Мальчик из Иркутска Часть 1 Начало

                ВИТАЛИЙ  ОВЧИННИКОВ


                ЗАКЛЯТИЕ  ЛЮБВИ
                или
                ПРЕДАННАЯ ЛЮБОВЬ
 
                РОМАН В ЧЕТЫРЕХ ЧАСТЯХ
 
               

О, Господи, дай силы мне себя не растерять, Не распылиться в суматохе серых буден, В который раз Судьба меняет стать, А я твержу все - Будет! Будет! Будет! Но будет что - не ведает сам Бог! В моей душе остались лишь сомненья, Опять меня застала жизнь врасплох, Опять я мчусь за собственною Тенью… Но, может, это вовсе и не Тень, А знак судьбы, ниспосланный мне свыше… Хочу поверить в мудрость Перемен – Я так устал быть в этом мире Лишним…
       Андрей Орлов

       «О, память сердца! Ты сильней рассудка памяти печальной…»
       К.Батюшков


Я уйду от тебя, я скажу на прощание: "Прости".
Я уйду, но покоя тебе никогда не найти.
Я уйду без упрёков и слёз, молчаливо одна.
Я уйду, ибо выпито сердце до самого дна.

Ты меня позовёшь - ни единого звука в ответ.
Ни обнять, ни коснуться ладонью, ни глянуть во след.
И глаза ты закроешь и станешь молить в тишине,
Чтобы я возвратилась, вернулась хотя бы во сне,

И, не видя дороги, ты кинешься в горестный путь
Вслед за мной, без надежды меня отыскать и вернуть.

Будет осень. Под вечер друзья соберутся твои.
Будет кто-то, наверно, тебе говорить о любви.

Одинокое сердце своё не отдашь ни кому.
Ибо я в это время незримо тебя обниму.
Бесполезно тебя новизной соблазнять и манить -
Даже если захочешь, не в силах ты мне изменить.
Будет горькая память, как сторож, стоять у дверей,
И раскаянье камнем повиснет на шее твоей.

И глаза ты закроешь и воздух обнимешь ночной,
И тогда ты поймёшь, что навеки расстался со мной.
И весна прилетит, обновит и разбудит весь мир.
Зацветут маргаритки, раскроется белый жасмин.

Ароматом хмельным и густым переполнятся сны,
Только горечь разлуки отравит напиток весны.
Остановишься ты на пороге апрельского дня
Ни покоя, ни воли, ни радости нет без меня
Я исчезла, растаяла ночью как след на песке.
А тебе завещала всегда оставаться в тоске
В одиночестве биться, дрожа, как ночная трава...
Вот заклятье моё!
И да сбудутся эти слова!

Назрул Ислам
бенгальский поээт в переводе Михаила Курганова

 


      

            ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

              НАЧАЛО

      


      
«Предать свою любовь – это тоже самое, что предать самого себя и, тем самым, переступить через морально этические барьеры, разделяющие в нашем сознании понятия о добре и зле, а , значит – потерять себя, как нравственно целостную личность. В этом случае человек становиться способным на любую подлость по отношению к окружающим его людям. Даже к самым дорогим и близким.»

       Философская фраза из неизвестного источника
      

«Люблю тебя и ненавижу,
Спешу к тебе и прочь бегу,
Зову тебя, но слов не слышу,
Хочу забыть - и не могу...»
       А.Орлов.
      


        ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Жизненный путь Андрея не отличался ясность» и прямизной. Наоборот, ему была свойственна достаточная странность, путаность, даже необычность в сочетании с ужасающей нелогичностью и практически полным отсутствием всякого здравого смысла в круговороте совершаемых им поступков и принимаемых в разные годы жизни ответственных решений. И если в начале его самостоятельного жизненного пути еще просматривалась хоть какая-то мотивация в бесконечной цепи странных, нелепых и совершенно непонятных действиях Андрея, то с годами, в них начинает преобладать полнейший абсурд и абсолютнейшая необъяснимость с точки зрения нормального, здравомыслящего и уважающего себя человека.

Вся жизнь Андрея - это длинная цепь недоуменных вопросов, недоуменных «почему?» Что ни шаг, то вопрос. Почему? Зачем? Для чего? Не жизненный путь, а какое-то сплошное кружево, замысловато-мудреное, непонятное, загадочное. Зигзаги, повороты, шараханья из стороны в строну, из угла в угол. Метания, метания, метания. Словно какой-то рок довлеет над Андреем, предопределяя его поступки и направляя его действия от одной нелепости к другой, толкая на безрассудство, на нерасчетливость, чуть ли не на глупость, уводя от выгоды, здравого смысла, перспективы и любви преданных ему женщин в обыкновенное никуда.

Такова, видно, судьба, такова - доля. И можно ли винить человека за то, что жизнь его сложилась именно так, а не иначе? Не знаю Не знаю… На этот вопрос у меня нет однозначного ответа.

«Тому, что быть – того не миновать, Есть время жить, но есть – и умирать, Есть время брать – есть время всем делиться. Есть время ждать – есть время торопиться. Наш каждый миг с рожденья обозначен, Мы следуем Судьбе. Но Счет уже оплачен, И радость от Любви горчит избытком Соли, И хочется кричать от Счастья, как от Боли»..

И кто здесь прав, а кто нет – мне не «ведано». Хотя, порой, кажется, что ни правых, ни виноватых в этой истории нет совсем. Такова – жизнь. А жизнь всегда права.…


ГЛАВА1

Первая любовь у Андрея оказалась несчастливой. Хотя, если разобраться, у кого она была счастливой? Лишь у очень и очень немногих. Здесь уж как кому повезет. Не угадаешь заранее. И подсмотреть свое будущее еще никому никогда не удавалось. Что на роду написано, то оно и будет. И как здесь не крути, как не поворачивайся, ничего изменить не удастся. Это, вероятно, и называется судьбой.

Впрочем, если разобраться, значительная доля неудачи здесь как бы запрограммирована заранее. По принципу - первый блин всегда комом. И поэтому - не стоит заранее слишком уж обольщаться, но не стоит, однако, и слишком отчаиваться. Надо принимать жизнь такой, какая она есть, какой она у тебя получается. Если сможешь, конечно.

А первая любовь? Ну, что ж, это красивая сказка юности, первое очарование Женщиной, и не просто женщиной, как таковой, а Ее Величеством Женщиной, в романтическом ореоле Прекрасней Дамы, очарование ее красотой, ее загадочностью, ее тайной; первое осознание влечений к Женщине, странное, непонятное, пугающее и в, то же время, такое волнующее, одухотворенно возвышенное и восторженное; первые радости от общения с Женщиной и первые огорчения, первые восторги и первые разочарования, первое ощущение счастья от общения с Женщиной и первая боль от невозможности осуществления этого общения..

       Любовь есть зло или добро,
       Или всего лишь развлеченье,
       В стволе запрятанный патрон,
       Иль обстоятельств роковых стеченье?
       Как для кого, а для меня - удар,
       Под «дых», под «ложечку», под «сердце»,
       Иль капля яда, принятая в дар,
       Под музыку прекраснейшего скерцо

Разве такое забывается?! Разве такое можно забыть?! Да как сказать. Кто-то забывает, кто-то нет. У каждого свои представления о ценностях жизни. И редко кто из нас ищет их в своем прошлом, вспоминает о нем, думает о нем, анализирует его, стараясь понять и ос- мыслить. И, как бы хорошо нам в этом прошлом не было, чтобы там с нами не происходило - все это своеобразный «плюсквамперфект», то есть, давно прошедшее время, то, что ушло в небытие и никогда уже не вернется, да и никому уже не интересно.

Прошлое - это пройденный этап нашей жизни, где первая любовь - всего лишь одно из многих событий, происшедших с нами когда-то, своего рода, очередной этап нашего взросления, пробный шаг, первая ступенька нашего долгого и непростого восхождения во взрослый мир. Мир новых для нас человеческих отношений, мир жестокий, грязный, продажный, бесчеловечный, с безудержным, ничем не прикрытым меркантилизмом, с цинично-пошлым взглядом на женщину, с особыми представлениями о чести, совести, достоинстве, порядочности и подлости, о добре и зле, с бесконечной чередой случайных, ничему не обязывающих связей между мужчиной и женщиной, их кратких союзов, мимолетных встреч, долгих разлук, скорых браков и еще более скорых разводов...

И где уж здесь помнить о какой-то давней девушке, от одного присутствия которой когда-то так сладко замирало сердце, что хотелось весь мир разом перевернуть и сделать его лучше, чище, радостней и счастливей. Не до того теперь, не до того. Ни к чему они нам теперь, эти бледные тени детских полузабытых сказок о принцах и  принцессах, о вечности их любви и вечности счастья двух слившихся воедино любящих сердец. Да и девушку ту теперь не так уж просто вспомнить. Ни лица не осталось в памяти, ни даже имени. Да и зачем теперь все это вспоминать, прошлое свое ворошить? Делать больше нечего, что ли? Надо жить настоящим, а не прошлым. Вперед надо идти, а не оглядываться постоянно назад. Иначе сомнут, раздавят.

Не жалей о том, что не вернется,
Не копайся в памяти с тоской…
Сколько раз тебе еще придется
Становиться к теням на постой!
       В этих тенях - прожитая жизнь,
       В этих тенях - преданные мною,
       Все равно - кричи или молись,
       Но душа ночами волком воет…

Вот именно Вот именно. Воспоминания только мешают. Они, как гири на ногах, сковывают движения, не дают нормально идти. Да и какая там разница, если уж разобраться, эта девушка или другая? Ведь незаменимых людей нет. Но есть закон природы, от которого никуда не денешься. Закон гласит: мужчине нужна женщина, а женщине – мужчина. Нужны для их нормального физиологического и психологического существования. Вот и все. Вот и все. И нечего здесь огород городить, из маленькой мухи огромного слона делать. Любовь какую-то там выдумали. Вы ее видели, любовь-то эту? Где она? .. Покажите… Вот то-то и оно…Не покажете. Нет ее в жизни, нет…И нечего голову людям морочить чепухой…

Да, в книжках она есть. И от этого никуда не денешься. Здесь приме- ров предостаточно, больше, чем нужно, как говорится, вагон и маленькая тележка. На любой вкус и любые случаи жизни. Ну и что из этого?! Да ничего. Просто человеку иногда скучно становится жить. И он начинает сам себе сказки выдумывать, приукрашивать окружающую его действительность и, тем самым, уходить от реалий своего опостылевшего дня в прекрасный мир чужих фантазий. От настоящей жизни в искусственную. И... поскорее., да… почаще. То есть, пользоваться услугами искусства. Как наркотиком, для балдежа и успокоения нервов. Чтобы хорошо, «кайфово» было и чтобы душа не ныла, не беспокоила…И чтобы сны хорошие снились…

Но Андрей относился к тому типу людей, у которых все в жизни про исходит не так, как у других, все иначе, все всерьез и не слишком просто. Он рано начал читать и пропустил через себя жуткое коли- количество книг, в основном мировую художественную классику. И, наверное, потому он не мог видеть в женщине только источник для удовлетворения соответствующих потребностей собственного организма. Ему надо было нечто иное. Потребность в общении с женщиной он испытывал больше психологическую, чем физиологическую. В женщине он искал частицу себя, ту , недостающую свою половинку, без которой ему было очень трудно ощущать себя полно- ценней личностью и совсем невозможно было даже представить себя счастливым.

Примитивизм, грубая физиологическая откровенность сексуальных отношений между мужчиной и женщиной, внешняя убогость и не эстетизм полового акта удручала, коробила и отталкивала его, казалась унизительней, оскорбительной и недостойной для существа, носящего гордое звание «человек разумный».

Первую физическую близость с женщиной Андрей испытал вскоре после окончания школы во время своей работы в геологической экспедиции, где его буквально затащила к себе в постель одна симпатичная замужняя «геологиня». Она была старше Андрея на целых восемь лет, звала его «малышом», по матерински опекала и заботилась о нем, учила его сначала премудростям коллекторного дела, а затем уже и основам физической любви.

После первой их совместной ночи у Андрея не осталось ничего, кроме чувства стыда, неловкости, горького недоумения и острого разочарования. Хотелось закричать от обиды на весь мир:

И это все?! Это вы называете любовью?! Об этом пишут стихи, слагают поэмы..?! Из-за этого люди идут на подвиг, совершают преступления, кончают жизнь самоубийством?! Не ве-ерю! Не может та- кого быть, чтобы нормального человека устраивали именно такие отношения. Слишком уж примитивно для человека, слишком мелко и даже унизительно...

Однако, устраивали. Его партнерша была на вершине блаженства. Маленькая, тоненькая, гибкая с черными, как смоль, жесткими волосами, похожая на хорошенького мальчишку, она поражала Андрея откровенной, ничем неприкрытой ненасытностью и какой-то бесстыдной изобретательностью в любовных ласках. Горячая, взмокшая, совсем вроде бы обессилившая, улыбающаяся и довольная, она снова и снова склонялась над Андреем:
       -- Еще... Еще... Хочу еще...

Она пила из Андрея, как из живого источника наслаждения, пила все больше и больше и никак не могла насытиться. Андрей похудел, осунулся, возмужал. Он добросовестно отрабатывал все ее ночи, исполняя беспрекословно все, что бы она не пожелала. Но отрабатывал он как-то равнодушно, отстранено, холодно, не загораясь, словно выполнял тяжкую, утомительную и не слишком приятную обязанность. И месяца через три она ему сказала:
       -- Ну, что, Андрюша, пора и кончать Задержалась я что-то с тобой. А ведь хорошего надо понемножку. И так чуть было не увлеклась, - И, помолчав, с сожалением добавила, - А вот зажечь тебя у меня не получилось. Холодный ты какой-то. Аморфный, что ли, -- Усмехнулась и четко, по слогам, пропечатала, - «Ледячий»…

Потом были и другие женщины. Вообще-то, надо сказать, что Андрей никогда не был обделен вниманием женщин, хотя особой активности в этом вопросе он не проявлял. Женщины тянулись к нему сами. Их привлекали его великолепные внешние физические данные в сочетании с видимой покорностью и покладистостью характера, не болтливость и нескрываемый, жадный интерес к жизни.

Однако сам он к этим женщинам ничего, кроме обыкновенного человеческого и мужского интереса, связанного с сексуальным любопытством, не испытывал. Он всегда был пассивной, мало заинтересованной стороной в своих любовных историях, хотя и никогда не отказывался от представившейся возможности. Он пока еще тлел только, да и то в присутствии другого источника огня, а сам - не загорался и не воспламенялся еще, только зажигал других. Время его пока еще не подошло, но он уже был готов вспыхнуть и заполыхать, морально и физически вполне созрел для этого и не только жаждал открытого огня, но и начинал уже потихонечку сам искать его источник. Вопрос заключался лишь в том - где, когда и кто? Кому же будет суждено остановить бездумнее кружение Андрея по поверхности жизни и наполнит его никчемное существование хоть каким-то смыслом, значимостью и самой примитивной, самой элементарной «нужностью»? Кто будет она? Кого преподнесет судьба? И где это произойдет?

После завершения сезона работ в Якутии, начальник геологической партии, где работал Андрей буровым мастером, Алексей Васильевич Комаров перевелся в Европейскую часть Союза. С полным основанием можно сказать, что ему повезло. Даже больше – сверх повезло. Произошло чудо из чудес, очень редкое в среде геологов Сибири. Может, дали о себе знать семнадцать лет безупречной работы в черт-те знает каких местах Восточной Сибири, может, помогли старые Министерские связи, институтские знакомства или еще что. Кто знает, кто знает. Но, так или иначе, Москва дала добро на его перевод. И не куда-то там на задворки опять, а в ближайшее Подмосковье, в самый центр России-матушки. И Комаров, наконец-то, получил возможность для цивилизованного обустройства своей  собственной жизни и жизни своей семьи.

Он-то и уговорил Андрея поехать с ним. Собственно, Андрея и уговаривать не пришлось. В «России», как шутят сибиряки, он никогда не был, в Москве - тем более, а желание новизны в нем долго еще будет превалировать над всеми другими желаниями.

Среднего роста, полноватый мужчина с круглой, без единого волоска, матово отсвечивающий и загорелой чуть ли не до черноты головой, Алексей Васильевич, сам того не подозревая, оказал существенное влияние на становление характера Андрея. С самого начала работы Андрея в геологической партии он взял его под свое личное покровительство.

Комаров убедил Андрея не тратить время работы в геологии даром и освоить несколько дополнительных для себя профессий, получив на то соответствующие документы. И Андрей за три года своей геологической эпопеи действительно время даром не терял. Во времена зимнего сидения на ремонтных базах он прошел курсы обучения и сдал экзамены на все виды профессий, которые использовались тогда в работе геологических экспедиций. Он заимел удостоверения мастера буровых работ, коллектора геологических работ, шофера третьего класса, дизелиста, станочника и электросварщика ручных дуговых работ. Как видите, не так уж и плохо для двадцатилетнего парня.

Комаров стал настоящим наставником и советчиком Андрея и в его «житейско-личных делах», и в его тайных литературно - исторических увлечениях. Сам высоко эрудированный во многих вопросах литературы, философии, истории, великолепно знающий классическую художественную литературу и поэзию, знающий наизусть множество стихов виднейших мировых поэтов и целые страницы из произведений любимейших писателей, он буквально заставлял Андрея заниматься сочинительством, писать стихи, прозу, что придется. А потом, на досуге, детально разбирал с Андреем все написанное, анализируя и доказывая необходимость постоянной работы над самим собой.

       ---Чтобы избавиться от искушения, надо поддаться ему, - говорил он Андрею, глядя на него голубыми, навыкат, добрейшими глазами и отчаянно жестикулируя руками, - надо получить результат. Какой бы он ни был, плохой или хороший, не важно, но результат должен быть обязательно. Иначе потом всю свою жизнь будешь маяться или каяться, что не реализовал себя, не попробовал. Поэтому, хочется что-то делать - делай, не сиди лопухом Хочется писать – пиши; хочется петь - пой, хочется плясать - пляши, хочется командовать - командуй, хочется вкалывать - вкалывай. Но только не сиди сиднем, не плачься, не мечтай попусту, не отнимайся маниловщиной, будь человеком дела, а не пустых разглагольствований. И не бойся совершить ошибку. Не ошибаясь, не совершая глупостей, не набивая шишек, невозможно чему-нибудь научиться, чего-нибудь достигнуть в жизни, И помни, во всем, что ты сделаешь или, наоборот, не с делаешь, успеешь или не успеешь, виноватым будешь только ты сам один и никто другой больше на этом свете.. Запомни это, пожалуйста..
.
Подобных разговоров у Андрея с Комаровым было бесчисленное множество. Их даже нельзя было назвать разговорами, эти долгие беседы и неторопливые рассуждения у вечернего костра. Обо всем, о литературе, об искусстве, о любви, о геологии, о космосе, о философии, об истории, о Сталине и культе его личности, о сложностях на- нашей современной жизни и бог знает еще о чем. Никто раньше из взрослых с Андреем так откровенна о глобальных вопросах человеческого бытия никогда не разговаривал и, естественно, что Андрей потянулся к Комарову всей своей открытой и не замутненной еще жизненными передрягами, доверчивой душой.

Комаров отвечал ему тем же. Хотя в его отношении к Андрею проглядывало что-то личное. Но что именно, Андрей так и не понял. Может, в Андрее он видел молодого себя? И потому он невольно пытался повлиять на жизненный путь Андрея, чтобы помочь ему разобраться в себе и избежать тех же самых ошибок, тех же самых просчетов и промахов, которые, вероятно, когда-то помешали ему самому реализовать себя в литературе? Ведь трудно было поверить, чтобы человек с такими глубокими знаниями гуманитарных наук, с такой фанатичной любовью к литературе, никогда не пробовал писать сам? Кто знает? Кто знает?

О себе Комаров рассказывал мало и неохотно, словно стеснялся чего-то в своей биографии. И Андрей о нем не знал практически ничего Да и не нужны ему были эти знания. Прошлое Комарова его интересовало тогда мало. Он жил пока еще впечатлениями только лишь сегодняшних дней, да красочными мечтами о будущих своих встречах, делах и свершениях. Поэтому Комарову не стоило никакого труда уговорить Андрея поехать вместе с ним.

И ехал Андрей в «Россию» с целой гаммой тайных надежд и ожиданий в душе и сладким замиранием сердца перед грядущей встречей с Неизвестностью. Он ехал навстречу своей судьбой И ничто не могло помешать случиться тому, что должно было с ним случиться.

База геологоразведочной партии, куда перевелся Комаров и куда потом приехал Андрей, размещалась на окраине небольшого старинно- го городка Малоярославец, известного по Отечественной войне 1812 года и находившегося в трех часах езды на электричке от Москвы. Поселился Андрей в общежитии в небольшой комнате с двумя своими товарищами по работе, буровыми мастерами. Соседство оказалось очень удобным для Андрея. Ничего более лучшего для себя он и пожелать не мог. Оба парня почти не ночевали в общежитии, жили у своих женщин в городе. И у Андрея наконец-то появилась возможность для уединения.

Долгожданная, желанная, вожделенная и очень для него необходимая возможность. Побыть один на один с самим собой, с своими мыслями - об этом Андрей мечтал давно. Ему нужно было это уединение, именно сейчас, именно в этот момент, пока он не перегорел и не разуверился в самом себе. Оно ему было нужно для того, чтобы попробовать начать писать.

Взять, да и остановить этот стремительный бег времени и приподняться хоть на чуть-чуть над обыденной действительностью собственной жизни, чтобы уйти наконец-то от забот сегодняшнего дня и бестолковой суеты сиюминутных проблем в чистый мир собственно- го воображения и ощутить высшую степень морального удовлетворения, доходившую до физического блаженства.

Ведь ты создаешь мир по своему желанию, по своему усмотрению, мир, живущий и развивающийся по твоим законам, по твоим сюжетным линиям, мир полностью подвластный и подчиненный тебе. Разве не заманчиво?! Ведь ты становишься подобен богу в этом мире! И пусть этот мир всего лишь вымышленный, но он - есть! Он - существует! Его надо только зафиксировать на бумаге и тогда он будет жить по-настоящему, жить вечно, пока живут на земле люди, умеющие читать и испытывающие потребность в чтении.

Потребность в уединении стала неотъемлемой частью натуры Анд- рея уже давно, еще с детских лет, когда он частенько, вдруг, неожиданно бросал гулять и уходил домой, предпочитая шумной компании ребятишек во дворе ласковую тишину пустой комнаты с мягкой уютностью большого, разлапистого кресла, дополненного сонным урча- урчанием отцовского радиоприемника, желтым конусом света настольной лампы и раскрытой книжкой на коленях. И бесполезно было тогда кричать, стучать или звать Андрея - он ничего не слышал и ничего не видел вокруг. Его здесь не было. Он был там, с героями своей книги, в необыкновенно красочном и увлекательном мире, рожденном фантазией человека, называемого писателем.

И с тех самых времен слово писатель стало для Андрея синонимом своеобразного божества или волшебника, творящих чудо. Ибо чудом для него всегда была книга - материализованное человеческое воображение. Поэтому, когда он начал испытывать в душе нестерпимое желание излить переполнявшие его чувства и мысли на чистом листе бумаги, он, по началу, просто-напросто испугался. Настолько нелепыми и дикими показались ему такие мысли. Он, зеленый юнец, неопытный, сопливый мальчишка и - в писатели! Ишь ты, возомнил о себе!!! Да как ты смеешь! Сиди, помалкивай и не рыпайся. Туда же, с свиным рылом да в калашный ряд...Поимей совесть и побойся бога! Знай сверчок свое место, знай...

Однако, крамольные мысли не проходили. Они возвращались к нему вновь и вновь. И ночами, лежа на кровати, он прокручивал в голове целые страницы каких-то выдуманных им и почти уже готовых книг. Не вставая и не зажигая свет, он брал карандаш и записывал в темно- те в тетрадках этот сумбурный поток хаотических слов, исписывая за ночь десятки страниц. Затем днем корректировал, правил написанное и аккуратно заново переписывал в новую тетрадь. Потом                внимательно перечитывал получившееся, сравнивал со страницами любимых книг и в недоумении пожимал плечами, не зная, что и думать:

       -- Да вроде бы ничего... Не хуже, чем у них... Неужели, я буду писателем?!   Не-е-е-ет, чушь несусветная! Я - писатель? Да ну, глупости...Не стоит даже и думать об этом...

Он перерыл всю городскую библиотеку, выискивая биографии писателей, пытаясь узнать, как они начинали свой путь в литературу, когда они пробовали писать. Но, чем больше узнавал, тем больше терялся. У всех было по-разному. Никаких закономерностей не просматривалось. Кто начинал рано, кто поздно. И никто из них в детстве или юности никакими особыми качествами характера, отличающих их от обычных людей, не обладал. У них ни у кого не было этакого знака судьбы, этакого ореола исключительности - самые обычные, ничем не отличающиеся от других, люди. И все-таки они затем становились необычными людьми, становились писателями. Почему? Почему?

Андрей никак не мог освоиться с мыслью, которая уже витала в воздухе и напрашивалась в качестве вывода чуть ли не сама собой. Мысль о том, что необыкновенные дела очень часто делают самые обыкновенные на вид люди. А становятся они необыкновенными, сами люди или их дела, уже потом, через некоторое время, а очень часто - уже после смерти этих людей. Поэтому надо просто делать то, что хочешь делать, к чему лежит душа, и делать так, как можешь, как считаешь нужным его сделать. И делать, не обращая внимания ни на что и ни на кого. А чтобы понять, будешь ли ты писателем или нет, надо излить на бумагу будоражащие тебя мысли и попытаться опубликовать их в массовой печати. А время покажет, интересны ли они, эти мысли твои, для других людей или же нет. Если интересны, значит, ты - писатель. Если же не интересны, значит, произошла ошибка и ты никакой не писатель, а элементарный графоман. Вот и все. И никаких тебе проблем. Правильно говорил Комаров: «Чтобы избавиться от искушения, надо поддаться ему». Поэтому - садись и пиши. Не ной только.

И Андрей начал писать. Начал со стихов, не с прозы. Начал неожиданна и как-то вдруг, ни с того, ни с сего, без всякой видимой при- чины. Словно кто-то Всесильный и Всемогущий: на пульте управления жизнью Андрея случайна нажал кнопку с надписью «Стихи» и Андрей, подчиняясь посланному сигналу, начал выдавать на гора заложенную в его памяти продукцию в виде стихав.

Эта было в восьмом классе, в дни зимних каникул. Андрей сидел дома, уютно расположившись в своем любимом кресле и блаженство- блаженствовал с книжкой в руках. Читал он «Американскую трагедию» Т. Драйзера, подписку на собрание сочинений которого получил в свое время отец на работе и теперь к ним начали поступать его отдельные тома. День был ясный, солнечный, морозный и на стене комнаты напротив Андрея четко отпечатывались слегка покачивающиеся тени веточек березы, стоящей в палисаднике около окна.

Андрей бездумно глянул на этот подрагивающий веточный узор, глянул раз, другой и вдруг в его мозгу беззвучно прозвучала выплывшая откуда-то из глубин сознания фраза:

Рассыпал день под кронами деревьев
Дрожащих пятен трепетные блики

Фраза прозвучала настолько четко и ясно, что Андрей невольно оглянулся в поисках человека, ее произнесшего, хотя прекрасно знал, что в комнате никого, кроме него не должно было быть. Так оно и оказалось. Комната была пуста. И тут он опять услышал эту фразу. И понял, что фраза звучит внутри него. Откуда она взялась, он не знал. Но фраза ему понравилась. В ней была красота, поэтичность и даже некая музыкальность. Он повторил ее про себя несколько раз и тут же к ней добавилась другая:

И, словно сбросив пелену забвенья,
Вдруг ожил лес таинственный и дикий

И только тогда Андрей понял, что эти две стихотворные фразы, образующие получившееся четверостишье, не чьи иные, как его собственные. Что он только что их сочинил. Сочинил, сам того не подозревая и совершенно не понимая, как это у него получилось. Он настоль ко удивился случившемуся, что несколько минут сидел недвижно, ошеломлено глядя на зыбкую мешанину теней на стене комнаты и повторяя громким шепотом сочиненное им впервые в жизни маленькое стихотворение в одно четверостишие. И здесь он вновь услышал внутри себя вкрадчивый голос, медленно и ясно, чуть нараспев, про- продекламировавший ему еще одно четверостишье. Причем, все сразу целиком:

Лес сразу просветлел и стал необозримым ,
Взорвался гамом птичьих голосов
А меж ветвей развесил паутины
Косых лучей, изломанных в узор.

Андрей вскочил с кресла, кинулся к столу, схватил «первопопавшуюся» школьную тетрадь, карандаш и на последней странице торопливо, боясь забыть, корявым почерком записал свое стихотворение. Записав, прочитал его сначала шепотом, тихо, словно бы не веря самому себе, затем громко, даже не прочитал, а прокричал. И радостно, счастливо засмеялся, закинув голову назад и торжествующе потрясая поднятыми вверх руками. А пока он смеялся, перед его глазами вдруг словно высветилось невидимым светом третье, завершающее четверостишье. И тоже все целиком:

Легли на землю солнечные брызги,
Расплылись в жарком мареве кусты,
И над поляной радугой повисли
Клочков тумана белые холсты...

Собственное стихотворение нравилось Андрею до безумия, до невозможности. Оно ему казалось верхом совершенства. А в некоторые фразы и словосочетания, он буквально влюбился, готов был их повторять про себя бесчисленное множество раз. Ему даже не верилось, что вся эта красота рождена им самим, сочинена, выдумана Андреем Орловым, сотворена им из самых обыкновенных слов, который придумал он, Андрей. Он был на вершине блаженства. Он был по настоящему, по хорошему счастлив.

С этого дня Андрея будто прорвало. Стихи потекли из него непрерывным потоком, словно кто-то открыл внутри него специальные шлюзы, потекли легко, свободно, непринужденно, чуть ли не сами собой. На любую тему, по любому поводу и престо так, без всякого повода. Андрей писал их везде, где придётся, как придется, на чем придется. На клочках бумаги, на страницах книг, на промокашках школьных тетрадей и на самих тетрадях, на страницах школьных учебников, на всем том, что было под руками, на чем можно было бы написать только что сочиненное стихотворение. Потому что, если его сейчас же не записать, оно почему-то очень быстро, чуть ли не мгновенно забывалось. Легко приходило, легко и уходило. Но Андрей не расстраивался. Он сочинял новые.

Но потом он всё-таки завел себе толстую общую тетрадь в дерматиновом, переплете, и начал записывать все свои стихи в эту тетрадь. Однако не прошло и нескольких месяцев, как тетрадь была полностью заполнена, от первого до последнего листа. Андрей купил еще одну, потом еще, еще и к концу школы у него скопилось таких тетрадей чуть ли не с десяток, полностью заполненных его стихами, аккуратно записанными мелким, убористым, хорошо разборчивым мальчишеским почерком.

Однако, как ни странно, сам Андрей к этому своему творческому увлечению серьезно не относился и поэтом себя не считал. Мешал червь сомнения, глубоко запрятавшийся где-то в душе. Поэтому каждый раз после очередной эйфории по поводу удачного с точки зрения его одноклассников стихотворения, он делал просто, он доставал с полки книжного шкафа томик Пушкина или Лермонтова, или Некрасова, или Блока или любимого своего Симонова, открывал на любой странице и сравнивал. И сражу же опускался с небес на грешную землю.

Его стихи никакого сравнения с классикой не выдержи- вали. Не тот был уровень. Слишком не тот. С теми стихами, что печатались в наших периодических журналах, его стихи спокойно можно было ставить в один ряд. Здесь сравнивать можно было. Но Андрей хотел равняться на лучших, а не на средних. Поэтому он не считал даже нужным запоминать свои стихи. Зачем засорять свою память всякой чепухой? Право, не стоит. Сочинив очередное стихотворение и написав его в тетрадь, Андрей тут же о нем забывал. И всю свою поэтическую деятельность насмешливо называл обыкновенным «рифмоплетством».

Однако его школьная учительница литературы имела совершенно другое мнение о стихах Андрея и она решительно бросила все свои силы на помощь молодому, растущему таланту. Именно благодаря ее активной деятельности Андрей стал желанным гостем в редакциях двух областных газет: «Молодой Ленинец» и «Восточно- Сибирская Правда», где стали регулярно печатать стихи Андрея, в основном, лирико-патриотического направления. А в десятом классе по ее же совету и при ее содействии он составил несколько подборок лучших своих стихотворений и отправил их в редакции солидных центральных журналов Союза.

И оказалось, что не впустую, не зря. Некоторые его стихи были напечатаны в журналах «Сибирские Огни», «Смена», «Юность». Немного, правда, всего лишь десятка полтора. Но для 17-летнего парня из провинции это было большим достижением, настоящим успехом . Надо было бы идти дальше, начинать всерьез работать над самим собой и развивать свои творческие способности. Но Андрей неожиданно потерял всякий интерес к своей поэзии. Его потянуло на прозу. Но здесь подошло время окончания школы, нервотрепки выпускных экзаменов и всего остального, связанного с после школьным изменением жизненного пути Андрея. И естественно, что тогда Андрею было не до поэзии и не до прозы.

Встреча с Комаровым возродила у Андрея интерес к творчеству. Он снова начал пробовать писать. И стихи, и прозу. Но больше прозу. Однако получалось плохо. Не так, как хотелось, не так, как чувство- чувствовал, не так, как мог бы. Кое-что мешало, не позволяло раскрепоститься, расслабиться, полностью раскрыться и отдаться любимому делу. И этим «кое-что» оказался он сам, некоторые     особенности его собственного характера, собственной натуры, не позволяющие ему всерьез заниматься творчеством на людях. На людях он совершенно не мог писать.

Ничего не мог, даже письма. Не получалось, не выходило. А здесь, в тайге он был постоянно на людях, на виду, поэтому приходилось писать украдкой, наспех, кусками, постоянно прерываясь и бросая начатое. Нужно было уединение, но его не было, да и не могло быть здесь. Тайга, буровая установка с замзамкнутым пространством общения для работающих на ней людей, конечно же не место для писательства. Это было ясно. Не помогали и советы Комарова, даже его активная помощь успеха особого не имела. И в душе Андрея росло глухое раздражение к самому себе и ко всему на свете. Необходимо было принимать решение, подходить к какому-нибудь концу. Либо бросать и думать о писательстве, бросать до лучших времен. Либо менять образ жизни.

Либо - либо. Поэтому предложение о поездке в Далекую «Россию» пришло как нельзя кстати. Это был знак судьбы, перст божий. Так оно и оказалось.

В Малоярославец Андрей приехал в начале февраля. Огляделся и освоился быстро. И почти сразу вечерами, после работы начал писать. Писал с удовольствием, даже с наслаждением. Никто не мешал, не беспокоил, не отвлекал и Андрей быстро заполнял страницу за страницей в толстой общей тетради. Получалось что-то вроде большой психологической повести из жизни школьной молодежи. Название появилось сразу, без особых затруднений, пусть немного претенциозное и малозначащее, но ему самому оно нравилось Повесть он назвал «Золотая медаль»

Писательскому делу Андрей отдавался всю неделю, а в субботу и в воскресение ездил в Москву. Москва ему понравилась и понравилась вся целиком, как старая часть города, так и новая, отстроенная при Советской власти. Он часами бродил по городу. Просто так, без всякой цели, глазея по сторонам. Устав, отдыхал на лавке в сквере или заходил в кафе, кинотеатр, а, проголодавшись, шел в ресторан, из тех что находились в центре Москвы. Что-что, а деньги у него тогда были.. Все увиденное и услышанное пропускал через себя, жадно впитывая новые для себя впечатления.

В апреле Андрей повесть закончил. Аккуратно переписал ее на отдельных листах писчей бумаги, тщательно проверил ошибки и отдал перепечатывать машинистке в Москве по одному из многочисленных адресов, встреченных на объявлении. К маю он уже держал в своих руках отпечатанную и откорректированную рукопись. Повесть получилась объемистой, свыше двухсот листов. Андрей перечитал ее и испугался. Он ничего не почувствовал. Он не смог определить сам, хорошо получилось или плохо. Вся его былая уверенность в себе куда-то улетучилась, исчезла бесследно.

 Сначала он хотел отвести рукопись на рецензию какому-нибудь известному писателю или отослать в журнал «Юность», но теперь засомневался во всем. Показалось вдруг стыдным отвлекать занятых людей на чтение своего труда, своего эпоса. А вдруг там такая чушь несусветная, что люди смеяться будут? Он готов был сквозь землю провалиться уже сейчас, заранее, не подав еще рукопись на чей-нибудь суд, не узнав еще результата.

После долгих и мучительных раздумий Андрей решил отослать рукопись на творческий конкурс в Литературный институт имени Горького, благо что время для подачи заявлений в институт еще оставалось достаточно. Ну, что ж, задумано - сделано. Придя наконец-то к оптимальному вроде бы варианту решения своей проблемы, Андрей успокоился. Он подготовил необходимые бумаги, упаковал все в большой пакет и отправил заказной бандеролью в Москву, в приемную комиссию Всесоюзного Литературного института. Отправил - и как будто гора с плеч. Все! Будь оно теперь, что будет! От самого Андрея теперь уже ничего не зависело. Надо ждать.

Во время своих многочисленных поездок в Москву Андрей несколько раз был около Литинститута на Тверском бульваре. Ноги сами приводили его сюда. Очень хотелось зайти в приемную комиссию, чтобы узнать результат, но он не решился. Мужества не хватило или еще чего, но Андрей так и не смог себя заставить подойти к дверям института, ноги туда не шли, не подчинялись указаниям разума, становились ватными и неуправляемыми. И он решил махнуть на все рукой. Тем более, что начинались полевые работы в геологии. Андрей уже закончил ремонт своей передвижной буровой установки и они вскоре после майских праздников уехали в Калининскую область под город Старица, где начали цикл буровых работ

Задача Андрея заключалась в установке буровой в заданном месте и «пробуривании» скважины глубиной в 200м. В процессе бурения из недр земли доставляли образцы находящихся там горных пород, так называемый «керн» , который затем отправлялся на основную базу геологической партии в Малоярославец для дальнейшей обработки. Времени на одну такую скважину уходило не менее 2х-3х месяцев, затем буревая установка демонтировалась и переезжала на новое место, где все повторялось вновь. Работала такая установка круглосуточно, в три смены, обслуживала ее бригада рабочих в составе: старший буровой мастер, три сменных буровых мастера, три буровых рабочих и один шофер, то есть, 7-8 человек.

Такая работа и такая кочевая жизнь Андрею нравилась. Постоянно новые места, новые люди, новые впечатления. Скучать некогда. А для деревенских местных жителей приезд буровой воспринимался как чрезвычайное происшествие в их довольно убогой и небогатой на события жизни. Около буровой постоянно толпился народ.

.Начиная от ребятишек и кончая глубокими стариками. Завязывались знакомства, переходящие порой в чисто добрососедские, а иногда и меркантильно близкие отношения, и центр активной жизни деревни частенько перемещался в район расположения буровой вышки геологов. Оживала и торговля в деревне, ведь буровики геологов зарабатывали очень даже приличные по тем временам деньги.

Правда, надо отметить, что задерживались они в карманах буровиков не слишком долго. Уходили быстро. Чаще всего на выпивку. Да и что еще можно было купить тогда в деревенских магазинах? Только водку, да рыбные консервы, да еще вермишель с макаронами и хлеб в почти что каменных буханках. В сибирских деревнях к этому же ассортименту товаров добавлялись еще крабы консервированные, баночная икра и печень трески. Вот, пожалуй, и вся разница между сибирской и российской деревней, если брать магазинный ассортимент. Во всем остальном непохожесть была поразительная.

Сибирские деревни выглядели намного добротней, солидней, богаче и хозяйственнее. Халуп и развалюх здесь не найти. Да это и понятно, в плохих домах в Сибири не проживешь Климат не позволяет. В Европейской части Союза деревня произвела на Андрея удручающее впечатление. Убогие, серые постройки, маленькие домишки, чуть ли не по самые окна ушедшие в землю, без хозяйственных построек, покосившиеся, подслеповаты; пустыри с остатками фундаментов стоявших когда-то здесь домов; полуразвалившиеся, полу растасканные останки домов с заколоченными окнами и дверями и грязь, грязь, грязь кругом, да запустение. Новых домов почти нет, а если есть, то очень мало и сразу видно, что это дома местного начальства: председателя, парторга, главного инженера, бригадиров.

Андрей был просто ошеломлен. Диссонанс со всем тем, что ему говорили, чему его учили, о чем он читал в газетах, книгах, слышал по радио, видел в кино, был жуткий. Действительность, увиденная им в натуре, никак не хотела вписываться в готовые, трафаретные формы, внушаемые с самого детства ему официальной пропагандой. И он был просто-напросто в шоке, Жизнь оказалась совсем не такой, ка- кой она ему представлялась ранее в его комсомольско-юношеском воображении. Почему? Кто виноват в том, что он так обманулся? Кто? Он сам или..? Но на вторую часть вопроса он боялся даже ду- думать, не то, чтобы отвечать.

В середине июля к ним приехал Комаров Алексей Васильевич, нынешний зам. начальника Малоярославской геологической партии. Он привез с собой почту Андрея, что скопилась для него в общежитии геологов. Среди десятка писем из равных концов Союза от его друзей и знакомых было одно официальное с отпечатанным на пишу щей машинке адресом. Это было письмо из Литинститута. При виде его у Андрея екнуло сердце. Он торопливо распечатал конверт,            дрожащими от волнения пальцами достал из него небольшой листок бу маги, отпечатанный на фирменном бланке и быстро пробежал глазами текст, перепрыгивая через слова, строчки, стараясь сначала лишь уловить суть, а прочитать уж потом:
       -- Уважаемый, товарищ Орлов,- - та-ак, ясно, - Приемная комиссия… Понятно, - Вашу повесть «3олотая медаль»..,-ага, так, так,- …сообщаем.., - вот, вот , здесь,-- Вы прошли творческий литературный конкурс и зачислены в группу абитуриентов для сдачи приемных экзаменов

Андрей опустил бланк извещения и перевел дух:
       -- Вот это да --а! Ситуа-а-ация! Он, Андрей Орлов, прошел творческий конкура в Литинституте и его приглашают на экзамены. Ну и ну-у-у-у! Скажи кому - не поверят! А сам-то он верит?! Или это сон?! Что же теперь делать, а-а? Ведь экзамены скоро... Когда?!

Он поднял извещение, нашел главами конец сообщения и уже внимательно, не торопясь прочитал:...до 31 июля Вам необходимо предоставить в приемную комиссию следующие документы: 1.Заявление с указанием факультета, на котором Вы собираетесь учиться. 2. Справку медицинскую по форме №286.3. Автобиографию. 4 Документ об образовании: аттестат об окончании средней школы, диплом института или техникума 5.Характеристику с места последней работы иди учебы.

Прочитав это, Андрей озадаченно хмыкнул: Мнда-а-а! Задачка! Когда же это он все успеет сделать? Времени-то осталось с гулькин нос... А с работой, что делать? Воистину, не было у бабы забот, так купила себе порося... А может плюнуть на все?! Какой к черту из не- го писатель, а?!

Андрей кинулся к своему бывшему начальнику:
- Александр Васильевич, что делать?! Подскажи! Я что-то совсем запутался и не соображу, как лучше?

Тот выслушал Андрея, прочитал извещение из Литинститута и рассмеялся:

       - - Чудак-человек! С тобой, Андрюша, не соскучишься! Мне бы твои заботы! Тебе счастье в руки привалило, а ты голову ломаешь - брать или не брать. Конечно - брать! Здесь дилеммы нет. Только одно - брать, брать и не одной рукой, пальчиками там, а сразу двумя руками, крепко, намертво, навсегда.

Он подошел к Андрею поближе, положил на его плечи свои руки и глянул прямо в его глаза:
       -- Я очень рад за тебя, Андрюша, поверь, пожалуйста, я говорю искренне. Я не знаю, какой из тебя получится писатель и получится ли вообще. Такие вещи решаются на небесах, а не здесь, на грешной земле. Но в любом случае я тебе мешать не буду. Пиши заявление об отпуске в связи с поступлением в институт, я его сразу же и  подпишу. А через пару дней я буду возвращаться назад на базу,   сделаю небольшой крюк и заеду за тобой. Приедем в Малоярославец, ты сразу же отпуск себе оформишь, пройдешь медкомиссию и - с богом в свой Литиинститут. С одним, правда, условием ,--он посуровел и шутливо нахмурил брови,- первую свою книжку даришь мне со своим автографом... Договорились?

       -- Договорились..! – рассмеялся Андрей и облегченно вздохнул. Все стало на свои места.


ГЛАВА 2

Экзамены Андрей сдал легко. Сказалась фундаментальность  школьной его подготовки. Золото в его медали не было фальшивым. Зачислили Андрея на факультет прозы к руководителю творческого семинара Константину Георгиевичу Паустовскому. Андрей рассчитался с геологоразведочной партии, выписался из общежития и перебрался в Москву, тоже в общежитие, не уже студенческое.

Этот период жизни Андрея был недолгим и Андрей не любил о нем распространяться. Только самые близкие к нему знали о том, что он учился в Литинституте, да и то без особых подробностей. Он и сам не любил ни вспоминать, ни говорить об этой своей истории. Было почему-то неприятно и даже стыдно, хотя, если разобраться, стыдно- го здесь не было ничего.

Вначале все шло хорошо. Андрей свободно, без всяких проблем вошел в студенческую среду, легко, без усилия и даже с удовольствием начал учиться. Все было внове, в диковинку и очень интересно. Андрей был доволен, счастлив и с наслаждением опробовал незнакомый, но такой заманчивый и притягательный для него студенческий мир. Однако немного спустя он с удивлением для себя вдруг начал замечать, что ему не слишком-то удалось в неге вписаться, в этот мир, что он всего лишь рядом с ним, около него, но только не внутри. Что между Андреем и студентами курса всегда находится какая-то невидимая, не очень прочная стена, граница, что он лишь входит в студенческий мир, да и те лишь на правах гостя или чужого, не своего, поэтому никак не может слиться с ним, и стать его      неотъемлемой частью. Студенческая жизнь проходила мимо Андрея, он не принимал в ней никакого участи, он только наблюдал ее.

И дело здесь было не в тем, что студенты, по каким-то причинам, не приняли Андрея в свею среду, совсем нет. Дело было не в них, дело было в самом Андрее, в его собственных ощущениях, в собственной оценке происходящих вокруг событий. Дело опять упиралось в пресловутую формулу, которая будет преследовать Андрея всю его сознательную жизнь и согласно которой человек бывает несчастлив или счастлив только тогда, когда сам в этом убежден. Андрей не был чужим в студенческой среде, он себя увидел в ней чужим, почувствовал себя ненужным и неинтересным для нее, потому что не смог вписаться в круг студенческих интересов, а он, этот круг, был достаточно широк и разнообразен. Андрей не сумел подняться до уровня студенческого общения Литинститута, который в то время был значительно выше, чем у студентов обычных ВУЗОЗ Москвы, и слишком уж высок для молодого человека из провинции, окончившего самую заурядную, самую обыкновенную Советскую десятилетку. А не сумев подняться до их уровня, не сумев почувствовать себя на равных с ними, Андрей растерялся, сник и запаниковал.

Настоящая студенческая жизнь Литинститута проходила не в его стенах, а в комнатах студенческого общежития после занятий, вече- рами и ночами. Студенты группами собирались в каких-нибудь комнатах, приносили с собой еду, выпивку, кто что мог, или же сбрасывались деньгами, не учитывая, кто и сколько дал, гоняли бесконечные чаи, пили вино или же что покрепче, если находились деньги,  закусывали мягкими, самыми вкусными в мире московскими батонами по 13 коп. за штуку с вареной колбасой по 1,7 руб. за килограмм или же жаренными кильками по 50 коп. за килограмм с обязательнейшей жаренной на подсолнечном масле картошкой на огромной чугунной сковородке, похожей больше на круглый противень, и говорили, говорили, говорили. Говорили все сразу и зразу обо всем. Выделиться здесь, остановить на себе внимание, заставить себя слушать - такое было под силу немногим. Чаще всего общий разговор распадался на несколько отдельных, порой даже малосвязанных с собой тематические направлений. Порой разговоры переходили в ожесточенные споры. До криков, до хрипоты, до взаимных упреков, оскорблений и даже рукоприкладств.

Господи, о чем только не говорили, о чем только не спорили тогда в 60-е годы молодые, одаренные, начитанные до невероятности, сверх- уверенные, всезнающие, все понимающие и все умеющие люди. Какие только имена, фамилии, термины, понятия не звучали в насквозь прокуренных стенах студенческих комнат! Прокуренных, прокопченных до желтизны, до неистребимого табачного запаха, пропитавшего, кажется, все и вся в этих комнатах, и одежду, и белье, и даже клопов с тараканами. Курили здесь все и помногу, не разбирая, где и чьи лежат сигареты или папиросы. И если раньше Андрей спокойно обходился одной пачкой сигарет в сутки, то здесь очень скоро выяснилось, что теперь ему не хватает и двух, и трех пачек. Не это если покупать. Но оказалось, что покупать не обязательно, мож- можно курить, не тратя деньги на сигареты. Тебе никто никогда не откажет дать сигаретку. Дадут всегда, если у кого есть. Но считается верхом неприличия стрелять курево, имея про запас деньги.

Вообще, студенчество Литинститута представляло собой некое братство, точнее, коммуну людей, объединенных высокими устремления- ми духовного общения человека, и совершенно не обращающих никакого внимания на материальные человеческие блага. Общежитие Литинститута так и называлось в среде студентов Москвы – студенческая коммуна. Личных вещей, как таковых, не считая нижнего белья, ни у кого практически не было. Все было общее. И каждый мог, при необходимости, взять, что угодно в любой комнате, не спрашивая на то ни у кого никакого разрешения. Оставлялась обычно только записка-уведомление примерно такого содержания: «Извини, старик, мне срочно понадобился твой пиджак. Верну завтра вечером. Спасибо.» И подпись ставилась: «Виктор из 23 комнаты».

Точно также просто решались проблемы студенческого питания. В столовую студенты ходили редко, в основном, лишь несколько дней после стипендии, пока деньги еще шуршали в карманах потертых брюк. А затем все дружно садились на чаек с батонами, иногда с пельменями, иногда с вареной колбасой и со всем тем, что бог посылал в студенческие комнаты. Ведь кое-кому из дома приходили пере- воды, правда, таких было маловата. Чаще всего из дома присылали продуктовые посылки, а большинство студентов подрабатывали. Кто ночами в метро ремонтными рабочими, кто на овощных базах пристраивался и регулярно носил оттуда картошку, кто на вокзалах грузчиками, кто на мясокомбинатах раздельщиками туш или тоже грузчиками. Причем, работники различных баз на студентов- грузчиков смотрели сочувственно и всегда разрешали немного продуктов брать с собой. Но кое-кто из студентов уже всерьез подрабатывали своим пером в редакциях газет и журнале.

Не важно где, не важно что, не важно сколько кто достал, но все шло в общий котел, никем не контролировалось, не регулировалось, не управлялось, не командовалось,  но как-то все расходилось, рассасывалось само собой, без недовольств, обид, злоупотреблений и взаимного недоверия. Над студенческим общежитием витал дух бескорыстия, альтруизма, взаимного уважения и доверия друг к другу. Главное, что ценилось, поощрялось, поднималась на щит, всячески культивировалось среди студентов - это высокий интеллект, высокая разносторонняя образованность, глубокие знания в области культуры, неординарность мышления, профессионализм, умение спорить, доказывать, защищать свею точку зрения в сочетании с полным бескорыстием и полным отрицанием значимости материальных благ для творческой личности. То есть, знания, понеженные на умение и по- меченные оригинальностью, работа не ради денег, а ради    самовыражения. Вот главное кредо студентов Литинститута. Все остальное отбрасывалось, отвергалось, считалось второстепенным, несущественным, низменным, недостойным внимания и вообще ненужным для творческого человека.

Такая атмосфера студенческой жизни очень импонировала Андрею и не только устраивала его, как таковая, она полностью соответствовала как его духовным потребностям, так и его душевному состоянию. Одна беда - он не был здесь участником, он был только зрителем. И все его попытки перейти из разряда пассивных наблюдателей этой жизни в число ее активных участников терпели неудачу, жестоко терзая его самолюбие, внося в душу смятение, отчаяние и даже страх. Никогда еще в жизни своей он не попадал в такое унизительное для себя положение.

Как же так, быть почти всегда в течении своих сознательных лет жизни на виду, быть отличником, закончить школу с золотой медалью, быть активнейшим комсомольцем со своей идеологической позицией, комсоргом школы, членом Горкома комсомола, перечитать уйму книжек, самостоятельно изучать классиков Марксизма- Ленинизма, читать в подлиннике Сталина, проштудировать чуть ли всю отцовскую БСЭ и после всего этого чувствовать себя полнейшим профаном, безграмотнейшим идиотом в сравнении со своими однокурсниками! Как же так!? Почему?! Ведь все это не выдумка, не фантазии разнервничавшегося сопляка, это действительный факт, от которого никуда не денешься и никуда не уйдешь.

Однако Андрей зря так сильно переживал и расстраивался. Пробелы в культурном и эстетическом образовании Андрея конечно же были и даже очень существенные. Но это были не его просчеты, не его упущение, это была беда всей нашей системы отечественного образования с ее крайней ограниченностью, однобокостью, невероятной предвзятостью и узко классовой направленностью. Целые пласты мировой и русской культуры были признаны вредными, несущественными и ненужными для советского человека.

Оттепель второй половины 50-х и начала 60-х годов чуточку приоткрыла дверь в железном занавесе, отгораживающем нас от жизни мирового человеческого сообщества. Свежий ветер ожидаемых перемен породил радужные надежды у целого поколения Советских людей и позволил им немного приобщиться, тайнее, лишь соприкоснуться с частицей культурного наследия всего человечества.

Волшебной музыкой зазвучали тогда новые, неведомые до того, часто запретные ранее имена: Моне, Корбюзье, Ренуар, Флоренский, Гоген, Бердяев, Хемингуэй, Гуттузо, Ремарк, Пикассо, Малевич, Таиров. Мейерхольд, Михаил Чехов, Стравинский, Лещенко, Бабель, Булгаков, Есенин, Цветаева и так далее и так далее, а так же таинственные и загадочные слова: конструктивизм, авангард, модернизм, импрессионизм, сюрреализм и еще много, много всяких других «измов».

Откуда шла такая информация, каким образом она попадала в руки студентов, Андрей не знал, не имел никакого представления. Но редкий вечер в общежитии не раздавался восторженный крик:

     --Ребята, достал записи Стравинского! Дали на ночь!

Сейчас же появлялся магнитофон, ребята с благоговейными лицами рассматривают кассету, вертят ее в руках, шепчут восторженно:

      --Надо же, Стравинский... Вот это да-а-а..-

Затем ставили кассету в магнитофон и замирали. На лицах удивление радость, блаженство... А Андрей сидит рядом с ними и чувствует себя дурак-дураком, круглым идиотом, болваном и неизвестно еще кем. Он не только ничего не понимает в этой музыке, он и знать-то не знает, кто такой Стравинский и почему его надо сейчас здесь слушать.

      --Ребята, кричите ура! Открытое письмо Раскольникова Сталину... Дали на ночь. Давайте читать скорее...

Появляется папка с пачкой бумаг, отпечатанных на машинке и раз- множенных каким-то диковинным способом. Шрифт бледный, еле различимый, приходиться сильно напрягаться, чтобы прочитать, поэтому читают по очереди, читают о таких вещах, происходящих когда-то в нашей стране, что становится страшно даже сейчас.
Потом еще, но уже не крик, а шёпот, цепочкой по комнатам:

        -- Ребята, принесли закрытое письмо Хрущева на 20-м съезде. Приходите слушать...

Маленькая комната красного уголка набивается битком. Сидят все тихие, серьезные, задумчивые. Вникают в каждое слово, стараются запомнить и понять то, что произошло с их страной, с их родиной.

Таким образом Андрей узнал и о статьях Бердяева о событиях 17го года, о письмах Короленко Луначарскому в Гражданскую войну, о дневниках Бунина, которые тот вел в 1917-18 годах, о письмах Горького Ленину по поводу красного террора и о многом другом, о чем раньше даже и не подозревал и не догадывался, но которые давали совершенна другую картину событий тех лет, картину, которая не хотела укладываться в сознании Андрея ни коим образом. Настолько она была невероятной.

Андрей не знал, где здесь правда, а где выдумка или вымысел, не его больше поражало другое, то, что основная масса ребят, его сокурсников, уже знала о существовании подобных документов и даже знала, о чем в них пойдет речь. Но откуда?! Откуда?!
Андрей был не просто поражен и ошеломлен всем, происходящим вокруг него, он был раздавлен этой мощнейшей концентрацией интеллекта, скопившейся неизвестно почему в тесных, невзрачных комнатушках студенческого общежития. И самое страшное для него заключалось в том, что он, Андрей Орлов, принять участие в этом празднике мысли не мог. Он не умел интересно рассказывать, не умел спорить, не умел доказывать и не мог заставить слушать себя и поэтому не мог на равных выступать в их бесконечно интересных словесных баталиях.

Андрей чувствовал себя дикарем, неожиданно попавшим в цивилизованный мир. Он не имел ни малейшего представления о большинстве проблем, с таким жаром обсуждаемых молодыми ребятами по ночам; не знал он и фамилий большинства писателей, музыкантов, художников, мыслителей, поэтов, ученых, военоначальников  Гражданской войны, чья деятельность и чье творчество детальнейше разбиралось здесь же на импровизированных диспутах в        задымленных до нельзя комнатах.

Но самым ужасным для Андрея было то, что и в литературном творчестве он, Андрей, не смог стать с ними на равных. Он был медлителен, тугодум, работал по настроению, вспышками, озарениями, на постоянное, ежедневное сидение за письменным столом был не способен. Но главное - ему нужно было уединение для работы. Здесь же надо было все уметь делать на людях, на публике, импровизировать по заданиям, делать мгновенные яркие экспромты и с блеском их защищать, доказывая свою правоту до последнего, чуть ли не до потери сознания. Здесь надо было быть больше артистом, работающим на публику, чем писателем. Артист же из Андрея был плохой, людские глаза его пугали, заставляли чувствовать себя напряженно, неуютно, дискомфортно.

Андрей закомплексовал и растерялся. А растерявшись, сник, потерял уверенность в себе, внутренне сжался, съежился, стал замкнутым, нелюдимым и перестал посещать студенческие сходки.

Но так долго продолжаться не могло. Быть в воде и стараться не за- мочиться, можно, конечно. Но осуществимо ли это на практике? Жить среди людей и быть не с ними? Возможно ли это? Да нет конечно. Жить тихо, скромно, незаметно, в стороне от основных событий коллектива не соответствовало характеру Андрея. Он не мог не быть на виду. Он привык быть на виду, хотя и не лез в лидеры. Ни- когда. Даже в школе, когда был ее комсоргом. Однако он никогда не желал быть простой пешкой, подпевалой чужих мыслей и чужих идей. Он всегда хотел быть личностью, с которой считаются даже лидеры. Другой жизни он для себя не представлял. Другого не было дано, для другого не было места. Либо - либо! И никаких с собой не  может быть компромиссов. Либо все, либо ничего.

И Андрей решил избавиться от мучившей его проблемы самым простым из всех существующих на земле способов - уйдя от нее. Не разрешить проблему, не приспособиться к ней, не обойти ее, не проломить, а просто- напросто уйти. Раз по моему не получается, значит, тогда и совсем не надо ничего. Как у обиженного мамой мальчишки. Как у того зятя, что решил насолить теще, выколов себе глаз. Пусть, мол, теперь говорят - во-он пошла та, у которой зять кривой!..Короче, он решил уйти из института. А решив, сразу же повеселел, распрямился. Выход из тупика найден. Но если выход найден, значит, надо действовать. Свои дела в долгий ящик Андрей не привык откладывать. Сказано - сделано. Не надо теперь выжидать, таиться, приспосабливаться. Раз - и все, и никаких тебе проблем. Решительно и круто, и очень просто.

 Если бы все в жизни так проблемы решались просто, как легко тогда было бы жить! Ведь от того, что отмахнулся от проблемы, ушел от нее, она не исчезла, не испарилась, она осталась навсегда с тобой. А от себя никуда не уйдешь, не убежишь, как не старайся. И будешь ты все свои жизненные проблемы, как улитка свой дом, носить всегда с собой, а они будут все множиться, множиться, пока ты совсем не погрязнешь в них и не станет тогда жить тебе совсем невмоготу Решившись на ход из Литинститута, на такой крутой поворот в своей жизни и, понимая, что вряд ли кто сможет понять, а, тем более , одобрить подобный поступок, Андрей никак не мог осмелиться на разговор со своим творческим руководите Константином Георгиевичем Паустовским. Ему было просто-напросто стыдно. Но уйти, не поговорив с ним, было бы верхом непорядочности. Паустовский от- носился к нему вреде бы неплохо, хотя и ничем не выделял среди других студентов. Впрочем, он никого из их группы не выделял, держался со всеми одинаково, суховато ровне, сдержанно, приветливо и внимательно.

И только в конце октября Андрей решился и подошел к нему после занятий
       -- Константин Георгиевич, не уделите ли мне несколько минут для разговора?

Тот улыбнулся:
       -- Пожалуйста, Андрей Миронович, с удовольствием. Я вас слушаю...
Андрей глубоко воздохнул, как перед прыжком в воду, и сказал:
       -- Константин Георгиевич, я хочу уйти из института...

Паустовский удивленно взглянул на Андрея, помолчал немного, потом встал, взял Андрея за плечо и сказал:
       -- Пошли ко мне...

Они зашли в кабинет Паустовского. Константин Георгиевич за- крыл дверь на защелку, сел на небольшой кожаный диванчик, стоявший вдоль стены, занятой книжными стеллажами, посадил около себя Андрея и сказал:
       -- Рассказывай, что случилось?

Андрей замялся. Он не знал, как объяснить Паустовскому все то, что с ним происходило. Было неловко и почему-то стыдно. Ведь это было бы признанием собственной слабости, собственного неумения выйти достойно из сложившегося положения. А собственных слабостей Андрей себе не прощал. И он сказал то, что первое пришло ему в голову, хотя об этом он тоже много думал, но не считал существенным и важным для себя.

       -- Какой из меня писатель, Константин Георгиевич? Вы же прек- расно все видите. Ну, чему я могу научить людей, если сам в жизни ничего не понимаю? Ни в своей собственной, ни в жизни своей страны...

Паустовский усмехнулся. Но усмешка почему-то вышла грустной:
       -- Видите ли, Андрей Миронович, вопрос о том, сможет ли кто стать писателем или нет, каждый из претендующих на это по- почетнее, не нелегкое звание, решает для себя сам и никто за него. Здесь советчиков нет и не может быть. И поверьте, Литературный институт не готовит писателей. Выучиться на писателя невозможно. Но институт помогает стать писателями тем людям которые обладают необходимыми творческими способностями. Мы стараемся создать в институте для таких людей наиболее благоприятные условия для раскрытия их творческих потенциалов и выбора оптимального направления для их будущей    писательской деятельности. Кроме тоге, институт дает его студентам великолепное гуманитарное образование, позволяющее значительно расширить их кругозор, повысить культурный уровень и создать необходимую почву для выработки собственного мировоззрения, своего индивидуального, осмысленного взгляда на окружающую нас действительность. Вот и все, что здесь можно сказать, Андрей Миронович , - Паустовский обескураживающею развел руками, - а получится из вас писатель или нет, сможет показать только сама жизнь. Только она одна. Если, конечно, вы будете пытаться , будете пробовать писать. Ведь нельзя научиться плавать, не войдя в воду. Не так ли? Но, если вы засомневались в себе, если не уверены в своем призвании, тогда что же, все в ваших руках, Андрей Миронович, действуйте. Каждый человек сам творит свею судьбу. Имейте это в виду...

Затем он помолчал немного, глядя задумчиво на Андрея и, в то же время, как бы сквозь него, занятый своими мыслями, неслышно вздохнул и тихо, проникновенно, словно не для Андрея, а для самого себя проговорил
       -- Это хорошо, что ты засомневался в себе, Андрюша, - он так и сказал,- Андрюша.

И Андрей почему-то смутился, ему стало неловко, словно он оказался невольным свидетелем чего-то личного, интимного, не предназначенного для других глаз в жизни этого пожилого, усталого, одинокого и не слишком счастливого человека, волею судьбы ставшего одним из самых значительных писателей 20-го столетия:
Очень даже хорошо. Значит, в тебе есть эта самая, божья искра, что называется талантом. Потому что, Андрюша, сомневаться в себе могут только одаренные, талантливые люди. Им почему то всегда кажется, что то дело, которым они занимаются, может быть выполнено гораздо лучше, чем оно получается у них. Поэ- тому весь готовый уже материал с их точки зрения, уже заранее никуда не годится, он сделан плохо, не качественно, не так, как надо, и потому его необходимо заново переделать. И это вот неистребимое желание - заново переделывать только что сделанное, оно у них постоянно. И никуда от него не денешься. Оно как перст божий, как наказание. Постоянная неудовлетворенность собой, своей работой, результатами своей деятельности постоянное сомнение в правильности выбранного тобой пути, поиски новизны, необычности там, где ничего нового вроде бы и не должно быть - они -то и являются верными признаками неординарности личности, талантливости человека...

Паустовский поднялся с дивана и подошел к своему громадному, темного резного дерева, старинному письменному столу, на необъятной крышке которого среди бесчисленного множества лежащих и стоящих в беспорядке книг, папок с бумагами, отдельных листов и целых стопок писчей бумаги монументально высился сказочно красивый бронзовый письменный прибор в виде средневекового замка с бастионом подставкой для массивного, тоже бронзового пресс-папье. Он взял со стола пачку папирос «Казбек», вернулся назад, раскрыл пачку и протянул Андрею. Андрей взял себе папиросу. Паустовский тоже взял папиросу, закрыл пачку, постучал в задумчивости торцом мундштука по ее крышке, затем дунул пару раз в отверстие мундштука, сунул папиросу в рот и вновь сел на диванчик. Андрей достал из кармана куртки спички. Они закурили. Дым от папирос пластами кружил по кабинету, создавая ощущение уюта и комфортности. Паустовский искоса посмотрел на молчавшего Андрея, чему-то усмехнулся и продолжил все так же неторопливо и размеренно:

       -- Имей в виду, Андрюша, что не сомневаются в себе только круглые идиоты. А если поконкретней, то недалекие, ограниченные, невежественные, серенькие люди. Парадокс жизни – чем меньшими способностями наделен человек, чем меньше он знает, чем меньше он умеет, тем активнее и нахрапистее он в жизни, тем наглее и самоуверенней он действует, тем безжалостнее и жестче он поступает. Наверное, потому, что такой человек не способен предвидеть и оценить последствия собственных поступков из- за своей душевной черствости и близорукости. А талант и знания обременительны. Они как бы изначально уже обрекают человека на пассивность его жизненной позиции. Слишком многое становится очевидным и страшно бывает начать действовать трудно переступить через себя. Чужая боль становится твоей болью. И каждый твой шаг идет уже по живому, по твоему раскрытому сердцу. Далеко не каждому дано такое выдержать. Вот потому-то, наверное, талант и пытается найти забвение в алкоголе. Слишком часто такое бывает, слишком уж часто. Получается так, Андрюша, что трудно в нашей жизни талантливому человеку. Очень трудно. Нелегкая это ноша - талант. Ломает он людей...

Он замолчал, глядя на Андрея усталыми, в мелкую красную клеточку на белках глазами, затем мягко улыбнулся и сказал:
       -- Ну, ладно, Андрюша, что-то мы отвлеклись с тобой. Не о том говорим. У тебя, наверное, совершенно другое на уме. Тогда давай с тобой попробуем разрешить твою проблему следующим образом. Ты сейчас, прямо здесь напишешь заявление на имя ректора об уходе в академический отпуск по семейным   обстоятельствам. Заявление оставишь у меня. Я сам тебе оформлю академический отпуск на один год. Договорились?

Андрей кивнул головой и облегченно вздохнул. Разговор с Паустовским, которого он так в душе опасался, наконец-то состоялся. И, слава богу, все кончилось хорошо. Можно было бы теперь и порадоваться. Но особой радости что-то не ощущалось. На душе было смут но. Конечно, добровольный уход из такого «сверхпрестижного» института - это, своего рода, поступок! Здесь трудно что-то возразить. Но не поступок ли это Герострата?! Сделать что-то из ряда вон   выходящего только для того, чтобы на тебя обратили внимание?! Мол, все сюда рвутся, лезут любой ценой, а я вот взял, да и ушел! Вот, мол, я какой! Полюбуйтесь на меня! Да нет, вреде бы всё происходило не так. О таких вещах у него никогда даже и мысли не возникало. Так что же тогда? Что он выиграл, а что проиграл, уйдя из института? Что проиграл - это яснее ясного. Это потеря узаконенной  возможности писать и публиковаться. Что же тогда выиграл? Пожалуй, что ничего... Тогда зачем все это?! Зачем огород-то было городить? Или все гораздо проще. Убоялся Андрюха Орлов премудрости жизни, струсил, смалодушничал, отступил, но... Что но? Что взамен? Себя спас? Тогда от чего, позвольте вас спросить, вы себя изволили сохранить? От дурного влияния? От избытка неожиданной информации? От общения с интересными ребятами, уровень развития которых значительно превышает твой собственный, да?

Вопросы, вопросы, вопросы и... ни одного на них ответа. Уход из Литинститута был первым из многих в жизни поступков, отношение к которому у него у самого было очень даже неоднозначно Сомнения в правильности содеянного одолевали его, мучили и не давали покоя еще долгие и долгие годы после случившегося. Однако попы- ток исправить положение и вернуться в институт или же вновь    попробовать поступить сюда учиться, он никогда больше не предпринимал. Даже мысли такой у него никогда не возникало. Назад он ни- когда не возвращался. Правда, надо отметить, что одну такую попытку он все-таки попробовал сделать. Но неудачно. Желание вернуться в прошлое и исправить ошибку, совершенную когда-то, чуть ли не обернулась для него полной жизненной катастрофой. Но это все у него еще только будет. Потом, через несколько лет. У него все только, только начинается.

ГЛАВА 3

Ехать назад в Малоярославец Андрею не хотелось. Не хотелось по той простой причине, что было стыдно перед ребятами, перед Комаровым. Получалось так, что он не оправдал их надежд. Надо было что-то делать. Но что? И тут он вспомнил, что где-то здесь, недалеко от Москвы, в Липецкой области живут сейчас его родители. Отец вышел в отставку и они с матерью уехали на родину отца, в небольшой старинный городишко с поэтическим названием Лебедянь,  расположенном где-то в верховьях Дона. И тогда Андрей решил съездить сначала к родителям, повидаться с ними, немного развеяться, отдохнуть и уж потом, успокоившись, попробовать определиться и поставить все точки над «и» на перепутье своей жизни. Спешить ему сейчас вроде бы некуда, целый год впереди. Есть время поразмыслить, по обдумать и наконец-то попробовать разобраться в самом себе.

Задумано - сделано. Андрей решил не откладывать дела в долгий ящик. Он был легок и скор на подъем, новизна будущего неотвратно манила его и притягивала к себе. Линия его судьбы вдруг сделала неожиданно крутой поворот и он летит вперед, не зная, что его там ждет, но уже зачарованный манящим блеском неизвестного, не думая и но предполагая еще, что таких крутых поворотов в его жизни будет немало и каждый такой поворот будет оставлять неизгладимые, незаживающие рубцы то в его душе, то на сердце, а то и на совести.

       У каждого – свой выбор,
       У каждого свой путь:
       Кому висеть на дыбе,
       Кому звездой сверкнуть…
       Что «ведано» лишь Богу,
       А что несем в себе,
       Шагни скорей в дорогу
       К зовущей вдаль Судьбе…

И Андрей шагнул. В Лебедянь он приехал ночью. Народу в поезде было много, посадка - ужасная. Люди с мешками, сумками, узлами, чемоданами лезли к дверям вагонов чуть ли не по головам друг дру- га. Слышались крики, мат, визг плач, хрип и еще бог знает что, мало похожее на человеческое. Над всеми довлело лишь одно желание, одна мысль - влезть в вагон и занять себе место. И тут уж не до   сантиментов, не до интеллигентских штучек. Всех их скопом в сторону, подальше, чтобы не мешали. И женщин, и детей, и стариков, и инвалидов тоже… Мешают больно уж…

Грустно и неловко было смотреть на подобнее зрелище, а, тем более, участвовать в нем. И Андрей не лез в эту людскую мясорубку. Было противно и стыдно, и унизительно. Он подождал, пока спадет основная волна и втиснулся в вагон уже потом. У него был плацкартный билет на верхнюю полку, а из вещей – всего лишь небольшой спортивный чемоданчик. Так что особых проблем с собственным размещением он не испытывал. Подумаешь – десяток часов поездки в поезде. Можно и посидеть, и постоять, какая разница! Зато какие впечатления! Интересного бывает сколько!

Андрею действительно было интересно. Ему до того мало приходилось ездить на поездах. Вокзальная суета, вокзальная людская толчея и неразбериха, сама атмосфера вокзальной нервозности, повышенной возбужденности, постоянной взвинченности, долгого нетерпеливого ожидания и связанного с ними волнения - все это чрезвычайно интересовало и притягивало Андрея. Это была жизнь, вернее, та часть жизни, которая была совсем неизвестна ему. А все новое имело неодолимую власть над Андреем. Он относился к той категории не слишком нормальных по натуре людей, которые буквально пьянеют от одного запаха новизны, их влечет тайна неведомого, им требуется постоянное обновление впечатлений, в противном случае они начинают ощущать скуку, уныние, переходящие в сильнейший психологический дискомфорт. Постоянство и неизменность окружающего их мира угнетает и тяготит их. Но он еще сам-то не вполне догадывался о подобной особенности собственного характера. Любопытство к жизни еще только начинало проклевываться у него в душе, не вызывая еще никакого беспокойства и не причиняя никаких жизненных неудобств. Он еще только наблюдал, больше присматривался, чем действовал. Впереди у него было много всякого, такого всего-всего, .что его самого порой наизнанку выворачивало от происходящего с ним в действительности. Он только переступил через свой порог…

Бесконечная белая скатерть И порог, как начало пути, Восхожденьем на древнюю паперть Никому уже нас не спасти. Груз надежд и нелепых желаний Мы несем сквозь мираж суеты. Есть на трапезе гость нежеланный, Это - он? Это - я? Это - ты? Бесконечная белая скатерть, Время новых подходит крестин, Где ты бродишь, наивный мечтатель, Опьяневший от зова стремнин

И в Лебедяни он вышел из вагона поезда последним. Лезть в толпу наравне со всеми он не стал, не захотел. Противно было давиться, толкаться, терять свое человеческое достоинство и превращаться в безликую часть «амебоподобной» человеческой массы, бурлящей в проходе вагона. Да и спешить-то Андрею было некуда. Он был один, без вещей, ни от кого не зависел, ни к кому не привязан. Но легко рассуждать о человечности, находясь в стороне от людей. Легко преисполниться презрением к людям, будучи не обремененным грузом их повседневных забот, не зная, по сути, их жизни совершенно. Воистину, не суди и не будешь сам судим. Но Андрей был молод, зелен, самонадеян и совсем еще не учен жизнью.

Андрей вышел из вагона и огляделся. Картина выглядела неприглядной. Станция была старой, платформ не имела и пассажиры прыгали с высоких лестниц вагонов прямо на землю. Моросил дождь наполовину со снегом и под ногами что-то неприятно чавкало, хлюпало, чмокало. Было мерзко и холодно. Андрей поежился, зябко передернул плечами и поднял воротник своего плаща. Головного убора он не носил и на его пышную копну темных, слегка волнистых, зачесанных назад длинных волос сражу же налипли мокрые снежные хлопья Здание вокзала было одноэтажным, деревянным и тускло освещалось двумя наружными фонарями. Там на асфальтированной пло- площадке у входа в вокзал толпился народ.
Андрей направился к ним, перепрыгивая через рельсы, разбрызгивая ботинками снежно-грязевую кашу из-под ног. «Хорошо, что я без вещей, - мелькнула у него мысль,- а то здесь и «гробануться» недолго...» Андрей подошел к вокзалу, вглядываясь в лица стоящих здесь людей Сердце его дрогнуло. Около одного из фонарей, на самом видном месте стояли его отец и мать.

       -- Господи, как же они постарели, - внутренне ахнул Андрей, -отец совсем высох, стал похож на маленького щуплого подростка. Одет, как всегда, в свою извечную полувоенную форму. Сапоги, галифе, старый офицерский плащ без погон и полувоенная зеленая фуражка, сшитая на заказ. Очки на костистом, худом лице. Стекла толстенные, видно, со зрением плохо. Непривычно видеть его в очках. А мать располнела, раздалась, хотя лицо  похудевшее, осунувшееся. Глаза тревожно бегают. Его, наверное, ищет, волнуется ...

Андрей почувствовал, как у него болезненно защемило где-то в груди, в горле встал ком и на глазах навернулись слёзы. Не-ет, все-таки родители есть родители. Их, правда, не выбирают. Но их и не надо выбирать. Они должны быть такими, какие есть. Именно такими, а не другими. И не надо от них никуда убегать. Родители - часть тебя самого. У бегая от них, теряя их, ты теряешь часть самого себя. Без родителей ты не сможешь ощутить себя настоящей личностью, без родителей ты - всегда ущербный, всегда неполноценный...
Андрей вздохнул, проглотил комок в горле, шагнул вперед к родителям и неожиданно для себя хриплым голосом произнес:
       -- Мама, папа, я здесь...

Мать вскрикнула: «Ой, сынок..! - Затем рванулась к нему, обняла его обеими руками, прижала к себе и...заплакала, запричитала навзрыд:
       -- Сынок... Сынок... Сынок...

Отец неловко топтался рядом, обходя сбоку то слева, то справа от Андрея, затем хмыкнул что-то неразборчивое несколько раз себе под нос, прокашлялся и тронул мать за плече:
       -- Ну, ладно, мать, хватит, хватит, что ты...

Андрей разжал руки матери, достал из кармана носовой платок, вытер ее лицо, глаза и поцеловал, ощутив губами терпкую соленость ее слез Спазмы сжимали его горле. Он прошептал еле слышно,  чувствуя, что еще не много и расплачется сам:
       -- Здравствуй, мама, здравствуй, родная...

Затем решительно отстранил ее от себя и шагнул к отцу. Они обнялись, расцеловались:
       -- Ну, что, кажется я приехал подумал Андрей, - и кажется домой. Возвращение блудного сына состоялось... А, может, так и сделать? Хватит болтаться... Пора бы и перерыв сделать... Будущее свое обдумать...

Дом родители имели небольшой, но уютный. Терраса, маленькая кухонька с печкой, спальня и зал. Около дома палисадник, за домом крохотный сад с огородом. Андрей прошелся по дому. Мебель, обстановка, да и все остальное в доме было слишком знакомо еще по Иркутску. Нового здесь ничего не было. Да и старое имело потертый, не слишком привлекательный вид. Вывод напрашивался сам собой. Жили родители бедновато. Почему? Почему? Ведь пенсия у отца должна быть солидной, полковничьей. Значит, пьет по прежнему,
Стол накрыли в большой комнате. Мать постаралась от души. Тушеная картошка с мясом, холодец, жареные цыплята, огурцы, помидоры, яблоки, колбаса московская, привезенная Андреем, салат какой-то, винегрет, Он пошутил:
       -- Мам, да здесь добра-то человек на десять, если не больше... Куда все это..?

Мать, раскрасневшаяся, довольная, разом как-то помолодевшая и по- похорошевшая, глаза блестят, оглядела все и поставила на стол бутылку водки:
       -- Ну, садитесь за стол... Чем богаты, тем и рады..
.
Отец взял бутылку водки со стола и протянул ее Андрею:
       -- Разливай, сын. Выпьем за твой приезд...

Андрей разбил ножом сургуч вокруг горлышка бутылки, взял штопор вытащил пробку, налил в рюмку матери, себе, затем повернулся к отцу. Перед ним стоял большой стакан тонкого стекла. Андрей вопросительно глянул на отца. Ответ был неизменен:
       -- Конечно полный. По другому я не пью.

Андрей промолчал. Говорить здесь было бессмысленно. У отца была своя привычка -пить водку только полными стаканами. Пил он очень тяжело, с трудом сдерживая рвотный импульс, буквально выбрасывающий водку назад из горла, пил с жутким, нескрываемым усилием, с хрипом, с бульканьем, проталкивая каждый глоток в свой желудок, пил, зажмурясь,  сморщившись, икая, пил сквозь стиснутые зубы, свирепо перекашивая лицо от подавляемого отвращения. Причем это отвращение самым странным образом перемешивалось с нетерпеливым ожиданием первых блаженных волн опьянения, несущих с собой состояние умиротворенности, покоя и сладкого блаженства. И смотреть на отца, пьющего, точнее, вливающего, впихивающего в себя стакан водки было и неприятно, и больно, и стыдно.
Сам Андрей пить не любил, хотя никогда и не отказывался от стопки, другой за компанию. Но особой потребности в выпивке он пока не испытывал.

Отец допил свой стакан и, не открывая глаз, протянул вперед руку. Мать вложила в его ладонь кружку с водой. Отец схватил кружку и торопливыми, жадными глотками выпил воду, посидел еще немного с закрытыми глазами, словно вслушиваясь во что-то внутри себя, после чего открыл глаза, шумно выдохнул из себя воздух и довольно улыбнулся. Пронесло.

Андрей вздохнул, чокнулся с матерью и выпил тоже. Водка неприятно обожгла слизистую рта, горло свела спазма. Андрей сморщился, взял кусок черного хлеба, поднес к носу, втянул в себя воздух, забивая вкус и запах водки. И что бы там не говорили про выпивку, но пить все-таки было противно. Ну, ладно, стопка, одна, другая. С этим иногда еще можно согласиться. Иногда, по случаю. А вот стакан за раз Андрей осилить не мог. Его организм бунтовал, вставая на дыбы, протестовал против такого издевательства над собой. И Андрей пока еще соглашался с точкой зрения своего организма. Она не противоречила его душевному состоянию. Пока еще не противоречила. Мать же практически не пила. Обычно она только пригубливала, но сейчас храбро опрокинула в себя рюмку водки, с усилием проглотила ее, передернулась всем телом и сморщилась:
       -- Фу ты гадость какая...

Отец хохотнул пьяно:
       -- Во-от, а ты ругаешь меня... Жалеть надо... Видишь, какие муки принимаю... от нее... от родимой...

Он пьянел быстро, на глазах. Лицо раскраснелось, покрылось мелки- ми капельками пота, движения рук стали судорожными, неловкими. Он вяло потыкал вилкой в тарелку, пытаясь подцепить кусок колбасы, затем бросил вилку на стол и достал пачку «Беломора». Мать взяла его вилку, надела на нее несколько кружочков колбасы и поднесла к его рту:
       -- Закуси хоть немного... Опьянеешь ведь..

Отец оттолкнул ее руку:

       -- Отстань... Без тебя знаю... Я не хочу есть... Я курить хочу.

Он закурил, выпустил струю дыма в потолок и, пьяно улыбаясь, посмотрел на Андрея. А Андрей ел. Он всегда много ел, когда выпивал. У него появлялся волчий аппетит. А сейчас, вдобавок ко всему, он еще и основательно проголодался. Ведь обедал он еще в Москве, в студенческой столовой. А в поезде конечно же ужинать не стал. Вот теперь и наверстывал упущенное, уплетая за обе щеки. Наконец на- насытился и, отдуваясь, откинулся на спинку стула:
       -- Ой, мама, как хорошо стало! Прямо балдеж высший...

Он достал пачку сигарет и закурил. Мать всплеснула руками:
       -- Андрю-юша-а, милый, да ты что, курить стал, да?

Андрей виновато улыбнулся:

       -- Стал, мама, стал... И не заметил как..

Отец пьяно вскинул голову:

       -- Ну, сын, рассказывай, как жил, чем занимался все это время?

Андрей рассмеялся  обескураживающе:

       -- Папа, стоит ли сейчас, ночью на эту тему разглагольствовать? Утром поговорим…Ведь не даром говорят, что утро вечера мудренее

Отец тоже рассмеялся и, хитро прищурившись, погрозил Андрею пальцем не слишком уверенной руки:
       -- А ты фрукт стал... Отцу перечишь... Ну, ладно, не хочешь говорить, давай тогда выпьем...

Он взял бутылку, налил себе опять полный стакан водки и отдал бутылку Андрею:
       -- Сам себе наливай... Ты уже взрослый... Отца не слушаешь.
..
Андрей слишком хорошо знал, как трудно договориться с пьяным отцом. Он никого тогда не слушал, никого не признавал и пил до тех пор, пока не сваливался на пол и не затихал в пьяном, тяжелом забытьи. Поэтому он молча налил себе и также молча выпил. Выпил и отец. Не так трудно, как первый стакан, не все же тяжело и мучительно. Выпил, поставил стакан на стол и долго сидел молча, уста- вившись невидящими глазами куда-то в угол комнаты и слегка покачиваясь на стуле. Затем попытался поднять сваливающуюся набок голову, с трудом, но все же поднял, глянул на Андрея мутным, ничего не соображающим взглядом и хрипло, запинаясь, спросил:
       -- Ты... кто? Что здесь...делаешь?

Ну, все! Цикл завершился. Больше ему никто не будет нужен до самого утра. Надо только попытаться дотащить его до кровати и уложить до утро спать. И не взбудоражить, а то обидится, вспылит, начнет буянить, бить посуду, полезет в драку. Такое, к сожалению, бывало. И не раз.

Но на этот раз кажется обошлось, получилось удачно. Отец скопытился быстро. Наверное, устал, ведь пить-то пришлось глубокой ночью. Они с матерью оттащили отца в спальню, уложили на кровать, раздели. Он лежал трупом, не ворохнувшись. Где-то через час-другой, когда первая волна опьянения начнет проходить, станет метаться по кровати, кричать, стонать, ругаться, матом, звать в атаку проклинать кого-то. Такое впечатление, будто вся грязь его души, пропитавшись водкой, поднималась вверх и выплескивалась наружу, заполняя все окружающее пространство зловонным запахом не свершившегося.
Андрей с матерью вернулись назад, сели за стол, помолчали, потом мать неожиданно сказала:
       -- Сынок, давай выпьем с тобой вдвоем...
Давай, мам,- сказал, удивившись , Андрей, и налил две рюмки.
       -- С возвращением тебя, Андрюша, - сказала мать и залпом выпила сразу целую рюмку. Андрей тоже выпил, закусил и, закурив, спросил:
       -- Сильно пьет?
       -- Ой, Андрюша, лучше и не спрашивай, - сказала мать и заплакала

Она сидела, облокотившись о стол, положив голову на ладонь левой руки и плакала. Слезы текли по ее щекам и капали на стол. В ее лице в ее позе во всем ее облике была такая тоска, такая усталость, такая безнадежность и такая покорность, что Андрею стало не по себе.

Когда-то она была красивой женщиной. И Андрей, мальчишка, ничего еще не понимающий в женской красоте, гордился тем, что у него такая видная, такая непохожая ни на кого мать. Все в ней было немножко чересчур, немножко крупновато, но очень соразмерно друг с другом и очень женственно, вызывающее чувство глубокой надежности и материнской теплоты. Крупные, немного великоватые, но правильные черты лица, пышные, высоко поднятые волосы над гладким, тоже высоким лбом, ладная, крупная фигура с тонкой, гибкой талией, крепкими, округлыми бедрами и красивой грудью, карие, слегка на выкате, овальные глаза, прикрытые длиннющими ресницами с густыми, прямо-таки соболиными бровями, тоже крупные, четко очерченные и всегда ярко красные губы--все это нравилось Андрею мальчишке в матери, вызывая чувство невероятной гордости и постоянного желания нравиться ей, помогать ей и никог- да не делать больно. Наверное именно поэтому Андрея в детстве звали маменькиным сыночком, маменькиной юбкой.

Андрей сидел за столом, курил, смотрел на мать и на душе было больно-пребольно. Господи, да что же такое сотворила жизнь с его матерью Зачем? Почему? Какой во всем этом смысл? Что плохого она сделала за долгие годы своего мытарства и кому, если вынуждена теперь расплачиваться собственной сломанной жизнью? Перед кем расплачиваться? И зачем тогда жить, если все кончается так?!

Андрей спал долго и проснулся поздно. В доме было тихо. Андрей открыл глаза, полежал немного, собираясь с мыслями, затем поднялся. Комната, где он спал и где они ночью застольничали, была до- вольно большая, на глаз не менее 20 м. и имела форму вытянутого прямоугольника с четырьмя маленькими подслеповатыми окошками на вытянутой фасадной стене. Около окон, закрытых кружевными занавесками, стоял овальный, хорошо знакомый Андрею стол красного дерева на четырех фигурных, выгнутых ножках в виде резных львиных лап. Вокруг стола разместились несколько тоже хорошо знакомых стульев с мягкими кожаными сидениями и высокими, выгнутыми по форме человеческого тела спинками. Справа в углу стоял громоздкий и неуклюжий книжный шкаф с откидывающейся в горизонтальном положении передней стенкой, за которой, как за письменным столом, Андрей в свое время просиживал долгие часы за уроками, за книгами, за чистым бумажным листом. Около шкафа, в углу комнаты стоял небольшой туалетный столик с целым набором выдвижных ящичков, приспособленный теперь под телевизор. Слева у стены—громоздился темный одежный шкаф с большим зеркалом на одной дверце .Рядом с ним, в углу уютно расположилось большое мягкое, плюшевое кресло, любимое когда-то место Андрея для чтения и приятного ничегонеделания. Он всегда садился поперек кресла упираясь спиной в один из подлокотников, а на другой укладывал свои полусогнутые ноги. И в этом положении мог просиживать часами. Лишь бы хорошая книжка была на коленях, да никто бы не ме- шал ему в этот момент.

Андрей постоял немного, задумчиво разглядывая такие знакомые, такие дорогие когда-то, а сейчас вреде бы уже и чужие вещи, затем подошел к книжному шкафу и отодвинул стеклянную подвижную стенку в верхней полке. Он осмотрел стоявшие там книги, подмял руку и провел пальцем по знакомым темно-синим корешкам БСЭ, издания пятидесятых годов, ощущая где-то в глубине души привычное волнение, заставляющее его в свое время проводить долгие, не- забываемые часы среди библиотечных стеллажей или в книжных развалах и листать, листать незнакомые страницы, вдыхая теплый, чуть горьковатый запах печатней краски.
Андрей достал пачку болгарских сигарет «Солнышко», еще раз оглядел комнату, усмехнулся и закурил. Ну, что ж, вроде бы он и дома и в те же время как бы и нет. Двойственное чувство.. Как будто в гостях у дальних родственников. Вроде бы у своих находишься, но в то же время, нет, не у своих. Странное все-таки ощущение.

Он открыл дверь и прошел на кухню. Кухня была маленькая. Весь ее передний угол нанимала большая, до самого потолка печь-плита. Она была горячая. Задняя ее стенка выходила в зал, а одна, боковая- в спальню родителей. Таким простым, нехитрым способом происходил обогрев всего дома. Напротив печки, около входной двери находился умывальник, этакое громоздкое сооружение с некоторой претензией на эстетику, вроде всем известного «мойдодыра». Напротив него, около окна стоял обеденный стол, накрытый салфеткой. Сверху на салфетке лежала записка: « Сынок, кушай все, что на столе. Нас не жди. Мы в городе. Мама».

Андрей снял салфетку. На столе стояла сковородка с жаренной картошкой, кастрюля тушеного мяса, колбаса нарезанная, селедка, винегрет и графинчик с водкой.
       -- Ого-го-о, - усмехнулся он, - размахнулась мать. Куда столько?!

Он докурил сигарету, потянулся так, что хрустнули залежавшиеся от долгого спанья кости, крякнул от удовольствия, от ощущения силы, молодости, здоровья, скинул майку и подошел к умывальнику, глянул в зеркало. Вроде бы пора было и побриться. Он побрился, умылся, привел себя в порядок, убрал за собой постель и сел за стол Посмотрел, посмотрел на графинчик, потом пожал плечами,, хмыкнул себе под нос и налил стопку. Выпил, крякнул и, как будто неделю не брал крошки в рот, накинулся на еду. Насытившись, откинулся на спинку стула и с наслаждением закурил. «Не-ет,- - подумалось ему, - все-таки я дома...» И от этой мысли ему стало легко и спокойно. Забылось все, что было ночью, слезы матери, разговор с ней. Может, не забылось, но отодвинулось куда-то далеко, в темный, задний угол подсознания, как нечто ненужное и маловажное.

Андрей вышел в террасу. Она имела два входа. Один шел на улицу, другой во двор. На улице вчера, можно сказать, Андрей уже был, когда они шли с вокзала, поэтому он шагнул во двор.
Двор был маленький, тесный и не слишком удобный. Дверь из террасы выходила на небольшую заасфальтированную площадку. Справа и слева от нее тянулись хозяйственные пристройки, выполненные из серого, неотесанного камня и скрепленные глиной. Сразу за площадкой находился огород окруженный деревянным забором. На огороде вразброд стояли несколько деревьев, незнакомых Андрею, а ближе к дому и вдоль забора расположились какие-то кусты, похожие на крыжовник, смородину, малину и что-то еще, не слишком понятное Анд рею. Андрей открыл одну дверь в пристройку. Здесь в отгороженном закутке размещался уголь. За второй дверью находились распиленные чушки дров, частично расколотые на поленья; за третьей, новой или недавнею отремонтированной находился крольчатник. Десятка два серых кроликов бегали по полу за низким сеточным заборчиком. Здесь же, у потолка висели на крюках две разделанные кроличьи тушки. В пристройках противоположной стороны размещались кладовка, мастерская отца и туалет. То есть, удобства располагались во дворе. Не слишком, конечно, же удобно. Но, что поделать. На войне, как на войне. Откуда эта фраза? Не помню. Ну и бог с ней, с этой фразой. А к удобствам на улице Андрею было не привыкать. Геологи в тайге теплые туалеты не делали...

Осмотрев родительскую усадьбу, Андрей, к своему удивлению, обнаружил, что она ему почти что понравилась. Было не так уж и  плохо. Не так, конечно, как раньше в Иркутске, но и на халупу не похоже. Оснований для паникования совершенно не было. Тем более что в Иркутске у них был не свей дом, а государственный. Конечно, большой, удобный, но... чужой. Здесь же совсем иное деле, здесь ты – полный хозяин. Что хочешь, то и делай, как хочешь, так и живи. Все в твоих руках, все в твоей власти. Был о бы только желание делать что-нибудь...

Правда, особой тяги к личному хозяйствованию Андрей никогда не испытывал. Скорее наоборот. Однако и та, прежняя комсомольско-юношеская нетерпимость ко всему частному у него за эти годы самостоятельной жизни сильна поубавилась, по растерялась,  по испарилась.

Андрей надел телогрейку отца и вышел на улицу. Дом стоял на углу небольшого проулка и центральной улицы города, носящей название конечно же «улицы имени Карла Маркса» Кого же еще? Ну, Ленина, ну, Энгельса. Хотя последнее - это уже редкость. Вот улица Советская, улица Интернациональная, улица Коммунистическая... Эти названия использовались гораздо чаще. Наверное, они, по чьему-то государственному уразумению подходили нам больше, чем другие. Иначе были бы тогда в каждом городе страны с названием улиц полный бардак и анархия, если не хуже...

Около дома, с обеих его сторон, выходящих на улицы, располагался палисадник, полностью засаженный деревьями и кустарником. У крыльца террасы была вкопана скамейка. Не очень ладная и красивая, но сидеть можно. Андрей закурил и сел на нее.
Было тепло и тихо. Вчерашний снег уже растаял и земля кое-где на- чала подсыхать. Небо постепенно светлело, плотный облачный слой на глазах истончался, прореживался и потихонечку рассеивался .В нем появились провалы, окна и полыньи, сквозь которые проблескивало удивительно чистое синее небо.

Андрей сидел, курил и слушал гул проезжающих рядом по улице машин, смех и разговоры проходящих мимо дома людей. Люди куда-то шли, куда-то спешили, куда-то торопились. Их жизнь текла своим чередом, подчинялась каким-то своим, неведомым нам законам. И согласно этим законам Андрей вдруг, неожиданно и для себя, и для других, бросил институт, и не какой-то там задрипанный технический или педагогический, а единственный в Союзе, даже в мире, элитарнейший по уровню развития учившихся там студентов, и очутился здесь, в этом никому не известном маленьком провинциальном городке, о существовании которого до недавнего времени он даже и не подозревал. Что толкнуло его сюда? Судьба? Предчувствие? Особое предназначение этого города в его жизни? Или элементарная случайность? Что движет людьми на их жизненном пути,  предопределяя их решения, поступки, определяет их выбор? Что?

Так или примерно так думал Андрей, сидя на скамейке около дома родителей, в небольшом, старинном городке с поэтичным названием Лебедянь, расположенном где-то в самом центре необъятной России, Андрей сидел, курил, думал, не зная и не предполагая даже о том, что судьба его уже предопределена и предрешена и что этому, незнакомому ему городу, суждено теперь занять совершенно особое,       можно сказать, исключительное место в его жизни, что именно город Лебедянь станет переломной вехой в его биографии, и что именно отсюда, от города Лебедяни, начнется теперь отсчет всех его будущих горестей и радостей, его надежд и крушений, его взлетов и падений, Он не знал и не предполагал, что здесь, в Лебедяни, произойдут события, последствия от которых он будет ощущать до конца своих дней, порой даже и не подозревая об этом.

Скрипнула дверь калитки. Андрей поднял голову. В палисадник входили отец с матерью. Андрей встал и шагнул к ним. Он обнял мать, отца и взял у них тяжелые сумки. Они сели на скамейку. Отец достал пачку папирос, торопливо закурил, закашлялся, заперхал. Мать расстегнула пальто, сняла с головы платок, вытерла им лицо и спросила
       -- Ты поел, сынок?
       --Да, мама, поел, все в порядке. Обедайте без меня. Я, пожалуй, пойду, пройдусь немного по городу. Посмотрю, что, как... Куда здесь идти?

Мать рассмеялась и махнула рукой:

       -- Не бойся, сынок, здесь не заблудишься! Иди прямо но улице до самого моста. Там Дон перейдешь и вверх по дороге на гору. Тяпкиной она называется. А поднимешься на гору - там и весь город. Центр его сразу. И рынок там, и магазины, и горисполком и горком... Все там вместе. Правда, в магазинах ничего нет. Мы в магазинах только хлеб да сахар берем. Ну, чай еще, макароны там, вермишель, крупы кое-какие. Рыбу иногда подбрасывают, то мороженную, а то и селедочку. На той неделе вот была. Ничего. Суховатенькая немножко, но есть можно...
       -- Да-а, - протянул отец это вам не Иркутск. Такой рыбки, как там, больше уже не увидим он прокашлялся, сплюнул себе под ноги и добавил до самой смерти...

       Андрей встал:

       -- Ну, что ж, я пойду. А автобусы здесь ходят?
       -- Ходят,-- сказала мать,--только редко. Да и народу всегда набивается, что не влезешь. Проще пешком дойти. И имей в виду, наша остановка называется «Райсоюз». Дальше он потом на вокзал идет и до самого машзавода. А потом назад. Маршрут здесь один: автобаза-машзавод. И туда и обратно наша остановка «Райсоюз».

Работа в геологии, общение со студенческой молодежью наложили существенный отпечаток на внешний облик Андрея. Совершенно равнодушный ранее к своей одежде, к тому, что ему приходилось носить, и даже бравируя этим, он быстро перенял и даже полюбил тот романтический, свободно-спортивный стиль, характерный для студентов-туристов и геологов, предпочитающих больше всего на свете удобные и практичные куртки штормовки в сочетании с толсто вязанными свитерами или клетчатыми рубашками-ковбойками и начинающими только входить в молодежную моду джинсами здесь он надел свой неизменный, черней вязки пуховой верблюжий свитер с серебряной искоркой, купленный им по случаю на Якутском рынке, свою любимую, немного выцветшую зеленую штормовку с капюшоном и такими же брюками, а на голову – толстую осеннюю клетчатую кепку. Посмотрел на себя в зеркале, удовлетворенно сморщился и вышел на улицу. Улица Карла Маркса была широкой, извилистой и очень длинной, больше напоминающей деревенскую, чем городскую. Да и заасфальтирована была только центральная ее часть, дорога, где ходили машины и автобусы. По обе стороны от дороги или улицы стояли одноэтажные дома с маленькими палисадниками и деревянными, «штакетными» заборчиками. По той стороне, где шел Андрей, около домов тянулся тротуар, вымощенный плоскими каменными плитами, по всей вероятности, еще дореволюционной кладки. Минут через десять Андрей вышел к реке. Дон здесь был не широк.

По сравнению с сибирскими реками впечатление было конечно не «ахти». Через Дон, с низкого левого берега на высокий правый был перекинут мост. Около моста, точнее, перед мостом по ходу течения реки, на берегу стояла водяная мельница с большим деревянным водяным колесом и дугообразной плотиной, выложенной большими каменными необделанными глыбами. Мельницу окружали громад- ные, с толстыми стволами и густой, склоненной к реке кроной, деревья, совершенно незнакомые Андрею Колесо мельницы медленно вращалось и от падающей с лопаток воды в воздухе стоял непрерывный шум, доходящий и до моста.
Андрей перешел мост. Мост был старинный, железобетонный, тон- тонкий, ажурный, чуть ли не изящный с металлическими, фигурными, литыми перилами, скрепленными друг с другом с помощью больших заклепок в виде ромашек. На одной тумбе моста Андрей отметил металлическую прямоугольную плиту, на которой внизу стояли цифры 1907-1908 г.г. Сверху над цифрами раньше была     какая-то надпись, очевидно, название фирмы, построившей этот мост, но буквы были грубо сбиты зубило до неразборчивости. Вряд ли это было хулиганство. По всей вероятности таким простым и надежным способом происходило самоутверждение Советской власти, выкорчевывающей и вытравливающей из памяти людей все признаки своего родного прошлого до полной пустоты.

Сразу за мостом дорога круто подла вверх, огибая дугой западный, крутой склон высокого известкового кряжа, на котором размещался город. Над Доном кряж резко обрывался, создавая великолепную естественную военную преграду, и на самом ее краю возвышалась, вонзаясь иглой в небо, тонкая колокольня какой-то полуразвалившейся церкви.
Дорога в город была когда-то вымощена булыжником, и не престо так вымощена, а выполнено художественно, этакими веерными разводами. Булыжник со временем во многих местах повыбивало, ямы после него пытались засыпать щебенкой, кое-где даже заасфальтировали, но получилось не слишком удачно, аляповато и грубо. И дорога имела вид непривлекательный, вся в небрежных, разноцветных заплатах и дырах., точнее, ямах.
Сбоку от дороги по кромке обрыва шел тротуар, аккуратно выложенный плоскими известковыми плитами. От дороги тротуар отгораживался низеньким бордюрчиком, а от обрыва невысоким, до колен каменным заборчиком. Тротуар изобиловал ямами, а в заборчике зияли провалы. Следы бесхозяйственности и запустения. Старое постепенно ветшало, разрушалось, а новое само здесь еще ничего не строило. То ли не умело, то ли не хотело. Следы этого запустения, точнее, увядания этого некогда процветающего старинного русского провинциального города Андрей видел постоянно во время своего блуждания по Лебедяни. А ведь чувствовалось, что город был когда-то красив и своеобразен и жизнь здесь била ключом.

Очень удачно было выбрано расположение города на высоком берегу Дона, когда его архитектурный центр с массивными куполами городского собора и высоким шпилем колокольни были видны издалека и практически отовсюду при подъезде к городу, четко вырисовываясь на фоне неба и создавая удивительно красивый колорит. Собор стоял на центральной, базарной площади города, а вокруг него прямоугольным каре выстроились торговые ряди. Вдоль торговых рядов, примыкая к ним с двух сторон и пересекаясь здесь же, на цен- тральном перекрестке, шли две самые главные улицы города, застроенные двухэтажными каменными домами старинной постройки. Сей час все это имело убогий и неприглядный вид. Собор и торговые ряды стояли с обвалившимися стенами, с отскочившей штукатуркой, с заколоченными досками окнами и дверями. И было непонятно, что там сейчас скрывается или лежит за толстенными стенами из красного, никак не желающего рассыпаться под действием времени старинного кирпича.

Единственное отрадное впечатление от центра города вставила у Андрея его центральная улица Советская, бывшая Дворянская. Она была широкая, длинная и прямая, мощеная булыжником, довольно хорошо сохранившемся, и обсажена с обеих сторон двумя рядами крупных, развесистых, еще дореволюционной посадки деревьев. Вдоль улицы шли тротуары, ровные, аккуратные, выложенные  каменными плитами, тоже неплохо сохранившимися. Тротуары были отгорожены от дороги и от домов рядами деревьев, кроны которых смыкались вверху, образуя своеобразное шатровое переплетение. Только потом Андрей узнал, что все эти деревья были липами и в конце мая здесь стоял такой густой аромат от их цветов, что буквально начинала кружиться голова.

Андрей бродил по городу несколько часов, осмотрел все, что можно было осмотреть, побывал даже в местном краеведческом музее и, в конце концов, просто устал. Поэтому домой он решил вернуться на автобусе.

Он нашел автобусную остановку, дождался приезда автобуса и вошел в салон. Хотя слово «вошел» здесь совершенно не подходило. В этом городке в автобусы не входили, в них влазили, втискивались, всовывались...

Андрей потом много раз вспоминал этот автобус и эту поездку, пред решивших, в полном смысле слова, его дальнейшую судьбу. Он пытался найти хоть какую-то связь между этой встречей в автобусе и всей его предшествующей жизнью, искал и... не находил. Получалась, что сыграл свою роль самый обыкновенный и заурядный слепой случай. Однако никакой случайностью здесь, при более   внимательном рассмотрении, и не пахло. Все было, как бы заранее рассчитано и предрешено. И как Андрей не противился, не сопротивлялся, не упрямился, их встреча должна была состояться. Она была уже запрограммирована... И она состоялась, состоялась вопреки все- му и всем, вопреки всякой логике и самому элементарному, здравому смыслу.

Складывалось такое впечатление, что кто-то, всесильный и всемогущий из каких-то своих собственных соображений взял Андрея за руку и выдернул его из уже сложившегося потока жизни и повел насильно в каком-то совершенно другом направлении, повел, не обращая внимания ни на что. Вел терпеливо, настойчиво, целенаправленно до той самой автобусной остановки, где Андрей долго стоял, ожидая автобуса, нервничал, чертыхался много раз порываясь уйти и вновь почему-то оставаясь. А тот, всесильный и всемогущий, здесь, на остановке приложил все усилия к тому, чтобы Андрей не ушел, дождался таки своего автобуса, и не только заставил его сесть в автобус, не и провел его во внутрь салона как раз к тому месту, где си- дела она. А дальше, он хорошо это знал, все пойдет уже само собой, своим чередом. Ведь главнее сделано и встреча состоялась. Две половинки встретились друг с другом, критическая масса превышена и начинается цепная реакция любви.

Ведь самое поразительное здесь заключается в том, что Лебедянь Андрею не понравилась, что, побродив по городу, он решил здесь не задерживаться и, отдохнув немного, уехать назад к своим ребятам-геологам в Малоярославец. А подъехал автобус и... Андрей с трудом втиснулся в салон автобуса. Народу было много.

Андрей знал, что ехать придется довольно далеко и решил не толкаться у входа, а пробраться в середину, где было как всегда посвободней. Лезть, карабкаться,, протискиваться сквозь людскую массу не хотелось, но другого варианта для нормальной поездки не предвиделось. Андрей вздохнул, напрягаясь внутренне, пересиливая себя и решительным, подхлестывающим голосом произнес:
       -- Разрешите пройти...

Он буквально ввинтился в толпу, чувствуя на себе недовольные и осуждающие взгляды стоящих у входа. Не обращая внимания на сердитто-возмущенные возгласы : «Куда прешь?! Не видишь, что ли?'», он всем корпусом своего крупного тела резко сдвинул с пути двух нагловатых юнцов, демонстративно не пропускавших его, мощно врезался, протискиваясь, в группу тесно стоящих, прижавшихся к друг другу и разговаривающих между собой мужчин, оттиснул к кондукторскому креслу толстую бабку с мешком на плечах, испуганно взвизгнувшей: «Ты че, парень, сдурел, чо ли?», и очутился в середине автобуса, где было сравнительно свободно. Здесь он взялся рукой за трубу верхнего поручня, подтянул себя боком поближе к сиденьям и, немного развернувшись, сначала плечами, затем всем телом, остановился. Все, свое дело он сделал, он устроился.

Автобус ехал, покачиваясь на ухабах. Андрей снял руку с поручня, поправил кепку на голове и тут поймал на себе взгляд девушки, сидевшей у окна чуть сзади от него по ходу автобуса. Девушка как девушка, ничего особенного казалось бы в ней не было, в красном плаще с поднятым воротником, таким же красным беретом-шапочкой и челкой на лбу чуть ли не до самых глаз. Впрочем нет, довольно симпатичная. Глаза большие, темные, как пуговички с дырочками зрачков, щеки пухлые, губы сочные, яркие, чуть сжатые от сдерживаемой улыбки. Почему она улыбается?- подумал Андрей,- может, на лице у меня что-то не так?»

Андрей тронул себя рукой за нос, провел ладонью по щекам и вдруг почувствовал... как краснеет. Все сильнее и сильнее. И вот уже все его лицо заполыхало жаром. Девушка подняла ладонь, прикрыла свой рот и чуть слышно прыснула. Андрей сердите нахмурился, сдвинул брови, сжал губы и демонстративно отвернулся, уставившись в окно И тут он услышал тихий, тонкий смех. Девушка смеялась. Андрей чертыхнулся про себя и с решительно-суровым видом повернулся к девушке. Она смотрела на него смеющимися, широко раскрытыми глазами, пухлые ее губы чуть приподнялись, приоткрыв белые, влажно блестевшие зубы. Андрей глянул на нее и понял, что пропал. Ее глаза завораживали, манили притягивали и неодолимо влекли к себе, влекли настойчиво и властно, и Андрей почти физически явственно ощутил, как погружается в их темную, зыбко дрожащую глубину, погружается и тонет в этом бездонно-сладком омуте. И он знал, он чувствовал, он понимал, что ему хочется тонуть в ее глазах, хочется смотреть в эти глаза, смотреть и тонуть,  смотреть и тонуть... И ничего другого ему в жизни теперь больше не надо. Только смотреть в эти глаза и тонуть. И что счастье, это когда ты смотришь в такие вот глаза и они смотрят на тебя точно также и вы оба больше ничего и никого не замечаете, не видите, не ощущаете и не хотите ощущать.

Незнакомая Женщина,
Взгляд скользнул и прилип,
И по сердцу враз – трещина,
Я пропал, я - погиб.
Незнакомая Женщина,
Взмах роскошных ресниц-
Мне надежда обещана,
Сердце рухнуло вниз.
Незнакомая Женщина,
Крик пропавшей души:
Пусть с другим ты обвенчана.
Но сейчас-- не спеши!
Незнакомая Женщина.
Лишь духов аромат...
В жизни все переменчиво.
Так чему же я рад?!

И здесь Андрей вдруг пенял со всей ясностью и очевидностью, что он влюблен. Влюбился вот сейчас, сию минуту, только что. Влюбился окончательно и бесповоротно, на все свою жизнь. Влюбился в эту вот девушку, хотя и не знает, кто она, как ее зовут, где живет. Да это и не важно. Важно, что она есть. Появилась наконец-то, вот сейчас, сию минуту, перед ним, в этом переполненном автобусе. Он посмотрел, посмотрел на нее и влюбился. Влюбился сразу, с первого лишь взгляда, только посмотрев, только глянув на нее. Да разве можно было в нее не влюбиться, в такую девушку?! Вы посмотрите на нее! И он смотрел и был счастлив.

Автобус ехал по городу, останавливаясь на остановках. Люди входили и выходили из неге, а он ничего не замечал. Он смотрел на девушку. Смотрел не отрываясь. Смотрел и глупо, счастливо улыбался. Он даже не делал попытки заговорить с ней, познакомиться. Он просто смотрел. И не было на земле человека, счастливее его. Он был влюблен. Он полюбил. Полюбил первый раз в жизни. Полюбил, лишь взглянув на девушку. Значит, так оно и должно быть. Значит- судьба. Значит - доля.

Андрей не заметил, как проехал свою остановку. Он был, как во сне, как в трансе. Он очнулся и пришел в себя лишь тогда, когда девушка встала и пошла к выходу. Народу в автобусе было уже мало. Шофер объявил:
       --Остановка «Переезд». Следующая остановка «Вокзал».....

Автобус остановился. Девушка вышла из автобуса и пошла вперед. Андрей вышел тоже. Он хотел было сразу подойти к ней, заговорить, но не смог себя заставить. Стало почему-то страшно и неловко. Сильнейшая робость и стеснительность вдруг охватили его. Единственное, на что он смог решиться, это пойти за ней вслед. И то лишь соблюдая определенную дистанцию. Девушка перешла переезд и оглянулась. Увидев Андрея, она удивленно, радостно вскинула брови, но тотчас же ее лицо приняло серьезно озабоченное выражение, она вызывающе передернула плечами, резко повернулась и быстро зашагала вперед. Андрей шел за ней. Как нитка за иглой, покорно и неотрывно. И радостно...

За переездом, девушка свернула перешла небольшую лужайку и вскочила на крыльцо небольшого дома с палисадником. Взявшись за ручку двери, она обернулась. Блеснули в улыбке ее зубы, глаза и она исчезла. Андрей стоял на дороге, смотрел на этот дом и не мог сдвинуться с места. У него было сильнейшее желание подойти к дому и постучаться в дверь. Но он не мог заставить себя сделать хоть шаг к ее дому. Хотел, но не мог, не получалось. Он стоял, злился на себя, на свою внезапную стеснительность но ничего с собой поделать не мог. Робость вдруг охватила все его существо, лишила воли, инициативы, желания что-либо предпринимать.

Пронзительный звук автомобильного сигнала заставил его вздрогнуть. Андрей тряхнул головой, приходя в себя. Он стоял чуть ли не по середине дороги, мешая движению машин. Мн-да-а, наваждение какое-то. Такого с ним еще никогда не бывало. Он и не предполагал даже, что такое возможно вообще, тем белее с ним. И в те же время на душе было легко и радостно. Хотелось петь, веселиться, дурачит- дурачиться и куролесить. Свершилось всё-таки! Есть она на свете, любовь, есть! Вот она и к нему наконец-то пришла, любовь, это чудо из чудес, любовь!

Назад, в дом родителей, Андрей возвращался чуть ли не вприпрыжку Он летел, как на крыльях. Теперь у него даже и мысли не возникало об отъезде из Лебедяни, о возвращении в Малоярославец. Какой отъезд? Зачем? Куда? Абсурд какой-то! Чего это ему уезжать?! Чего мотаться?! Ведь здесь, в этом городе живут его родители, мать и отец. У них есть свой дом, своя усадьба, которые могут стать и его домом, его усадьбой. Он молод, здоров, у него есть сила, есть воля, есть голова, руки, ноги, есть желание что-то делать, быть полезным людям. Почему надо обязательно куда-то уезжать за три девять земель, если здесь есть неплохой город, старинный, со своей истерией, город стоит на реке, и не просто на какой-нибудь безымянной речушке, а на реке Дон, типично русской реке, со своей богатейшей историей? Может, действительно, хватит мотаться, пора и честь знать, пора остановиться, ведь у него целый год в запасе, а за год ему надо определиться окончательно со своей судьбой? Но ведь такие вещи в суете не делают, на бегу не думают. Сначала надо остановиться и отдышаться. Вот здесь и остановлюсь, заодно родителям хоть немного помогу, все им полегче будет.

Воистину, оправдать можно все, что угодно. Под любой поступок можно подвести соответствующую оправдательную базу, практическую, теоретическую или идеологическую , был бы только повод, было бы желание. Андрей крутил и так, и этак, доказывая самому себе обязательность и необходимость собственного переезда в Лебедянь. Но он прекрасно понимал уголками своего сознания, что все эти словесные виражи и выкрутасы, внутренние монологи, если разобраться его самообман, самоутешение. Действительная причина его неожиданного решения гораздо проще, гораздо яснее и гораздо сложнее всех остальных вместе взятых. Причиной оказалась та незнакомая девушка, встреченная им в автобусе. Девушка, при виде которой у него впервые в жизни так сладко сжалось и забилось сердце, девушка, одного присутствия которой оказалось достаточным для того, чтобы на душе у него стало тепло и радостно; девушка, о которой он думает теперь постоянна, и не может, не в состоянии не думать о ней; девушка, к которой его тянет, влечет неодолимой силой не слепого, тупого инстинкта, а нечто большего, хотя он о ней не знает практически ничего. Ничего, кроме того, что она есть, что она существует, что она живет в этом городе с чудным, ласкающим уши наз- названием Лебедянь, и что она ему нужна , именно она, а никто другая.

ГЛАВА 4

Через пару недель Андрей уже жил в Лебедяни и работал на местном механическом заводе электросварщиком 4-ого разряда. Устроился на работу он сравнительно легко. Ведь за время работы в геологии он получил целую кучу рабочих специальностей широчайшего диапазона. В отделе кадров завода только руками развели, разглядывая его квалификационные удостоверения. И право выбора оставили за ним. Из всех вариантов предложенных ему рабочих мест он остановился на электросварщике заготовительного цеха. Почему? Трудно сказать Но в дальнейшем он не пожалел о своем выборе. Работа электросварщиком ему нравилась. Она у него получалась неплохо. И он сразу почувствовал себя на равных с остальными рабочими цеха. Что еще нужно для самоутверждения молодому двадцатилетнему парню? На работе его признали своим. Это хорошо . Но ведь наша жизнь не за- заканчивается с окончанием рабочего дня. Наоборот, для многих она именно тогда тол ко и начинается. Ее наиболее интересная и важная составляющая.

Но и здесь у Андрея все сложилось благополучно. К его удивлению и несказанной радости на заводе оказалось много молодежи. Комсомольско-спортивная жизнь прямо-таки бурлила. Андрей быстро вписался в их круг. Правда, от комсомольских обязанностей он постарался сразу же отвертеться, зато активно включился в спортивную жизнь завода.

В свое время Андрей был спортивным парнем. Школу он закончил с первым разрядом по лыжам, со вторым разрядом по легкой атлетике и по волейболу. Однако, на лыжи Андрей не становился практически все эти три года после окончания школы. Легкой атлетикой он тоже не занимался из-за отсутствия стадионов в тайге, а вот в волейбол играл постоянно и форму свою более-менее держал. На заводе была неплохая волейбольная команда, она являлась постоянным призером местных районных соревнований, принимала участие и в областных и Андрей после нескольких игр приняли в основной состав.

Пару раз в неделю волейболисты завода собирались по вечерам в спортзале школы №1 для тренировок и игр между собой. Причем, собирали добровольно, по принципу, кто сможет, тот и приходит. А по выходным организовывались встречи с какой-нибудь городской волейбольной командой : межзаводской, инструментального завода, какой-нибудь техникумовской или же командой местных двух при- пригородных совхозов. Играли яростно, азартно, горячо, самозабвенно и бескомпромиссно. Каждая команда приходила со своими болельщиками, со своими поклонниками, и стены спортзалов порой чуть ли не вздрагивали от грома оваций, аплодисментов сторонников выигрывающей стороны вперемешку с недовольными воплями и криками другой, проигрывающей стороны. По своей популярности волейбол тогда в городе соперничал с футболом и равнодушия к себе со стороны горожан не испытывал.
Новая жизнь Андрею понравилась. Через волейбол он как-то сразу познакомился с наиболее активной и авторитетной частью местной городской молодежи, легко вписался в ее среду и быстро стал ее равноправным членом. И прозвище сразу получил не обидное какое--нибудь,  не уничижительное, а некое, ласково покровительственное, чуточку снисходительное, «мальчик из Иркутска»

С его прозвищами вообще была какая-то странность и непонятность. В школе его звали комиссаром. Здесь все было ясно. И для него самого, и для окружающих. Идеологическая стойкость, выдержанность и цельность школьного комсорга была известна всем. Но вот после школы пошла какая -то неразбериха и малопонятная для Андрея ерунда. В геологии его прозвали почему-то «малышом». «Малыш», «малыш» и все тут, прилипло намертво. Это прозвище пришло за ним из Якутии в Малоярославец. Здесь тоже для большинства он стал самым обыкновенным «малышом» несмотря на свои, правда, «жидковатенькие» усы и бороду. В Литературном же институте у него вообще не было прозвища. Его там просто-напросто не замечали и до прозвища не снизошли. Хотя у других, у большинства, прозвища проявились довольно-таки быстро. Здесь, в Лебедяни, через пару недель после начала его работы в цехе кто-то из ребят громко спросил:
       -- Ребята, вы не видели нашего нового... этого...как его... ну, наше- го...э-э-э, мальчика из Иркутска...

Сказал и сказал, мало ли что, бывает. Посмеялись и вроде бы забыли Оказалось, нет, не забыли. С тех самых пор и пошло, как по кругу: «Мальчик из Иркутска», «Мальчик из Иркутска»... Почему мальчик, откуда мальчик.?. Самым обидным здесь было это слово «мальчик». На мальчика он вроде бы совсем был не похож. Во всяком случае, внешне не похож. Но в душе, наверное, внутренне так и остался в глазах других неловким, наивным, чистым мальчиком... Сначала Андрею его новое прозвище казалось очень обидным, унизительным даже, но потом он привык, притерпелся, смирился и уже не обращал внимания. Мальчик так мальчик, что ж теперь поделать. Могло быть и похуже...
Все для Андрея в Лебедяни начинала складываться вроде бы неплохо. И на работе, и в спортзале, и на танцах в городском ДК он был своим человеком, человеком, которого уважают, с которым считаются и с которым жаждут познакомиться многие местные девчата. Что еще можно пожелать молодому человеку, которому только недавно перевалило за двадцать и который, по существу, только начинает ак- тивно жить? Да ничего. У него и так все «о'кей». Живи, как живется.

Действительно, все вроде бы неплохо, даже дома у родителей, хотя мать уже начинает коситься на его поздние приходы домой и на частый винный запашок по выходным. Можно было бы и радоваться подобному благоприятному стечению обстоятельств в жизни Андрея если бы не одно «но». Это «но» заключалось в том, что Андрей ни- как не мог познакомиться с той девушкой, которую видел в автобусе и из-за которой, собственно говоря, он остался в Лебедяни. И не только не мог познакомиться, он ее и встретить-то нигде до сих пор не смог. И на танцах нигде ни разу ее не видел Он даже пробовал несколько раз домой к ней сходить, крутился, вертелся, торчал около ее дома часами, но подойти, к двери, постучаться мужества не хватало. Сердце вдруг замирало, руки, ноги становились ватными и не хотели слушаться, и заставить себя подойти к ее дому было престо не- возможно. Даже «выпимши» Андрей не мог себя пересилить, не мог себя заставить сделать эти несколько последних шагов перед дверью Чем сильнее он хотел, тем труднее ему было это сделать.

Срабатывал один из многих парадоксов жизни, которые Андрей толь ко начинал постигать. В жизни всегда легко дается только то, что те- бе самому не нужно, что тобой не ценится. А что легко дается, то легко и уходит. Не потому ли все предыдущие связи Андрея с женщинами его не затронули, не оставили у него никакого следа? Ведь он их не искал, этих женщин, не жаждал их, не добивался их любви, не страдал, не мучился. Они сами приходили к нему, сами от него потом и уходили. Он же всегда оставался от них в стороне, был ря- дом, но не с ними.

А по девушке из автобуса он затосковал сразу, она стала сниться ему ночами. Часто, очень часто. Редкую ночь он не видел ее во сне. Видел так ярко, так отчетливо, так правдоподобно, что ему порой становилось даже не по себе, попахивало какой-то мистикой, чуть ли не колдовством. Он просыпался среди ночи, долго лежал, уткнувшись лицом в подушку, ощущая в груди щемящую, сладкую боль, и не знал, не мог сообразить, то ли плакать ему от этой боли, то ли радо- ваться, что она у него есть, что она у него наконец-то появилась.

Проблему надо было все-таки как-то решать.
Он «поднапрягся», приложил усилия и через ребят узнал о ней все, что можно было о ней узнать от посторонних людей. Звали ее Зина, фамилия ее была Терехова. Она только что закончила школу, посту- пала в Воронежский Университет на биологический факультет, но не добрала двух балов и ее взяли на заочное отделение с условием, что, если сдаст сессию на первый курс без троек, то может уже рассчитывать на перевод на дневное отделение. Она работает на инструментальном заводе в раскройном цехе, где шьют сумки для инструментов. Слывет в городе домоседкой, парня вроде бы нет. Но есть две сестры, старшая и младшая, и брат, старше ее...Так что полную картину про нее Андрей разузнал довольно быстро. Дальше дело застопорилось. И дело здесь было не в Андрее, в чем-то другом. Но в чем, Андрей понять не мог, потому что сам он шел чуть ли не на невозможное.
Узнав, где она работает, все же решился сходить к ней в рабочее время в цех. Сходил, но неудачно. В этот день она как раз и не работала Она была на больничном. Ничего страшного, простыла.

На другой день Андрей отпросившись у мастера, ушел пораньше с работы, поехал к ней домой, на ходу придумав какой-то повод о том, что он мол, от комсомольской организации цеха. Приехать-то приехал, даже домой зашел, но опять потерпел полную неудачу. Дома ее не оказалось. Она ушла в поликлинику на прием к врачу. Было от чего запаниковать, впасть в отчаяние. Складывалось впечатление что судьба насмехается над ним, играет с ним в кошки-мышки и        нарочно оттягивает день их знакомства, ставя нелепые преграды, подогревая и накаляя атмосферу, злорадно прикидывая, как же все это обернется в будущем. Но все обернулось просто.

Подходило время Нового года. В городе славились Новогодние молодежные вечера в ДК «машзавода». Особенно котировался недавно организованный праздничный «Огонек» в банкетном зале дома куль- туры, куда попасть можно было только по великому блату. Себе пригласительный билет Андрей достал без особого труда, и он при- приложил громадные усилия к тому, чтобы такой же билет достался и ей от инструментального завода. Андрею пошли навстречу и все получилось так, как надо. Все дальнейшее зависело от него
Утро 31декабря выдалось ветреным, слегка мело, сыпал мелкий, сухой снег, щеки и нос пощипывал легкий морозец. Но ближе к вечеру втер стих, небо высветлилось крупными, яркими звездами, мороз усилился. Ночь обещала быть настоящей Новогодней.
Новогодний Огонек в доме культуры должен был начаться в десять вечера. Но Андрей с ребятами решили собраться пораньше, часов в девять, в мужском общежитии «машзавода», чтобы слегка выпить перед праздником, расслабиться немного, поднять настроение и уже потом, навеселе, пойти в ДК.

Особой потребности в выпивке Андрей пока не испытывал, но ни- никогда не отказывался выпить за компанию. Ведь человек-- не волк одиночка. Ему необходима теплота человеческого общения, ему не- необходимо иметь место, куда бы он мог уйти при необходимости, зная, что его здесь примут всегда, что его здесь не оттолкнут, что от него здесь не отвернуться, что его здесь выслушают, посочувствуют, поймут, помогут...

Ведь стакан водки, выпитый в дружеской компании, создавал ощущение праздника, необычности происходящего, уводил от опостылев- шей обыденности в красочный мир братства, солидарности, взаимного понимания и взаимного доверия. Этот стакан водки, выпитый где-нибудь второпях с незнакомыми или полу знакомыми тебе людьми, создавал иллюзию человеческого общения, взаимной нужности и взаимной значимости каждого из них для друг друга, избавляя от кошмара одиночества, окружавшего и душившего чуть ли не каждого из нас в трудные минуты жизни.

На вечер Андрей собирался долго и тщательно. Ему очень хотелось не упустить этот свой шанс и в полной мере воспользоваться предо- ставившейся наконец-то возможностью для того, чтобы произвести на девушку самое благоприятное впечатление и познакомиться все-таки с ней. Здесь не должно быть место никаким недомолвкам. Толь- ко полная ясность и определенность. Либо-- либо. Либо-- пан, либо пропал. Только бы не опозориться, не опростоволоситься, не сморозить какую-нибудь чушь и не испортить все на самом корню.

Костюма у Андрея не было. Да и не любил Андрей запрятывать себя в пиджаки. Всегда возникала какая-то неловкость, будто ходишь в чужой, а не своей одежде. Поэтому он надел свой темно-серый вязаный джемпер с белой шелковой рубашкой и такие же серые брюки. Долго пыхтел перед зеркалом, пытаясь пристроить к вороту рубашки галстук, но потом махнул рукой и решил обойтись без него. Так было попривычней и посвободней.

Вечер проходил сразу в двух залах дома культуры: банкетном, небольшом зале, где разместились столы для гостей, и танцевальном, самом большом зале ДК с елкой, духовым оркестром, музыкальной аппаратурой и последним шиком местных умельцев - светомузыкой.
В банкетном зале было тесно, шумно, полутемно, и не слишком уютно. Столы были небольшие, на четырех человек и стояли плотными рядами, так что приходилось проходить между ними с большой осторожностью. Каждый стол имел свой номер, на столах размещалась только закуска, а выпивку желающие приносили с собой сами. С Андреем сидели его коллеги по заводу и волейбольной команде. Помимо того, что они выпили в общежитии, ребята принесли с собой еще пару бутылок водки и гордо поставили их на середину стола. Другие гости делали то же самое. Для тех же, кто не запасся спиртным заранее, внизу, на первом этаже работал буфет. Там можно было купить и водку, и вино, и коньяк, и шампанское. В общем, все, что угодно для вечера, для создания настроения...

Ведь праздник пришел. Никуда теперь не денешься..Такова  традиция.  А как же иначе?! Святая традиция русского народа. Какой же праздник без меры выпитого, без скандалов, без ругани, без мордобоя и крови... Душа такая у нас. Кто же празднует и веселиться на трезвую голову? Никто. Никогда.

И гуляли, и гудели. Редко за каким столом не звенели стаканы. Вод- ка текла рекой. И вот уже глаза у людей начинают лихорадочно блестеть, речь становиться излишне громкой и бессвязной, жесты рук размашисты и непонятны, а походка покачивающейся. Каждый за столом говорит, не обращая внимания на соседей, говорит в пусто ту, говорит горячо, страстно, взахлеб, спешит, стараясь выговорить- ся, излить накопившееся в душе. И какая при этом разница, слушают тебя или нет?! Праздник идет. Праздник в разгаре...

За столом Андрея ребята тоже пьют. По кругу пошла уже вторая бутылка. Андрей же пить наравне со всеми, поостерегся. Он ограничился всего лишь пол стаканом водки и постарался хорошенько закусить, что бы не опьянеть. Он ждал танцев в соседнем танцевальном зале. От волнения его даже немного лихорадило. Он с великим удовольствием влил бы в себя сейчас стакан-другой водки, чтобы хоть немного расслабиться и снять с души сковывающее его и мешающее ему действовать внутреннее напряжение, но понимал, что именно сейчас, сегодня этого как раз и нельзя делать. Испытанное и безотказное средство для облегчения контактов с девушками здесь сейчас не годилось. Интуитивно оно казалось ему слишком уж неподходящим для знакомства именно с этой девушкой, слишком примитивным, грязным и грубым для нее.

Он много раз думал, пытаясь понять, разобраться в том, почему же его влечет именно к этой девушке, а к никакой другой. Почему за двадцать с лишним лет своей жизни он ни к одной девушке, ни к одной женщине ничего подобного не испытывал. Почему же она, а не другая?! Почему?! Сотый раз он задавал себе этот вопрос и не находил ответа. Он знал, чувствовал понимал, ощущал каждой клеточкой своего тела, что ему нужна именно она, именно эта девушка. И все. И никакой другой ему больше никогда уже не надо будет. Это была аксиома, это была истина, которая не требовала доказательств, да и не нуждалась ни в каких доказательствах. И никакого другого понимания этой истины ему уже не надо было. Он сам для себя отвергал уже заранее любое другое понимание. Даже сама мысль о по- явлении какой-то другой девушки вместо этой была для него       настолько чудовищной, настолько нелепой, что он даже не признавал за ней права на существование. Никакой дилеммы, никакой альтернативы, никакой замены. Или-или. Или она – или никто Сегодня должно все решиться Все...Сегодня Новый Год.. Сегодня – время чудес. А чудеса бывают только прекрасные…

       Не суди – и не будешь судимым,
       Не кричи – не накличешь врагов.
       Счастье – миг, только необъяснимый,
       Словно дар от каких-то Богов.

       Что кричать, если голос негромкий?
       Как судить, если сам не святой?!
       Раз уж жизнь подвела к самой кромке,
       Ты к любви напросись на постой.

       Хмель любви не проходит с годами,
       Но приносит нам мир и покой…
       Не топчите сердца сапогами –
       Жизнь – не только « решительный бой»…

В справедливости этих простых истин Андрею придется убедиться очень и очень скоро. И в то, что любовь – это, действительно, дар , и дар не от кого-то там малопонятного и малозначимого, а именно от самих Богов, и что хмель от нее не прогнать ничем, как бы порой этого и не хотелось, и что любовь – чувство не минутное, не проходящее, а вечное, и что любовь надо холить, надо лелеять, надо бе- речь, и что сапогами по сердцам ходить- это самое страшное на свете преступление, прощения от которого жизнь еще не придумала, да, на верное и не придумает, потому что в противном случае сама жизнь теряет всякий свой смысл и превращается в унылое, убогое и самое примитивное, чисто животное существование…
Где-то часов в одиннадцать, когда хмельной гул в банкетном зале достиг своего апогея, а кое-где уже зазвучали песни и даже крики, ругань, в громкоговорителе раздалось долгожданное:
--- А теперь, дорогие товарищи, начинается самое главное торжество нашего праздника – танцы! Просим всех присутствующих пройти в наш танцевальный зал на елку…На встречу с Дедом Морозом и Снегурочкой..! Просим..! Просим..!
Двери в соседний зал распахнулись. Грянула музыка. Народ зашевелился, загремел стульями. Люди поднялись и двинулись к дверям.

Андрей поднялся вслед за ними. Танцзал сразу как-то и ослеплял, и оглушал, и возбуждал одновременно. В глазах рябило от мелькания огней светомузыки, уши вибрировали от жестких ритмов молодежного ансамбля, а душа замирала, настраиваясь на приятные ожидания. Каждый из присутствующих сейчас в ДК ждал чего-то от этого вечера, чего-то хорошего для себя, то ли чуда, то ли приятной встречи, то ли новых знакомств, то ли новых впечатлений…
А, в общем, танцы, как танцы, ничего особенного, все, как обычно. Уже определившиеся парочки сразу устремились в центр зала. К ним быстро присоединились наиболее нетерпеливые из женской половины, предпочитающие любые формы активного отдыха томительному и бесцельному ожиданию. Стоять, покорно подпирая стенку зала, ожидая, пока тебя соблаговолят выбрать, оценить и пригласить, делая вид, что тебе все это безразлично. Не-ет! Никогда-а-а! Уж лучше синица в руках, чем журавль в небе Нет сейчас парня, сойдет на сегодня и подруга. Поду-у-умаешь! Зато весело, зато не одна...

А музыка такая заразительная, такая зажигательная, такая необычная, настоящая молодежная, твист! Одно слово-- твист. Э-э-х, дав-ай! Не очень, правда, ясно как его танцуют , этот твист. Но ничего страшного. Не боги горшки обжигают, отнюдь не боги! Как мажется, так оно и получается. Авось судить здесь некому. И танцуют, кто во что горазд. Душа играет, дуда зовет, а тело, руки, ноги, голова вытворяют не пойми чего. Все вместе и каждый в отдельности. Зато здорово, зато весело!

Меньшая женская и большая мужская часть присутствующих столпились у стен зала, окружая танцующих плотной, живой, шевелящейся стеной. Андрей медленно двинулся вдоль зала, скользя цепким, внимательным взглядом по лицам стоящих и танцующих. Он искал. И вот сердце его в груди вдруг как-то сразу сжалось, словно бы наткнулось на невидимую преграду, затем отчаянно лихорадочно застучало, и Андрей скорее почувствовал, чем увидел: «Она!» Да, она стояла с подругами у стены в чем-то бело-голубом, очень яркая, очень нарядная, красивая до невозможности и веселая. Увидев Андрея, она насмешливо прищурила глаза, улыбнулась, закусив зубами нижнюю губу, отчего ее лицо приняло лукаво-загадочное выражение, затем вызывающе дернула подбородком и демонстративно отвернулась.

Андрей решительно направился вперед. Но ,подойдя к ней почти вплотную, когда он уже начал ощущать запах ее духов и можно было, протянув руку, коснуться кончиками пальцев каштановых завитков ее волос около уха, он вдруг неожиданно для себя самого повернул в сторону и пригласил на танец какую-то стоящую здесь рядом девушку, даже и не разглядев толком ее лица.

И начался какой-то кошмар, кавардак, какая-то жуткая нелепость и свистопляска. Андрей ничего не мог понять. Как будто какая-то злая, непонятная сила играла с ним в прятки, дергая его в нужный момент за веревочки, не давая ему возможности совершить давно задуманное. Андрей несколько раз подходил к девушке, чтобы пригласить ее на танец, но всякий раз в последний момент сворачивал в сторону и приглашал кого-нибудь из рядом стоящих с ней девушек. Андрей злился на себя, психовал, проклинал себя последними словами, но ничего с собой поделать не мог. Чем сильнее он хотел подойти к девушке, тем труднее ему было это сделать. Пространство около девушки было для него заколдовано, стало для него неприкосновенным, «табу». Он настолько растерялся от всего случившегося, что уже начал хвататься за спасительную мысль о стакане водки:
       -- Водка! Выпить стакан водки и тогда все получится. Пойти в буфет и выпить. Иначе все пойдет крахом, все труды насмарку, все сломается.

Он стоял, прижавшись спиной к стене танцзала и скрестивши руки на груди, стоял мрачнее мрачного, и хмурым взглядом глядел сквозь веселящихся вокруг людей. Был перерыв в танцах. Разговоры, смех, и веселые, жизнерадостные лица вокруг. Праздник был в самом раз-гаре. Скоро двенадцать часов. Скоро Новый Год.
       --Андрей, ты чего такой мрачный? – рядом появился высокий, долговязый, немного нескладный парень. Валька Камаев, или Камай, слесарь с их завода, партнер Андрея по волейбольной команде и их бессменный капитан, - Как у тебя дела с твоей пассией? Познакомился?

Вся их волейбольная команда была в курсе сердечных забот Андрея и не без ее активной помощи Андрей с девушкой были на этом Новогоднем вечере.
--Никак, - угрюмо ответил Андрей, - ничего не получается...
--Ты что, серьезно? - удивился тот.
--Куда уж серьезней, - буркнул Андрей и в отчаянии добавил: не могу к ней подойти, чтобы познакомиться, пригласить на танец. Никак не могу, хоть тресни...
--Это бывает, Андрюш, - посочувствовал Камай, - и не только у тебя. Но ты не расстраивайся, не раскисай! Положись на меня. Я это дело сейчас мигом сорганизую...
       -- И каким же это образом, - насторожившись, хмуро спросил Андрей, - Что ты собираешься предпринимать?
       -- Не беспокойся, Андрей, все будет в ажуре, - «Камай» похлопал своей большой ладонью Андрея по плечу, - Знаешь присказку, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе..?
       -- А-а, иди ты, - отмахнулся Андрей, - все тебе шуточки...
       -- Андрей, я не шучу. Я - всерьез. И не беспокойся. Все будет нормально, без хамства. Но, имей в виду, бутылка шампанского за то- тобой, - он еще раз хлопнул Андрея ладонью, но уже по спине и ис-чез в толпе.
Вскоре затемненное пространство танцзала прорезал металлический голос репродуктора:
       -- Внимание! Прошу минуточку внимания! Дамский танец. Танго. Арабское. Дамы приглашают кавалеров. Кавалеров просим не упрямиться, а дам, просим проявить инициативу...
       -- Вот как раз этого мне сейчас не хватает, - подумал в сердцах Андрей и тут же решил махнуть на все рукой и отправиться за поддержкой в буфет. По-другому, видать, сегодня не получится. Невезу-уха у него сегодня...
      
И здесь он увидел ее. Она шла одна через весь зал в его сторону. Шла серьезная, задумчивая, решительная, однако в глубине глаз явственно виднелись сверкающие искорки. Она остановилась перед Андреем, слегка присела, как бы делая реверанс, и, наклонив голову, сказала:
       -- Разрешите пригласить вас?

Андрей от неожиданности растерялся. Он побледнел, как полотно, в горле мгновенно все пересохло, язык онемел. Он хотел было что-то произнести, чтобы достойно выйти из этого положения, что-то такое, вежливо-элегантное, вроде: «Благодарю Вас!» или «Вы очень любезны!», или «Я так признателен Вам!», но смог лишь промычать что-то нечленораздельное. Она недоуменно вскинула брови. Лицо ее было невозмутимо спокойное, лишь в глубине глаз прыгали веселые чертики:
       -- Вы не хотите со мной танцевать? Мне надо было привести сюда свою подругу, да?

Андрея сразу же бросило в жар и он судорожно, хрипло выдохнул:
--Что Вы?! Что Вы?! Как можно!!

И он скорее схватил ее за руку, словно боясь, что она вот сейчас рассердится, повернется и уйдет. Наверное, он второпях не рассчитал свои силы и слишком сжал свои пальцы, потому что ее лицо слегка сморщилось, как от боли. Андрей испуганно отпустил ее руку:
--Ой , простите! Вам больно, да?! Какой же я дурак!!! О, господи, не уходите!!!

В его голосе зазвучало такое отчаяние, такая мольба, что она улыбнулась:
       -- Да ничего, Андрюша, все нормально...
Андрей остолбенел:
       -- Вы знаете, как меня зовут?!
Она развела руками:
       -- Как видите, знаю... Он заулыбался:
--А я тоже знаю, как вас зовут...

Они взялись з а руки и пошли танцевать. Звучало танго. Танец влюбленных. Они танцевали и смотрели друг на друга. И ничего не говорили. Им и не надо была ничего говорить. Они понимали друг друга и так, без слов. Они танцевали и смотрели друг на друга. И не было на свете людей счастливее их.

Колесо судьбы повернулось на заданный угол и они встретились. А встретившись, полюбили друг друга. Полюбили так, как любят первый и последний раз в жизни, сильно, нежно, трепетно, безоглядно совершенно не думая о тем, что их ждет впереди, как теперь с ложится их жизнь. Две крошечные песчинки человеческого океана, родившиеся и выросшие Бог знает за сколько километров друг о т друга, не знавшие до не давнего времени ничего друг о друге и даже не подозревавшие о взаимном существовании. А, может, все-таки знали, догадывались? Подсознательно, интуитивно или как еще там... мистически, что ли? Какая же сила, чья непонятная воля потянули их друг к другу через тысячи и тысячи километров земного пространства? Кому это было нужно? Для чего? В чьих же руках находится наше будущее, наша судьба? В наших собственных? Или в руках Всевышнего?

Через много лет Андрей, раздумывая о перипетиях своей нескладной, нелепой жизни, напишет такие строки:
Между мною и тобою дней наперечет, Кто же ведает судьбою, ангел или черт? Иль колдуют сразу оба, только невпопад, От того любовь до гроба - это просто ад...

Говорят, что в стихах выражаются отголоски нашей генной памяти. Так ли это? Кто знает? Да и надо ли нам все знать? Может, вся прелесть жизни и заключается - то именно в незнании того, что с нами случится в ближайшее время или в далеком будущем. Ведь именно это незнание дает нам силы в борьбе с жизненными невзгодами, рождает наши на- дежды на лучшую долю и на будущее счастье. И мы живем, пока живут наши надежды. А надежды, как известно, умирают последними.

Естественно, что ни о чем таком они и не думали, да и не могли думать И правильно делали, что не думали. У них были другие, более важные заботы. Они наслаждались взаимным присутствием, возможностью взаимного общения. Они были счастливы от сознания того, что наконец-то оказались вместе, от сознания того, что они рядом, что могут смотреть друг на друга, разговаривать, прикасаться друг к другу. Большего им сейчас для счастья и не надо было ничего.

Андрей не отходил от Зины до конца «огонька». Новый год он встретил уже за ее столом. А затем танцевал и веселился только с ней. А потом они ушли. Им захотелось побыть одним. Они оделись и вышли на улицу. Было удивительно тихо, слегка морозило, снег под ногами вкусно «похрустывал», на небе сверкали невероятно большие и яркие звезды. Они даже не сверкали, они лились сверху    нескончаемым потоком острых и ломких лучей белого, обжигающего холодом небесного огня. И невольно казалось, что весь ночной морозный воздух земли заполнен их микроскопическими ледяными частицами , которые, падая вниз, ударяются друг о друга и тоненько, тоненько звенят, словно поют хором какой-то сказочно прекрасный хорал или чуть слышно разговаривают друг с другом о чем-то своем, сокровенно-неземном.

Они медленно шли по самой середине улицы. Поселок «машзавода» уже спал и им никто не мешал. Лишь кое-где одиноко и сиротливо светились окна домов. Они вышли из поселка и направились по дороге к железнодорожной станции, недалеко от которой жила Зина. Андрей был в ударе. Он непрерывно острил шутил, дурачился, читал стихи и Зина смеялась. А потом они стояли на крыльце ее дома, тесно прижавшись друг к другу, замерзшие до невозможности, с ледяными носами и щеками, и Андрей все пытал-ся согреть ее лицо своим дыханием. А Зина жалобно просила его:
       -- Андрюша, милый, хватит, а? Я совсем замерзла. Я больше не мо-гу ни капелечки. Андрей кивал ей головой и шептал окоченевшими губами:
       -- Хорошо, Зина, я сейчас. Я иду. Все. Уже иду...

И все оставалось по старому. И неизвестно, сколько бы так еще про-дол жалось, сколько бы ещ е они смогли выдержать, полуживые, по-лузамерзшие и совсем уже окоченевшие, если бы в пристройке до-ма вдруг не зажегся свет и чей-то сердитый женский голос произнес через дверь:
       -- Зина, что ты там мерзнешь? Не пора ли домой?
Зина испуганно отпрянула от Андрея:
--Все, Андрюша, все. До завтра. До свидания...То есть, до вечера...
Встретимся в семь у переезда. Пока, Андрюша, пока...
Она коснулась губами щеки Андрея и исчезла за дверью...

ГЛАВА 5

Так началась их любовь. Ничего особенного, ничего сверхъестест-венного на первый взгляд. Обычные отношения двух молодых людей, только вступающих на путь чувственного познания самих се-бя и окружающего их мира и делающих навстречу друг другу свои первые, пока еще робкие шаги. Странно, конечно, но Андрей не ис-пытывал к своей Зине ни пылкой страсти, ни всепоглощающей мощи физического влечения. У него не появлялось даже намека на жела-ние начать с ней интимные отношения, стать ее первым мужчиной. Никаких грешных, никаких грязных мыслей, ничего низменного, обыкновенного, примитивного, унижающего ее человеческое и женское достоинство, лишь глубочайшая, трепетная нежность в сочетании с возвышенным, чуть ли не святым благоговением.
«Да святиться имя твое..!» - молитва всех влюбленных мира. Для Андрея она оказалась не литературной фразой, не «банальщиной», не фантазией, а настоящей реальностью. Он готов был часами смот-реть на ее лицо, лишь изредка прикасаясь губами к ее губам, щекам, глазам, даже не целуя, нет, всего лишь прикасаясь...
       - -Что ты так смотришь на меня, Андрюша? – шептала она, прикры-вая ладонью его глаза.
       -- Не знаю, - отвечал он, пожимая плечами, -- Мне хочется на тебя смотреть... Ты не представляешь, какая ты красивая.,--Он наклонял-ся к ней, тихонько, бережно и ласково целовал ее гуы и тоже шеп-тал, - Я люблю тебя... Слышишь, люблю... Я не понимаю, как я жил до сих пор без тебя... Не понимаю... Не представляю... Я люб-лю тебя... Я люблю тебя...
-
Андрей внешне сильно изменился. Он словно бы засветился из-нутри ровным, теплым светом, делающим его лицо удивительно возвышенным и одухотворенным. Как у поэтов в периоды их твор-ческого подъема или озарения Да он и стал поэтом. Начал вновь пи-сать стихи. Писал много, заполняя листы тетради неровными, то-ропливыми строчками. Правда, стихи почему-то получались груст-ными и мало было среди записанного им в тот период стихов о любви. Писал о чем угодно, но только не о любви, которая букваль-но переполняла все его существо.

Странно всё-таки устроен человек. О самом главном для себя, о са-мом наболевшем в данный момент он будет думать и замышлять лишь потом, когда эти события уйдут в прошлое, в небытие. Если не забудутся конечно. Но это у кого как, у кого как..«Лицом к лицу ли-ца не увидать» Как верно и точно говорят порой поэты. Только мы не всегда замечаем этой их правоты. Жизнь своей будничностью и своими повседневными заботами приземляет нас, надевая на глаза и уши плотные, звуко- и све тонепроницаемые шоры. Мы становимся глухи и слепы ко всему, что не имеет для нас сегодняшней, практи-ческой пользы. Нужны мощные толчки и сильнейшие жизненные потрясения, чтобы мы прозрели и ста ли восприимчивы и к чужому горю, и к красоте окружающего мира .И тогда обычные, ничего вро-де бы незначащие строки в самых обычных, давно знакомых стихах вдруг неожиданно для нас зазвучат с невидан- ной до того силой, вновь обретают смысл и становятся вдруг настоящим откровением.
В ту памятную Новогоднюю ночь их знакомства, Андрей, придя до-мой написал такие стихи:

В дыхании зимней ночи
Я слышу шепот звезд
Звук тонкий и непрочный,
Как звон застывших слез.
Звезда скатилась с неба,
Слезой с потухших глаз...
Кому из нас не «ведан»
Судьбы зловещий глас?!
И с горстью льдистых капель,
Твоих застывших слез,
Веду себя на паперть
Под шепот белых звезд.

Стихи написались быстро, сразу, одним махом, как будто Андрей знал их уже давно, и они лишь прятались до пори где-то в закоулках его памяти. Записав родившиеся строки, он прочитал их раз, дру-гой, третий и в недоумении пожал плечами. Настолько они не соот-ветствовали его тогдашнему душевному состоянию. Андрей не стал задумываться над случившемся. Он просто-напросто махнул на стихи рукой в буквальном смысле этого слова и тут же забыл о них, как забывают о чем-то случайном, не стоящем внимания мало-значимом и малосущественном для себя. Но он ошибся. Стихи не забылись и не могли забыться Настолько они оказались пророческими для их любви, что Андрей никогда впоследствии не мог спокойно дочитать их до конца. Становилось страшно. Становилось не по себе.

Вспомнились эти стихи, всплыли в памяти через несколько лет, когда весь мир вокруг Андрея, казалось вздыбился и рухнул разом, погребая  его самого под своими обломками. И никакой надежды на лучшую долю у него уже не осталось. На душе было черним черно и жил он тогда лишь по инерции, если то его существование можно было назвать жизнью. И вот тогда, рано утром, когда он, проснувшись, лежал недвижно без всякой мысли в усталой голове, в его сознании возникли вдруг эти строки. Андрей произнес их сначала про себя, затем шепотом вслух, не веря самому себе. Его поразило до оторопи, до ужаса, насколько точно в этих стихах было предсказано, предопределено будущее их отношений с Зиной, будущее их любви, их несостоявшегося счастья. «И с горстью льдистых капель, твоих застывших слез, веду себя на паперть под шёпот белых звезд...» Так оно впоследствии и оказалось. Точнее и не скажешь.

Действительно , ничего кроме слез и горького сожаления о бесконечных ошибках и потерянных по глупости возможностях их любовь никому из них не принесла. И если бы он хоть чуточку ве-рил в бога, то может быть паперть церковная, как символ покаяния, и могла бы его спасти. Но в бога он никогда не верил. Он был убже-денным атеистом. И ничто не могло его спасти. Ни что. Это было его судьбой, это было ее судьбой, это было их общей судьбой.

Но они сейчас ничего не ведали о своем будущем. Они даже не за-думывались о нем. Они ловили мгновения своего счастья и старались продлить их, эти мгновения, продлить своими встречами.

Встречались они часто. Почти каждый свободный вечер, выпадавший на их долю, они старались провести вместе. Правда, жизнь их не слишком баловала и таких вечеров представляла не так уж и мно-го. Зина работала на заводе в две смены , поэтому одна неделя у них получалась свободной друг от друга. И всю эту неделю Андрей ходил сам не свой. Вынужденный перерыв лишь только усиливал его тягу к Зине. Порой он просто не выдерживал и поздно вечером, ближе к ночи выходил к ее дому.

Там, спрятавшись за забором, он ждал приезда последнего, ночного автобуса, на котором она возвращалась со смены. Подойти к ней, в такой поздний час, он не решался. Было неудобно. Да и устала она, наверное. Поэтому Андрей издали наблюдал за тем, как она выходит из автобуса идет через переезд, подходит к крыльцу родного дома, останавливается, достает ключ, быстро оглядывается назад, всматриваясь в темноту ночи, затем открывает дверь и исчезает.

После этого Андрей обычно ждал, когда загорится свет в окне у них на кухне, закуривал и долго стоял, глядя на окно, швыряя окурки на землю прямо под ноги. И уходил только лишь тогда, когда окно темнело, когда Зина ложилась спать. Уходил довольный, удовлетворенный, с чувством исполненного долга и почти счастливый.

Но однажды, когда он так стоял, прислонясь к забору и курил, задумчиво глядя в ее окно, он вдруг услышал, как наружная дверь дома отворилась и знакомый до дрожи в сердце голос произнес:
       -- Андрюша, это ты..?
       -- Я,- вздрогнул от неожиданности Андрей и направился к ней. Они обнялись. Поцеловались.
       -- Глупый Андрюшка, - прошептала она, - Какой же ты у меня глупый еще... Ты давно здесь?
       -- Угу, - кивнул головой Андрей, - Давно...
       -- Тебе что, трудно было меня окликнуть, - укорила его Зина, - Я же давно уже чувствую, что ты где-то здесь. Меня ведь не обманешь Мне сердце подсказывает. И не пойму, чего ты молчишь, чего дожидаешься..?
Она крепко обняла Андрея, прижалась к нему всем своим телом и прошептала:
       -- Я люблю тебя, Андрюша. Милый ты мой. Единственный. Я так по тебе скучаю. Когда не вижу тебя. И думаю каждый раз, когда с автобуса домой иду, господи, хоть бы пришел, встретил бы после работы, догадался бы... А он стоит тут, рядом, за забором... и не подходит...не догадывается... Эх, ты-ы... Горе мое, недогадливое...

Они оба счастливо засмеялись. Им было хорошо. Они снова были рядом, снова были вместе. И эта их выходная неделя, былое вынужденное препятствие для их встреч, исчезла, испарилась, улетучилась без следа и не будет больше им мешать, не будет им препятствовать...

Они были чудной парой. Из тех мужчин и женщин, что самой природой или судьбой создается лишь только друг для друга. Как две половинки одного целого, некогда разделенные и потерявшиеся, а теперь вот нашедшие друг друга и наконец-то соединившиеся вновь. А соединившись, неожиданно для себя и других вдруг зажглись, засияли и засверкали всеми цветами и оттенками радуги на удивление, радость или зависть другим людям.

Каждый из них в отдельности казался самым обыкновенным, ничем особенно не примечательным человеком, вместе они сразу станови- становились какими-то другими, особенными, непохожими ни на кого, очень заметными и резко выделяющимися из общей массы людей. Да их и нельзя было не заметить! Ведь у влюбленных особенные лица. Их выдает отрешенность затуманенных счастливой дымкой глаз: мягкая застенчивость нескрываемой, радостной улыбки: общее выражение благости, умиротворенности, покоя и горделивой уверенности в себе. Да, счастью не нужно многообразие форм. Достаточно и одной единственной - взаимной любви дорогого для тебя человека

Как это мало вроде бы для человека и, в то же время, как же это много для одного человека. Как тяжело, как трудна и как необходимо...
Ведь любить - это не только брать, полной чашей черпая удовольствие от общения с любимым человеком; любить - это, прежде всего, отдавать себя другому, капля за каплей, полностью, целиком, безвозмездно и безвозвратно растворяя себя в любимом человеке, подчиняя собственные желания и интересы его желаниям и его интересам. Любить--это, прежде всего, жертвовать собой ради счастья и благополучия другого, брать на себя ответственность за счастье и благополучие другого, по- поверившего в тебя и доверившегося тебе человека.

К сожалению, понимание такой простой истины приходит к нам часто слишком уж поздно, и познаем мм ее слишком уж дорогой ценой, ког- да ни изменить ничего, ни исправить ничего мы уже не в состоянии .

Но это все будет потом, когда-то, в туманном будущем. А пока же не- бо безоблачно, жизнь прекрасна, в ней открылся иной смысл, появилось иное содержание и надо следить жить, пока жизнь доставляет радость и приносит удовольствие. И Андрей жил, ни о чем особенно не задумываясь, довольствуясь тем, что уже имел, что есть под рукой. Утром работа, вечером два раза в неделю и в воскресении днем – волейбол с небольшой выпивкой в кругу друзей. Все остальное свободное время, все вечера и ночи Зина, Зина, Зина...

К такой жизни Андрей быстро привык, такая жизнь его вполне устраивала, никаких неожиданностей или случайностей он в своем будущем пока не ждал и не предвидел. Неожиданности начались летом. В июне Зина попросила его уменьшить их встречи. Близилась ее летняя экзаменационная сессия, а хвостов поднакопилось предостаточно, надо было срочно принимать меры, поднажимать и садиться за учебники. Скрипя сердцем, Андрей вынужден был согласиться на такой шаг.

А через месяц Андрей вообще остался един. Зина уехала в университет на летнюю экзаменационную сессию, на целых сорок дней. С ума  можно было сойти! Андрей сразу же ощутил в душе такую гнетущую пустоту, что затосковал, захандрил и... запил. И дальше началось то, чему Андрей никак не мог дать вразумительного объяснения. Мотивы собственного поведения на данный момент так и остались для него самого загадкой. Потому что как раз именно этого ему было совершенно не нужно. Это было противоестественно для него, противоречило всему его существу.

А произошло, случилось то элементарное, что наверное и должно было когда-нибудь случиться с Андреем, как случается с большинством мужчин, рано или поздно. И лучше, конечно, рано, чем потом, когда уже поздно. Андрей загулял, загудел и покатился вниз по наклонной плоскости. Он очутился в кругу молодых девиц соответствующего поведения, а затем его прочно заарканила одна из них, наиболее хват- кая. Она даже на волейбол с Андреем ходила, не отпускала его от себя и там. Андрей раз не ночевал дома, два и ... пошло, поехало.

Недели через три, в понедельник, после его очередного «закидона» с этой девицей, на работе к нему подошла группа ребят из заводской волейбольной команды во главе со своим капитаном, Валькой «Камаем». «Камай» сгреб своей мощной ладонью ворот его рубашки:
       -- Слушай, Андрей, брось дурить, предупреждаем в первый и последний раз. Мы смотрели, смотрели на твои выкрутасы, но больше терпеть не будем. Хватит! Побаловался и будя! Достаточно! Хорошего по маленьку! Ты, дурья твоя башка, кого на кого променять хочешь, а? Тебе девчонка досталась, дурище ты чертово, какой не бывает! Одна на тысячу! А ты?! Кре-етин! И-ди-и-о-ти-на безмозглая! Сопляк булавочный!

Он отпустил ворот рубашки Андрея и тут же, не размахиваясь, коротко ударил его кулаком в подбородок. Ударил сильно. У Андрея дернулась голова, на мгновение все поплыло перед глазами. Он качнулся, но устоял на ногах. Камай смачно выругался и сплюнул на пол.
       --Крепок, скотина, ничего не скажешь... Так вот, наше тебе условие: иди к начальнику цеха и пиши заявление на отгулы с отработкой. Пару дней тебе хватит. Да еще входные. Так что сойдет, я думаю. А долги потом отработаешь. Так вот, пиши заявление и сразу ночью в среду езжай в Воронеж. Четверг, пятница, суббота. Три дня, думаю, тебе хватит, чтобы исправить то, что ты тут в пьяном угаре наворочал. Езжай и проси у нее прощения. Ты, думаешь, ей уже не сообщили о твоих проделках? Чего, чего, а доброхотов у нас всегда хватает...

У Андрея ком встал в горле, а на глазах навернулись слезы. Он судорожно сглотнул и только смог проговорить почему-то заикаясь:
       --Ре-бя-та-а... Ре-бя-та-а... Какие вы... Ох, ре-бя- та-а...

Васька Волков или «Волчек», плотный, широкоплечий, чуть сгорбленный токарь с механического цеха, их постоянный разводящий в команде, похлопал Андрея по плечу:
       --Ничего, Андрюха, прорвемся! Чего в жизни не бывает. Три к носу и все пройдет... Ты - езжай. Это сейчас главное для тебя. Начцеха в курсе дела. Он не возражает.

В четверг рано утрам Андрей был уже в Воронеже. Он сошел с по-езда, не спеша направился на вокзал. Спешить ему было некуда. Было еще слишком рано, а умыться и привести себя в порядок он успел еще в поезде. Единственное, что ему надо было сделать в первую очередь, так это позавтракать. Он зашел в здание вокзала, прошел один зал, другой, спустился вниз. Там он нашел буфет и встал в очередь. Народу, как всегда на вокзале, было много и самого разношерстного А в какой очереди бывает мало народа?
Таких очередей в своей жизни Андрей что-то не припомнил. Хотя было ему всего лишь два десятка лет.

А ведь ему было, что вспомнить! Было! Вся его сознательная жизнь - жизнь обыкновенного Советского человека, родившегося и выросшего в этой стране, победившего Социализма, была органично связана с бес численными и бесконечными очередями. Очередь являлась составной и неотъемлемой частью государственной системы потребления Господи,, за чем только и где только не стоял Андрей за свою короткую  жизнь! Ведь она, если разобраться, эта жизнь и есть его стояние в бесконечных наших очередях. В очередях мы общаемся, знакомимся, влюбляемся, ругаемся, иногда и деремся. В очередях, как нигде, чувствуется общность наших интересов, физически ощущается локоть, рука, плечо соседа. Мы, Советские люди с детства начинаем познавать нашу родную действительность с очередей.

Сначала обычных, повседневных, обыденных очередей за хлебом, за молоком, солью, сахаром, мукой и макаронными изделиями. Затем сюда добавляются очереди за излишествами в виде мяса, колбасы, сала, масла, рыбы, за сладостями, сначала за простенькими, такими как пряники, печенье, халва со стойким вкусом подсолнечного масла,  слипшиеся подушечки конфет с цветным горошком, затем пошло что-нибудь несолидное, карамельки в бумажных обертках с расплывшимся рисунком, рассыпные шоколадные конфеты в обертках и отдельные шоколадки; ну, и уж потом, потом подошло время роскоши – шоколадные конфетные наборы в коробках, торты, пирожные и т.д. и т.п. Впрочем, этот список можно продолжить до бесконечности с разными вариациями в ту или иную сторону.

А потом, когда Андрей окончательно вступит во взрослую жизнь, он увидит, что диапазон очередей все растет и увеличивается. Здесь очереди и на промтовары, включая необходимейшую одежду и обувь, на мебель, на холодильник, на телевизор, на пылесос, на ковры, на квартиру на машину, на дачу, очереди за здоровьем к хорошим или нужным врачам, за путевками в санаторий или на курорты, и ещё за многим и многим другим... В очередь, в очередь, в очередь. В порядке живой очереди. Ветераны, участники, лауреаты, орденоносцы, передовики и т. п.—вне очереди, в отдельную очередь, в спец очередь, в льготную очередь . А для того, чтобы встать в очередь, чтобы тебя официально включили в очередь, нужны справки. Одна, другая, ... пятая, десятая. Чем важнее очередь, тем больше необходимо справок. А за справками снова становись в очередь. И так всю жизнь, до последнего своего дня, очереди, очереди, очереди, очереди...

Но сейчас, в настоящий момент Андрей стоит в очереди в вокзальный буфет. Стоит для того, чтобы покушать хоть что-нибудь, чтобы заморить червячка до лучших времен и избавиться от неприятного урчания в пустом желудке. Андрей, простояв с полчаса в очереди, ваял два стакана кофе с молоком, два бутерброда с каковской колбасой, и один песочник. Ничего другого, более существенного в буфете не было. Но Андрей был доволен и этим. К еде он относился с философским            спокойствием и привередливостью не отличался. Ел всегда лишь то, что было И сейчас с удовольствие, не торопясь он съел все без остатка, достал носовой платок, тщательно вытер губы, пальцы и вышел не улицу.
Здесь он закурил и осмотрелся.

Громадная привокзальная площадь была заполнена легковыми машинами и автобусами. Впереди за площадью, параллельно зданию вокзала проходил трамвайный путь, а за ним начиналась широкая, прямая улица, уходящая куда-то вдаль. Андрей направился туда. Надо было осмотреться немного в незнакомом городе и найти здание Университета. А потом будет все уже значительно проще. Во всяком случае, должно быть проще. И Андрею очень хотелось в это поверить. Ведь, что там ни говори, а перед Зиной он чувствовал себя очень и очень виноватым. И он сильно нервничал перед встречей с ней.

К университету Андрей подошел в девятом часу утра. Найти заочное отделение биологического факультета, узнать расписание занятий Зининой группы и найти нужную аудиторию было не так сложно. Сложнее было зайти туда, в эту аудиторию и увидеть Зину. Здесь мужество и решимость покинули Андрея и он решил подождать до перерыва.

Андрей стоял в коридоре одного из корпусов Университета напротив аудитории, где согласно расписаний занятий должна была находиться его Зина. Он стоял, опершись спиной о подоконник громадного створчатого окна, выходившего во двор, и уныло размышлял о превратностях собственной судьбы. Он действительно не понимал причины всего случившегося с ним в последнее время. Какое-то умопомрачение, иначе и не назовешь. Ведь бабником он никогда не был.

Зачем же тогда он это сделал? Почему? Что его заставило и что за всем этим может скрываться? Тайные пороки его натуры, о наличии которых он в себе даже и не подозревал до сих пор? Но ведь он любит Зину, он же себя знает. Зачем ему себя-то обманывать? Он любит Зину и никто другой ему вместо Зины не нужен сейчас и не будет нужен в последствии. На других женщин он практически и не смотрит, ему не хочется на них смотреть. Это же факт, от которого никуда не денешься. Даже если бы и захотел, все равно ничего не получится. Его Зина заслоняет всех остальных женщин для него...
Тогда зачем он все это понавытворял?! Зачем?! Зачем?! Мн-да-а.. Идиот из идиотов, иначе и не скажешь...

Раздался звонок. Погруженный в свои мысли Андрей от неожиданности даже вздрогнул. Дверь аудитории распахнулась. В коридор хлынула галдящая толпа студентов. В основном это были девушки, вчерашние школьницы. С группой девчат вышла и Зина. Лицо ее выглядело похудевшим, осунувшимся и очень бледным. Под глазами темные круги. Сердце Андрея болезненно сжалось. И тут Зина вдруг неожиданно остановилась, лицо ее напряглось и она резко повернула голову в сторону, где стоял Андрей. Их взгляды встретились. Рука Зины непроизвольно дернулась вверх и она прикрыла ладонью рот. Андрей подбежал к ней, обнял, не обращая внимание на присутствующих, поцеловал в губы. Она глянула на Андрея снизу вверх мокрыми, блестящими от слез глазами, в которых плескались, перемешавшись одновременно и радость, и боль, и обида, и горечь, и надежда, и бог знает что еще сразу вместе и порознь, и тихо, обними лишь губами, словно не веря самой себе, произнесла:

       --Андрюшка приехал... Господи, приехал ко мне... Андрюша, милый.
Волна теплой, мягкой нежности поднялась в груди Андрея, заполнила его сознание и он торопливо, словно боясь, что он не успеет и что его могут прервать, проговорил:
       --Зина, я не могу без тебя... Слышишь, не могу... Ты мне нужна. Я не хочу, чтобы мы расставались, никогда, слышишь? - и вдруг неожиданно для себя, как-то по детски жалобно, умоляюще добавил, - Выходи за меня замуж, а, Зина?

Она слегка отстранилась от Андрея, высвободила руки, вытерла сжа- тыми кулачками слезы на глазах и улыбнулась ему ласково, понимаю-ще и чуточку снисходительно:
       --Эх, Андрюша, Андрюша, какой же ты у меня еще глупенький. Ну, совсем еще малышок. Хоть и большой уже. Во-он какой вымахал...
       -- Почему малышок? - растерянно спросил Андрей. Его поразило неожиданное совпадение. Опять «малыш». В Якутии «малыш» и здесь вот то же самое. И от кого? От девчонки, по существу же...
Потому, - шепнула Зина, прикрыв его губы своей ладонью, - Выйду я за тебя замуж, а дальше что? Я за дверь, в магазин или еще куда по хозяйству, а ты – налево… к другой? Так?
       --Зи-и-на.., - только и нашелся, что сказать в ответ пристыжен- ный Андрей. Он готов был провалиться сквозь землю, так ему было стыдно. Действительно, она знала все. Действительно, доброхоты постарались основательно, - Прости, а? Ну, пожалуйста, я тебя очень прошу, Зин..?

Зина поднялась на цыпочки, ваяла его голову своими крошечными, теп лыми ладонями, пригнула к себе, поцеловала в губы и очень тихо, поч- ти неслышно, прошептала:
       -- Спасибо, Андрюша, что приехал. Ты не понимаешь, как это важно для меня. Особенно сейчас. И я тебя простила. Я ничего не хо- чу больше знать о твоих, - она помолчала, как бы подбирая слово для определения поступка Андрея, и закончила, - похожде-ниях. Я хочу думать, что все это случайность. Правда, «малышок»?-- Затем она реши- тельно отстранилась от него, ваяла его под руку и внушительно ска- зала:
       --Пошли...
       --Куда, - удивился Андрей. Он был как в трансе. Он ничего не понимал. Такой свою Зину он никогда не видел. Он и не предполагал, что она может быть такой.
       --Андрюша, милый, - умоляюще проговорила она, - я ведь на занятиях Мне нельзя просто так взять и уйти. Пойми, пожалуйста. Сейчас я отведу тебя в читальный зал библиотеки. Ты посидишь пока там, отдохнешь почитаешь. У меня в десять кончается эта пара. А на следующей паре я отпрошусь. У меня хорошие отношения с пре-подавателем. И у нас с тобой будет целых два часа свободных. До двенадцати. А там у нас большой перерыв, обед и снова занятия. Лабораторные по химии. Целых две пары. Аж до четырех. С них я уйти не смогу. Никак не смогу. Понятно, Андрюша?

Андрей кивнул головой. Чего уж здесь было не понимать. Его приезд, конечно, не лишком кстати. Но он правильно сделал, что приехал. Спасибо, все-таки, ребятам. Молодцы они у него:
       --Пнимаю, Зина, конечно же понимав. Ты не беспокойся, иди Я найду библиотеку. Ты делай так, как считаешь нужным. Я не хочу, чтобы ты из-за меня завалила сессию...
Прозвенел звонок. Перерыв закончился. Зина остановилась:
       --Хорошо, Андрюша. Договорились. Иди один и жди меня. Сейчас иди прямо до центральной лестницы. Там спустишься на второй этаж и спросишь библиотеку. И жди меня там. Не уходи...

Читальный зал Андрей нашел быстро. Там он набрал журналов и сел у окна так, чтобы хорошо была видна входная дверь. Хотел было почи- тать что-нибудь, открыл журнал «Смена», полистал его, но не чита- лось. Трудно было сосредоточиться, приходилось сильно напрягаться. В голове был полнейший сумбур. Ни мысли свои, ни чувства он никак но мог привести хоть в какой-то порядок, чтобы самому в них попытаться разобраться.

Поведение Зины, его Зины, которую, как он считал, знал чуть ли не вдоль и поперек, как самого себя, удивило и поразило его до невозможности. Она совершенно неожиданно открылась ему с какой-то новой и очень даже неожиданной стороны. Она вдруг оказалась совершенно мудрее и совершенно сильнее его самого. Андрей всегда относился к ней чуточку покровительственно и как бы свысока, как более старший, более сильный и более опытный к более младшему, более слабому, бо- лее беспомощному и более уязвимому. А оказалось все наоборот. Ведь только сильный и мудрый может позволить себе простить.

Значит, Зина - не наивненький несмышленыш, снизу вверх смотревшая на Андрея восторженными глазами, как на свой идеал, на свое божество. Отнюдь нет. Она - мудрая, всезнающая и все понимающая женщи- на. Андрей в сравнении с ней - жалкий, сопливый мальчишка, возомнивший о себе бог весть что, а теперь вот получивший щелчок по носу.

Воистину, не мужчина, а женщина правит миром. Ибо она выбирает и всегда, во всем делает так, как считает нужным сделать. Женщина только позволяет выбранному ей мужчине остановиться около себя и сделать шаг к себе. Женщина управляет и направляет движениями мужчины в его жизни А он, мужчина, никогда не замечает, что идет не сам, что его ведут, как на веревочке, и что веревочка эта находится в руках женщины. И очень хорошо, если эта женщина любит мужчину и желает ему счастья, тогда их путь имеет смысл и пройдет в нужном направлении.

А ведь Зина любит Андрея. И Андрей любит ее, свою Зину. Это и есть главное в жизни. А все остальное - от лукавого, пустое, никчемное, никому не нужное мудрствование, поиски черного кота в тёмной комнате, когда его там нет. Поэтому не стоит ничего усложнять. Надо просто довериться естественному ходу событий. Пусть оно будет так, как будет, в этом и должен заключаться весь смысл его жизни, как настоящей, так, вероятно, и будущей...

Зина почти влетела в читальный зал, сияющая, раскрасневшаяся, краси вая до того, что Андрей чуть было не задохнулся от радости и ощущения невероятного счастья, нахлынувшего на него. Женщины, женщины, что же Вы делаете с нами, мужчинами! Он поднял руку и помахал ей, показывая где он находится. Зина подошла к нему и села рядом на стул:
       --Ну, как ты здесь?
       --Я? Нормально. А ты?
       --У меня тоже все нормально. Два часа я свободна.Слушай, Ан-дрюша, - она положила свою ладонь на руку Андрея и умоля юще глянула ему в лицо: -Ты только пойми меня, пожалуйста, правильно и не обижайся. Я очень рада тебя сегодня видеть. Очень. Поверь. Твой приезд для меня-- это самая большая радость, какая только возможна сейчас для меня. Но,--она судорожно втянула в себя воздух и облизала внезапно пересохшие от волнения губы, - ты только не обижайся на меня, Андрюша, милый, я тебя очень прошу. Поверь, пожалуйста, я тебя люблю очень, очень и мне невыносимо трудно с тобой сейчас расставаться. Но... тебе надо сегодня же уехать назад в Лебедянь. У меня совершенно нет на тебя времени. Я и так, как белка в колесе верчусь. Андрюша, родненький мой, давай сейчас поедем на вокзал, купим тебе билет на автобус до Липецка на ближайший рейс Я тебя там провожу и успокоюсь..

Пока она все это говорила, а говорила напряженно, сбивчиво, не слишком ясно, очень волнуясь и переживая за то, что Андрей может ее не так понять, Андрей смотрел на нее и любовался ею. Боже, как она была хороша! Андрей смотрел, как движутся ее губы, причем верхняя, более полная, слегка нависала над нижней, придавая ее лицу такое наивно-милое и очаровательное выражение, что дух захватывало у Андрея; смотрел, как в такт словам забавно колышется кончик ее носа, как она морщит в озабоченности брови и на лбу при этом появляются две продольные складки-морщинки, как она розовым кончиком языка постоянно облизывает свою верхнюю губу, как она наклоняет голову слегка набок и немного вперед, как она, не замечая того, умоляюще складывает руки на груди, нервно перебирая пальцы, как пытается жестикулировать при воем монологе руками, преимущественно правой, постоянно вытягивая ее вперед и дотрагиваясь ею то до его, Андрея, груди, то до руки или плеча: смотрел, любовался, наполовину не сознавая ее слов и не замечая, что улыбается, широко, откровенно, радостно и немного глуповато, во весь рот.

Зина остановилась, перевела дух и только тогда заметила улыбку на лице Андрея. От удивления и нее даже открылся рот, а глаза распахну- лись широко, широко:
       --Ты... Ты... чему улыбаешься, Андрюш?
Андрей вздохнул и сокрушенно произнес:
       --Какая же ты красивая, Зин...
       --Слушай, Андрюша, я к тебе серьезно, а ты.. – голос ее задрожал, в глазах появился подозрительно влажный блеск, - Ну, нельзя же так, я ведь переживаю...
       --Прости, Зина, ради бога, - Андрей наклонился к ней и поцеловал ее в губы, - И не волнуйся. Все будет хорошо. Я же не идиот, я все понимаю. Мой приезд, конечно же, не слишком кстати. Но я тебя увидел и мы хоть чуточку, но поговорили. Мне этого надолго хватит. И я тебе не буду мешать. Сдавай свои экзамены спокойно. Поехали на вокзал.

Андрей поднялся. Зина встала тоже. Лицо ее просияло. Она потянулась к Андрею и, прикоснувшись к его щеке губами, нежно, ласково поцеловала. Затем проговорила:
       --Спасибо, Андрюша. Милый, хороший ты мой! Я так боялась, что ты не поймешь меня...
       --А почему, собственно говоря, боялась? - вдруг неожиданно даже для себя спросил Андрей. Ведь, как не крути, не его больно задело и сильно поразило восприятие Зины его, Андрея, в качестве источника обязательнейших для себя неприятностей и обязательного глухого непонимания. Почему? Неужели он все-таки дал уже повод для таких мыслей? Значит дал, если она так себя ведет. Обидно. Обидно. Очень обидно.

И Андрей намеренно шутливым тоном, чтобы хоть как-то скрыть охватившее его замешательство от слов Зины, проговорил
       --Хорошего же ты мнения обо мне. Или я тебе кажусь этаким,-- здесь он выразительно повертел пальцами около своего виска, - так, да?
       --Андрюшенька, не надо, а? - Зина нежно и ласково провела ладонью по его щеке, - у нас с тобой нет сейчас времени на пустые раз говоры. Надо на вокзал спешить.

На вокзале Андрей свободно взял билет на ближайший по расписанию рейсовый автобус до Липецка, откуда можно было затем также автобусом доехать до Лебедяни. Они с Зиной распрощались. Причем, Зина на прощание почему-то вдруг расплакалась и Андрею пришлось потом долго ее успокаивать. Они стояли на автостанции, прижавшись друг к другу и молчали. Лишь Зина иногда нервно всхлипывала и тяжело, тя- тяжело вздыхала. Тогда Андрей наклонялся к ее лицу и тихонько цело- вал в мокрые соленые глаза, шепча что-то бессвязное, малопонятное, нежное и очень, очень им обоим сейчас нужное. Так они простояли до объявления посадки на автобус. Андрей последний раз поцеловал Зину в губы, в глаза, в щеки и сел в автобус. Зина помахала ему рукой и исчезла.

Андрей ехал в автобусе, откинувшись на спинку кресла и улыбался Он был доволен и счастлив. Он вновь поверил в свою звезду, ему всерьез начало казаться, что звезда его наконец-то взошла и теперь у него впереди будет все только хорошо, что будущее его с Зиной светло и прекрасно После ее возвращения из Воронежа он всё-таки настоит на своем и они поженятся. Хватит ему мотаться по белу свету одному. Теперь они будут идти вместе и вместе теперь будут строить свою новую жизнь.

Он ехал, убаюканный мерным рокотом мотора большого «Икаруса», полный самих радужных надежд и ожиданий относительно перспектив своего ближайшего будущего. Он совершенно не ожидал и не предполагал, что будущее это окажется отнюдь не таким, каким оно рисовалось в его воображении, и что эта их встреча с Зиной в Вороне- же является их предпоследней встречей, и что очень скоро, всего лишь через месяц они расстанутся на несколько лет, а практически навсегда и их отношениям наступит конец. И виноватым в их разрыве окажется не кто иной, как он сам, Андрей. И бремя этой вины будет  преследовать его неотступно еще долгие и долгие годы его непростой и путанной жизни.

Андрей потом много раз вспоминал эту свою поездку из Воронежа в Лебедянь. Настолько тогда его внутреннее психологическое состояние не соответствовало тому, что ожидало его впереди, что с ним должно будет скоро произойти. Все произошло слишком неожиданно, не запланировано, обвально быстро и практически совершенно случайно. И как же оказывается много в его жизни зависело от элементарного ,слепого, ничего не значащего вроде бы случая, от простой, самой обыкновенной и примитивной случайности. Случайная встреча, случайный взгляд, случайный разговор, неожиданное. случайнее происшествие и.. вот уже линия его судьбы делает резкий крутой поворот, крутой вираж и он с легкостью змеи, сбрасывающей с себя кожу, пытается отмахнутся от прежней своей жизни, перечеркнуть свой прежний опыт и вновь пытается начать все сначала, порей с самого нуля.

И все здесь поначалу идет вроде бы хорошо, все нормально, но лишь до нового случая. А там опять рывок. Куда? Кто его знает? Но только не вперед. Куда-то в сторону. И так много раз, до бесконечности, пока, наконец, не приходит понимание того, что ведь бегает он, по существу, от самого себя, и бежит-то лишь за собственной, зыбкой тенью. Правда, он пытается сам себя успокоить:

А может это вовсе и не тень,
А знак судьбы, ниспосланной мне свыше?!
Хочу поверить в мудрость перемен
Я так устал быть в этом мире лишним.
..
Но это лишь попытка самоуспокоения, попытка перелепить с себя                ответственность на чьи-то другие плечи. На чьи? Всевышнего? Ведь, что там ни говори, а его приезд в Лебедянь является чистейшей воды случайностью. И его последующий отъезд из Лебедяни также является незапланированной, никем не предвиденной и никем не подстроенной случайностью. А может, все-таки, подстроенной? Запланированной?

Так кто же тогда расставляет перед ним эти ловушки случайного? Так кто и зачем спланировал эти встречи и расставания? Какой эксперимент проводится над ним и с какой целью?! Через много лет, в минуту глубокого отчаяния, Андрей напишет такие стихи:
На беду тебя я встретил, на беду,
Словно сердцем зацепился на бегу,
Словно разом изменился белый свет,
И назад уже дороги больше нет...

Но он здесь несправедлив к самому себе. Ведь в действительности не только на беду. Было у них с Зиной и немножко счастья. Пусть чуть чуть, но все же было это счастье, настоящее, неподдельное, искреннее. Другим и того в жизни не достается. И тепло от этой капельки счастья согревало его потом всю жизнь. И не было бы тогда так больно, так долго и мучительно больно, если бы за бедой не стояло бы счастье. Одну беду, только лишь беду и пережить, и забыть гораздо проще и гораздо легче. Трудно, а порой и невозможно забыть упущенное или утерянное тобой, по твоей вине счастье. Вот это и есть беда, с которой никак не хочет примириться человеческая душа. Оттого она и плачет, выплескиваясь на бумажные листы несбыточным приговором:

       Я тебя забуду легко,
       Память стала невыносима.
       После стольких крутых витков
       Поиссякла у жизни сила.

       Я тебя забуду легко,
       Пересилю любовь и нежность,
       Пусть не видно вдали берегов,
       Принимаю судьбы неизбежность

       Я тебя забуду легко,
       Знаю, к прошлому нет возврата,
       Затеряюсь в тиши веков
       И поспорю с самим Сократом.

       Я тебя забуду легко,
       Сам себе наступлю на горло,
       Убегу в никуда тайком,
       Слово жалости – не для гордых!

       Я тебя забуду легко,
       Стану счастлив, а может, известен.
       Почему же с тех памятных пор
       Не люблю я веселых песен?

Но это все будет потом, потом. А сейчас происходит другое, более прозаичное. Андрей благополучно доехал до Лебедяни. Дома он покушал отдохнул и вечером отправился в спортзал, где по четвергам собирались ребята и х волейбольной команды на тренировку. Ребята обрадовались, увидев его. «Камай» сказал, хлопнув его по плечу:
       --Как хорошо, что ты приехал Слушай, нас в Москву на первенство «Труда» посылают. Спартакиада там по волейболу. Из области три команды едут и мы субботу уже выезжаем. В воскресение, в Москве, будет регистрация, оформление и всякая там волокита, а с понедельника уже игры. График очень жесткий. Игры будут идти в два потока с перерывами на обед: утром и вечером. Так что, можешь радоваться, ты едешь с нами.

Действительно, это было радостное событие. Их заводская волейбольная команда в текущем году выступала довольно успешно. В районе они уверенно заняли первое место, а в области вышли на третье, пропустив вперед только две очень сильные команды из города Липецка: команду «новолипецкого» металлургического завода и команду металлургического завода «Свободный сокол».

В субботу они выехали. Ехали весело. До полночи горланили песни, потешая и будоража весь вагон. Вино лилось рекой. Ехали спортсмены на всесоюзные соревнования. Здесь надо отметить, что на предприятиях спорт и вино всегда были связаны наитеснейшим образом между собой. Любое официальное спортивное мероприятие, будь то встречи по футболу, волейболу или же соревнования по лыжам, стрельбе, легкой атлетике, все они заканчивались коллективной выпивкой на общественные деньги, выделяемые «профкомитетом» завода. И деньги эти были не такие уж и маленькие.

Собирались они обычно после игр в городском ресторане или же в просторном доме их капитана команды, Камаева Валентина. Пили обычно довольно много, долго, пока хватало сил и ресурсов. Еще державшиеся на ногах затем отправлялись на поиски других, более ярких развлечений, чаще всего связанных, конечно же, с женщинами. Остальные отправлялись по домам, если могли, конечно Чаще всего их разводили по домам. Командовал этой операцией обычно сам «Камай» с кем-нибудь из более трезвых.

Таким образом, спорт и вине являлись одним из основных, если не самым главным видом культурной жизни работающей молодежи это го небольшого провинциального городка. Да, пожалуй, и тысяч, тысяч других городков и городов нашей необъятной страны Советов, где обыкновенному человеку совершенно некуда было себя деть после работы, некуда податься, нечем заняться и потому-то свободное время для него является просто-напросто обузой собственного существования. Оставаться наедине с самим собой каждый божий день на несколько часов, я собственными мыслями. с собственными  думами,  с собственными сомнениями, с собственной совестью Н-не-ет, никогда! Что угодно, только не это! Лучше уж трояк в зубы и в родной магазин! За ней, за спасительницей! Два шестьдесят два или два восемьдесят семь и никаких тебе проблем. Жизнь снова становится прекрасной и удивительной...

Так постепенно, понемножку, потихонечку водка затягивает и засасывает человека, уводя его от опостылевшей действительности в призрачный мир собственных вымыслов и иллюзии человеческого общения. Воистину, человек есть животное «сверх-общественное». Кто угодно, но лишь бы только сегодня был с тобой рядом, около тебя, выслушал бы твою сбивчивую, невнятную речь, пожалел бы тебя, посочувствовал, дал бы и тебе возможность хоть на мгновение, но ощутить себя нужным, уважаемым и значительным человеком. И что там жена с детьми или любимая девушка в сравнении с вот этим мужским братством, мужской солидарностью, когда все друг друга понимают и готовы друг за другом идти хоть в огонь, хоть в воду, хоть к черту на кулички...

       --Ну, что, ребята, еще по стакану? Давай, наливай... Что-о-о?! Нет больше ?! Куда же это она делась-то? Ко-ончилась?! Странно... Лад-но, сейчас посмотрим... Ага! Есть! Ребята, у меня вот еще пятерка завалялась... У кого есть еще?! Давайте, я сейчас мигом... Тут рядом магазинчик был... Я быстренько.. Ждите... Что за черт?! Улица какая-то непонятная... Полки, полки... зачем-то... Кто их здесь по нагородил... Не пройти никак... Ч-ч-е-рт! Извините, я не нарочно... Пардон..Пардон. Пардон... А магазин-то где?! Куда он делся?! Эй, люди, подскажите... Ничего не пойму.. Где я?! Что?! Что?! Это не улица?! Это вагон?! Да-а?! Вот те на-а! Это что же, значит я еду?! А куда?! Не знаете? Кто скажет, куда я еду?! Что-о?! Я - шумлю-ю? Не может быть... Не может быть.. Все, все я тихо... Я очень тихо... Тс-с-с. Люди спят... Хорошо, я тоже лягу... Где моя полка? Эта, да? Здравствуй, родименькая, здравствуй... Сейчас я на тебя взберусь...Ты только не беспокойся... Я всего лишь поспать... Поспать... Мне больше ничего не надо... Не надо... Не на...

Волейбольная спартакиада проходила на базовом спорткомплексе общества «Труд», расположенном на далекой окраине Москвы, где-то за Преображенской площадью. Здесь был расположен сравнительно неплохой стадион с целым      комплексом спортивных сооружений и четырехэтажным административно-гостиничным зданием, где разместили приехавших спортсменов. Комнаты для проживающих были, в основном, большие, рассчитанные на 10-12 и более человек, и они разместились сразу всей командой на втором этаже, что в общем-то было довольно удобно и устраивало всех.

Здесь же, на первом этаже размещалась столовая для спортсменов. Кормили довольно хорошо, а и порции отличались солидностью с обязательней витаминной прибавкой в виде зелени, салатов, фруктов и соков. Так что жить здесь было можно, хотя физическая нагрузка и нервотрепка на играх выматывала основательно. Но их спасало надежное, испытанное и давно проверенное в боях средство - вино. Днем играли, вечером «гудели». И ничего, выдерживали. Молодость и здоровье-- великое дело!

Правда, играли они не слишком удачно. Партнеры оказались посильнее их. И уже к пятнице выяснилось, что они выбывают из соревнований. Даже первый круг пройти не удалось. Сыграв восемь игр, они только две выиграли . Правда, надо отметить, что проиграли достойно, в упорной борьбе. Это было единственное, что их утешало. Хотя, если разобраться, ни на что особенное они здесь и не могли рассчитывать. Слишком уж разнился их уровень мастерства и подготовки. Они были всего лишь любители, в хорошем понимании этого слова, и просто любили по-настоящему поиграть в волейбол. Какие уж там соревнования на всесоюзном уровне. Не-ет, в такой волейбол они играть конечное не умели!

В пятницу вечером они должны были возвращаться домой. Их ждал еще последний бесплатный обед, а после обеда уже надо было закругляться с гостиницей. Поэтому с утра все разбрелись по Москве кто куда, по своим делам. Андрей направился в центр города. Просто так, без всякой цели, немного побродить, поглазеть, помечтать.

Он вышел из метро на станции «Дзержинская», постоял немного на тротуаре у ограды площади, посмотрел на мощную фигуру железного Феликса, вокруг которого и справа, и слева тянулась, текла бесконечная вереница машин. Ну, что ж, впечатляет, ничего не скажешь. Даже оторопь берет и чувство благоговейного послушания начинает охватывать душу.

Андрей свернул налево от метро, прошел сквер с задумчиво сидящим первопечатником Федоровым, повернул на проспект Маркса и направился вниз миме замысловато красивого, похожего на праздничный торт здания «Книжного двора», далее миме гостиницы «Метрополь» разукрашенными, как театральные декорации, стенами из цветных пли ток и наконец-то вышел на «Театральную площадь». Здесь он пересек проспект Маркса, постоял у памятника бородатого и угрюмо-сурового Островского, посмотрел на сверкающие многоцветием окна магазина «ЦУМ» и остановился у колон Большого театра. Затем нашел в скверике у фонтана свободное месте на лавке, сел, достал пачку «Солнышка» и с наслаждением закурил, поглядывая на прохожих.

Было еще рано. Не уже начинало немного припекать. Чувствовалось, что день будет жарким. Андрей был одет в серые, тщательно подогнанные им самим на швейной машинке под собственную фигуру брюки, клетчатую рубашку-ковбойку с короткими рукавами, а в руках он держал новенькую спортивную сумку с длинной ручкой и бесчисленным количеством маленьких карманов на откидных клапанах-застежках. Вид у него был вполне современно-молодежный. Настроение у него было отличное, никакие заботы, никакие проблемы его сейчас не вол- волновали и над его головой не висели, и ничто в ближайшем будущем не должно было его волновать

Он напоминал молодого, сильного зверя, ничего и никого не боявшегося, уверенного в себе, спокойно лежавшего на поляне в сытой полудреме и лениво посматривающего на окружающий его мир. Жизнь нравилась ему, жизнь устраивала его в таком виде, в каком она проходила у него и ждал он от этой жизни только одного хорошего для себя.
Выкурив сигарету, Андрей неторопливо, праздным шагом человека, которому некуда деть свое время, двинулся вперед. Он прошел наискосок сквер, обогнул здание Детского музыкального театра, пересек Пушкинскую улицу, постоял у знакомых по истории бело-зеленых стен «Дома Союзов», вышел к серому, холодно-внушительному монолиту вытянутого вверх прямоугольника Госплана и очутился на улице Горького, самой, можно сказать, центральной улицы Москвы. Он остановился на углу перекрестка и огляделся. Панорама отсюда открывалась просто великолепная, как на картине художника.

Громадная Манежная площадь, ограниченная справа блестящим глянцем импортной упаковки фасада гостиницы «Националь», а слева - черно-серо-коричневым, маловыразительным массивом гостиницы «Москва», снизу подбитым черно-красным бархатом облицовки, и далее по контуру шли красно-коричневые башенки сказочного замка «Исторического музея», органично переходящие в строгие линии кремлевской стены с устремленными ввысь ее стрельчатыми башнями, а совсем уж вдалеке, на заднем плане панораму обрывала приземистая вытянутость здания манежа.

Андрей удовлетворительно хмыкнул. Москва нравилась ему все больше и больше. Особенно сейчас, утром, в первой половине дня, когда с улиц уже схлынула торопливо-суетливая и раздраженно галдящая толпа спешащего на работу люда и тогда Москва открывалась взору вся сразу, как молодая красивая женщина на постели, только что скинувшая с себя одеяло, но не решившаяся еще вставать.

Андрею понравилось собственное сравнение Москвы с молодой женщиной. И он, довольный собой, двинулся дальше. Он пересек улицу Горького и направился дальше по проспекту. Пройдя здание гостиницы «Националь», он остановился около табачного киоска, чтобы купить себе сигарет и тут заметил на стене одного из зданий за киоском черную стеклянную вывеску, на которой золотыми буквами было  написано: «Московский     геологоразведочный   институт  имени  Серго Орджоникидзе».

 «Интересненько-о-о» - подумал Андрей и свернул во двор. Там около ступенчатого входа в здание на постаменте стояла большая вертикально вытянутая глыба какого-то, незнакомого Андрею, зеленовато поблескивающего темного камня. Андрей открыл дверь и зашел вовнутрь. После яркого солнечного света в вестибюле казалось сумеречно. Андрей остановился в нерешительности, не зная, что предпринять дальше. Ведь он зашел сюда просто так, без всякой цели, как только что шел по городу. Вдруг он услышал знакомый голос:

       --Андрей?! Вот так встреча! Привет!

Андрей повернулся на голос. Вот это да-а! Сашка Шевченко, старший буровой мастер из их геологоразведки, его давний друг и собутыльник Они обнялись и похлопали друг друга по плечам. Встреча оказалась по настоящему радостной, ведь они не виделись целый год. Андрей спросил:

       --Ты чего здесь делаешь?
       --Я поступаю во МГРИ, на факультет техники разведки. А ты тоже поступаешь?

Андрей пожал плечами:
       --Ты знаешь, я как-то случайно сюда попал. Просто шел мимо. Вижу - вывеска геологоразведочного института. Дай, думаю, зайду. Ну и зашел. А здесь ты. Вот такая история.
       --Ты даешь, - изумился Сашка. Затем решительно взял Анд- рея за плечо, - Пошли посидим. Здесь буфет есть. Там пиво бутылочное свежее...

Они спустились по ступенькам вниз. Там в полуподвальном помещении размещалась студенческая столовая с буфетом. В буфете действительно было пиво, свежее, хорошее. Повезло-о! Они взяли по паре бутылок «Жигулевского» и сели в углу за стол. выпили. Разговорились. И здесь вновь в судьбу Андрея вмешался слепой, непредсказуемый случай, так круто изменивший его жизнь, что последствия этого изменения будут преследовать его потом чуть ли не до конца его дней.

А главным, определяющим результатом этого решения оказалась скорая потеря Зины, его первой большой любви, тот сокрушительный удар, который он нанес сам себе и от которого так и не смог никогда оправиться в течении долгих лет своей жизни.

Решение Андрея было просто до гениальности. Он даже удивился, почему это раньше ему не приходила в голову подобная мысль. Ведь на- до же, наконец, покончить с этой его затянувшейся до неприличия, пресловутой неопределенностью относительно Литературного института и будущей его писательской деятельности. Покончить и заняться настоящим делом. Если у него всё-таки есть писательский талант, то он ведь никуда не денется, рано или поздно, но он должен будет о себе заявить. Поэтому надо только будет свою профессию, свою специальность выбрать такую, чтобы она не глушила бы его творческие  задатки, а, наоборот, способствовала бы их развитию. Вот и все. Как гово- говорится, дешево и сердито. И волки сыты и овцы цели. И нет больше никаких проблем.

Но какая профессия способствует значительному обогащению человека разнообразным жизненным опытом, дарит острые, незабываемые впечатления, учит общению со многими людьми? Конечно же, это профессия врача и...геолога. Ну, врач для него - дело всё-таки слишком необычное и не слишком понятное. Эта профессия лежит где-то в стороне от его собственного жизненного опыта. Да и не каждый сможет стать хорошим врачом, здесь множество своих тонкостей, своих нюансов, а он, к примеру, Андрей, не переносит вида свежей крови и открытых внутренностей. Он даже разделывать и свежевать свои охотничьи трофеи в Сибири никогда не решался, т.к. его начинало мутить. Поэтому вывод напрашивался однозначный - геолог. Дело для него знакомое интересное, впечатлений - уйма. К тому же геологи много пишут уже по специфике своей работы. А получится из него писатель—что ж, хорошо, значит, не напрасны были все его труды, не получится - тоже не плохо, во всяком случае, без проблем, останется геологом.

Минут через тридцать после начала их с Шевченко разговора, не очень внятного и не слишком понятного для окружающих, прерываемого постоянными возгласами: «А помнишь? А помнишь?», Андрей понял, что окончательно определился. Он решительно стукнул кулаком по столу и сказал:
       --Все, хватит! Я тоже поступаю во МГРИ! Только не на технику разведки, как ты, а на разведочный факультет. Поехали за моими документами, пока не поздно...
       --Ку-уда-а?! - удивился Шевченко,- ты же не в Москве живешь А где-то в Лебедяни обитаешь!
       --Документы у меня здесь остались, В Литинституте, -Андрей поднялся со стола, - Поехали, это не далеко. Заберем документы и я подам заявление во МГРИ

Ехать было не так далеко. Они ваяли такси и успели все оформить. Вскоре после обеда заявление с документами Андрея ужо находилось в Приемной комиссии МГРИ. Можно было спокойно ехать на стадион «Буревестник» за вещами, оттуда на Павелецкий вокзал и - домой, ждать вывоза на экзамены. Заявлений во МГРИ в этом году было  много, конкурс обещал быть предостаточным, поэтому вступительные экзамены приводились в два патока. Андрей попал во второй. Здесь экзамены должны были начаться где-то после десятого августа Вызов обещали прислать после первого числа. Так что недельки полторы у Андрея было в запасе. Для подготовки, для раздумий. Потому что, ес- ли уж быть откровенно честным перед самим собой, то подумать Анд- ею было о чем. И даже очень...

Эйфория о т удачно завершенной поездки в Москву прошла довольно быстро и Андрей неожиданно для себя начал ощущать какое-то внутреннее беспокойство. В нем нарастало и крепло чувство тревоги и надвигающейся угрозы. Что-то он сделал не так, где-то совершил ошибку, чего-то не учел... Как будет теперь с ней, если Андрей, если он поступит во МГРИ? Нельзя сказать, что все это время Андрей не думал о ней, о своей Зине. Не-ет, он думал, он мечтал, размышлял, тосковал о ней, о ней он не забывал не на минуту, она всегда была с ним, но была как-то отвлеченно, в стороне, где-то вдали, на заднем плане. Вроде бы и с ним, с Андреем, но, в то же время, нет, не с ним, отдельно от него. Так что ж теперь делать? Что?

ГЛАВА 6

Вскоре пришел вызов на вступительные экзамены. Десятого августа приезд и регистрация абитуриентов, одиннадцатого - консультация по литературе, а двенадцатого уже и сам экзамен, письменный, сочинение по литературе. Значит, Андрею надо будет скоро уезжать в Москву и это как раз перед приездом Зины из Воронежа. Вот так и получается, что они опять врозь. И как же долго, позвольте вас спросить, это будет продолжаться? И что оно, вообще, будет теперь дальше, если Андрей вдруг поступит в институт? Что станет тогда с ними, с их любовью? Вопросы, вопросы, вопросы...

Андрей питался отмахнуться от этих вопросов, как от назойливых мух. А-а, чего гадать, загадывать, там тогда и видно будет. Будет день и будет пища. Так, кажется пословица говорит. А в пословицах заключена мудрость народная. Чего я заранее пытаюсь голову ломать. Ведь вероятность того, что он сможет успешно сдать вступительные экзамены и пройти по конкурсу, когда там чуть ли не восемь человек на одно место, практически нулевая. Без подготовки, с налета, наобум - это бессмысленная затея, идиотская авантюра А если так, то зачем тогда огород весь этот городить?! К чему все эти эксперименты, над самим собой, над Зиной, над их любовью?! Ведь все это абсурд, черт те что и сбоку бантик: Зина- в Лебедянь, а он- из Лебедяни. Игра в догонялки. Детский сад какой-то... «Малышок», одним словом, точнее не скажешь Не в бровь оно, а прямо-- в глаз.

Может, и действительно, плюнуть на все и никуда не ехать. Сначала попытаться решить свои личные проблемы, а потом уж все остальное. Господи, кто бы посоветовал, как лучше поступить?! Кто бы снял с души этот проклятущий груз ответственности за собственные решения... Так что же, быть или не быть?!       Воистину, основная проблема каждого человека во все времена и эпохи

Двойственность сложившегося положения, сомнения в правильности выбранного им решения и верности собственных действий в последнее время настолько измучили Андрея, что он не выдержал и выплеснул весь этот кошмар своей души, вею сумятицу и неразбериху своих мыслей на бумагу в письме к Зине в Воронеж. Письмо получилось длинным, странным, малопонятным, сумбурным, несвязным и его буквально пронизывало предчувствие скорой долгой разлуки. А завершало письмо небольшое стихотворение, написанное Андреем в те дни:

Бывает, улыбка вдруг сердце затронет,
Кого то любимой ты вдруг назовешь,
Но ветер придет, всколыхнет все, разгонит
И нет уже счастья, его не найдешь
Останется в сердце лишь горечь утраты,
И горечь счастливых до святости дней,
И ищешь зачем-то потом виноватых,
Как будто поможет не думать о ней…

Почему Андрей завершил письмо именно этим стихотворением, он не знал. Он вообще потом очень смутно помнил содержание этого своего письма Он написал его поздно ночью, спешно, не перечитывая, положил в конверт, заклеил и, быстро одевшись, не дожидаясь утра, отнес его через дорогу к почтовому ящику. Опустил письмо и облегченно вздохнул, как будто сделал что-то хорошее и важное для себя. Скорее всего, это был всплеск изболевшейся, измучившейся души, прорыв своеобразного душевного гнойника, после чего наступало облегчение. Правда, он не учел тоге факта, что содержание гнойника выплеснулось на близкого и дорогого для него человека и причинило ей сильную боль и страдания. Он вообще ни о чем и ни о ком тогда не думал. Он был в таком смятении, в такой растерянности, что даже к спасительному стакану не решился, не рискнул прибегнуть. А свою поездку в Москву на экзамены воспринял уже как своеобразное спасение.

Ведь Москва – это какой-то совершенно другой мир, другая, не похожая ни на что планета с совершенно особыми законами взаимоотношений между людьми. Здесь можно было спокойно расслабиться и полностью забыться, отключившись хоть на время от своих надоевших забот, тревог, сомнений, страхов и угрызений совести. Здесь можно бы ло легк о исчезнуть и затеряться, растворившись среди тысяч и тысяч людей, и хоть немного, хоть чуть-чуть пожить в собственное удовольствие, не думая ни о чем серьезном и беспокойном, подчиняясь лишь потребностям текущего дня и сиюминутных интересов. И Андрей с удовольствием погрузился в этот мир легких, ничего не значащих взаимоотношений, ярких незабываемых впечатлений, захватывающих интриг и секундных наслаждений.

Поселили его в студенческом общежитии Доргомоловского студгородка в комнате на третьем этаже с тремя такими же, как он абитуриента- ми. Ребята все были уже взрослые, отслужившие армию, уверенные в себе, умудренные жизненным опытом и хорошо знающие, чего они хоят от жизни. Причем, все они еще до армии ухитрились закончить геологоразведочные техникумы и успели поработать в геологоразведочных экспедициях. Так что, среда для Андрея была очень и очень знакомая. Он попал в свой, родной для него и всегда такой притягательный мир.

Напротив их комнаты поселились четыре девушки абитуриентки, тоже взрослые, тоже умудренные жизненным опытом, тоже успевшие уже закончить техникумы и поработать немного в геологии. Как-то сразу получилось, что они сблизились и все свободное время проводили вместе. Вместе готовились к экзаменам, вместе ходили в столовую, вместе ездили на пляж в Фили или Серебренный бор, вместе по вечерам гоняли чаи, пили вино и пели студенческие песни. Причем, ребята оказались основательно подготовленными к экзаменам, преимущественно в материально-техническом отношении. У них были неплохие шпаргалки по всем предметам, причем, не примитивно кустарного производства, а высококачественные, отпечатанные на машинке краткие изложения основных тем учебников, уменьшенные затем до карманного размера. Были также образцы сочинений по литературе, варианты решений задач, примеров и даже готовых ответов на билеты.

Где и как все это доставалось, Андрей не знал, да и не особенно интересовался. Зачем? Ведь он единственный из всех оказался здесь совершенно случайно, по воле прихоти или иронии судьбы и практически полностью неподготовленным к экзаменам. За душой он ничего не имел, кроме школьной золотой медали, полученной когда-то, аж четыре года назад, да остатков школьных же знаний, запрятанных где-то в закоулках его памяти. Поэтому он, Андрей, всерьез к этой экзаменационной сессии никак не мог относиться и был абсолютно уверен, что, если и сдаст экзамены, то в лучшем случае на тройки. А проходной бал в этом году был не маленький целых 23 из 25. Задача не простая, задача наитруднейшая...
Но к своему удивлению, Андрей первый экзамен сдал на отлично. Сочинение он писал сам, писал с удовольствием, тем более что тема ему была очень и очень знакомая, про Павку Корчагина, а сам роман он читал много раз и знал его чуть ли не наизусть. Все остальные из их компании, за сочинение получили по четверке. Это можно было считать большим успехом, потому что после сочинения по литературе обычно сразу же треть абитуриентов получала неуды и начинали собирать чемоданы для возвращения домой. А успехи нигде не принято скрывать. Их всегда и везде отмечают. По такому поводу вечером было дружно решено устроить солидный, коллективный выпивон для жильцов обеих комнат. В сервировке стола особенно не мудрствовали. Купили несколько бутылок водки, вина, колбасы, сыра, кое-что из фруктов, картошки там, консервов разных. Сдвинули два стола в комнате ребят, уселись на кровати и... поехали.

К этому времени в их компании образовались три вполне сформировавшиеся парочки и Андрею волей-неволей пришлось играть роль кавалера с оставшейся девушкой. Это была невысокая, плотная, словно литая брюнетка с короткой под мальчика стрижкой, темными навыкат глазами , матово белым, словно фарфоровым лицом с несколько тяжеловатым для нее, мясистым носом и четко очерченными, полными, выразительно- чувственными губами. Фамилию она имела Бунина, чем очень гордилась, а звали ее Рита. Она считала себя утонченной, творческой натурой, писала стихи, мечтала, стать поэтом и, узнав, что Андрей учился в Литинституте, буквально «заобожала» его и ходила за ним по пятам, как тень.

Ничего особенного к ней, как к женщине, Андрей не испытывал, она была, как говорится, не в его вкусе и совершенно не волновала его. Но и противиться ее натиску он не стал, воспринимая все, как должное .И не было ничего особенного в том, что эту ночь они провели вместе. Да и не только они. С той поры их раздельному женско-мужскому существованию пришел конец. Двое ребят из комнаты Андрея на ночь уходили в женскую комнату, а на их место приходила Ира с подругой. Так продолжалось всю сессию. И ничего в этом распутного или крамольного не было. Просто жизнь и молодость уверенно, властно брали свое.

Между тем подошло время второго экзамена, по математике письменно. Андрей шел на него абсолютно спокойным, если не сказать безразличным. Ведь ему действительно было все равно, каков будет итоговый результат А раз так, те чего волноваться, чего переживать. Правда, перед экзаменом он все-таки успел пробежать, пусть даже и галопом, имеющиеся в комнате вариант решений задач и примеров и убедился, что его былая математическая подготовка не так уж и плоха, и что его голова работает все еще достаточно уверенно.

Без намека на какое-либо волнение или суету Андрей в числе первых вошел в аудиторию и сел, не выбирая, за ближайший стол, на котором уже лежала стопка бумаги с печатью в углу . Прямо перед ним, на сдвинутых вместе столах, покрытых красной скатертью, разместилась экзаменационная комиссия. Пожилой, седоватый, прямой мужчина в очках, одетый несмотря на жару, в строгий темный костюм и белую рубашку с галстуком, вероятно, председатель и три женщины неопределенного возраста, члены комиссии.

Подождав, пока аудитория успокоится, мужчина объяснил, как заполнить экзаменационные листы, после чего женщины прошлись по проходам между рядами столов и раздали экзаменационные билеты с индивидуальными вариантами задач и примеров. Прочитав свой билет, Андрей с удивлением и радостью отметил, что ничего трудного и сложного здесь для него нет. Все было более-менее ясно и знакомо. Он удовлетворительно хмыкнул про себя и не спеша принялся за работу. Решив все сначала на черновике, он тщательно проверил и выверил ход решения каждой задачи и каждого примера, выискивая неточности и ошибки, затем аккуратно, без помарок переписал все на чистовик, еще раз проверил и сдал комиссии.

На другой день в списке абитуриентов, сдававших математику письменно, Андрей против своей фамилии увидел оценку «отлично». Такой результат его и обрадовал и озадачил. Два экзамена, самых трудных, таких, которые всегда служат своеобразным барьером или фильтром для грубой, первичной, оптовой очистки поступающих от балласта путем массового отсева недостаточно подготовленных абитуриентов, он проскочил на отлично. Что здесь можно сказать, кроме одного – неплохо, очень даже неплохо! Но что это, удача, везение, случайность или же его старые знания сработали? Наверное, всё-таки и то, и другое и третье, вместе взятое. Короче, просто напросто повезло. Вопрос только - для чего?!

Однако, положение Андрея на сессии теперь коренным образом изменилось. Имея за спиной две пятерки за первые два экзамена, идти дальше на следующие просто так, наобум, неподготовленным было уже полнейшей нелепостью, было неудобно и стыдно не только перед преподавателями, но и перед самим собой. Надо было срочно что-то делать. Во всяком случае, свою экзаменационную тактику необходимо было менять полностью. Это--очевидно. Ведь одно дело, когда ты сидишь наедине с чистим листом бумаги, надеясь только на самого себя, на собственное умение и собственные знания, и совершенно другое, когда тебе придется вести открытый разговор с экзаменатором, один на один. Здесь ты весь на виду, открыт полностью и все твои огрехи, пробелы, промахи гораздо виднее и очевиднее, и мизер собственных знаний прикрыть очень трудно.

Поэтому вывод напрашивается только один - садиться срочно за учебники и начинать «активнейше» готовиться к следующим экзаменам. Времени, конечно, совершенно нет, но все же можно успеть хоть пробежать в темпе все глазами и попытаться освежить свою память, которая никогда еще его не подводила. И Андрей срочно сел за книги. Сидел день и ночь, отрываясь только на еду и сон. Даже выпроводил за дверь Иру.
       --Извини, не до тебя...

Голос его был тверд и решителен. Ира испуганно глянула на него, съежилась и покорно подчинилась. Встречались теперь они только за столом даже ночи совместные теперь были отменены. А расслабиться он себе позволял только лишь в дни самих экзаменов.

И усилия Андрея не прошли даром. Экзамены он сдавал успешно. Он получил еще две пятерки, по физике и немецкому, и одну четверку, по химии, что позволило ему спокойно рассчитывать на зачисление на первый курс разведывательного факультета в группу поиски и съёмки полезных ископаемых. Так оно в итоге и получилось. Он стал студентом. Второй раз в своей жизни. Из всей их женско-мужской компании поступил в институт только он один. Андрей даже не знал, радоваться ему или огорчаться. Здесь пряталась какая-то несправедливость, от которой ему было не по себе. Он не готовился, а поступил, ребята готовились - и не поступили. И как же теперь дальше быть? Андрей чувствовал себя виноватым перед ребятами, как будто перешел им дорогу, забрал себе нечто им предназначенное.

Но ребята восприняли случившееся спокойно, как должное и основательно отметили успех Андрея, его поступление в институт. Гудели в ребячьей комнате, пили основательно, а потом ночью опьяневшая Ирина, плакала на груди Андрея, целуя его мокрыми, распухшими от слез и поцелуев губами:
       --Андрюша, милый, как же я теперь без тебя буду? Я же не смогу теперь без тебя жить... Андрюша, что мне теперь делать, а?!. Что..? Скажи!

Она целовала его, говорила ему что-то торопливым шепотом, а Андрей молчал. Ему было абсолютно все равно, что будет делать Ира после их расставания. Ее дальнейшая судьба его совершенно не интересовала. Она ему было безразлично. Его волновало другое. Точно такие же вопросы он задавал сейчас и себе. Но относил их не к этой, лежащей с ним молодой женщине, а к другой, находящейся сейчас далеко от него, в маленьком, захолустном городишке с красивым,  сказочно поэтическим названием Лебедянь. Он не забывал все это время о своей Зине. На оборот, в минуты близости с Ирой тоска по Зине захлестывала его на- мертво, заставляя порой чуть ли не отталкивать от себя силой прижимающуюся к нему женщину. И только мощным усилием воли он заставлял сдерживать себя. Зачем? Он и сам не знал, зачем ему здесь Ира. Андрей был к ней совершенно равнодушен и воспринимал ее чисто по товарищески, даже жалел и сочувствовал ей. Однако спать с ней не переставал и позволил ей полюбить себя. Зачем ему это нужно было? За- чем? Ведь у него была девушка, которую он сам для себя уже называл своей невестой. Да Ира и сама очень скоро поняла, какое незначительное место занимает она в жизни Андрея. Всего лишь попутчица, случайный человек, с которым временно разделили постель. И то лишь потому, что сама этого захотела, сама напросилась. Ей просто позволили, ей разрешили, снизошли, соизволили... Какое еще здесь слово можно применить для объяснения? Слова разные, смысл один. Как в чьих-то стихах:

Она его любит, он ее нет,
Песенке этой тысяча лет...

Или там по-другому: «Он ее любит, она его нет..» Какая разница! Суть то одна! Нет ее, взаимности, нет... И почему, почему он любит ту, ее, а не меня. Ведь я сейчас с ним, а не она. А разве я не красивая? Или у меня фигура плохая? Или ему со мной скучно, неинтересно? Или я в посте ли холодная? Нет, нет, нет и еще раз нет! Тогда почему она, а не я?! Почему? Почему?

Они сидели за длинным, уродливо-вытянутым овальным почтовым сто лом в центральном зале московского Главпочтамта и читали письма из дома. Вернее, читал Андрей, а не она. Ей не читалось. Она смотрела на письмо, но ничего не видела. Буквы и строчки плясали, расплывались перед глазами. Ее охватило отчаяние. Со всей очевидностью она поняла, точнее интуитивно ощутила, что с Андреем у нее ничего не получится, что сердце его прочно занято и для другой женщины там места нет и вряд ли когда будет.

Она поняла все это как-то сразу и вдруг, наблюдая по привычке за Андреем у почтового окошка Главпочтамта, когда он получал письме из Лебедяни. Письмо было от нее, от его девушки. И она увидела, как он вдруг побледнел до синевы в губах, как нервными, торопливыми движениями почему-то задрожавших рук никак не мог разорвать конверт, как внезапно вдруг обессилел и, не глядя, опустился на стоящий рядом стул, как жадно впился глазами в исписанные листочки бумаги.

Она хотела спросить его: «Андрюша, а как же я..?» но поняла, что спрашивать бесполезно и бессмысленно. Ответ был и ясен и так. И ответ был прост до ужаса. Она здесь не нужна, она здесь лишняя. Андрей ни когда не был полностью с ней, с Ирой, даже когда спал с ней. Он всегда был с той, с другой. И вряд ли когда ей, Ире, удастся занять в сердце Андрея место той девушки. Для нее это место не предназначено. Поэтому ей, Ире, лучше будет оставить Андрея и уйти. Как можно скорее. Вот только как это сделать, уйти от дорогого для тебя человека? Как?

Сказать--спасибо, а затем--прости,
Поняв, что правда жизни только в счастье,
И в ночь уйти, свой крест нести,
Наш общий крест не спетой страсти.
       Любовь нельзя рассудком победить,
       В любви нельзя рассчитывать на милость,
       Нам не дано: поверив- полюбить,
       Пока сердца в одно не слились…
Ведь нам любовь не Богом отдана,                Она есть все, что мы зовем Судьбою.
Любовь нам дарит только Сатана,                Чтоб никогда не знали мы покоя !

Андрей же тем временем читал письмо от Зины. Это был ответ на то памятное письме Андрея, которое он написал ей ночью перед отъездом на экзаменационную сессию в Москву и ночью же тогда отправил, а потом, утром ругал себя последними словами. Он даже хотел срочно послать вслед другое письмо, с извинением, но не послал . А надо бы. Ведь не мужское это дело, перекладывать свои болячки и свои сомнения на сердце женщины. Свой крест изволь нести сам, не подставляй под него других, тем более тех, кого ты любишь.

Поэтому Андрей первым делом глянул на конец письма, где должна быть подпись Зины. Увидев желанное: «Целую, Зина», он с облегчением перевел дух. Слава те Господи, пронесло! Главное, что простила, остальное не так важно, остальное утрясется как-нибудь потихонечку, устроится помаленьку, наладится...

Андрей читал письмо медленно, тщательно, по несколько раз пробегая некоторые слова и выражения. Он вглядывался в буквы, строчки, написанные таким знакомым, таким родным и милым для него, чуть-чуть витиеватым, похожим на готический шрифт, почерком и радостная, счастливая, глуповато блаженная улыбка не сходила с его лица .Он был по-настоящему счастлив и так ясно представлял себе, как его Зина сидит в комнате за столом, хмурит сердите брови, покусывает от напряжения губы и пишет ему эти слова, такие взволнованные, полные та- кой нескрываемой горечи и бели, что сам смысл этих слов не сразу до- ходит до Андрея.

« Андрюша, здравствуй!
Зачем ты прислал мне такое письмо? Ты что, хотел передать мне свое отвратительное настроение или, может быть, ты это сделал для того, чтобы раз и навсегда рассориться? Но, мне кажется, лучше сразу сказать правду. Так ведь будет лучше для нас обоих, честнее, а я уж постараюсь как-нибудь понять тебя. Да, конечно, может быть я тогда что-то лишнее сказала тебе в Воронеже, в читальном зале. Я об этом сейчас очень жалею, но ты можешь не брать во внимание те мои слова, забыть о них. Но, Андрюша, милый, неужели за это можно так жестоко обидеть человека? И почему ты за все хорошее стараешься платить мне только злом? Андрюша, пойми, ведь ты своими дурацкими этими выражениями и этой мерзкой стихотворной цитат кой несчастной хотел мне напомнить слова, которые ты когда-то мне говорил, а я просто не придала им значения, и это очень глупо с моей стороны. Ты мне говорил что, мол, я тебе нужна здесь, в Лебедяни, а там, где нибудь, в другом месте ты, мол, не знаешь. Почему же ты не повторил эти слова еще раз и не заставил меня подумать серьезно о нас с тобой? Ты что, просто хотел весело провести время, да? Твое письмо подтвердило те твои слова, что я тебе нужна буду только в Лебедяни, я так это понимаю. Андрюша, ты меня извини уж за назойливость, я только хо- чу знать, за что ты так обидел меня? Уж тебе-то кажется пора бы научиться отличать плохое от хорошего. Зачем ты все это делаешь? Неужели я достойна такой насмешки с твоей стороны? Андрюша, я хочу ясности наших отношений. Для меня это сейчас очень и очень важно, можно сказать, как никогда! Нет, тебе не понять сейчас, что творится со мной. Я не знаю, может быть действительно сейчас решается моя судьба, а потому я хочу хоть на этот раз услышать от тебя правду, Андрюша, слышишь!
Ты пишешь, что не рад тому, что узнал меня по-настоящему, а почему? Почему? Пойми же ты наконец, что в мою голову приходят всякие дурные мысли, которое сами могут служить ответом на этот вопрос. Мне так много хочется сказать тебе наболевшего, но я кончаю свою писанину. Я хочу пожелать тебе успеха в твоей Москве. И, между про- чим, я завидую тебе немножко. У тебя все сложные вопросы решаются очень просто. Я, наверное, несчастлива потому, что ты всегда очень счастлив. Даже Воронеж забыл обо мне, не говоря уж о ком-то.
Ну, что ж, всего хорошего, Андрюша. Прежде, чем ответить, подумай серьезно. До свидания. Жду ответа. Целую. Зина Т.»

Андрей несколько раз перечитал письмо и задумался. Радость от того, что все обошлось, быстро прошла. На душе было так скверно, так скверно, что сквернее и быть не могло. Как говорится, надо бы хуже, да хуже некуда. А некоторые фразы письма просто обжигали его своей болью. «Почему ты за все хорошее стараешься платить мне только злом? - «пишет Зина. Действительно, почему? Неужели он такая «распоследняя сволочь, что ему доставляет удовольствие делать ей постоянно больно, причинять страдания? Ему хотелось закричать на весь мир:

--Да нет же, Зина, не-ет! Не так оно все, как тебе представляется! Не так! Я не хочу, чтобы тебе из-за меня было плохо! Слышишь, не хочу! Наоборот, я хочу тебе только радость доставлять, только радость и ни что другое! Поверь мне, пожалуйста! Поверь!

Но она была далеко, кричи, не кричи, не услышит. Да и не в крике дело, в поступке. А ведь больше всего зла мы почему-то причиняем именно тем, кого любым и кто любит нас. За что такая несправедливость? Хотим одного, а получается совершенно другое...
Андрей сидел неподвижно. Лицо его было задумчиво-печальное, глаза невидящие. Мысленно он был не здесь, в Москве, а где-то далеко далеко отсюда.
Ира поняла, что все происходящее здесь сейчас предназначено не для ее глаз. Ей здесь сейчас явно не место. Она вздохнула, поднялась и направилась к выходу. Андрей ничего не заметил. Слёзы набежали на глаза Иры. Она всхлипнула, закрыла ладонью рот, задавив тем самим рвущийся из горла отчаянный крик и ускорила шаг.

Вечером Андрей спросил ее в общежитии:
       --Слушай, Ир, ты куда это делась на Главпочтамте? Я тебя там битый час искал. Извелся весь. Ира неопределённо пожала плечами:
       --Я ушла...
Андрей недоуменно развел руками:
       --Надо же было сказать... Неужели это так трудно?
Ира внимательно посмотрела ему в глаза:
       --Андрюша, ты ее сильно любишь?
       --Кого? - Андрей попытался сделать изумленное лицо.
       --Не надо притворяться, Андрюша, - Ира укоризненно покачала головой, - Не надо... Я же все видела...
       --Ну, если видела, тогда зачем спрашиваешь? - пожал плечами Андрей и демонстративно отвернулся.
      
Он не хотел с Ирой говорить о Зине. Было в этом что-то сальное, грязновато-пошленькое и оскорбительнее не только для него самого, но и для Зины. Как будто муж со своей любовницей обсуждают достоинства и недостатки собственной жены. Подло! Мерзко! Не-ет, на такое он никогда не пойдет! Его Зина - это не тема для посторонних разговоров, для двусмысленных ухмылок. Зина - это навсегда запретная тема, постоянное «тера инкогнито» для всех, для любого, кроме них самих. И никогда он, Андрей, не унизится до подобных разговоров. Ни-ког-да-а-а..! Ни за что..!

Так оно впоследствии и вышло. В любом своем состоянии, даже слегка выпивши, даже в стельку, вдробадан  пьяный Андрей никогда ни с кем свои сердечные дела не обсуждал. Все носил в себе. И хорошее, и плохое. Даже в самые черные минуты своей жизни, когда становилось совсем уж невмоготу, когда ему всерьез начинало казаться, что жизнь его окончательно сломана и он уже никогда не сможет подняться, встать на ноги, даже тогда он не позволял себе оскорбительных выпадов против своих женщин и никогда не винил женщин, тем белее Зину, в своих бедах. Он мог написать, как написал в Казахстане через несколько лет о своей Зине, такие строки:

Люблю тебя и ненавижу,
Спешу к тебе и прочь бегу,
Зову тебя, но слов не слышу,
Хочу забыть - и не могу.

Каким дурманом я опоен?
Каким вином я опьянен?
А, может, безнадежно болен,
Распят на дыбе и казнен?!

Как дальше жить мне, я не знаю,
Восторг любви давно угас:                Кого люблю, того и проклинаю…                О, боги, боги, пожалейте нас!

Так он мог написать, не указывая ее имени, так он мог даже думать, на конец, но скатиться до оскорбительно-унизительных разговоров с кем попало о своих любимых женщинах, плакаться кому-то в жилетку, проклиная женщину, сломавшую его жизнь, такого с ним не случалось никогда. Любимая женщина для него всегда была слишком личным, слишком интимным, а потому святым и неприкосновенным делом, ку- да никому постороннему хода он не давал никогда.

Это качество его натуры являлось и достоинством его, и недостатком. Потому что нельзя всю свою жизнь носить в себе. Слишком уж непереносимой бывает ноша. Под такой тяжестью, под бременем такого груза можно ведь и сломаться. И тогда единственным твоим спасением становиться бутылка. Скорее оглушить себя стаканом, другим, третьим, чтобы поскорее забыться, уйти в небытие и только не думать о своем проклятом прошлом, о бесчисленном количестве совершенных когда- то ошибок и непоправимых глупостей. О, если бы... если бы... Как бы- ло бы тогда в жизни хорошо, как было бы тогда здорово..! И совесть бы тогда не мучила по ночам, не мучила бы, не теребила душу:

И вновь рассудок прошлое лопатит,                А память снова рвется в никуда...                Так наша жизнь становится расплатой                За всю ту ложь, что метили года!

Но ты не поддавайся, держись, ты загони свои воспоминания куда-нибудь подальше и поглубже в закоулки своей памяти и не позволяй им оттуда выходить, не давай им воли, держи в узде. Тогда будет легче. Но они, проклятущие, вырываются на свободу по ночам, во сне:

И тени прошлого всплывают перед нами,   
 Черты ушедшего так ясны и светлы,                Что память просыпается ночами                И ставит в ряд и мертвых, и живых.

И тогда из горла спящего вырывается душераздирающий крик отчаяния... А, может, мольбы?! Ведь не может душа молчать, когда ей невтерпёж:

Но если крик под горло подступил,                Как промолчать, когда душа распята?!                И никаких не хватит в жизни сил                Нам задержать грядущий час расплаты...

Но будет ли когда этот час, кто знает! А, может, он уже есть, настал? И он, этот час уже в тебе, в твоей кричащей и дергающейся от боли измученной душе?

Домой Андрей вернулся 26 августа. Время поджимало, а дел было невпроворот. Необходимо было рассчитаться с работы, выписаться с местожительства. Как всегда при спешке начинают возникать проблемы, одна за другой, которые сражу же, схода, с налета никак не хотели раз решаться. С одним бегунком или обходным листом пришлось помучит ся, побегать основательно. Семь потов с Андрея сошло, пока все подписи собрал.

А там отвальную ребятам! Святое дело! Иначе нельзя, иначе жизнь на новом месте не наладится. Да и не красиво как-то игнорировать сложившиеся обычаи и традиции. Тем более что с ребятами у Андрея были прекрасные отношения. Никак нельзя отмахнуться, никак. А билеты в Москву?! Ведь это же настоящий кошмар, тихий ужас - вопрос с билетами! Конец августа, кончаются каникулы у всех тех, кто учится. Вся страна приходит в движение. Вокзалы забыты, поезда переполнены. Как уехать?? Проблема из проблем! Слава богу, ребята помогли. И чтобы он здесь делал, в Лебедяни без своих ребят?! Ни-иче-его-о...

Ну, слава богу, все это теперь позади. Все! До свидания, Лебедянь До свидания! До свидания незабываемый период жизни Андрея, до свидания мать, отец, этот маленький, тихий, незаметней городишко с таким удивительным названием Лебедянь. Лебедянь, лебедь, лебедушка, до свидания... А, может, прощай?! Не дай бог, не дай бог! Но, кто знает, кто знает. Недаром ведь говорится, что человек предполагает, а бог располагает... И неисповедимы твои пути, Господь,.! Ой, как неисповедимы… Это уж точно…

ГЛАВА 7

В Москву Андрей ехал с очень даже непростым чувством. Радость от своего поступления в московский ВУЗ, да не какой-то там молочный или экономический, где вечные недоборы, а в один из самых популярных в стране, Московский геологоразведочный институт, МГРИ, радость от предстоящего вхождения в притягательный и загадочный мир студенческой жизни накладывалась на острейшую боль от расставания с Зиной. А, наложившись, переплеталась с ней таким теснейшим образом, что не только не смягчала эту боль, а, наоборот, усиливали её и создавали в душе и сознании такой мучительный дискомфорт, что от него не было покоя ни днём, ни ночью. Встревоженная совесть  бунтовала и не хотела успокаиваться. Что-то здесь было не так, Где-то он опять совершил ошибку. А вот где, Андрей никак не мог понять. Вокруг все было, как обычно, небо чисто и безоблачно. Откуда же тог- да эта тревога, это явственное ощущение надвигающейся на него откуда-то черной катастрофы, заглушить которое не могут даже бесчисленные стаканы водки, вливаемые в эти дни Андреем в себя.

На вокзале Андрея провожали лишь ребята. Мать он уговорил остаться дома, а с отцом у него к тему времени настолько испортились отношения, что они друг с другом уже не разговаривали и даже не общались. История четырехлетней давности повторилась. Он вновь ушел из дома без отцовского напутствия, без отцовского благословения. Ничего вроде бы страшного. Подумаешь ! Но на душе остался слишком нехороший осадок. Как будто подлость совершил. Всё-таки отец, родной тебе человек. И никуда от такого факта своей биографии не денешься.    Родителей ведь не выбирают.

Зина Андрея на вокзале тоже не провожала. Не провожала по той простой причине, что ее в Лебедяни к этому времени уже не было. Она уехала в Воронеж утрясать свои дела с переводом на дневное отделение. Уехала она в день приезда Андрея из Москвы. Андрей приехал, а Зима уехала. Судьба торопила ход событий. Ей не терпелось завершить эту историю. Ей все было уже ясно и так. И чего тогда резину-то тянуть? Подумаешь, трагедия! Еще одна любовь умирает! Ну и что?! Погаснет еще одна звездочка в необъятном небе. Ничего странного. Жизнь все равно ведь продолжается. А звезд на небе и так много. Одной больше, одной меньше, какая разница. Никто и не заметит, что на небе стало на одну звезду меньше. Никто, и это действительно так. Никто, кроме них самих. Ведь они-то сами уже почувствовали неладное, леденящую близость конца и тревога прочно поселилась в их сердцах.

Приехав из Москвы, Андрей хорошенько выспался и отдохнул. Затем, встав и позавтракав, привел себя в надлежащий порядок. Он тщательно выбрился, отутюжил свои парадные брюки, начистил до зеркального блеска туфли, погладил свою любимую, зелено-красную ковбойку и почти новую, редко им надеваемую штормовку. Дел впереди было много. Надо было съездить на завод и подать заявление на расчет в связи с поступлением в ВУЗ, повидаться с ребятами, узнать новости и мало ли что там еще. Наверняка они захотят отметить его приезд и поступление в институт, а денег у Андрея осталось, ой, как не густо.
Но сначала, естественно, он сходит повидаться к Зине и договориться с ней о вечере. Не виделись они практически целей месяц. Еще с Воронежа, с той коротенькой их встречи в Университете и прощания на автовокзале. Неужели, месяц прошел?! Андрею порой казалось, что целый год.

Андрей собирался и чувствовал, как учащенно начинает биться его сердце. Точно перед первым в жизни свиданием. Он не спал и не предполагал, что эта их встреча окажется последней. И встретятся они вновь лишь через два с воловиной года. И встретятся уже как получу- чужие, полу знакомые, но с тем же острым, не затухшим со временем интересом и непреодолимой тягой друг к другу.
Настроение у него было отличное. Он не предвидел впереди никаких неприятностей и огорчений для себя. И тот факт, что ему самому скоро придется уехать в Москву и они теперь будут жить далеко друг от друга, в разных городах, не имело пока серьезного значения. Он был где-то там, этот факт, сзади, на дальнем плане, на вторых пока ролях. А главным было другое - открывающаяся с сегодняшнего дня возможность быть вместе. Пусть не много, всего несколько дней, но всё таки вместе, вместе, вместе. И это слово дело у него в груди, пока он неторопливо шел к ее дому.

Он прошел через железно дорожный переезд, пересек дорогу и очутился перед низеньким, одноэтажным кирпичным домом, закрытом со стороны дороги небольшим палисадником, густо заросшим кустами вишни, а с другой, стороны, где находилось крыльцо, имеющим небольшую, заросшую травой лужайку , соседствующую с другим домом улицы. Дверь дома внезапно открылась. На крыльце появилась длинноногая худенькая девушка в спортивном, плотно облегающем ее фигуру голубом костюме. Девушка была круглолицая, круглощекая, немножечко курносенькая и имела две задорно торчавшие в разные стороны, небольшие тоненькие косички, перевязанные красной лентой. Это была младшая сестра Зины, Валя. В руках она держала два пустых  оцинкованных ведра. Увидев Андрея, она от неожиданности вскрикнула и почему-то всплеснула руками, уронив при этом ведра. Ведра загрохотали по ступенькам крыльца. Андрей кинулся ей на помощь. Но она опередила его и, быстро соскочив с крыльца, очутилась у ведер раньше, чем успел подбежать Андрей.
       --Андрей, а ты разве в Лебедяни? - спросила она его, поднимая ведра и удивленно глядя на него
       --Да, сегодня ночью приехал, - ответил он, - Зина дома?
       --Ой, как хорошо, что ты приехал, - неожиданно и непонятно сказала она, - а Зина в саду. Ты проходи туда. Хотя нет, подожди здесь. Я уж сама. А то не дай бог...
Она поставила ведра на землю, погрозила Андрею для чего-то пальцем и убежала за дом. Оттуда послышался ее крик:
       --Зи-ина-а-а! К тебе пришли-и-и...

Андрей достал сигарету, закурил, глубоко, глубоко затянулся и, прислонившись спиной к штакетнику забора, выпустил изо рта густую струю дыма. Он почувствовал, как быстро-быстро застучало его сердце и неожиданно вспотели ладони рук. Он усмехнулся про себя. Как это ни странно, но получается так, что он волнуется. Но это было сладкое волнение. Он ждал, он жаждал появления своей девушки, своей мечты, своей принцессы, своей любви, своей надежды на счастье. И вот она появилась из калитки. Она тоже была в спортивном костюме. Это было, пожалуй, единственное, что успело зафиксировать его сознание. А потом он увидел ее лицо, на котором дрожали, искрились и сияли от счастья громаднейшие, широко распахнутые Зинины глаза. И больше он уже ничего не видел и не слышал. Глаза звали, манили, притягивали его к себе, заволакивая в свою дымчато  пьянящую глубину и он, засмеявшись от переполняющей его радости, подбежал к ней и крепко, крепко обнял.

Я жить, наверно, не умею,
Витаю вечно в облаках
И по мальчишески краснею,
Держа ладонь твою в руках.
Я утонул в твоих глазищах,
Где зыбкой дрожью синева.
Но на разбитом пепелище
Остались лишь одни слова.
Готов безмерно любоваться
Движеньем тонких рук твоих,
Готов еще в любви признаться,
Но мир не создан для двоих.
Мне не нужна твоя взаимность,
Я полон радости другой,
Но за какую же провинность
Мы так наказаны судьбой?!

Когда потом, через несколько лет, Андрей писал эти строки, он, к своему удивлению, никак не мог вспомнить цвет ее глаз. И не потому, что успел уже забыть ее, не-ет, забыть ее он не мог. Как ни хотел, как ни старался порой. Просто, он воспринимал Зину всю сразу, целиком, без отдельных, мешающих взгляду деталей. И воспринимал он ее уже сразу, заранее восхищенно и восторженно. Смотреть на нее равнодушно, отстранено, оценивающе он не мог. От одного ее присутствия у него начинала кружиться голова, все расплывалось и он ничего не видел, ни чего не слышал, ничего не сознавал, кроме одного - она рядом, она с ним. И заметить при этом, как она одета, какой цвет ее глаз, волос, какие губы, нос, особенности фигуры был просто не в состоянии. И не надо его за это винить.
Очнулись они оба и пришли в себя только от слов Валентины, которая толкала Андрея в спину:
       --Господи, ненормальные какие-то... Да идите вы в сад. Люди же здесь. Невтерпеж вам, что ли?

Они пошли в сад, сели в беседку и крепко обнялись. Андрей целовал ее губы, глаза, щеки, нос, уши, шею, целовал мягко, нежно, ласково, чуть касаясь губами и тихо, благоговейно шептал:
       --Зина... Зина... Зина...
Она также тихо отвечала ему:
       --Андрюша... Андрюша... Андрюша... ...
Что еще могут сказать друг другу влюбленные после долгой разлуки, когда уже сами звуки произносимого имени начинают звучать нежнейшей музыкой? Что может сравниться с этой музыкой?! Да ни что! Может быть только совместный стук сердец этих двух влюбленных. А стучали они сейчас в полнейшей гармонии, в полнейшем согласии.

Сколько они так просидели, трудно сказать. Ведь у влюбленных свой, непохожий на наш мир и свой, особенный счет времени. Для них секунды разлуки кажутся вечностью, а мгновения счастья заменяют годы обыденной жизни. У влюбленных все особенное. Только вот жизнь наша не любит ничего особенного. Ее проза груба, откровенна, а порой и просто беспощадна к хрупкой трепетности взаимной любви.

Зина отстранилась от Андрея, глянула на него снизу вверх тоскливы- ми, претоскливыми глазами, как-то обречено безнадежно вздохнула и негромко сказала:
       --Слушай, Андрюша, а я ведь сегодня уезжаю...
       --Как уезжаешь?! Куда а?! - поразился Андрей.
       --В Воронеж, Андрюша. Я же перевожусь на дневное отделение. У проректора мое заявление лежит, - виновато пояснила Зина.
       --Вот это да-а-а, - ошарашено протянул Андрей, - А как же я, Зина?- Голос его неожиданно для него самого прозвучал жалобно. Зина всхлипнула, подалась к нему и, уткнувшись лицом ему в грудь,  расплакалась
       --Ты что это, Зин, ты что? - растерянно бормотал Андрей, прижимая ее к себе и гладя ладонью по волосам, по плечам, по спине.
       --Ой, Андрюша, если бы ты знал, как тяжело у меня на сердце, шептала она сквозь слезы, - что-то все вокруг против нас... Ну, все, буквально всё-о...
       --Ты кончай тут мне причитать, - попытался приструнить ее Андрей, - Что это ты нас уже хоронишь? Подумаешь, событие какое, расстаемся на немного. На учебу уезжаем. Нашла проблему...

Андрей говорил какие-то слова, говорил, а сам гладил Зину по голове, покачивая ее как маленького ребенка, пытаясь убедить и ее, и себя в том, что действительно ничего особенного в их жизни не произошло, что все со временем устроиться и утрясется, что это самое обычное дело, когда молодые люди уезжают учиться в разные города, и что любовь и в этих условиях можно сохранить, если есть желание у обоих, а у них такое желание есть и всегда будет.

Он говорил, говорил, а на душе у самого было черным черно и ни одно из сказанных им только что слов не показались самому ему достаточно убедительными. И тут впервые за все время их знакомства, их любви у него появилась чудовищная в своей откровенности мысль о том, что у них с Зиной, по всей вероятности, ничего хорошего в будущем не предвидеться, что будущего у их любви нет.

Он попытался прогнать эту дикую и нелепую мысль и она, повинуясь его желанию, исчезла, испарилась без следа. Но она все-таки была, она все-таки появилась. И это нельзя назвать случайным, ой, нельзя. .И сердце что-то так ноет…Даже не ноет, а стучит, так оглушительно, аж в ушах отдает…Не к добру все это… Не к добру…
От дома послышался знакомый голос Вали:
       --Зи-ина-а, обеда-ать!

Зина встала, вытерла слёзы, поправила прическу и попыталась улыбнуться. Но улыбка у нее получилась невеселой:
       --Андрюша, мне пора. Папа пришел на обед. Давай до вечера. Хорошо? На нашем месте...
Андрей кивнул головой. У него сердце сжималось, когда он глядел на Зину. Вид у нее был совершенно потерянный.
       --Хорошо, Зина. До вечера. Как всегда в семь. Пока...
Он наклонился к ней, осторожно поцеловал ее в губы и прошептал:
       --Все будет хорошо. Честное слово. Я обещаю тебе.

Они прошли до калитки и здесь распрощались. Впереди у них еще был вечер. Последний их совместный вечер. И у каждого из них зрело предчувствие, что вечер этот для них в самом деле будет последним. И если у Андрея это предчувствие было еще смутным и неопределенным, только что народившемся, то у Зины оно было уже окончательно сформировавшимся. Женщины мудрее мужчин. У них есть средство, помогающее им в трудные минуты жизни, в тех случаях, когда пасует разум. Средство это простое, но надежное. Называется оно женской интуицией. А женская интуиция никогда не ошибается.

Бежало счастье по дороге,                Роняя слезы на песок,                Сбивая в кровь больные ноги,                Как будто вышел его срок.
Куда бежало это счастье?                Зачем, стремглав, летело прочь?                И в чьей окажемся мы власти,                Когда на сердце ляжет ночь?
И что такое наше счастье?
Что ищем мы порой всю жизнь:                Тепла, надежды или страсти,                Или любви, зовущей в высь?
Так что спугнуло мое счастье?
Что погнало его в бега?
Мир раскололся вдруг на части,
И враз – исчезли берега.

Андрей шел на свидание к Зине с очень сложной мешаниной чувств. Здесь была и радость от предстоящей с ней встречи, грусть от наметившегося впереди расставания, и много еще всякого, не очень понятного, но явственно вызывающего ощущение надвигающейся какой-то катастрофы, Ощущение смутное, неопределенное, но довольно таки назойливое и тревожное.

Место, где обычно они встречались вечерами , находилось в скверике около автобусной остановки, где жила Зина. Как всегда Андрей приходил немного пораньше и, присев на лавочку, ждал Зину. Отсюда хорошо был виден дом Зины. И Андрей любил смотреть, как она сбегает с крыльца, пересекает лужайку и по тропинке направляется к переезду. Заметив Андрея, она поднимала вверх руку, всегда почему-то левую, приветствуя его, и ускоряла шаг. Здесь Андрей обычно не выдерживал, вставал и направлялся к ней навстречу. И уже отсюда, от переезда они затем направлялись куда-нибудь отдохнуть или просто погулять. Их маршрут не отличался особым разнообразием. Да и откуда быть разнообразию в таком небольшом городке.

Маршрут их был уже окончательно сложившимся и выверен до мелочей в зависимости от времени года, настроения, погоды и даже дней недели Сегодня же они просто прощались. Прощались друг с другом, прощались с городом. Они не спеша, потихоньку направились по улице вниз до моста через Дон. Затем, также не спеша, поднялись в гору и свернули направо к скверу около «горбольницы». Прошли сквер с па- мятником «Победы» в виде стандартного солдата, стоящего со снятой каской в руке на пьедестале и покрашенного в бронзовый цвет. За сквером находился высокий, обрывистый берег Дона. Вид отсюда был великолепный.
Внизу холодной сталью блестело изогнутое лезвие реки с узорчатой перекладиной моста, похожей издали на изящный эфес рукояти хищного ятагана с налета врезавшегося в тело известкового кряжа, на вершине которого стояли сейчас Андрей и Зина. Перед мостом в густых зарослях ракиты и ивняка просвечивала темная крыша бывшей водяной мельницы с остатками разрушенной плотины, а от самого моста тянулась вверх дорога, сначала прямо, затем сворачивая влево и далее шла куда-то вдаль аж до самого горизонта. Дорога эта или улица была с обеих сторон заставлена небольшими одноэтажными домиками, окруженными садами, огородами и палисадниками.

На этой когда-то дороге, а теперь дороги-улицы города жили Андрей с Зиной. Жили недалеко друг от друга, всего лишь в десяти минутах ходьбы или через одну автобусную остановку. Но их домов отсюда, совсем не видно. Зато хорошо виден противоположный берег реки, опушенный редкой зеленью кустов акаций и ивняка. Там было любимое место купания Андрея и его друзей. Место было низкое, ровное, с песчаным чистим дном и большими травяными площадками, где лежали, загорали, отдыхали, выпивали и играли в волейбол представители мест ной молодежи. Сейчас там было пусто. Лишь кое-где на пшеничном поле местного зоотехникума, занимавшего все свободное пространство от реки до жилых домов бродили чьи-то пасущиеся коровы да козы.

Странно устроена жизнь человека. Год назад Андрей и знать не знал, и слышать не слышал о таком городке, как Лебедянь. А сейчас ему тоскливо и грустно от предстоящего с ним расставания. И вряд ли он те- теперь сможет когда-нибудь забыть этот тихий, невзрачный городок И всего лишь потому, что жила здесь одна девушка, самая лучшая в мире и самая красивая на свете. И расставаться ему с этой девушкой никак не хочется. Ему будет без неё очень и очень трудно. Потому что только с ней он чувствует себя счастливым, нормальным человеком, настоящим мужчиной, способным на нечто большое, чем обычное, унылое, физиологическое существование. Без нее ему плохо, неуютно, нерадостно, потерянно. Жизнь теряет всякий смысл и он начинает оступаться, падать и катиться вниз. Но если всё это так, тогда почему же они расстаются? Почему? Почему? Кто скажет?

       Мне на ладонь Звезда упала –
       Так падают снежинки по весне,
       Она лежала и сверкала,
       Мне показалось – что во сне.
       Я в это Чудо не поверил,
       И я смахнул Звезду с руки.
       Она блеснула – и сгорела
       Под тихий плач моей строки…

Андрей глянул на Зину. Она была тихая, молчаливая, поникшая, будто съёжившаяся. Андрей обнял ее за плечи и они медленно пошли по тропинки вдоль берега. Тропинка вильнула раз, другой и вывела их к памятнику Ленина, поставленному недавно на новой площади около только что построенного городского дома культуры, похожего на плохую копию Большого театра в Москве.
ДК строили долго, нудно, чуть ли не десять лет и лишь год назад это эпохальное для Лебедяни строительство было наконец-то закончено. Ну, а уж выровнять напротив ДК пустырь, заасфальтировать его и поставить трибуну с типовым памятником Ленина, вождя мирового пролетариата для городской администрации после ДК было уже делом не слишком хитрым и хлопотным. Несколько общегородских субботников, да пару статей в городской и областной газетах сделали свое дело. Город получил свой политический центр, где проводили различные митинги и демонстрации

Около ДК толпился народ. На громадном фанерном щите, закрепленном между центральными колонами фасада здания висела афиша. На ней был изображен лихой ковбой в широкополой шляпе и с револьвером в руках, сидевший на вздыбленном коне. Внизу наискосок, черными буквами было написано название фильма: «Великолепная семерка» С поверхности букв крупными, ярко красными каплями стекала кровь. Об этом нашумевшем американском боевике Андрей уже слышал в Москве, но посмотреть его тогда не удалось. В Москве этот фильм уже не шел. Андрей наклонился к Зине:
       --Зина, может, в кино сходим? О нем много говорят хорошего..
Она неопределенно пожала плечами:
       --Не знаю, Андрюша. Как хочешь. Но вряд ли получится. Билетов ведь не достать...
       --Подожди, не тушуйся, -сказал Андрей, - если сегодня кино крутит Валька Чуйков, то билеты будут. Ты постой здесь, подожди меня. Никуда не уходи. Я быстренько смотаюсь, гляну, кто там...

Андрей оставил Зину у входных колонн, а сам кинулся к служебному входу.
Вальку Чуйкова, киномеханика ДК он знал еще с зимы. Познакомились они в местном городском ресторане «Лебедь», что находился в центре города, напротив его основных культурных достопримечательностей: кинотеатра «Комсомолец» и городского парка культуры, по местному «горсада», где размещались различные детские аттракционы и танцевальная веранда. Местное острословы назвали эту площадь «Бермудским треугольником» или местом гибели молодых талантов города Лебедяни. Из трех соблазнов или трех зол, обычно выбирались два: ресторан и «горсад», точнее, сначала ресторан, а затем уж «горсад» с его «танцверандой».

Как-то в выходной, Андрей с ребятами отмечали в ресторане свою по- беду над командой «Машзавода». Зина приболела, они в этот вечер не встречались и Андрей гудел во всю. И вот, когда все ребята были уже в основательном подпитии, к их столику подошел невысокий широко- широкоплечий, крепкий парень с короткой жилистой шеей и выбритой наголо головой. В руках у него была непочатая бутылка «Столичной». Он сел рядом с Андреем, подал ему свою руку и представился:
       --Валентин, киномеханик с ДК. Зовут «Чуйком».

Андрей с удивлением глянул на него и подал свою руку:

       --Андрей. Сварщик с линейно-механического.
Ладонь у Валентина были маленькие, изящной, но на удивление крепкой. Он сжал руку Андрея с неожиданной силой. Андрей сморщился, крякнул и с уважением покачал головой:
       --Ого-го-го! Ты что, кисти качаешь?
       --Да нет, бокс, - коротко и небрежно бросил Валентин и, поста- вив на стол бутылку водки, добавил, - Ставлю тебе. Ты выиграл. Молодец. Поздравляю!
       -- Чего я выиграл? - не понял Андрей.
       --Сейчас поясню, - ответил Валентин.
Он открыл бутылку. Взял стаканы, налил Андрею, себе, поднял свой стакан и кивнул Андрею:
       --За тебя...
Они выпили. Вечер был уже в полном разгаре. Закусывать теперь уже не закусывали. Только пили. Андрей достал пачку сигарет, вытащил сигарету, закурил, предложил Валентину. Тот, поколебавшись было, веял сигарету, тоже закурил и пояснил:
       --Я курю редко. Сигарета «дыхалку» в боксе сбивает.
       --У тебя что, разряд? - спросил Андрей.
       --Не-ет, - усмехнулся Валентин, -это я так, для себя тренируюсь. Соревнований не люблю...
Затем он смял сигарету в грязной тарелке:
       --Ну, ладно. Поясню все сейчас. А то ты, я вижу, весь в недоумении. Так вот, я на твою девушку в свое время глаз положил. Еще с осени, как увидел. Собирался познакомиться. Да протянул время. А тут ты появился и опередил. Молодец. Ничего не скажешь. А я лопух. Рот раззявил и ждал чего-то. А она хорошая девушка. Жаль, что упустил,- увидев, как напряглось лицо Андрея, миролюбиво положил ладонь на его плечо:
       -- Успокойся. Не горячись. Я тебе все это от чистого сердца говорю. Без всякой задней мысли. Просто, я рад за тебя. Она и в самом деле хорошая девушка Ты ее не обижай. Уж поверь мне, я не ошибаюсь в женщинах. У меня глаз верный. Тебе повезло, парень. Очень повезло.

Бутылку водки они тогда уговорили быстро. А так как Андрей уже на взводе, то его сильно развезло, и Валентину пришлось провожать его до самого дома. С тех пор они крепко подружились и Валентин часто снабжал Андрея билетами на хорошие фильмы. Поэтому Андрей и ре- шил воспользоваться его услугами в этот раз.

Он влетел на второй этаж ДК и открыл дверь операторской, на которой виднелась предупреждающая надпись: «Посторонним вход воспрещен». Валентин был на месте. Увидев Андрея, он радостно улыбнулся и поднял над головой две сжатые в кулак руки, их приветственный жест:
       -- Привет Андрей! Я слышал, ты в институт поступил?
       -- Есть такое, - кивнул Андрей.
Они обнялись и похлопали друг друга ладонями по плечам.
       --Слушай, Валь, дело есть, срочное. Мне нужна твоя помощь. Прямо вот сейчас, - сказал Андрей.
Видно, тон Андрея был нешуточным, потому что Валентин внимательно посмотрел в лица Андрея, затем показал рукой на стул:
       --Садись, рассказывай. За мной не заржавеет, ты же знаешь. Что смогу - сделаю. Располагай мной.
Андрей объяснил суть дела. Валентин рассмеялся:
       -- Тьфу ты, черт, напугал прямо. Я думал, что серьезное у тебя...А это мы сейчас мигом. Я тебе из брони сниму на девять часов. Сойдет?

       Андрей просто развел руками. Еще и спрашивает! Лучшего и придумать нельзя. Воистину, когда есть друзья, мир становится более податливый на радости. Через несколько минут он получил два билета в 12-м, самом удобном и престижном ряду зала, отделенного от предыдущего ряда поперечным сквозным проходом. Времени да начала фильма было еще много, больше чем предостаточно и они отправились к центру города, на самую красивую и популярную среди горожан Советскую улицу. Этой улица более всего подходило бы название «Улицы влюбленных», потому что вечерами ее оккупировали, в основном, влюбленные парочки. Местная молодежь называла ее, конечно же, нашим Бродвеем. Андрей с Зиной медленно шли по своеобразному шатровому тоннелю, образованному с обеих сторон от тротуара мощными стволами липовых деревьев, а сверху - их смыкающимися кронами. Народу было много, несмотря на пасмурную погоду и рабочий день недели, в основном молодежь в возрасте до тридцати лет. Кто парочками, кто группами, кто целыми компаниями. Большинство ребят здоровались с Андреем и Зиной. Особенность небольших городов Союза. Их преимущества и недостатки. Здесь все друг друга знают и всё друг о друге известно. Здесь ни от кого ни что не скроешь, как не пытайся. Здесь жизнь каждого на виду у всех. Хорошо это или плохо? Для кого как Кому-то нравится такая жизнь, кому-то – нет.

       Благодаря волейболу Андрей довольно быстро вошел в наиболее авторитетную и влиятельную часть городской молодежи и получил известность Такое положение дел, естественно, не могло ему не нравиться и даже, в какой-то степени льстило его самолюбию, хотя и стало несколько раздражать. Всё-таки нормальному человеку иногда хочется побыть и в тени, не на виду у всех. Но именно сегодня Андрея тянуло к людям, он не хо тел прятаться». Он прощался с городом, прощался с ребятами, прощался с целым периодом своей жизни, который, как потом выясниться, останется самым светлым, самым счастливым и самым не- понятным периодом в его жизни. Истоки отчаянных, бесконечных вопросов, задаваемых Андреем самому себе в равные критические минуты его жизни, находились и зарождались, как ни стран- но, именно здесь и именно тогда. Ни что в жизни не бывает зря, не проходит бесследно и за все, рано или поздно, но приходиться платить. И за горе, и за счастье, и за глупости, за подлости, волею-неволею причиненных тобой самому себе или близким тебе людям. Уж чего-чего, а глупостей Андрей на своем веку понаделал больше, чем достаточно. И рассчитывался потом за них всегда очень тяжело, а порой и жестоко. По тому и стихи у него чаще всего получались какими-то жутковато-мрачными, безрадостными:

И снова плачут окна,
И снова ветра всхлип,
А мир как будто проклят
И загнан в один клип.

Все спутано до жути,
Последний тонет круг
Скажи, что с нами будет,
Кто враг мне, а кто друг?

И пляшут чьи-то тени
В коре безмолвных стен,
Не я ли здесь расстрелян,
И глух с тех пор и нем.

       Андрей с Зиной вышли к площади «Бермудского треугольника» и свернули к «горсаду». Вход был платный. Андрей купил два билета и они не спеша прошли во внутрь. Горсад был старый, еще дореволюционный закладки, сравнительно небольшой, но зато компактный и очень уютный... Его окружала старинна, из красного кирпича, с башенками и кованой фигурной решеткой ограда. Вход в «горсад» был возможен только через центральные, тоже кованые и тоже фигурные ворота. Как ни странно, но и ограда, и ворота были еще целы, без обычных сегодняшних проломов, дыр и искусственных лазов.

       Сразу за воротами шла широкая, вымощенная известковыми плитами центральная аллея, заканчивающаяся большой, крытой танцевальной верандой. От центральной аллеи шли многочисленные боковые ответвления, засаженные с обеих сторон густыми кустами сирени, а потому всегда полутемные, интимные, обожаемые многочисленными любовными парочками, ищущими места уединения. Боковые ал- леи выходили на кольцевую аллею, проходящую по периметру вдоль ограды забора и заканчивающиеся у центрального входа, где в низеньком деревянном павильоне размещался неизменный буфет с вино водочными изделиями в разлив. Все пространство «горсада» было засажено старыми липами в тени которых размещались различные культурны ые аттракционы в виде беседок, качелей,  каруселей, детских горок и песочниц с гипсовыми фигурами персонажей народных сказок.

       Ну, буфет сегодня Андрея не интересовал. Хотя без Зины, с ребятами он сюда заглядывал частенько. Главное развлечение молодежи здесь по вечерам - это танцы. На танцах знакомились, общались, развлекались, отдыхали. А какое же знакомство, какое общение на трезвую голову, когда язык скован, слова кажутся глупыми и корявыми, а собственные руки постоянно мешают и ты не знаешь, куда их деть? Вот и идёт в ход главное средство от застенчивости, от многочисленных, собственных, да и не только возрастных комплексов - бутылка. В магазин не всегда сообразишь, в ресторане дорого, да и время нужно, а здесь самое, что надо, как говорится, дешево и сердито. На стакан ведь всегда можно наскрести. Влил в себя и порядок, в голове лег кость, ясность, мысли быстрые, четкие, а слова самые нужные. К кому захочу - подойду, что захочу, то и скажу, что посчитаю, то и сделаю. Никто не ухмыльнётся, обидно не съехидничает, не засмеется, не схамит. Все в порядке, все в норме, все «оккей»...

       Андрей с Зиной медленно, беспечно прогулочным шагом двинулись по центральной аллее в глубину «горсада», уже заполняемом людьми. Знакомых было много. Андрей не успевал со всеми здороваться, только кивал головой. Зина с удивлением заметила:
       --Андрюша, а ты здесь стал уже совсем своим.
       --А, может, и не стоит никуда отсюда уезжать, а, Зина? - сказал вдруг Андрей, сам не понимая, в шутку он это произнес или всерьез. Просто пришла в голову мысль, вызванная словами Зины. Мысль, как возможный вариант действия, а не как призыв к действию. И он ее высказал, совершенно не задумываясь над тем, как ее может сейчас воспринять Зина, - останемся здесь, будем жить, работать, детей растить...
3ина внимательно посмотрела на него. Взгляд был снизу, немного наискось, серьезный и недоверчивый. Помолчала, как бы раздумывая, затем вздохнула и неопределенно пожала плечами:
       -- Не знаю, Андрюша, ничего я не знаю и ничего не понимаю. Я даже не знаю, сейчас ты сказал эти слова в шутку или всерьез или просто так, чтобы не молчать...

 В словах ее прозвучала такая нескрываемая горечь, что Андрей от неожиданности остановился и у него больно сжалось сердце С Зиной что-то происходило, а что именно, он никак понять не мог. Он растерянно протянул к ней руки и дрогнувшим голосом произнес::
       -- Зи-и-ина-а, ты что так, а?
Она взяла его под руку, улыбнулась и даже подмигнула ему, хотя глаза ее подозрительно блестели и странно дрожали в свете фонарей:
       --Ничего, Андрюша, это я так. Не обращай внимания...

Но Андрей ничего этого и не заметил. Мужчины не так чувствительны как женщины. А Андрей очень стремился стать и бить мужниной, настоящим, в его понимании, мужниной. И у него этот процесс становления получался в общем-то , не так уж и плохо. Если не считать того, что кое что он при этом и терял. Главным образом - свою наивно детскую способность понимать близкого человека и сопереживать ему. Кто это первым и первым же от этого процесса пострадал, была его Зина, самый дорогой и близкий для нега на свете человек.
Странно, не правда ли? Очень даже странно. Но таких странностей в отношениях между Андреем и Зиной в дальнейшем наберется столько, что под их суммарной тяжестью любовь не выдержала и рухнула, похоронив под своими обломками все их мечты и надежды на взаимное счастье.

Они долго бродили по «горсаду», заходя в каждый из его укромных уголков, где провели вместе столько счастливых часов. Они прощались а некоторой частью своей жизни, вдруг неожиданно ставшей уже их прошлым и серьезные, задумчивые, молчаливые, словно придавленные грузом случившегося направились в ДК.

А дом культуры просто кипел под натиском желающих посмотреть это чудо американского кино, засиявшее на нашем небосклоне В вестибюле пришлось буквально продираться сквозь плотную толпу неудачников, остававшихся без билетов. Что они здесь делали, чего ждали, на что надеялись, ведь билетов не было и быть уже никак не могло?. Трудно сказать. Но, как всегда надеялись, наверное, на чудо. А вдруг повезет! Чем черт не шутит, когда бог спит. А вдруг он, действительно, сейчас спит? И тогда может быть... может быть... мне-то и посчастливится?!

Кинозал ДК был набит битком. Даже в проходах стояли дополнительные стулья. Такого ажиотажа, такой давки на просмотре кинофильма Андрей в своей жизни ещё не видал, не встречал. Ну, что ж, тогда с полным основанием можно считать, что им с Зиной крупно повезло. Благодаря Вальке «Чуйку», конечно. Они стали участниками великого просмотра.

А просмотр действительно оказался великим. Фильм прошел по стране с ошеломляющим успехом. Молодежь ломилась в кинотеатры. Фильм смотрели по 5-10 и более раз. Мальчишки играли в героев фильма, благородных защитников слабых и обиженных, переделывая отцовские шляпы в ковбойские, и шили себе умопомрачительные джинсы из не- понятно какого материала.

Андрея фильм захватил сразу. Поражало все: необычность сюжета, необычность ситуации, необычные герои. Он увлекся и смотрел взахлеб позабыв про все на свете, даже о сидящей рядом Зиной. Опомнился и пришел в себя он лишь тогда, когда услышал рядом с собой чье-то тихое всхлипывание. Ом повернулся и увидел мертвенно белое застывшее ее лицо, громадные, ничего не видящие, неподвижные ее глаза и мокрые дорожки слез на обеих щеках. Она нервно комкала в руках смятый, мокрый насквозь платок и пыталась неловкими и какими-то судорожными движениями рук вытереть свое лицо, не у нее ничего не получалось. Слезы лились, лились и лились. Чувствовалось, что она на пределе, что еще немного и она сорвется и разрыдается прямо здесь, в этом тёмном и душном зале дома культуры.
У Андрея оборвалось сердце: Он наклонился к ней:
       -- Зина, милая, что с тобой?! Почему ты плачешь?! Зина вздрогнула и виновато улыбнулась:
       --Ничего, Андрюша, ничего... Это сейчас пройдет. Не беспокойся...
Андрей взял ее за руку, поднялся. Единственное, что он понял, это то, что Зине сейчас не до кино:
       --Пошли отсюда...
Сзади зашумели:
       --Кто там встал?! Не мешайте смотреть..! Безобразие..!

Андрей пригнулся, и так, пригнувшись, двинулся к выходу, потянув за собой Зину. Она, не сопротивлялась пошла за ним. Кино для них закончилось. Они вышли из кинозала, спустились вниз на первый этаж и очутились в вестибюле ДК. Здесь было пусто, тихо, сумрачно и полу- темно. Андрей остановился, прижал к себе Зину и стал целовать ее мок рое, залитое слезами лицо. Нервы ее сдали она не выдержала и расплакалась, уткнувшись лицом в грудь Андрея. Плакала долго, навзрыд, вздрагивая всем своим тоненьким, хрупким, еще совсем девичьим те- лом.
Андрей был растерян и ошеломлен. Только сейчас до него со всей очевидностью дошло, что его собственное понимание сущности происходящего в настоящий момент между ним и Зиной коренным образом отличается от точки зрения самой Зины, что ее взгляд, пожалуй, будет глубже, острее и значительнее, а, значит, и мудрее его, Андрея представления. Поэтому, она, его Зина, видит вокруг нечто такое, особенное и пугающее ее, что ускользает от взгляда Андрея. Отсюда, видно, и идет эта ее нервозность, эти резкие смены настроений, доходящие иногда, как сейчас, до настоящей истерики.

Но тогда выходит, что она, Зина, предвидит конец их отношениям, конец их любви? И она сейчас просто-напросто в панике, а он, идиот,  кретин, дубина, ничего не соображая, потащил ее в какой-то ДК на дурацкий  фильм! До кино ли ей сейчас?!

Но почему, почему она так думает? Не верит ему? Но какие основания у нее для того? Она же знает, что Андрей ее любит, любит и будет любить всегда... Или это из-за того идиотского случая, когда она уехала на сессию в Воронеж? Но он же осознал, он сам приехал к ней в Воронеж, чтобы повиниться и попросить прощения. И она встретила его. Тогда что же еще Случай в Москве с Ириной? Но она же не знает о нем? Догадывается? Не может быть! Но ведь даже тогда он, Андрей, не забывал о ней никогда и всегда тосковал о ней. Всегда! Это же факт Но, неужели она подсознательно, интуитивно, женским своим чутьем ощущает в нем эту его потенциальную способность к измене? И что он там, в Москве, всегда будет ей изменять с другими женщинами? Сначала будет просто изменять, а потом, привыкнув к какой-нибудь другой, и совсем ее тогда о ней позабудет. Но это же совсем не так, Зина, не так. Он здесь совсем не виноват. Ведь женщины сами к нему лезут. Он то здесь причем? Что же ему теперь, как идиоту, от всех отмахиваться? Мол, не трогайте меня, я занят, у меня девушка есть, она в другом городе живет...

Чушь какая-то идиотская! А почему чушь?! Ведь это, если разобраться самое элементарное, самое примитивное предательство, предательство любящей тебя девушки, и она, Зина, наверное, интуитивно чувствует в нем эту его проклятую способность к постоянному «предаванию» ее, Зины, любимой девушки и просто близкого человека. Но ведь он же не забывает ее, не может и не хочет забывать! Тем хуже! Тем хуже! Помнить, любить и, тем не менее, делать любимому человеку плохо. Это уж на грани подлости, если не сама подлость. Уж лучше забыть или влюбиться в другую, чем вот так, по тихому. Не так обидно и не так горько было бы тогда ей, Зине... ну, и скотина же ты ,Андрей, если Анд откровенно. В морду бы тебе за твои делишки, в морду...

Наконец Зина успокоилась и затихла. Андрей достал свой платок и осторожно вытер ей глаза, щеки, нос, губы. Чувство глубочайшей нежности любви, жалости, тревоги и непонятной какой-то своей вины перед этой маленькой, тоненькой, хрупкой и такой сейчас беззащитной на вид и такой дорогой для него девушки, почти девочки, переполняло его сердце. Хотелось сделать для неё что-то хорошее, доброе, чистое и очень, очень важнее, хотелось обнять, обнять ее крепко, крепко ,прижать к себе и защитить от враждебности окружающего мира. Но как все это можно было бы сделать, Андрей не знал Поэтому он просто поцеловал ее и сказал:

       -- Все будет хорошо, Зина, милая. Поверь, пожалуйста, и выброс выбрось ты эти свои дурные мысли из головы куда-нибудь подальше. Ради Бога, я тебя очень прошу. Ладно, а?
Она кивнула головой и улыбнулась. Вообще, выплакалась, она. как-то сразу успокоилась и изменилась, словно бы внутренне подобралась и привела себя в полный порядок, решительно настроившись на другую линию поведения. Она сказала:
       --Все в порядке, Андрюша. Не беспокойся. Если хочешь, давай вернемся в кино. Досмотрим. И извини меня, пожалуйста, что я тебе весь вечер испортила своим хныканьем.
Андрей шутливо закрыл ей рот ладонью и прошептал внушительно суровым тоном, не допускающим никакого возражения:
       --За-мол-чи-и! И слушать не хочу. Какие тут в болото извинения! Это ты меня извини! За то, что тупоголовый слишком. Не всегда соображаю что делаю. Не до кино сегодня, Пойдем лучше домой...
Она двинула головой и согласилась:
       --Как хочешь, Андрюша. Домой так домой. Тебе виднее. А впрочем, если признаться, я действительно устала сегодня.

Они вышли из ДК и направились домой. Зина внешне была совершен- но спокойно, даже чуточку, напоказ, весела. Андрей же, наоборот, больше молчалив и задумчив, хотя и пытался изо всех сил быть как всегда, шутил, острил, что-то, смеясь, рассказывал. Но у него все сегодня получалось не очень. Но душу легла черная тень надвигающейся разлуки. Лежала и отравляла сознание своим смрадным дыханием. И Андрей никак не мог избавиться от навязчивой, как липучка мысли, что все теперь напрасно и бесполезно, что впереди конец. Наконец Зина не выдержала, остановилась, повернула Андрея к себе лицом и сердито, но с явной ноткой отчаяния в голосе произнесла.:
       -- Андрюша, милый, нам сейчас так нельзя. Неужели ты этого не понимаешь?! С какими мыслями в голове, с какими чувствами в сердце мы сейчас с тобой расстаемся? С теми, что между ними все уже кончено, да?! Если так, то давай-ка лучше уж по домам... Ты - налево, я - направо. Вот и конец, вот и все. И хватит друг другу нервы трепать, головы морочить! Ты этого хочешь? Да? Тогда скажи мне об этом пря мо, сейчас, вот здесь, в глаза. Скажи - и мы разойдемся...

Голое ее звучал решительно, строго и буквально звенел от сдерживаемого напряжения. Андрей с нескрываемым восхищением смотрел на нее . Она опять удивила и поразила его. И на душе у него сразу же от- легло. Камень, душивший его, куда-то сразу исчез. Боже, что это за девушка! И не чья-то там, а его девушка. Она еще раз доказала, что гораздо сильнее и гораздо мудрее его. Да разве можно такую девушку забыть, променять на какую-то другую! Да ни за что на свете!

Они дошли до дома Зины, укрылись в беседке и потеряли счет времени. Время перестало для них существовать. Да и весь остальной мир в этот миг тоже куда-то исчез и растворился в пространстве. Во вселенной остались только двое, он и она. Влюбленные друг в друга, любящие друг друга, желающие друг друга, Молодые люди, юноша и девушка. Ей девятнадцать, ему двадцать один. И впереди у них только разлука и надежда на то, что разлука не будет вечной. И они изо всех сил старались продлить, растянуть до невозможности эти последние, незабываемо прекрасные моменты, выделенные им судьбой напоследок, перед расставанием. Им некогда было думать, некогда было размышлять, они спешили в последний раз насладиться друг другом. Времени у них оставалось в обрез.

И вот от дома донесся женский крик:
       --Зи-и-на-а! Где ты-ы? Пора-а-а!
Зина отпрянула от Андрея, встала, поправила одежду, волосы и обречено сказала:
       -- Все, Андрюша. Мне пора. Надо собираться.
       -- Как это пора! - удивился Андрей, - я же тебя провожу...
       -- Нет, Андрюша, - покачала она головой и вздохнула, - меня папа с братом проводят. Не надо тебе с ними встречаться. Они тебя не любят...
       -- Почему?! - поразился Андрей, - они же меня не знают...

С родителями Зины Андрей не был знаком. Он даже их в лицо никогда не видел, не то, чтобы разговаривать или общаться.
       -- Не надо сейчас об этом, а, Андрюша? - жалобно попросила Зи- на, - потом когда-нибудь объясню.

Она подошла к Андрею, крепко обняла и исцеловала несколько раз. Здесь у нее нервы не выдержали, и из ее груди стоном вырвался приглушенный, сдавленный крик, даже не крик, а короткий вскрик:
       -- Господи-и! Неужели я тебя больше никогда не увижу..!

Затем она оторвалась от Андрея, резко оттолкнула его от себя и, прикрыв лицо руками, побежала к дому. Андрей долго стоял на месте, оглушенный и буквально придавленный случившемся. Он стоял и курил, жадно затягиваясь, выкуривая одну сигарету за другой, затем медленно, нехотя, опустив голову, двинулся домой. Дома он разделся, лег в постель, но заснуть никак не мог, лежал, тупо глядя в потолок, и снова курил, курил, курил безостановочно, пока не кончились все его сигаре- ты. И заснул он только под утро, заснул тяжелым, нервным, кошмарным сном. И он, глупец, не знал, не ведал, что очень, очень даже скоро подобных снов у него станет так много, что он, порой, начнет даже жалеть о том, что не страдает, к сожалению, бессонницей…

Мгновенья Счастья не рождают Вечность, Как не рождает пламени вода. Я жил наивно, глупо и беспечно, Летел, стремглав, в слепое «никуда». Летел, не видя ничего на свете, Пером «жар-птицы» освещая путь, Трепал мне кудри ошалелый ветер, Я жить хотел не только «как-нибудь». Я жить хотел размашисто и сильно, Мне улыбалось Солнце в небесах, А Бог мне дал отчаянные крылья, И я не ведал, что такое Страх. Но страх пришел в обличии Надежды, Мгновенья Счастья обращая в лед, И все, что делал я когда-то прежде, Вдруг предъявило мне кошмарный счет…

Глава 8

А вечером случилось непоправимое. Андрей поднял руку на отца. Случай «дичайший», так непохожий на Андрея и в то же время закономерный, итоговый, поставивший окончательную и бесповоротную точку в их сложных, очень даже непростых отношениях друг с другом. Теперь исход был единственный – уезжать из дома, из города. Потому что жить Андрею после этого в таком небольшом городке будет просто невозможно. Общественное мнение всегда будет направлено против него. Сын, ударивший отца – это уже образ, образ всеобщего осуждения, всеобщей неприязни. Такому здесь не место. Правда, Андрею и так суждено уезжать из города. Как говорится, одно к одному. Но с ка- кой же тяжестью в сердце приходится ему это делать, если бы кто знал Он покидал город, с названием которого связаны самые светлые, самые чистые и самые радостные минуты его жизни с таким опущением будто за спиной у него остались одни дымящиеся развалины.
А случилось следующее. Андрей пришел вечером с работы злой и расстроенный. Выяснилось, что расчет с работы затягивается и придется основательно побегать, побегать с обходным листом, чтобы собрать все необходимые подписи. Недаром же в народе этот листок назвали «бегунком». В полном смысле слова, он оправдывал свое название.
Войдя в террасу, Андрей у увидел такую неприятную сцену, что сначала даже не поверил своим глазам. Отец бил мать. Она стояла в углу, пригнувшись и выставив вперед руки, пытаясь защитить от ударов лицо и грудь А отец, сопя и отдуваясь, прыгал перед ней и был ее то руками, то ногами, стараясь попасть в лицо и живот. Мать молчала, лишь иногда вскрикивая от ударов и умоляюще шептала:
       --Не надо, не надо... Перестань...

Андрею кровь ударила в голову. Он швырнул на пол свою сумку, кинулся к ним, схватил отца за шиворот, развернул его к себе и коротко ударил в подбородок. Отец обмяк и рухнул на пол к его ногам. Мать охнула и бросилась в дом, захлопнув за собой дверь. Андрей в растерянности стоял посреди террасы, опустив ставшие вдруг непомерно тяжелые руки, не зная, что дальше теперь предпринять. Потом он шагнул к двери дома, чтобы узнать, как там с матерью. И тут он услышал за спиной дикий, нечеловеческий крик, даже не крик, а звериный рев:
       -- А-А-А! Сволочь!. Отца би-и-и-ть!

Он обернулся. Отец был сзади в метре от него. В руках он держал табуретку, высоко подняв ее над головой. Лицо его было безумным, рот широко раскрыт:
       --Убью-ю-ю сво-о-олочь..!
Андрей вскинул вверх левую руку и перехватил табуретку, а правой ударил в лицо отца, прямо в его раззявленный, дышащий перегаром рот. Отец резко оборвал крик, колени его ног подогнулись и он неловко, бесформенным мешком свалился на пол, гулко стукнувшись головой о доски... Изо рта хлынула кровь. Андрей постоял над ним, кусая губы. Ему хотелось плакать, хотелось кричать от обиды, горечи и боли.

Он, Андрей Орлов, молодой, здоровый парень, почти никогда не пускавший руки в ход, которого практически невозможно было заставить ударить кого-нибудь всерьез, он, Андрей Орлов, гуманист по натуре, только что избыл своего отца. И не просто избыл, а избыл до крови, хладнокровно и безжалостно. В такое даже сейчас ему самому верится с трудом. А ведь можно было просто-напросто скрутить его и связать веревкой, как он это раньше всегда делал, и дать ему проспаться. И ничего бы страшного тогда не произошло. Боже мой, что такое с ним происходит, если он становится способным на подобные поступки! Не-ет, надо бежать, бежать отсюда как можно скорее и никогда сюда больше не возвращаться. Но как же тогда мать?! Бросить ее на произвол судьбы?!

Андрей тяжело вздохнул и зашел в дом. Мать сидела на кровати в своей комнате, уткнувшись лицом в сжатые вместе ладони. Андрей подошел к ней, сел рядом, обнял и прижал ее к себе. Мать вздрогнула и напряглась всем телом, словно хотела отстраниться, но Андрей ее не отпускал и еще сильнее прижал ее к себе. Они сидели так и молчали. Говорить им было не о чем. Все и так было яснее ясного. Потом Андрей спросил:
       --Часто он тебя так?
Мать коротко, быстро глянула на него и отвернулась:
       --Да нет, сынок, не беспокойся. Ничего страшного. Это же одна видимость. Ты не додумай, ничего такого здесь нет. Я ведь, если захочу, сама легко могу с ним справиться. Он же хлипкий, слабенький у меня. Зря ты его так, сынок. Право зря...

Андрей слушал мать и ничего не понимал. Выходит, он, Андрей, защитив свою мать от побоев отца, сам во всем и виноват! Жизнь, жизнь, как в тебе разобраться?! Андрей наклонился к матери, поцеловал ее в лоб и сказал:
       -- Ладно, мам, ты уж извини меня за все, если сможешь. Не судья я вам. Живите, как хотите. Я не буду вмешиваться. Мне осталось немного здесь быть. .Скоро уеду. А без меня вам гораздо проще будет

Андрей встал, вышел в большую комнату, постоял там немного в недоумении, не зная, что теперь делать, что предпринимать, потом махнул рукой и вышел. Дом был для него уже и чужой, и враждебный. Хотелось поскорее покинуть его.

Отца в террасе не было. Андрей взял свою сумку и вышел на улицу. Скорее отсюда и подальше куда-нибудь. А вечером Андрей напился и ночевать домой не пришел. Лебедянский  период его жизни начал подходить к концу. И конец этот складывался не слишком удачно для Анд рея. Город, так тепло и охотно принявший его в свое лоно, город, подаривший ему любовь чудной девушки и давший столько незабываемо прекрасных мгновений за такой короткий период жизни, вдруг неожиданно отвернулся от него, лишил своей благосклонности и никак не хотел отпустить от себя «по добру, по здорову», ставя одну преграду за другой. А сам город, словно охотник, терпеливо, настойчиво и упорно ожидал, когда же Андрей, его жертва, не выдержит, сорвется и, махнув на все рукой, загудит в пьяном загуле. Ведь сорваться было от чего. Поводов оказалось больше, чем достаточно. Не успел Андрей приехать в Лебедянь из Москвы после экзаменов и хоть чуть-чуть порадоваться постигшей его удаче, как на него, как из рога изобилия посыпались неприятности, одна за другой. И неожиданный отъезд Зины , и разрыв с отцом, и затянувшийся до неприличия расчет с завода, и невозможность достать билеты на поезд в конце августа и т.д. и т. п. и еще целая куча всяких там, разных неприятностей по мелочам. И все как-то сразу, вдруг, неожиданно, валом. Как будто кто-то невидимый специально их копил для Андрея, ждал подходяще- подходящего момента, нужного для того случая и вывалил все скопом в последние дни пребывания Андрея в Лебедяни, злорадно наблюдая, как барахтается в этом дерьме  Андрей, выдюжит он или сломается.

Андрей действительно сначала сник, впал в депрессию, а потом пришел в ярость. Да что же это такое, господи! За какие это грехи его так наказывают? Что же он, самая  «распоследняя» сволочь, если с ним так подло поступают?! И снова одни и те же вопросы, которые будут преследовать Андрея всю его сознательную жизнь. Почему? Почему все происходит с ним именно так, а не по другому? Кто за всем этим стоит? Кто? А может что?! А неприятности продолжали прибывать. Не все их удавалось решить сразу и просто, как, например, с отъездом Зины, или же при разрыве с отцом и натянутости отношений с матерью. Здесь делать нечего не пришлось, здесь все решилось само собой и Андрею пришлось просто за констатировать эти явления своей жизни в уголках собственной памяти и собственного сердца. И примириться с их существованием, как а неизбежным фактом новой своей действительности. Что есть, то есть и никуда от этого уже не денешься. С остальными же неприятностями решалось по разному. Ребята помогли достать билеты на поезд в Москву. Пусть в общий вагон, пусть сидячий, но все же билет. Утряслось потихонечку все и с обходным листом, и Андрей наконец-то получил официальный расчет с завода.

Ну, что ж, вроде бы и все. Можно теперь и вздохнуть с облегчением. Ан -нет! Не тут-то было! Есть еще у судьбы кое что и про запас! Есть! Е-есть! Вот это, например, товарищ Орлов, деньги! Да, да, деньги! Сколько вы получаете под расчет с завода? Ах, почти что ничего-о-о..! Во-от оно как! А почему? Да, действительно, вы же в августе месяце почти не работали. Та-ак, недельку всего. И те деньги, что причитались под расчет, почти все вычли за недостачу по обходному. Инструмент, книги там и другая всякая ерунда. Что ж, бывает, бывает. Раньше надо было думать, раньше. Кто же тут спорит. Все мы задним умом богаты. Знал бы, где упасть, так соломки бы туда положил, да побольше. А вот на что теперь в Москву ехать и на что там целый месяц до стипендии жить – это уже вопрос из вопросов. И как теперь из этого положения выкручиваться, Андрей представления малейшего не имел. Впереди был мрак... Полнейший...

Удар для Андрея оказался сильнейшим. Положение усугублялось еще тем, что Андрей совершенно упустил из вида материальную сторону своей теперешней жизни. Зарабатывал он неплохо. Большую часть своих денег он сразу же отдавал матери. Остальные деньги лежали у него в ящике шкафа. При необходимости оттуда мать брала на хозяйственные расходы. Если у Андрея кончались деньги, он брал у матери. Естественно, что без отдачи. Иногда он занимал у ребят. Но это бывало редко. Денег, в общем-то, на жизнь, на хозяйство хватало. Тем более, что на себя лично Андрей почти ничего не тратил и из одежды за год жизни в Лебедяни себе он ничего не купил.

А вот теперь денег не было. И взять их было неоткуда. Задача казалась Андрею совершенно неразрешимой. Помощь родителей отпадала сразу. Она была просто невозможна после всего случившегося недавно и давно. Мать конечно же дала бы сотни две-три на дорогу, если бы Анд рей у нее попросил. Утаила бы от отца и дала бы ему, выручила. Но нет, у нее Андрей денег никогда не сможет попросить, язык не повернется. Как же тогда быть? К ребятам обратиться? Конечно же, они без колебаний его выручат. Соберут между собой и дадут Андрею кругленькую сумму без отдачи. Но к ним обращаться Андрею почему-то было стыдно. Стыдно, и все тут. Надо срочно искать другой выход Но какой? Продать чего-нибудь? Но что? У него же ничего ценного нет и никогда не было. Хотя, стой, почему же нет? Есть! Конечно же есть, есть у него ценная вещь, очень даже ценная, очень – ружье Пожалуй, это будет как раз то, что нужно. Это - выход!

Ружье было ижевское, «безкурковое», заказное, шестнадцатого калибра, двустволка горизонтального боя. Отец заказал ее лет десять назад в бытность свою депутатом  Иркутского Облсовета. Однако сам практически не охотился, не имел особого желания. Старший брат Андрей, Юрий, тоже оказался равнодушным к охоте. И ружьё, естественно, как-то само собой, досталось Андрею. Он не выпускал его из рук еще со школьных времен, наверное с класса седьмого, когда впервые съездил на групповую охоту в тайгу с ночевками месте с членами их охотничьего клуба. Съездил - и заболел романтикой тайги. После той поездки он повесил ружье на ковре у себя над койкой и полностью принял на себя все заботы по уходу за ним.

А ружье было прекрасное, великолепной внешней отделки, строго аскетичной, без излишеств и легкомысленной вычурности ширпотреба. Ружьё не на показ, а для практического назначения, для охоты, не для выставочных залов. Оно стало для Андрея родным и он не расставался с ним никогда. В тайге оно висело у него в головах над раскладушкой, на специальном крючке, сделанном из рогов оленя. Висело всегда заряженным, на всякий непредвиденный случай. Мало ли что может случиться в тайге, когда на раздумывание порой времени не бывает совсем. А после того, памятного для Андрея случая, когда из этого ружья в Андрея стреляли буквально в упор. с расстояния всего лишь в три-четыре метра, оно стало для него больше, чем родным. Оно стало частью его самого, его вторым я...

Случай был странным, непонятным, даже загадочным. Попахивало мистикой, чуть ли не колдовством. После него Андрей, по натуре своей прагматик, правда, больше романтический, чем какой-либо другой, не верящий ни во что такое или этакое, что нельзя было бы увидать или потрогать собственными руками, всерьез начал задумываться о некой предопределенности или заданности событий в собственной жизни. Он начал задумываться о собственной судьбе, о своей линии жизни, о том, насколько эта его судьба зависит от его собственных усилий или желаний, и что в этой судьбе происходит не зависимо от него, вопреки его желаниям и воле. Не то, чтобы он стал фаталистом, нет, но червь сомнения проник в его мозг, заставил более внимательно вглядываться в окружающий мир, ища связи и закономерности или хотя бы логические объяснения в происходящих вокруг событиях, искал, но чаще всего не находил. И это его настораживало, беспокоило и увлекало. Он начинал потихонечку становиться мыслящим существом, пытающимся понять и разобраться в окружающей его действительности и найти там свое законное, одному лишь только ему предназначенное место.

Они стояли тогда на реке Вилюе, притоке Лены. Место было изумительной красоты и прелести. Широкий, могучий, полноводный Вилюй с крутым обрывисто-скалистым одним берегом и пологим, состоящим из волнистых, слизанных до округлостей и покрытых густым лесом сопок, другим. Между сопок – живописный распадок, переходящий в пологую низину, спускающуюся к берегу реки. По дну распадка протекала небольшая безымянная речушка с каменистым, галечным дном и удивительно чистой, прозрачной и вкусней водой. Берега речушки густо поросли кустами багульника, переходящими далее в мощнейший, бронзово-светлый «листвянник», заполненный ягодами и грибами.

Здесь и расположился их лагерь с буровой установкой, доставленной сюда еще зимой транспортным поездом по льду Вилюя. Лагерь включал в себя саму буровую установку ЗИФ-1200, три вагончика-балка для размещения людей и две большие армейские палатки, в которых размещалась кухня со столовой и «хозблок». Всего десять человек: ст. буровой мастер, геолог, три буровых сменных мастера, три помощника бурового мастера, дизелист и повар. Все работники отряда - кадровые работники геологоразведки кроме трех «помбуров» и повара. Это были временные рабочие из местных. Повар - пожилая, мало- привлекательная на вид якутка, готовящая грязно и убого, так что по- порой ребята сами замещали ее на кухне. Чему она, впрочем, не слишком-то и противилась. Из трех «помбуров » один был из студентов-романтиков, находившийся во временном «академотпуске», а двое- местные лица без определенных занятий, так называемые «бичи».

Один- угрюмый, малоразговорчивый мужчина лет 50-60-ти, низкий, коренастый, очень работоспособный, с густой, черной, как смоль, бородой, покрывающей его лицо чуть ли не до глаз. Второй – верткий парень неопределенных лет с маловыразительным, плоским лицом, хитрыми, вечно бегающими, водянистыми глазами, спрятанными под припухшими, красноватыми, точно воспаленными веками и визгливо-крикливым, нагловатым голосом. Парень был ленив, труслив, с подленькой, мелочной душонкой, способной на любую гадость по отношению к окружающим.

Достался этот парень Андрею в смену. И с первых же дней их совместной работы он доставил Андрею столько неприятностей, что Андрей, вспылив однажды ночью, когда тот смотался со смены и спокойно завалился у себя в балке спать и тем самым чуть было не сорвал Андрею всю его работу, подошел к старшему мастеру и решительно потребовал убрать этого тунеядца от него куда-нибудь подальше. Ст. мастер проявил понимание и перевел к Андрею в смену студента, с которым Андрей ладил неплохо.

А тот парень затаил на Андрея злобу и стал мстить, цепляясь к каждому его слову, к каждому его шагу, доводя мелочными придирками порой до самого бешенства. Так продолжалось довольно долго, пока однажды Андрей не выдержал, сорвался и не врезал ему хорошенько по челюсти за одну гадкую выходку. Удар оказался сильным, удачным и внешне очень эффектным. Парень перелетел через стол, опрокинув его на землю вместе со стоявшей на нем посудой, а сам картинно распластался рядом, потеряв даже сознание Приводя его в чувство, кто-то вылил на него ведро воды и когда парень наконец-то очухался и начал соображать, вид у него был довольно комичный и нелепый. Хохоту было много. Все были довольны. Все-таки бесплатное развлечение. Парень поматерился, поматерился, потом куда-то исчез. Все начали расходиться по своим делам.

Андрей же от удара рассек себе пальцы правой руки и, замотав руку носовым платком, направился в свой балок, где у них находилась аптечка В этот момент дверь балка распахнулась и на пороге появился парень. В руках у него было ружье Андрея. Андрей сразу узнал его, даже не успев хорошенько рассмотреть. Увидев Андрея, парень вскинул ружье, направил его на Андрея и щелкнул предохранителем. Лице его было перекошено от бешенства, рот искривлен, на губах желтоватая пена:
Убью-ю-ю, свола-ачь..!

Андрей замер от неожиданности. Не от испуга, нет. Испугался он потом, значительно позже, когда прокручивал в сознании сцену происходящего. А сейчас он смотрел на парня, на вскинутое ружье, на два ствола с черными отверстиями, из которых должна была вылететь смерть. Его смерть, смерть Андрея Орлова, молодого парня, не прожившего на свете и двадцати лет. Мыслей в голове не было. Все произошло слишком быстро. И было слишком уж неправдоподобно, и слишком неестественно, как будто бы относилось не к Андрею, а к какому-то другому человеку. Единственно, о чем успел подумать Андрей в тот момент, это прикинуть варианты спасения. Да и то мысль была какой-то вялой, нерешительной, словно он сам сомневался в серьезности про исходящего и исходящей отсюда необходимости чего-либо предпринимать:

Упасть на землю? Или кинуться резко в сторону? Или же, наоборот, прыгнуть немедленно к нему, но только пригнувшись...
В этот момент он услышал два коротких, сухих щелчка курков ружья, четких, оглушительных. Услышал и удивился:
А почему это выстрелов я не услышал? - И тут у него промелькнула удивительная в своей нелепости мысль, - А ведь убитые и не должны слышать выстрелы, - затем появилась другая мысль, ее опровергающая, - да, но щелчки курков-то я слышал... Что же тогда?'
Он инстинктивно глянул себе на грудь, как бы ища следы зарядов. Ничего там не увидел. И только потом до него дошло:
       --Гоподи-и! Да осечка же! Не заряжено ружье-е-то-о...

Эти мысли появились в сознании Андрея как-то сразу, вдруг, причем, все вместе, единым блоком, не разделяясь по отдельности, как бы высветились на информационном экране его мозга. Работа в геологии многому научила Андрея и он довольно четко прореагировал на ситуацию, мгновенно оценив положение, и не только зафиксировал в тайниках памяти появившейся внезапно фактор смертельной для себя опасности, но и тут же прокрутил возможные варианты своего дальнейшего поведения. Однако полученная информация показалась самому же себе столь неправдоподобной, что он просто не рискнул в нее поверить и сигнала к ответным решительным действиям не последовало от его мозга. Гонг не прозвучал. Поэтому внешне Андрей оставался совершенно спокойным и невозмутимым, даже с некоторой долей внешнего, холодного, насмешливого любопытства, как будто происходящее здесь сейчас никакого к нему отношения не имело. Но это спокойствие и эта невозмутимость не являлись свидетельством завидного хладнокровия Андрея, его стальных нервов и отчаянной смелости в критических ситуациях, как посчитали коллеги Андрея, невольные свидетели той чудовищной сцены.

Нет, в действительности все оказалось гораздо проще, а потому гораздо страшнее по своим возможным последствиям. Андрей не испугался направленного на него ружья не потому, что был уж очень смелым парнем, а просто потому, что ничего не понял, не успел понять, и потому воспринял все поверхностно, не всерьез, как фарс, как комедию, а не как реальный образец той, порой жуткой действительности, в которой жили, работали и даже отдыхали Советские геологи. Ведь основной контингент наемной рабочей силы в геологоразведочных экспедициях и партиях - это люди с сомнительным прошлым, сомнительным настоящим и совершенно непредвиденным, совершенно непредсказуемым будущим.

В основном это бывшие «зэки» и выселенные люди, т.е.лица без определенных занятий, т.н. «бичи», люди без паспортов, без документов, без прописки, но зато с четкими, совершенно нескрываемыми, определенными наклонностями: равного рода алкоголики, наркоманы, «чефиристы», «нюхачи», люди пьющие, жующие, сосущие, нюхающие, курящие, колющиеся, пичкающие себя всем, чем угодно, дающим хоть ка- кой-то шанс на забвение, на кайф, на уход от действительности в тума нный мир теней и зыбких сновидений. Ну, а с такими людьми нужно и вести себя соответствующим образом. Ведь, если с волками живешь, то по волчьи-то и выть надо.

Нажав на курки и не услышав выстрелов, парень замер в изумлении. Затем он грязно, смачно выругался, перехватил ружье за стволы и поднял его над головой. Но в этот момент в проеме двери балка появилась мужская фигура. Это был второй буровой мастер, Игорь Якунин, молодой, чуть постарше Андрея парень из Ростова на Дону, сосед Андрея по балку. Он отсыпался после ночной смены на своей койке и прозевал начало событий. Услышав шум, крики, Игорь проснулся, вскочил с койки и особенно долго раздумывать не стал. Он вырвал ружье из рук парня и сделал ему подсечку. Парень загремел вниз по ступенькам. Андрей подскочил к ним, схватил ружье, откинул стволы. В казеннике масляно блестели желтые донца патронов с янтарными зрачками «апсулей». У Андрея остановилось сердце:
       --Значит, осечка?! Вот те на-а-а-а..

Андрей закрыл стволы, поднял ружье вверх, нажал один курок - раздался выстрел, нажал второй – раздался выстрел. Андрея бросило в пот и он, на внезапно задрожавших ногах, без сил опустился на ступеньки балка, обхватив руками голову. Ведь его ружье до сегодняшнего дня никогда осечек не давало. Никогда, кстати, их не было и потом. Как хочешь, так и объясняй, как хочешь, так и понимай. Но... значит, все-таки не судьба. Кому суждено сгореть, тот никогда не утонет. Смерть это знала, потому и ушла ни с чем. А через несколько лет Андрею придется  убедиться, что и сгореть ему не суждено. Смерть второй раз посмотрит на него, подойдя очень и очень близко, и снова уйдет восвояси одна. В книге судеб, видимо, ему уготовлено что-то совершенно другое...

А дальше произошло то, что обычно бывает в подобных ситуациях. Сбежались ребята и уделали парня крепенько, не дай боже. Ребята были не только взбешены, они были разъярены. Это был уже не первый случай в их экспедиции. Месяц назад «пырнули» ножом геолога на соседней буровой. И ребят можно было всё-таки понять, хотя оправдать конечно трудновато. Но ведь мы такие, какие есть. И против темной силы ничего другого, кроме такой же силы использовать не научились. Не доросли еще. Да и не просто остаться человеком в нечеловеческих условиях. Ой, как не просто!

На другой день к ним на буровую прилетел вертолет и парня увезли в больницу, где он провалялся почти месяц. На этом его дело и заглохло. Все на буровой о нем скоро позабыли. Все, кроме Андрея. Забыть эти два темных отверстия ружейных стволов, из глубины которых на Андрея посмотрела смерть, было невозможно. И еще долгие, долгие ночи потом Андрей видел один и тот же сон: ружье в чьих-то руках, направленные на него стволы с черными безжалостными отверстиями, глазами смерти, стальные, мертвые щелчки курков, от звука которых бросает в дрожь, сердце начинает ходить ходуном и становиться так страшно, что все тело покрывается холодным, липким потом . И ничего с этим страхом поделать не можешь, он проникает в глубь твоего тела, доходит до каждой клеточки, до каждой жилочки и оттуда, из глубины твоего нутра вырывается нечеловеческий, звериный крик ужаса и отчаяния:
       --Жить..! Жить..! Жить..!

Этот образ отверстий стволов, глаз смерти, долго еще будет преследовать Андрея и отравиться в его стихах.

Как часто мы категоричны,
О людях судим лишь сплеча,
И все, что взгляду непривычно,
Мы отвергаем сгоряча.

И сразу взгляды исподлобья,
Разящей ненависти всплеск,
Как будто каменным надгробьем
На сердце пропечатан крест.

И тянет холодом могильным
От разом суженных зрачков,
И хочется бежать уже с повинной,
И каяться, неясно только в чем.

Гляжу в разверзнутую бездну
Два глаза, словно два ствола.
Как ни крути - конец известен
И гаснут жалкие слова...

И лишь только месяца через два-три Андрей начал отходить от пережитого кошмара. Проклятый сон снился все реже, реже, а потом и совсем куда-то пропал. Андрей полностью забыл об этой давней истории, но теперь вот пришлось вспомнить И опять ледяной холод ужаса пробежал между лопатками. Мн-да-а, не так-то, видать, легко отвязаться от собственного прошлого. Не все, оказывается, забывается. Да и забывается ли совсем? Просто, наверное, прячется до поры где-то в глубинах памяти. А приходит время, все вновь возвращается на круги свои. И ни куда ты от себя не денешься, не убежишь. Ведь человек, как улитка раковину, тащит с собой все свое прошлое, всю свою уже прожитую и непрожитую еще жизнь.

«Моя память, как странная книга                Из обрывков листов, перепутанных глав,
 Где смешались в одно: и любовь, и интрига,
Судьбы близких людей и далеких держав.
Моя память, как тяжкое бремя,                Гнет потухших надежд и запрятанных слез...                Я во власти страстей уходящего времени                И не вырвусь из плена несбывшихся грез.
Моя память, как крест, как беда,
Как болезнь, от которой нельзя излечиться.
Здесь навеки со мной, неизменно всегда
Все, что было, что есть и что может случиться...

В справедливости этих слов Андрею придется в дальнейшем убеждаться много и много раз. Его память действительно скоро станет для него настоящим проклятием. И он вынужден будет постоянно носить в себе как беременная зачатого ребенка, весь этот тяжкий груз своего непростого прошлого, порой буквально изнемогая от его непомерной тяжести.

Ружье Андрей продал быстро, хотя и очень дешево, всего лишь за две с половиной сотни, хотя настоящая цена такого ружья была в три-четыре раза больше. Покупателей был о несколько человек, но они все как будто сговорились или же знали о фактическом положении дел у Андрея и держались стойко. А Андрей торговаться не любил, ему было почему-то стыдно устраивать торги, сам процесс торга его коробил и вызывал отвращение. Поэтому он очень быстро согласился на указанную цену, лишь бы прекратить это, с его точки зрения, форменное безобразие.

Полученных денег хватало и на дорогу, и на отвальную ребятам, и на первое время жизни в Москве. А остальное Андрея пока не слишком интересовало. Правда, с ружьем Андрею расставаться было жалко, очень даже жалко. Было такое впечатление, будто он, Андрей, продал часть себя самого, совершил подлость по отношению и к ружью, и к своему прошлому, к самому себе. С утратой ружья из его жизни уходи ло что-то очень светлое, хорошее, романтическое и одухотворенное. Поэтому вечером Андрей напился у «Камая» и, не выдержав душевного дискомфорта, расплакался. Впервые за все годы своего юношеской и взрослой жизни. Он был себя в грудь кулаком и с надрывом, со липами твердил «Камаю»:

       --Ты знаешь, Валь, я- сволочь! Ведь оно не захотело тогда в меня стрелять! Отказалось. Оно считало меня своим другом... Потому и не захотело... Оно - живое... Оно все понимает и потому сделало осечки.. Ведь ни разу до этого, ни разу потом, оно осечек у меня не давало. Ни разу, никогда-а... Ни до, ни после... Ни летом, ни зимой, ни в жару, ни в холод, ни в дождь... Ни-и-и-когда-а... А я его продал... Да еще но дешевке...Господи-и, какая же я сволочь... Прощенья мне нет...

И он плакал обильными пьяными слезами, размазывая мокроту по щекам, испытывая к себе такую жалость, такую жалость, что хотелось плакать еще сильнее. «Камай» сидел напротив него со стаканом в руках и молчал. Он не мешал Андрею. Он понимал, что даже мужчине иногда надо просто прорваться и излить накопившуюся внутри горечь. Иначе жить становиться слишком уж невмоготу. Мужчине и то надо бывает иногда выплакаться. А здесь молоденький, еще совсем зеленый парень, и то уже сколько на него всякого навалилось. Ничего, пусть выплачется, хуже от этого не будет...

                КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ