тогда он смо-жет жить спокойно, и не будет метаться его измученная душа». Он все-таки уснул, и ему привиделась Кадын. Темными продолговатыми глазами она вовсе не надменно, как давеча во дворе, а ласково смотрела на него, потом дала ему руку, и он, послушно взяв ее, пошел вслед за ней. Рука у нее была такая теплая и нежная, что парнишке захоте-лось прикоснуться к ней губами. 
…Ранним утром ирбис взошел на свою вершину. Он смотрел на долину, где жи-ли люди. Сегодня там должна свершиться справедливость. Ирбис давно знал, что это   произойдет.

Немногословен народ рода кереесов, и с расспросами в душу не лезет. Что захо-чет сказать человек – сам скажет. Не захочет – его воля. Таких, как Эрмек, на все стой-бища, может, один и был. Его рассказы, как говорливые ручейки, что стекают в Ак-Алаху, заманивали и ребятню, и взрослых. Не бывало так, чтобы народ собрался, а Эр-мек молча сидел. Но сегодня так оно и было. Молчал Эрмек, ждал, что скажет Алтын-бас. После того, как сдал вчера пленника, покоя ему не было. Нет, не из племени чун-жеков этот парнишка. Маленький волчонок сидит в нем, это так. Но сердцем чувство-вал Эрмек, что парнишонка этот – не комок зла, а беззащитный росточек на железном ветру. Его оборонить надо, дать солнышку обласкать своим теплом и светом. Несколь-ко раз, пока ехали вчера из стойбища Кунук, Эрмек подступался с расспросами: откуда взялся он в здешних горах? Но ни единого слова за всю дорогу не промолвил малец. Догадка к Эрмеку пришла ночью. Он вспомнил тот черный день, когда Арчын и Су-нуш, взявшись за руки, будто растворились в горах. Никакого слуха не приходило о них за все эти годы. Не есть ли этот парень – продолжение Арчын и Сунуш?  Об этом Эрмек хотел говорить сегодня с вождем, но тот сам собрал народ.
Алтынбас шел впереди, уперев взгляд в землю. Был он не в дорогой парадной одежде, в какой обычно выходил к народу, а в самой что ни на есть будней. Он не хотел сегодня возвеличивать себя. Сзади него независимо вышагивал парнишка. В своем драном балахоне он шел так, словно была на нем дорогая шуба вождя.  Не озирался по сторонам, но его натренированные уши и глаза примечали все, что происходило во-круг. По правде сказать, происходило немногое. Бий что-то тихонько говорил Эрмеку, а тот сосредоточенно-хмуро молчал. Кадын тоже была здесь.  Она стояла чуть в сторо-не, будто отделившись ото всех, и казалась недоступно далекой. Остальные выжида-тельно поглядывали на Алтынбаса и парнишку.
Солнце, выкатившись из-за горы, окунула лучи в Ак-Алаху, и серебристой улыбкой отозвалась река. Встрепенулись ото сна молодые деревья, зашелестели лист-вой, а старые заворчали на молодежь: что вы опять расшумелись? Расправив крылья, плыл в небе беркут, встречая новый день. За происходящим наблюдал и ирбис со своей заснеженной вершины.
Алтынбас положил руку на плечо парнишки. И непонятно было, то ли берет его под защиту, то ли сам ищет у него поддержку.
Шумела река, и радовались солнцу птицы.
-Вы помните Арчына, - начал свою речь Алтынбас. – Помните, как сурово он был наказан.
Покрутил правый ус, тяжело вздохнув, продолжал:
-И вот, одолев железные ветры, к нам пришел его сын. Пришел сказать, что я злодей, погубивший его отца и мать.
Тяжело давались слова вождю. Поглядел на парнишку.
-Может быть, сам все расскажешь?
Парнишка кивнул головой, утер лохмотьями рукава нос, хотел говорить, но по-чувствовал, как тугой комок подкатил к горлу. Отвернулся, обозлившись на себя.  Еще не хватало, чтобы на глазах у всех расквасился!..  Алтынбас, устыдившись своего ма-лодушия, оглядел всех:
-Сам виноват, сам и говорить буду. Так вот, Арчын не был виновен в том, в чем обвинил его я. Две золотые пластины, которые он взял из общей казны, пошли на доб-рое дело для всех нас.  Жеребец с серебристой гривой, который, вы помните это, объя-вился в табуне Кунук, вот за него и заплатил золотом Арчын. Мне бы спросить его, а я сразу с обвинений… Разобраться не захотел. Арчын гордый, оправдываться не стал. Это я погубил его. Если бы здесь сейчас была Сунуш, я бы встал перед ней на колени.
Парнишка, окаменев, слушал Алтынбаса. Сейчас ему больше всего на свете хо-телось уткнуться лицом в корявые руки Кунук и выплакать всю горечь, которая разры-вала его на части. Но нет, он – мужчина, он – сын смелого и гордого Арчына, и никто не увидит его слабым и беззащитным. Он добился того, чего хотел. Теперь ему пора уходить отсюда. Он посмотрел в сторону Кадын и… растерялся. Вот такой видел ее се-годня во сне – Кадын подошла к нему и протянула руку:
-Ты мой брат и я хочу знать твое имя.
Парнишка исподлобья глядел на девушку. И вовсе не темные у нее глаза, как показалось вчера. Глаза у нее… Изумрудной волной окатило парнишку, и он, сам того не ожидая, дал ей свою руку. И оробел.  Кадын опять спросила его про имя, но он будто оглох. На помощь пришел Алтынбас.
-Будет справедливо, если к нему вернется имя его отца.
Парнишка удивленно уставился на вождя: откуда ему знать о его тайном жела-нии?
-Я еще не все сказал, - поднял руку Алтынбас, обращаясь к сородичам. – Не хочу прятаться в кустах, как пугливая куропатка. И заячьим следом не хочу петлять. Скажу вам, что черным, как камень, стало сердце у меня, когда понял, каким ядом была отрав-лена моя стрела, пронзившая Арчына. Не может быть вождем несправедливый человек – вот что хотел я вам сказать. 
И замолчал, опустив голову. Тягостным становилось молчание. Вперед вышел Эрмек.
-Посмотрите, какое ясное солнце сейчас. А ведь оно не всегда такое. Найдут ту-чи, и померкнет день, ураганом обрушится на землю небесный свод. Так что даже све-тило не всегда безупречно, а уж человек и подавно. Не будь, Алтынбас, твоих слов се-годня, можно бы сказать, что в камень твое сердце оборотилось. Но мучает тебя со-весть и душа у тебя болит. Значит, сердце твое – не черный камень. Не из лести тебе говорю, а так, как думаю.  Вина перед Арчыном на каждом из нас лежит.
-Я не перекладываю ее на вас, - возразил Алтынбас.
-Конечно, ты не перекладываешь. Ты ее всю на себя взвалил. Это я вижу. Но и мы с Арчыном в одном стойбище жили, из одного родника воду пили. И у нас глаза, уши были, и за языки нас никто к коновязи не держал. Если ты думаешь, что моя со-весть сегодня молчит, значит, плохо обо мне думаешь.
-Не о вас веду речь, а о себе. Вождь должен больше видеть, больше слышать, больше понимать.
-Короткий путь, Алтынбас, не укорачивай, длинный путь не удлиняй. Как оно есть, так и есть – на всех вина.   
 С Эрмеком были согласны и другие.
 -Ладно, - нахмурился вождь, - вы, я вижу, лазейку мне подставляете, а меня так и тянет в нее залезть. Что ты, Арчын младший скажешь?
Куда-то подевалось все красноречие парнишки. Он пожал плечами.
-Живите себе, как хотите, а я пошел.
-Куда тебе идти? Твое жилище здесь.
Арчын помотал головой. Он не был готов к предложению остаться в стойбище, у него даже и мысли об этом не возникало. Это были ему чужие люди.  Иногда, наблюдая за ними со стороны, он воспринимал их не как врагов, но и не как своих. Они были для него просто ЧУЖИМИ. А кто теперь ему не чужой? Не стало Кунук и, значит, нет  у него никого. Ощущение пустоты облепило тенетой.  Вспомнил, как шел нынешней зи-мой по следу отца, ушедшего на охоту. И набрел на его останки. Он сидел на снегу и выл. Выл до тех пор, пока не пропал голос. Потом, насдевав на себя остатки отцовой одежи, решил умереть здесь же, где произошла страшная схватка человека с голодны-ми волками. Но его нашла Кунук. Заставила подняться и где волоком, где как, дотащи-ла до своего стойбища. 
-Куда ты, Арчын, собрался идти? – повторил вопрос Алтынбас.
-А может быть, Арчын скажет, что стало с его отцом и матерью? – подал голос Эрмек.
Парнишка поднял голову и Эрмек, встретившись  снова с его затравленным взглядом, пожалел, что спросил об этом. Вмешался Алтынбас.
-Я не спрашиваю у тебя, Арчын, об этом – нет у меня такого права. Если захо-чешь, расскажешь когда-нибудь сам. Но прошу тебя об одном – останься с нами.
-Я хочу вернуться туда, где жила Кунук, - твердо сказал Арчын и поглядел по-чему-то на Кадын.
Вождь помедлил с ответом. Пожалуй, парень прав. Его путь к сородичам с даль-него стойбища будет короче. После недолгих размышлений порешили, что Арчын, а с ним и Калган с женой откочуют на стойбище Кунук,  и уведут с собой серебристо-кайровый табун лошадей.
Но сначала предстояло  совершить обряд посвящения, к которому начали гото-виться еще до смерти Кунук. И Кадын, и Бий вошли в тот возраст, когда  дается право быть равным среди равных.  Арчын годами еще не достиг этого порога зрелости, однако то, что выпало на его недолгую жизнь, делало парнишку много старше своих сверстников. Да к тому же ему предстояло заняться не ребячьими играми, а настоящим делом.  Поэтому посвящение должен был пройти и он.
Истомившись многолюдьем, утром следующего дня Арчын чуть свет, стараясь не попадаться никому на глаза, ушел на реку. Решил порыбачить. Он просил Алтынба-са отправить его к лошадям, но табун пасся далеко от стойбища, поэтому приходилось ждать. По крутояру спустился к реке. Встав на колени, припал к воде губами. Она за-щекотала ему нос, лоб. Окунулся всем лицом, вспоминая, как говорила ему Кунук: «Ре-ка унесет твои несчастья и беды. Ты только не держи в себе обиду, не таи зло. Иначе твое сердце иссохнет, превратится в труху».
Совсем рядом в воду бултыхнулся камешек. Арчын, привыкший всегда быть на-стороже, резко вскочил на ноги. К реке спускалась Кадын. «А она-то что приперлась такую рань? Сейчас опять пристанет: ты мой брат, ты мой брат…», - хотел рассердить-ся парень, но, странное дело, никакого раздражения в себе не почувствовал. Наоборот, замер в восхищении. Так бывало с ним, когда, встав поутру, зачарованно глядел на бе-лоснежные пики неприступных гор. Кадын шла - будто ясное утро спускалось к нему с берега.
-Ты прости, Арчын, если я тебе помешала, но я здесь всегда купаюсь, -  улыбну-лась она.
Видя, как обомлел парень, озорно рассмеялась:
-Закрой глаза, а то ослепнешь!
Одно движение – и белая рубашка упала к ее ногам. Словно молнией ослепило Арчына, кинуло в жар. Не успел опомниться, как Кадын скользнула в воду.  Забыв о рыболовных снастях, кинулся вверх по реке. А вслед ему – звонкий смех. Нестерпимо хотелось оглянуться, хотя бы на миг увидеть ослепительную красоту девичьего тела.  «Это не Кадын, это шутовка, - убеждал себя парень, унося ноги прочь. Там, где река делала изгиб, сел на землю,  неуверенно оглянулся. Ни в воде, ни на берегу Кадын не было. «Шутовка. Точно шутовка», - снова попытался уверить себя Арчын. Даже ему, не избалованному теплом и негой, в другое время было бы зябко представить себя в ледя-ной воде. А Кадын скользнула в реку как в парное молоко, да еще и смеется. «Нет, это не Кадын, это шутовка». Сейчас и он бы, пожалуй, тоже был не прочь окунуться, чтобы загасить жар. Даже раздеваться начал, да вдруг напугался: а ну как вынырнет эта шу-товка у него под носом?
 
В тот же день продолжились приготовления к обряду посвящения. После жерт-воприношения шаман настраивался на большое камлание.  Вечером, когда солнце ушло на ночлег, на крутом берегу Ак-Алахи развели костер.  В большом котле над огнем что-то забулькало, распространяя вокруг болотистый запах. Огонь высвечивал сосредото-ченные лица людей,  кольцом  окруживших ритуальное место. Ближе других к костру сидели Кадын, Бий и Арчын. Необычайно серьезна была Кадын. Лисьи хвосты костра, причудливо извиваясь, то стелились гладью, то взлетали вверх, то закручивались спи-ралью. В этом танце огня только одна Кадын угадывала  путь, которым ей предстояло идти.  Она видела бесконечно долгую дорогу, с бесчисленными  изгибами и поворота-ми, взлетами и падениями.  Тревога легла на ее сердце.
И Бий был весь во власти шамана. Двигаясь вокруг костра и, время от времени ударяя в бубен, кам бросал отрывистые фразы, изгоняя нечисть с пути.

К огню с искрами придавлю!
Чеканом поражу!
Мечом порублю!
Стрелой застрелю!
К красному железу прижму!
Освободив дорогу к духам, покровительствующим роду кереесов, шаман вознес им благодарение.
Солнце руки нам протянуло.
Луна дорогу в ночи указала.
Река чистой водой напоила.
Гора от черных туч заслонила.
Ладностью наполнялась душа Бия. Будто взойдя на вершину, он как на ладони увидел то, что любо и дорого ему. В обрамлении белоснежных вершин сиял золотом Алтыркай. Где-то там, у его подножия, брала свое начало Ак-Алаха. Торя меж скал се-бе дорогу, она наконец-то вырывалась в долину и,  вздохнув полной грудью, катила се-бе дальше.
Крутил свой бубен шаман, убеждая духов, что в этом царстве красоты Кадын, Бий и Арчын не будут нагонять злые ветры, напускать горький туман, мутить текущую воду. 
  Как ни пытался  сосредоточиться на действах шамана Арчын и очистить свою душу от черного налета, ему не удавалось избавиться от утреннего видения на реке. Оно донимало его весь день, не отпускало и сейчас. Таращил глаза на костер и видел в языках пламени Кадын. Извиваясь гибким телом, она дразнила его, заманывала пойти за ней. И зачарованный Арчын готов был шагнуть в пламя, сгореть дотла, лишь бы коснуться руками нежного тела Кадын. «Это шутовка, это все шутовка тешится надо мной», - пропечаталось в его голове и, чтобы прогнать наваждение, взглянул на на-стоящую Кадын. И замер, будто с разбегу на краю отвесной скалы очутился.  Ворохну-лось сердце в груди Арчына.       
А шаман все быстрее двигался вокруг костра, все чаще ударял в бубен. Или огонь повторял движения кама, или кам угадывал пляску огня – в одном порыве сли-лись они оба.
…Едва развиднелось, Ижимей отправилась за каларом. Сок этой травы любую болячку вмиг заживлял. Только нарвать ее надо на восходе солнца.  Корни калара на-копала загодя. И кора кедра от подножия Алтыркая тоже припасена. Сажу с котла, за-копченного огнем во время камлания, соберет шаман. Калар рос там, где Ак-Алаха, промчавшись мимо Плач-скалы, ласкалась к пологому берегу. Туда и спешила Ижимей, чтобы поспеть  вместе с солнцем.
В низины  стекся туман, и Ижимей шла, будто окунувшись в молоко. Кадын и Бий хотели идти с ней, но она их не взяла. Ижимей любила ходить одна: никто не ме-шал думать, любоваться причудливыми картинами, сотканными из разноцветья гор, разноголосья птиц, узорчатого  разнотравья, журчания воды.  Но сегодня она шла, ни-где не останавливаясь. Сегодня Ижимей спешила. Однако успевала впитывать краски, запахи, звуки раннего утра и думать о предстоящем дне. Тихий шелест листвы доносил голос Таны: «Ты прижми к  груди мою Кадын как свою дочь. Умывая ее родниковой водой, проси у духов для нее красоты и здоровья. Расчесывая ее волосы, проси, чтоб долгой и счастливой была ее жизнь».  Все ли исполнила Ижимей, как хотела Тана?
Небо зарозовело, когда добралась до места. Озолотились горы. Облака, очнув-шись от дремы, поплыли, цепляясь за макушки деревьев, за осклизлые скалы.

***
Караван, снаряжение которого задержали события на стойбище Кунук, наконец-то отправился в путь. Хоть и чувствовал себя неважнецки Алтынбас, но и он оседлал своего коня. Тоской защемило сердце, когда прощался с Кадын. Взял ее за руки. Теперь руки у Кадын, покрытые несмываемыми знаками их рода, не казались столь хрупкими и слабыми, как прежде. Алтынбас снова подивился, сколь искусна Ижимей, изобра-зившая животных, призванных оберегать его дочь от злых напастей и болезней. Они добавят ей силы и мужества, выдержки и терпения, выведут из урмана, не дадут тропе оборваться у пропасти.

На третий день пути Бий, который не отрывал глаз от горизонта (уж больно бы-ло любопытно: что там впереди?), заметил движущееся черное пятно.
-Смотри, Алтынбас!
Подав знак каравану остановиться, вождь огляделся. Долина, по которой они двигались, была открыта со всех сторон. Но позади осталась каменная гряда – неплохое место для укрытия. Вернуться обратно? А, может, никакой опасности впереди и нет? Что как зайцу метаться по долине? Или уж я так одряхлел – чуть что и сердце в пятки? – с горечью подумал Алтынбас. Однако времени для раздумий не было. Черное пятно стремительно приближалось. И вождь решил вернуться назад, к каменной гряде.
Успев отвести караван в укрытие, и оставив при нем вооруженную охрану, Ал-тынбас с отрядом выдвинулся вперед. Судя по тому, как кровожадно, будто голодные волки на добычу, летели на них всадники, можно было предположить худшее. Так оно и было. Уже были различимы устрашающие доспехи всадников. Разбойный отряд чун-жеков с дикими воплями несся  на поживу. Их было много больше, чем кереесов, одна-ко отряд Алтынбаса занимал более выгодное положение. Подпустив их ближе, вождь первым пустил свою стрелу. Следом – остальные. Будто споткнувшись, упало несколь-ко коней, полетели всадники.  Ряды чунжеков смешались, но ненадолго. Перескочив через упавших, они лавиной поперли вперед. И снова в них полетели отравленные стрелы. Кони, люди в первых рядах смешались в кучу. Напиравшие сзади топтали сво-их же и перли дальше. Еще немного и чунжеки ворвались в укрытие кереесов. Они сшиблись, как льдины на Ак-Алахе в половодье, круша и ломая друг друга. Вставая на дыбы, дико ржали лошади. Алтынбас, мечом отражая удары,  сразил несколько насе-давших на него разбойников. Голова одного из них, как была в шлеме, так и покатилась по камням.  Ужас застыл в выпученных глазах. Не прячась за спины товарищей, вождь ринулся вперед, врезаясь в гущу чунжеков, и оказался в их кольце. 
Резко качнулась земля. Алтынбасу показалось, что камни, срываясь с гор, лави-ной устремились на него, сшибли с ног, и все померкло.

Арчын, который  с десятком других вооруженных всадников был оставлен с ка-раваном, скинув верхнюю одежу, полез на скалу.
-Куда ты? – крикнул Эрмек. – Брякнешься, костей не соберешь.
Скала, обласканная дождями и ветрами, казалась неприступно гладкой – заце-питься не за что. Бий снисходительным взглядом проследил за Арчыном: какой там – брякнется? Попрыгает да отстанет. Однако Арчын без особой натуги, как паук по неви-димым нитям, пополз вверх. Скала, приняв его на свою гладкую грудь, словно сама помогала ему – где подпихнет, где за руку придержит. В другое время Бий, может, и подумал, что шулмус он и есть шулмус - ему все нипочем.   Но сейчас было не до того. Досада разбирала его. Он хотел  остаться с Алтынбасом и вместе встретить врага, но вождь так прикрикнул на него, что пришлось молча покориться. И теперь, спрятавшись с караваном в укрытии, корил  и себя, и Алтынбаса.
На вершину скалы Арчын взобрался как раз в тот момент, когда  кереесы со-шлись с чунжеками. Кровь вскипела у парнишки: вражьего племени было много боль-ше. Ящеркой юркнув вниз и непостижимым образом умудрившись при том остаться  живым и невредимым,  тут же подскочил к коню, одним махом оказался в седле.
-На подмогу!.. – заорал он, обернувшись на Эрмека. – На подмогу! Наших много меньше!..
Все повскакали на лошадей, замешкался только Эрмек. При караване за главного вождь оставил его. И что теперь делать?
-Эй! А кто останется здесь?
Но его уже никто не слышал. Держа наготове копья, небольшая горстка всадни-ков с громким криком устремилась вперед.
-Э-э-э!.. - словно эхом откликнулись горы. Но нет, то было не эхо. По дороге, со стороны их стойбища мчались всадники. Впереди была Кадын.

…Караван уже скрылся из виду,  а Ижимей, не отрывая взгляда, все смотрела ему вслед.  Ей виделось, как черная туча, выползшая из-за горизонта, окутала всадни-ков, и они пропали в ней. Этой тучи не видел никто из провожавших, видела только она. Но туча была, Ижимей это точно знала. Тревогой зашлось ее сердце. А на третью ночь она проснулась от шума. Выскочила на улицу. Уже чуть светало. От ближней го-ры доносился шум падающих камней. Будто кто их ворочал там, на вершине, и катал вниз. Сердцем поняла Ижимей, что это ирбис. Это он, ирбис, поднимал людей ото сна, чуя беду. 
Кинулась в жилище Ижимей, отдернула богатый полог, за которым спала Ка-дын, затормошила ее:
-Беда, Кадын. Надо торопиться. Ирбис беду чует. На  помощь Алтынбасу  зовет.
 Еще не взялось за силу утро, а уже все, кто мог держать в руках оружие, соби-рались по сигналу дочери вождя. Решили немедленно отправляться вслед каравану.

***
Злобно оскалились чунжеки, увидав подмогу, выскочившую из-за скалистого выступа. Ощетинились навстречу копьями. Как ни отчаянны и смелы были кереесы, но куда им совладать с врагом, когда на каждого из них по шесть, а то и семь вражин вы-ходило. Чтобы остаться в живых, им бы назад драпать, бросив караван, - усмехались чунжеки, а они во весь опор вперед прут, будто на пир великий спешат. Щерится раз-бойное племя, никчемной смелостью кереесов забавляясь: одни уже получили свое – все наповал. Этим тоже, видать, невтерпеж угощеньица отведать.  Но что это там вда-ли? Еще одно войско на подмогу летит? Смешались чунжеки: добыча прямо из рук уходит, однако класть из-за нее свои головы совсем ни к чему. Поворачивай   коней, отходи!
Один из чунжеков кинулся к распростертому на земле Алтынбасу, хотел зава-лить его на коня, чтобы с собой захватить, да не осилил. Давай доспехи с него срывать: хоть какая-то пожива. Увидев желтые камешки на шее Алтынбаса, разбойник  уцепился за них и ожегся – будто горящие угли в руке зажал. Дико заорав, выхватил меч и за-махнулся, чтобы отсечь голову Алтынбасу, но отлетел в сторону меч. Подлетевший ке-реес ловко вышиб его из руки чунжека. Другой удар обрушился на голову вражины. Однако  пришелся он вскользь по шлему, и чунжек устоял на ногах. Обернулся на сво-его противника: небольшой парнишка, едва удерживая лошадь, норовил размозжить ему голову железным клевцом. Схватив всадника за ногу, чунжек попытался сдернуть его с коня, но парнишка снова тюкнул его по башке. А тут подоспели  и другие всадни-ки.
Эрмек, а за ним и Бий кинулись к Алтынбасу. Вождь, раскинув руки, безжиз-ненно лежал  на спине. Ветер печально шевелил его седые волосы. Шлем, сорванный чунжеком, валялся рядом. Эрмек торопливо расстегнул шубу вождя, припал к  груди, надеясь услышать его сердце. Но оно молчало. Бий стоял перед вождем на коленях и плакал. Занятие, недостойное воина, особенно на поле боя, но Бий не замечал своих слез. И только когда Кадын опустилась рядом, сила духа вернулась к парню. Девушка, сняв шлем, склонилась над отцом. Она не верила тому, что Алтынбас ее не услышит.
-Отец, - негромко позвала она.
Плотно сомкнутые веки вождя чуть заметно дрогнули. Или это померещилось?
-Отец, ты звал меня, и я пришла, - прижавшись головой к груди, повторила Ка-дын.
«Тук.., - едва слышно отозвалось сердце Алтынбаса. – Тук… Тук…»
Он шевельнул рукой, потом открыл глаза. Только что с ним рядом была Тана. Он видел ее. Она была такой же молодой и прекрасной, как и много лет назад, когда ушла от него. Он протянул к ней руки, но она чуть заметным движением оттолкнула его от себя. И он окунулся в какую-то белесую пустоту, которая завертела, закрутила его, стремительно понесла вверх. Притихшее было сердце снова бешено замолотило. Ослепительно яркое солнце лучом скользнуло по лицу Алтынбаса, и он открыл глаза, не увидев сначала ничего. Кто-то склонился над ним. Кто это? Может быть, Тана? Та-на… Нет… Такие изумрудные глаза могут быть только у Кадын. Вот зачем Тана верну-ла его в этот мир… Вождь поступил неправильно. Он ушел втихомолку,  не передав того, что было когда-то завещано ему.  А теперь у него не так много времени. Надо то-ропиться. Уставшее сердце шевелилось из последних сил.
-Кадын, - выдохнул он, и она его услышала. – Возьми мой шлем… Дальше вести караван   тебе… И еще… Я должен передать тебе тайну… нашего рода… Вот… это ожерелье… возьми его…
 Алтынбас, сказав все, что хотел, не сводил глаз с Кадын. Все ли она поняла? Да, она поняла.
Налетевший ветер смел тучи… И ослепительно сияя, перед вождем кереесов от-крылся Алтыркай. Он был совсем рядом. Вот только протяни руку и дотронешься до его ослепительной красоты. Оказывается, красоту можно взять в руки. Не раз эти ост-роконечные вершины наполняли его сердце  силой и отвагой.  Не раз их суровое без-молвие подсказывало ему мудрое решение. Не раз Алтыркай отгонял от него мрачные мысли и вселял надежду.  Вдруг показалось Алтынбасу, что дрогнули очертания гор, и сам ирбис-баши взирает на него из поднебесья.  Чуть заметная улыбка шевельнула гу-бы вождя, и неудержимая сила повлекла его навстречу ирбису.