Уход от мужа

Глава из романа "НОРВЕЖСКАЯ РУЛЕТКА 
для  РУССКИХ ЛЕДИ И ДЖЕНТЛЬМЕНОВ"

Вадим вернулся из солнечного Сиднея с подарками. Лицо его выглядело посвежевшим, помолодевшим и чуть более загоревшим приятным золотистым загаром (от природы был он белокож и часто загорал болезненно и в красноту), но его хорошего настроения хватило на три дня.
– Ты на курсы сейчас не ходишь, отдыхаешь, да развлекаешься с подругами. Почему окна в доме не мыты?
– Так ведь мыла в мае.
– А сколько раз в год, по-твоему, надо мыть окна?
На его бесконечные риторические вопросы, подобные упомянутому, я терялась чего надо и чего не надо отвечать, чтобы не вызвать бурной реакции его Высочайшего Повелительства и потому сразу же отправилась на кухню с преувеличенной готовностью готовить семейный ужин, да гори он синим огнём при таком отношении. Я безмерно устала, просто-напросто устала протестовать, доказывать или отстаивать своё мнение. Теперь в присутствии мужа чувства собственной глупости, беспомощности и униженности захлестывали с головой, как океанские волны неумелого пловца, и я начинала  во истину как бы задыхаться в собственном доме, в собственной семье. Всё, что бы не делала прежде боготворимая, похожая на мадонну и ангелов вместе взятых Вероника, стало не так, не сяк и не эдак. Еда то слишком горячая, то слишком холодная; разговоры — то слишком пустые, то слишком заумные или совсем не по теме; зато одежда сразу и вызывающая и немодная и безвкусная; а вдобавок ко всему никудышная хозяйка, плохая, не умеющая экономно вести хозяйство жена и нестарательная мать. (Справедливости ради надо признать, что и вправду творческого рвения и особой прыти в бесконечной череде муторных домашних забот типа и т.д. и т.п. я действительно не проявляла. Мне часто думалось, что наверное Вадиму больше бы подошла более хозяйственная и "домашняя" жена, чем я. Однако насчёт семейного бюджета не согласна в корне- уж в этом я была спец каких поискать!) Чем более старалась я угодить требовательному мужу, тем больше критического огня и яростного гнева вызывала на себя и под конец просто совершенно растерялась — истощилась и ментально и физически. Труднее всего приходилось в выходные и праздничные дни, когда Вадим весь день был дома. Тогда мне хотелось бежать от тяжелого душевного одиночества куда угодно или попросту раствориться в розоватой туманной дымке, перейдя в полное и лёгкое небытие. Несмотря на приличные деньги, которые зарабатывал мой критичный супруг, никогда в жизни дотоле не чувствовала я себя более нищей, одинокой, больной и несчастливой. Только сыночек наш был и оставался всем, что меня по-прежнему радовало в нашем, некогда блистающем весельем и радушием доме.
Почему же радость и счастье мало-помалу ушли от нас с Вадимом, утекли, как утекает сквозь пальцы чистая, прозрачная вода, золотистой струйкой песка просыпались прахом в чёрную землю — не дано мне было понять; как их вернуть — собрать обратно — не знала также. Просто старалась жить изо дня в день, хотя иногда и через силу, заглушая неизбывную душевную утрату чем угодно, даже если и ненадолго.
К моему облегчению муж собрался в новую командировку, на этот раз на конференцию в Сингапур, и я в который раз вздохнула с надеждой. Не на что было надеяться, но каждый раз я глупо ожидала, что по возвращении всё станет лучше и наладится.
– Там на столе оставил тебе указания, что должно быть сделано к моему приезду и качественно, а то ты сама ни черта не знаешь!
– Прямо как указания мачехи — Золушке!
С кроткой, но слегка ироничной улыбкой отвечала я, целуя Вадима в чисто выбритую щёку, пахнущую свежим ветром интереснейших путешествий и дорогим мужским автошейвом- кремом после бритья "Босс". Закрыла за ним дверь и через немного немыто-запылённое окно послала ему, садящемуся в такси, лёгкий воздушный поцелуй. Вот до чего дошла бедная Вероника Олеговна Малышева к самой середине своей нескучной жизни, что безропотно отправилась читать обязательные к исполнению, под угрозой семейного трибунала с последующим расстрелом не вовремя замаринованными огурцами, инструкции своего свирепого спутника жизни. Какие-то листки, исписанные жестким и довольно корявым почерком Вадима, лежали на большом столе в гостиной:
Вымой все окна и наведи порядок во всех шкафах.
В доме всегда должны быть: чеснок, лимонный сок, изюм, яблоки.
Ребёнок должен быть приучен есть яблоки или другие фрукты по крайней мере два раза в день.
Тебе надо вымыть обои в коридоре (но очень осторожно) вдоль плинтуса.
Нельзя алюминиевой трубкой пылесоса без насадки водить по плинтусам!!!
Обязанность хозяйки предлагать гостям еду, чай, кофе вовремя и регулярно, но к месту.
Открой водосток в ванной и достань оттуда весь мусор и отложения.
Ни в коем случае не проталкивай засор внутрь!
Игорь должен делать ВСЕ упражнения из русской азбуки, а также выполнять пересказ текстов. Азбука — учебное пособие, а не Библия. Объясняй пунктацию, интонацию, словообразование и т.п.
Игорь должен научиться читать и говорить с выражением. Выучите дополнительные стихи. Дикция и бубнение — разные вещи. Тебе нужны ещё объяснения?!
И так далее и тому подобное и все в таком же духе. Нет, честное слово, наверное, с Золушкой обращались уважительнее и лучше!
– Пессимизм не имманентен русскому менталитету. Вроде как говорил Ульянов-Ленин — великий основатель великого государства, в котором я когда-то родилась. А то великое государство было ничуть не хуже Римской империи, хотя и ничуть не лучше.
Кое-как успокоила и развеселила себя и решила начать трудовую повинность.
Мозги у мужчин повернуты как-то странно и создаётся впечатление, что левая половина у них вставлена вместо правой и наоборот. В самом деле: в попытках логических уложений в стройные системы всяческой быстропреходящей, как осенний жёлтый листопад, суеты, чепухи и ерунды проводят они большую часть своих жизней, да при этом самим себе кажутся чрезвычайными и преудивительнейшими мыслителями. В то же время эти слегка ограниченные как в умственном (не путать с интеллектуальным!), так и в чувственном отношении существа совершенно игнорируют, а может просто не способны видеть то, что неотъемлемо принадлежит уходящей в абсолютную бесконечность спирали вечности. И так обидно, и так больно становится сердцу, когда, рассуждая о акционерном вкладе в развитие каких-нибудь новейших производственных средств, об аллокации и разделении фактора риска в контракте на поставку стальных тросов или о проблеме, в каком направлении ориентировать Россию дальше: в северо-восточном или юго-западном (можно подумать, что она, Россия — чистейшей воды женщина по определению и характеру, станет интересоваться чьим-то мелким местным мнением), грубый пол не способен заметить неизбывную тоску по ласке в глазах сидящей рядом девушки или надежду ребёнка на весёлую игру в прятки-салочки, сулящую в тысячу раз больше наград для нормальной, полноценной, неповторимой и одной единственной человеческой жизни.
Нет, в том, что касается полноценности, женщины не в пример прозорливее: веками и тысячелетиями они не только мечтают, но и изо всех сил стремятся к своему женскому счастью. Счастье же наше всегда одно и то же, а главным и вечным из вечных его вектором является никогда непреходящая, нетленная, согревающая любовь — солнце! Ну не умницы ли девушки? А у недалёких мужчин первым делом всегда — либо самолёты, либо подводные радиоуправляемые торпеды, либо стабилизационные макроэкономические факторы, либо газовые рожки-горелки, либо то, другое, третье.., шестое вперешку в одной куче. Зато главное не видят!
От природы сильны женщины и энергичны. Как цунами, и так же в принципе предсказуемы.
Иногда я представляю воочию и потихоньку смеюсь, что, например, если группе хорошо воспитанных дам покажется, что на далёкой опушке леса прячется их вожделённое и так трудноуловимое женское счастье, а навстречу вдруг двинется на водопой стадо жаждущих слонов, то кто кому уступит дорогу? По-моему, ответ очевиден — у бедных слонов нет шансов пройти и именно им придётся свернуть в сторону, чтобы не быть растоптанными!
***
Помимо бесконечных и занудных наставлений мужа, его вечного раздраженного недовольства, бездушно-безудержной критики меня вгоняла  в особую хандру монотонная рутина ежедневного приготовления домашней еды, вернее каждодневное изощрение в придумывании нового меню, ибо повторение в чём-то для меня, как и для любой истинно художественной натуры, коей любила себя воображать, было выше всяческих сил и смерти подобно.  А эта вездесущая пыль, явственно производимая невидимым вселенским перпетум-мобиле (вечным двигателем), сколько её не вытирай, вся она опять на месте через строго заданный и, к сожалению, очень короткий временной отрезок. Сюда ещё надо прибавить мытьё полов, глажку, покупку продуктов, проверку детских уроков, доставку дитя туда-обратно в разнообразные секции и кружки, общешкольные мероприятия для всегда слишком много отдыхающих родителей в команде с их чадами и т.д., и т.п. Нескончаемый круг нескончаемой докуки, при которой вся отпущенная природой энергия час за часом улетучивается в некую вселенскую "чёрную дыру", причём неглубокий, как бы лишь для "дела" и по необходимости, не приносящий настоящего отдыха и расслабления "взрослый" сон её почти ничуть не возобновляет. По моему мнению, такая форма жизни обрекает даже самых ярких людей на вечное прозябание в ярме абсолютно бессмысленной мировой каторги.
Свои философские воззрения "за жизнь" я несколько раз пыталась изложить Вадиму, но он всегда грубо обрывал меня, сразу вешая ярлык "великой матушки — лени". С некоторых пор вступать с ним в спор или в невинную дискуссию стало совершенно невозможно и опасно. Я и заметить-то не успела, как мало-помалу мой застенчивый, нежный и молодой супруг трансформировался в угрюмого, критичного, чем-то внутренне раздраженного и мало улыбчивого, во всяком случае в моём присутствии, мужчину средних лет, который признаёт только два мнения- его и ошибочное. "Иногда папа исчезает, а в его тело вселяется свирепый элиен Лаг с планеты Эпсилон-Ту. Но потом настоящий папа опять возвращается", — как-то сказал Игорёк, по-своему пытаясь утешить маму после очередной семейной разборки. Сериал про нескончаемые звёздные войны между землянами и пришельцами с Эпсилон-Ту еженедельно демонстривался по кабельному телевидению и эти самые зловредные пришельцы проделывали с самыми хорошими жителями голубой планеты Земля подобные неприятные фокусы по временному переселению душ.
Мои нынешние сокурсники в неделю делали больше комплиментов и говорили изысканных похвал, чем Вадим. Если так и дальше пойдёт дело, муж сподобится на комплименты лет через пятьдесят и то под большим вопросом. Это только им казалось, что глаза у меня цвета вечернего неба — индиго, но иногда цвета расплавленного жемчуга, а чаще всего — голубого цвета вечности. В глазах моих бездонных горит-отражается неукротимый костёр любви, а также полыхают бесчисленные гирлянды из огоньков колдовства и волшебства. Щёчки у меня зефирные, пальчики сахарные и голосок точно как серебряная ложечка в фарфоровой чашечке. Губки мои будто бы навечно испачканы июльскими душистыми и красными ягодами, а ушки.., а у волосы... Эх, да что говорить!
Ничего, даже отдалённо похожего, родной муж давно в упор не видел и удивился бы, наверное, если бы услышал от кого... Ещё ему, в отличие от них, стало совершенно наплевать, что именно я думаю по поводу японо-китайской философии и театра теней, за что так люблю французское кино и пробовала ли лучшие в Норвегии паэлью, бакалао или раков-крабов в белом вине. Но ведь кто-кто, а Вадим точно обожал читать философские трактаты, особенно почитая рассуждения Шопенгауэра, Бердяева и Ильина; когда-то любил порассуждать о кинематографе, как одной из форм изобразительного искусства, и умел отменно готовить; естественно, только когда сам того хотел. При всём при том другие мужчины только во сне могли мечтать (и я точно знаю, что мечтали) дотронуться до того, чем Вадим так по-хозяйски распоряжался почти каждый вечер перед сном, определённое и любовь считая такой же положенной по штату рутинной семейной процедурой, как поглощение горячего супа зимой на обед  Какая-такая там романтика, внимание и прочая чепуха.., да кому это всё нужно! Ах, какой-то там глупой бабе? Да она обойдётся и так; пусть трёт пыль почаще и супы варит... Что тут ещё сказать и сделать? Разве же дело в пыли и супах? Господи, да я могла бы их тереть и варить с песней, если бы... Неужели же сам факт замужества автоматически делает всякую женщину менее ценной для мужчины, чем до брака? Тогда так не по земному мудра и справедлива поговорка: "выходя замуж женщина добровольно меняет внимание всех на невнимание одного"… Нет, скорее всего то касается лишь только таких хлюпеньких, пугливеньких, угодливых и не умеющих за себя постоять, как я; все другие сумели себя правильно в семье поставить. В моём же случае даже последняя публичная дамочка выглядит умнее — ведь она всегда берёт деньги, но исключительно редко получает от клиентов критику за свою самую древнюю в мире работёнку. Делает, как делает — даже спасибо ей говорят за доставленное удовольствие. А кто я?
Вот такова прозаическая правда прозаической жизни! Боже, до чего мне не хватает душевного тепла и простого человеческого участия; совсем как умирающему от голода- куска хлеба... Ещё мне безумно интересно, чем именно не устраивала интеллигентная, умная, хозяйственная, стильная и гораздо-гораздо более чем просто симпатичная внешне Алёна русского Валентина Александровича и норвежца Акселя Ларсена? Чего бы им было ещё желать? Самое удивительное, что при всей дикости, необузданности и несуразности своих, уже близких к психопатическим, реакций, мой муж Вадим так рьяно увлекается философией и читает всех философов всех философских школ подряд: символистов, каббалистов, геометристов, дзен-буддистов, стоиков, сенсуалистов, мистиков, славянофилов, западников. Вот уж кто, по логике вещей, должен бы понимать и людей и жизнь более других! Хотя возможно и такое, все эти гении в его голове окончательно перемешались и запутались.
Как-то, любопытства ради, я открыла закладки в трёх толстых томах, лежащих стопкой на нашем журнальном столике: Зигмунд Фрейд раскрылся на "Остроумии и его отношении к бессознательному" — тех самых еврейских остротах и каламбурах, хорошо известных самым широким слоям населения в качестве анекдотов об Абраме, Саре, Мойше и остальных; Артур Шопенгауэр в "Афоризмах житейской мудрости" давал весьма дельные советы по типу своего, видимо, последователя Дейла Карнеги; Фридрих Ницше испугал меня больше всего: в его "Так говорил Заратуста" какая-то старая ведьма советовала этому самому Заратусте всегда, когда он собирался к женщине, брать с собой хлыст. Что если Вадим так подготавливает теоретическую базу для следующего этапа развития семейных отношений со мной, несчастной? Правда в томике Ницше нашлась ещё и вторая закладка, а текст там гласил: "Вульгарная и пошлая натура отличается тем, что она никогда не упустит из виду своей личной выгоды.Свою мудрость, свое чувство собственного достоинства она видит в том, что- бы не дозволять своим благородным душевным порывам увлечь себя на нецелесообразные поступки", что вселяло некоторую надежду. Четвертой, пятой и шестой книгами на столе соответственно были сборники "Мечтатель" Ф.М.Достоевского, "В сумерках" А.П.Чехова и "О назначении человека" Н.А.Бердяева, но закладок в них не было. Из этого я грустно заключила, что мечтателя, скромно, тихо и мирно раздумывающего в сумерках о предназначении человека, супруг духовно перезрел и для него (а следовательно, и для меня тоже) наступил период более сильных мер и средств воздействия.
Вот настало очередное утро очередной субботы. Вадиму, как всегда, видимо, плохо спалось и он встал не с той ноги. Он так раздраженно-яростно громыхал дверьми и посудой на кухне, что послужило поводом к моему незапланированно раннему пробуждению. Если хорошенько прислушаться к поднятому им звону, скрежетанию и громыханию, то в воздухе совершенно отчетливо материализовалось "ленивая жена дрыхнет себе в удовольствие и в ус не дует", а муж и ребёнок давно проснулись и некормлены-непоены. И так всегда, и так навсегда..." Не надо быть никаким парапсихологом при улавливании ТАКИХ МЫСЛЕЙ на расстоянии.
"Сегодня опять начнется", — ржавым металлом по стеклу засвербило на сердце, и я, следуя поведению улитки, вместо спасительной ракушки лишь посильнее укуталась в тёплое и толстое одеяло, приняв твёрдое решение не вставать как можно дольше. Авось, муж поест и перебесится!
Сквозь легкоструйные шёлковые занавески изумительно чистого изумрудного цвета (я сама их выбирала) в спальню пробивались солнечные лучи неяркого зимнего солнца. Гардины были приобретены мною в Москве прошедшим летом и оставили меня премного ими довольной: уж очень уютный, ласковый и по-весеннему нежный мирок воссоздавали они по утрам.
Там, в ирреальном, высшем и прекрасном мире всё всегда изумрудно, всё вечно и всё ДА!
Дверь в спальню потихонечку отворилась и Игорёчек, с ходу как-то просекший, что мама не спит, несмотря на её полную укутанность в постельных принадлежностях и закрытые глаза, с разбегу запрыгнул в большую родительскую кровать. Быстренько забравшись под моё одеяло, радостно об меня потеревшись и, поначалу, крепко-крепко прижавшись всем тепленьким гладеньким шелковистым тельцем, через несколько минут сынок, как фокусник, откуда-то опять извлёк свой "гейм-бой" и принялся им гулко щёлкать.
Пока я лениво-сонно раздумывала об особенностях жизненной мистерии, сыночек мой как-то по-взрослому внимательно и сосредоточенно вглядывался в моё лицо и вдруг сказал:
– Ты такая красивая, ты — как фея, ты — самая лучшая мама на свете. Я так люблю тебя, я так рад, что у тебя родился и хорошо, что я вылез из твоей писи, а не из каких-то там волн. Я хочу, чтобы ты всегда помнила об этом, всегда-всегда!
Меня странно тронули его слова — словно сердце на миг окуталось золотистыми, нежными, прозрачными и мягкими лучами июньского солнышка. Я прямо физически ощутила магическое сияние и слова сына были самым лучшим признанием в любви, которое я когда-либо слышала за всю свою жизнь. Но в них же скрывалось какое-то едва уловимое сожаление, некая тень затаённой печали.
– Какой идиот так делает? Нет, она абсолютно не имеет никаких соображений и понятий. Полное отсутствие всякого присутствия, — громко и бурно разгневался Вадим на кухне. После подобных выступлений он обычно плавно перетекал в состояние неуправляемого бешенства и, решив всё же предупредить развитие нездоровой ситуации, проворно накинула на плечи полупрозрачный розовый пеньюар и, как горькая каторжанка, потащилась к сердящемуся мужу.
– Доброе утро, дорогой! — проворковала я утреннее приветствие свинцово хмурому супругу небесно-чистейшим голоском нежнейшего из соловьев.
"Вот занудство очередное начинается!" — тоскливо подумала про себя.
– Что тут у тебя случилось, Вадик?
Вадим резко развернул налитой торс от настежь раскрытого двухметрового холодильника в мою сторону и вперил выворачивающий душу наизнанку, сверкающий сталью взгляд инквизитора в мои глаза. Я не выдержала подобной суровости и покорно "повесила на грудь" кудлатую голову, повинную ещё не совсем понятно в чём. Густые, светлые, спутанные как лианы в джунглях пряди услужливо занавесили от мужа моё вмиг запылавшее лицо.
– Только полный идиот мог одновременно разодрать обе упаковки: и с мясом крокодила, и с мясом кенгуру.
Наконец-то открылся мне коварный тайный умысел моего очередного домашнего преступления. На этот раз меня сильно удивила смешная экзотичность причины: животный мир Австралии — надо же, а!
– Да какое такое ещё кенгуру, Вад? Не удержавшись, чуть прыснула  смешком глупая жена умного мужа.
– Какое кенгуру? Она ещё спрашивает?! Вот хозяйка! То мясо, которое я привёз из командировки в Сидней. Ты почему это сделала, а? Ведь мясо кенгуру планировалось гостям. Крокодила ещё полно, его и надо доедать в первую очередь. Какая же ты всё-таки дура! И это называется жена!
Мне совершенно не вспоминалось, чтобы я вообще когда-нибудь дотрагивалась до наполненной сжатым воздухом, сохраняющим свежесть упаковки, мяса кенгуру. Просто начисто выветрилось из памяти и всё тут. В последнее время я, видимо, многое делаю совершенно машинально, что и не удивительно в подобной гнетущей атмосфере.
– Извини, Вадик. Ведь не нарочно же. Давай теперь его положим в морозильник.
– Нет, воистину, вот это хозяйка! А качество продукта? Но ей, конечно же, наплевать. Тебе ведь плевать на всё в доме. Ты знаешь, кто ты? Ты пофигистка — вот кто!
Вадим расходился всё больше и больше, бушевал, как шторм в море Лаптевых, изобретая для меня все более и более красочные и обидные эпитеты. Я хотела улизнуть из кухни и от него, и от скандала подальше, но муж резко удержал за руку. В процессе произнесения своей эпически-гневной тирады он явно жаждал признания благодарного слушателя в моём лице, но каждое оскорбительное, резкое, злое слово рассекало, резало, злой секирой кромсало всё живое внутри меня. Внутри всё разодралось, кровоточило, болело и ныло до невозможности. Стало холодно, меня сильно зазнобило. Неужели Вадим не чувствует и не видит, что я вся до неузнаваемости изуродована его колкостями — живого места больше нет! Меж тем скандал только-только начал разгораться. Как полевой колокольчик, по которому проехалась гружёная брёвнами телега, я почти сникла, но тут в кухне возник Игорёк. Он совершенно спокойно и молча, не замечая горячей родительской разборки, достал из холодильника свою любимую кока-колу, вынудив отца немного отодвинуться. Игорь неторопливо налил в свой стакан ледяной коки, жадно и с видимым удовольствием её выпил, потом молча достал и положил на кухонную тумбочку прямо перед отцом нетронутую упаковку с мясом кенгуру.
– Бедный папа! — с глубоким сочувствием и проникновенной искренностью произнёс ребёнок и сразу же вышел из кухни.
Муж и я минут пять ошарашенно взирали на злосчастное кенгуру. Затем Вадим деловито убрал всё лишнее в холодильник и бодрым, ровным голосом произнёс:
– Ну что же, в воскресный день садимся завтракать всей семьей. К столу предлагается пицца-палермо.
Нагнулся вынуть упомянутую пиццу из духовки:
– Сама виновата, вечно провоцирует людей глупым своим поведением. Объяснить ничего толком не может, словно в рот воды набрала.
Кровь резко бросилась мне в лицо и тупая неуклюжая жена побежала в ванную, но на этот раз не расплакалась, а просто умылась холодной водой. Внутри всё клокотало от неимоверного гнева. Совершив над собой волевое усилие, заставила себя улыбнуться — и вправду не стоит портить окончательно выходной день. Отражение в овальном, обрамлённом изящной золотой рамой зеркале местами бледное до синевы, местами пылающее огнём криво-косо-хмуро растянуло слегка сиреневые губы мне в ответ.
Завтрак семейный прошёл мирно и благочинно, как завтрак аристократов. Вадим успокоился и был удовлетворен. Боже, как же я ошибалась! Ближе к вечеру, где-то в половине пятого он обнаружил налёты пыли на хрустальных бокалах, графинах и вазочках внутри серванта и взорвался по-новой, что твой Везувий.
– Это же сколько же раз тебе надо повторять, чтобы следила за домом. Ты когда-нибудь протираешь пыль внутри шкафов? А рюмки вынимаешь только когда гости приходят? Ещё слава Богу, что хоть для них стараешься. Да что же за такая неумеха жена мне досталась! Будто бы в наказание повезло, как утопленнику. Ты же самых элементарных вещей делать не желаешь!
Я сразу почувствовала тупую, тянущую боль в животе с левой стороны, совсем как от удара, а ядом разъедающие кожу щёк слёзы водопадом полились из моих глаз.
– Смотреть на твои постоянные истерики просто противно. И думать не смей, что они на меня действуют хоть сколько-нибудь. Мне тебя не жалко!
Вадим презрительно скривил лицо. Ох, до чего же я ненавидела его в эту минуту! Лицо мужа в такие отвратительные мгновения приобретало полное сходство с лицом какого-нибудь свирепо-тупого и бездушно-беспощадного татаро-монгола, может быть даже самого Чингиз-хана. Русские лица часто обладают способностью быстро придавать себе черты любой из земных рас, а иногда всех одновременно: жёлтой, белой, красной, чёрной. Недаром талантливый поэт и композитор Владимир Высоцкий пел когда-то давным-давно: "Дед мой был самарин, если кто и влез ко мне, так и тот татарин".
– Ты ещё хотя бы чуточку любишь меня, Вадим?
С полным замиранием сердца ждала я мужнего ответа.
– А разве ты заслуживаешь? Впрочем, на безрыбье и рак — рыба. — С ледяным презрением хмуро отвечал мой высокомерный мучитель.
– И чтобы всё блестело за стеклом к моему возвращению! Мы с Игорем идём в гараж чинить его велосипед. Игорь, ты слышал? Тогда собирайся. А тебя, наверное, надо просто наказывать, раз ты русского языка не понимаешь...
Выходя из квартиры, муж грохнул входной дверью так, что осиновыми листочками задрожали несущие стены и жалобно-жалобно задребезжали насмерть перепуганные окна. Я с отчаянием, выжигающим внутренности дотла, окончательно поняла, что ждать мне тут больше нечего.

Однако, что не говори, всё же я человек действия. Хотя жизненная энергия почти полностью покинула меня, а тело трясло от внезапно наступившего, глубокого холода, и зуб на зуб не попадал, где-то глубоко внутри зародилась и начала стремительно развиваться-раскручиваться какая-то совсем другая — железная, тяжёлая, мрачная и твёрдая сила. Подумалось, что мёртвые действительно иногда могут встать и пойти; во всяком случае я, такая как сейчас, смогла бы наверняка. Пока этот инфернальный, невидимый смерч из чёрной стали хоть как-то поддерживал во мне решимость, с письменного стола я взяла лист бумаги. На листочке оказалось трёхмерное карандашное изображение какого-то полного высоченных небоскребов города типа Нью-Йорка. В последнее время сынок постоянно рисовал подобные архитектурно-графические композиции одного и того же места с разных уровней и точек зрения, на всём, что под руку ему попадало. Боясь потери решимости, я не стала искать чистую бумагу, а на обороте этой стала быстро-быстро писать своё прощальное письмо к мужу:
"Вадим!
Ждать мне больше нечего и не на что надеяться. Жить, когда меня постоянно шантажируют, я просто не в силах, просто не в силах. Когда меня выдавливают, изводят, низводят, изживают прочь любым способом, то не требуется 1001 китайское предупреждение или применение разнообразных физических и психических методов воздействия.
Мне горько думать о нашей семье, о золотом моём сыночке — сокровище и о тебе. А всё могло бы сложиться так чудесно... Но жить, а вернее мучаться по твоим инквизиторским установкам я больше не в силах. Терпела эту пытку долго, сколько могла терпела, но уже стала близка к грани.
Идти мне абсолютно некуда, но мне это всё равно. "Пройдёт и это", хотя больно так, что в горле клокочет. Попытаюсь, наверное, где-нибудь пристроиться; скажи сыну, чтобы обо мне не волновался, что маме пришлось срочно лечь в больницу и она будет с ним скоро, как только сможет. Сейчас мне очень, очень плохо. Один из самых тяжёлых моментов в моей жизни. Буду что-то решать, что- то делать. Обо мне не волнуйтесь. Как-нибудь обойдусь, и потом всё будет в порядке, но больше пока ничего не знаю. Мне больно и плохо.
Целую моего любименького, родненького и сладенького.
Мамочка самого лучшего сына на свете Вероника".
Записку я положила в центр большого полированного круглого стола в гостиной, а её край придавила алебастровой скульптурой обнажённой наяды и принялась за лихорадочные сборы.
В трельяже, где хранились наличные семейства, обнаружились последние пятьсот крон одной бумажкой. Купюру я сунула в свою дамскую сумочку, а вот взять с собой хотя бы одну из многочисленных банковских карточек на имя Вадима мне почему-то и в голову не пришло, хотя может просто подсознательно побоялась. После совсем недолгих сборов я натянула на голову белый берет, накинула на плечи пушистую-препушистую шубку из меха белого полярного волка и грустно поглядела на себя в зеркальную стену нашей прихожей. Шуба, совсем как у Джека Лондона — мы ещё много об этом шутили при покупке, была рождественским подарком Вадима трехлетней давности и тогда всё у нас было хорошо.
Полностью экипированная, прощальным полуугасшим взором я окинула родные апартаменты: Игорёчек как всегда забыл убрать за собой кровать; на стене его спальни вперемежку с плакатами мотоциклов, футболистов и каких-то бритоголовых музыкантов висели акварели с видами напоенной солнцем Италии, а в нашей гостиной наоборот — масляные пейзажи гор и морей зимней Норвегии; моя любимая, стремящаяся в небо драцена щедро раскинула мечеобразные темно-зелёные листья; за стеклом мною выбранного, полированного, цвета слоновой кости итальянского серванта сверкали золотистые вращающиеся часы-купол и я... снова разрыдалась. Но собралась, умылась, припудрилась... и тут на глаза попались три сиротливо лежащие на полке серванта библиотечные книги, которые мной были взяты и должны быть срочно сданы в русский отдел Дейчманской библиотеки. Я заколебалась, но решила их взять с собой: в жизни я не просрочила ни одной чужой книги, а вряд ли после всего случившегося Вадим пойдёт за меня книжки сдавать...
Рассказы судьи Фальконе, прообраза знаменитого комиссара Катаньи, о нравах сицилийской мафии; биография математика Бируни и...  Последняя книга — роман Стивена Кинга "Маренговая роза" выпала из моих дрожащих рук на пол. Ужастики Кинга про людоедов, вампиров, демонов и "кладбищенских хранителей" я любила больше читать, чем их же в кино смотреть. Однако именно этот, случайно выбранный мною роман ужаса оказался немного иного направления:
"И куда это ты направляешься?" — услышала Рози подозрительный голос миссис Практичность–Благоразумие, которую, похоже, ничуть не пугала перспектива окончательного превращения в рабыню или даже умереть, лишь бы не лишиться привилегии знать, на какой полке кухонного шкафа находятся пакетики чая и в каком месте под раковиной лежит половая тряпка. "Эй, погоди-ка секундочку глупая, куда это тебя несёт?.." И гостиная вдруг показалась Рози непривычно огромной, расстояние — непреодолимым. "Мне сейчас нельзя задумываться о будущем. Как начну заглядывать вперёд, обязательно испугаюсь. И, кажется, тут мне нельзя останавливаться слишком надолго". Ей понадобилось бы совсем чуть-чуть времени, чтобы переодеться или хотя бы причесать волосы перед зеркалом, но для женщины в таком состоянии даже лишняя секунда вполне может оказаться решающей. Она тогда задержалась бы слишком надолго. "Ты очень пожалеешь! — завопила во весь голом миссис Практичность–Благоразумие. — Ты подумала где, как и на что ты будешь  жить совсем одна? Тебе будет очень очень больно! Не делай этого, слышишь..."
– Я ухожу, — пробормотала Рози. — Я ухожу, честное слово. Я по-настоящему ухожу!
Однако ещё секунду-другую не двигалась с места, как животное, которое слишком долго находилось в клетке, привыкло и, обретя свободу, даже не понимает, что стен больше не существует.
– Хватит, теперь пора, — прошептала Рози. Сунув сумку подмышку, она спустилась по ступенькам крыльца и, сделав первый десяток шагов, пошла быстрее и вскоре скрылась в полосе яркого тумана — раскинувшимся перед ней непредсказуемым будушим.
Я по привычке пробежала глазами открывшуюся страничку, но, естественно, расценила это как указующий перст Божий. Воодушевилась по новой, быстро сунула книжку в сумку, нервно задернула застежку-молнию на сумке и пулей вылетела из квартиры.
Само собой, что я решила последовать совету знаменитого писателя и настрого запретила себе думать о будущем хотя бы в ближайшие полчаса. Вадим вот-вот мог вернуться из гаража и вышла бы донельзя глупая сцена. Он точно бы решил, что истеричка-жена надумала сыграть ему на нервах и напугать своим уходом. Я и думать забыла, куда я иду, как надолго и что буду делать после. Просто чувствовала, что сейчас надо либо уйти, либо умереть.
Как всегда не вовремя старушка-соседка Юрун украшала стены общественного подъезда икебанами собственного изготовления. Завидев меня, она тут же предложила сдать деньги на покупку семян для летнего оформления клумб вокруг дома.
– Вы знаете, я сейчас тороплюсь на почту. А Вадим в гараже, но вот-вот вернётся. Насчет клумб это лучше тогда с ним... Всего хорошего.
Старушка слегка недоумевая, посмотрела на меня. "Ах, да, — сообразила я — почта-то сегодня уже давным-давно закрыта. Это мне совершенно всё равно, пусть теперь думает, что хочет". Стрелой Робин Гуда я стремительно вылетела на слегка морозный поздне-ноябрьский воздух и почти побежала в сторону автобусной остановки.
Мой плохо сфокусированный взгляд вдруг повелся на висящую на фонарном столбе фотографию черного, с небольшим белым пятном в виде бабочки на забавной мордочке, котенка. Его восьмилетняя хозяйка умоляла прохожих сообщить хоть что- нибудь о пропавшем четыре дня назад любимце. "Я очень люблю моего Чёрненького и очень- очень прошу всех помочь найти котика. Его судьба тоже важна, мой малыш не должен остаться в беде и в одиночестве." Прочитав текст под самодельным фотопортретом  я просто завыла в голос:  вот даже котика кто-то сильно любит, ищет его, не хочет оставить в беде; а о бо мне, человеке, и моей горемычной судьбинушке едва ли какая живая душа на чужбине станет больно уж переживать- заботиться. 

Я совсем перестала соображать , куда же я направляюсь, просто абсолютно машинально шла  к автобусной остановке. Сами собой из глаз заструились слёзы и солью больно обжигало щёки. О чём конкретно я так горько рыдала уже с трудом соображалось. Фантомные боли в груди мучили странными миражами: будто бы сердце вырезали и выбросили прочь, но в памяти оно ещё продолжает беспрерывно ныть и биться. Внутри что-то резко рвалось наружу или, лучше сказать, взрывалось, как минное поле. Затем полное отупление овладело организмом и голова стала ощущаться, как полностью забитая некоей старой, слежавшейся ватой, причём предварительно хорошенько изжёванной. То было к лучшему; хоть чуточку, а стало легче. Мне повезло хоть с погодой. Накануне было так туманно, сыро и промозгло, а сегодня подморозило и выпал свеженький, пушистенький, беленький снежочек.
Ожидая автобуса в глубь родного Бэрума — в сторону, противоположную городу, я сделала отчаянную попытку снегом стереть с лица красные полосы от слёз и уменьшить опухлость лица, чтобы хоть перед шофёром и пассажирами предстать в виде приличной женщины. Взглянув на расписание, а потом на свои серебряные, со светящимся во мраке голубым циферблатом часики, я с крайним изумлением увидела, что оказывается десятиминутная дорога от дома до остановки заняла почти два часа. Да где же я была всё это время? Может часы пошли неправильно и даром что швейцарские. Тут-то мягко подкатил автобус. Несмотря на все старания скрыть следы истерики, и во время приобретения билета, и при моём продвижении по салону шофёр и пассажиры смотрели на меня с нескрываемым сочувствием, несмотря на свой знаменитый нордический сдержанный темперамент.
Почему-то я решила выйти в Сандвике — столице нашего Бэрума и, согласно статистике, одного из самых красивых в Норвегии районов. Наверное потому, что летом там находился наш с Игорьком любимейший белопесочный пляж, а в море высилась специальная вышка для прыжков в воду или, как смешно её именовал сыночек: прыжка. И я, и сын так любили нырять с неё в манящую бирюзовую глубину девственно чистых вод морского залива.
Вечерняя, совсем по-зимнему хрустальная Сандвика встретила разноцветными огнями, северным скандинавским  покоем и вечной безмятежностью. Вышедшие из автобуса вместе со мной пассажиры куда-то быстро рассеялись, одинокие прохожие появлялись и тут же пропадали из вида. Всё было закрыто, и жизнь почти замерла. В такое беспробудно-тёмное время года и восемь часов вечера кажутся людям глубокой ночью. Через весь пустынный, одетый в сиренево-голубые тени районный центр я одиноко брела в направлении такого весёлого, полного жизни летом пляжа.
Сейчас пляж выглядел одиноко и покинуто, как и я. Усевшись на слегка обледенелую резную скамеечку, я поглубже укуталась в свою тепленькую волчью шубку, хотя совершенно не ощущала холода. Физически мало что ощущалось, но зато мягкий, лёгкий мех своим вкрадчивым, но дружеским щекотанием, казалось, искренне пытается чуть-чуть приободрить свою потерянную перед антрацитовой чернотой ещё незамерзшего моря хозяйку. Боже мой, как остро завидовала я всему остальному человечеству, мечтая оказаться в любой другой шкуре, лишь бы не в своей. Совсем не представляла, что мне делать и как жить дальше, да и стоит ли? Чёрная, затягивающе блестящая под призрачными переливами почти полной луны гладь моря. Давящая низкая луна слепила не хуже солнца и смотреть на неё было больно. В чёрную дыру моря было лучше не смотреть, а то взгляд увязает и начинает хотеться прямо туда: "Она подошла к морю и как в воду канула!" Лучше совсем закрыть глаза — сначала такой же беспросветный мрак, но вскоре через толщу тьмы начинают прорываться красочные прообразы каких-то пространственных антимиров. Антимиры в виде вспышек, нитей и ярких пятен бешено сплетались между собой в причудливые пёстрые клубки; вибрируя и переливаясь, они обнажали прежде загадочную потусторонность и скелетную сущность всего мироздания.
Надо постараться сконцентрироваться на любовании этим вращением геометрических фигур, как в детстве, когда смотришь в полный разноцветных стекляшек калейдоскоп, только сейчас они видятся сквозь плотно-плотно сжатые веки.
Почему-то вспомнилось, как ребёнком я все буквы алфавита воображала себе цветными. Например, М представлялась ярко-красной, как мак; Л — бледно-жёлтым лимоном; К — синим-синим летним небом; С — пляжем и оранжевым солнцем; Г — белым голубем; А — нежно-алой половинкой разрезанного арбуза; О — серебряным обручем-браслетом на бабушкиной руке. Остальные уже не вспомнить. Также явственно вспомнилась щемящая, пугающе затаившаяся, поистине гробовая тишина ночного деревенского кладбища.  Боже, как холодно!


Наталья КОПСОВА (Норвегия, г. Осло) - skazka.no/kopsov