Глава 9

О бегстве Августа  Алевтина Владимировна узнала по чистой случайности: сотрудники разговаривали в коридоре, а она подслушала. Вот так! Теперь Славецкая совсем обнаглеет! 
Возвратясь с работы, она, как всегда, приготовила ужин, дождалась Петра Лукича и за столом выложила ему все. Ожидала раскаяния, извинений, но он спокойно поел, прополоскал рот и пошел в зал, где  уселся  напротив телевизора  с таким видом, словно жена обвиняла не его, а  постороннего человека.
Алевтина  Владимировна считала, что не заслуживает такого отношения к себе. Восстанавливая в памяти  годы, прожитые с Бурцевым, она не находила, за что ею можно было бы пренебрегать. Всегда она была внимательна к нему той спокойно-расчетливой внимательностью, которую так ценят мужчины: не ущемляя  личной свободы,  но умело держа поводья.
      –– Объясни, пожалуйста, — встала перед ним, заслонив экран, — в чем моя вина? Ведь в измене супругов виноват не тот, кто изменил, а тот, кто подтолкнул его на этот шаг!
     Петр Лукич некстати вспомнил, что в молодые годы в любую жару она надевала по трое теплых рейтуз, дабы скрыть полное отсутствие у себя женских прелестей.
–– Мумия, — процедил он сквозь зубы  и отвернулся.
––Что ты сказал? — не расслышала Алевтина Владимировна.
— Что я должен сказать?
— Ты должен ответить мне честно!
— Что?
––Твое положение  в обществе обязывает тебя  быть примером нравственности, вот что!
–– Давай не будем про это.
— Но что мне делать теперь, а?

Она села в кресло и стиснула  виски.
        –– Тебе ли не знать, как я старалась для тебя? Ты помнишь, каким  ты  пришел из армии  и   к у д а   ты пришел?
Он все помнил. Аля в то время  работала в отделе кадров рыбзавода, директором которого был ее отец. В квартире у них одна комната была ее, и Аля на свои деньги обставляла комнату модной мебелью:  родителей  мебель не интересовала, они сутками пропадали на работе.
       К замужеству она готовилась ответственно, просчитав все возможные причины расхождений между супругами и все возможные способы их устранения.   Она была старше Бурцева на четыре года, но не допускала мысли, что, вернувшись из армии, он не женится  на ней. Приезжала  к нему в Хабаровск, он получил  увольнение. Сидели друг против друга в гостинице, нашпигованной клопами и тараканами, затем лежали друг против друга на разных кроватях — так полагалось целомудренной невесте. Ее  угораздило даже с замполитом части поговорить по поводу  девической чистоты.
К своей комнате Аля подтянула Бурцева, как рыбак подтягивает судака к лодке; рывок — и Бурцеву оставалось лишь трепыхаться на крючке. На свадьбе Лука Наумыч вознамерился сыграть на аккордеоне, но Аля положила  руку  ему на плечо, и по твердости ее  руки он понял, что Петр — отрезанный ломоть.   
Дальше Алевтина Владимировна уже вела  мужа. Через свои знакомства протащила  в  исполкомовские делопроизводители, потом  в комсомольские вожаки, потом он заочно  окончил  институт…

Она  добивалась от  него раскаяния, а он стал оплетать ее по всем правилам  политического искусства. Она не выдержала:
— Ты не в горкоме на совещании! Не юли!
Петр Лукич глянул на часы: наступило время его  вечернего моциона. Он  ушел, и Алевтина Владимировна сдавленно простонала:
–– Гены!  Всё дело в них!  Свекор  до победного гонялся за юбками!
Против воздействия ген у нее  средств не было, гены не поддавались вычислению.

          «Но как же мне теперь?  Делать вид, что ничего не произошло?» –– Холодными выкладками она  пыталась  заглушить страх перед будущим.
Ночью у нее разболелась голова. Проглотила две таблетки анальгина, но все равно не  смогла уснуть, ворочалась, вздыхала, задевая мужа острыми коленями и локтями. Петр Лукич  тоже не спал.  То у него чесалась спина, то одеяло скатывалось. От касаний  жены дергался, как от электрического разряда, и вспоминал приятные  округлости Елизаветы Славецкой.

Утром  Алевтина Владимировна позвонила заведующей  гороно.
–– Алло! — улыбчиво отозвалась  Пиндюрина. Но от первых же слов Бурцевой улыбка, нарабатываемая годами, задымилась, как мокрый асфальт на солнце.  Слушала, готовая упасть  в обморок.
        –– Да... . Что-то говорят…  Я вам обещаю…
Ссориться с Елизаветой Александровной ей не хотелось. Во-первых, Славецкая была ей нужна, во-вторых, она не из тех, кто позволит себя воспитывать, в-третьих, именно Бурцев сейчас занимается  разрешением спора между Бричкиной и гороно, хоть и без  него  можно  не опасаться: квартиру очередника получает «более достойный преподаватель» –– это всегда  срабатывало  без сбоев. Однако и  звонок Алевтины Владимировны нельзя оставить без внимания.

Вкрадчивый тон  Пиндюриной насторожил Елизавету Александровну.  «Неужели  донесли о проверке школы? ––  поморщилась. –– Ну и люди!..»
На днях  школу посетил инструктор гражданской обороны. Собрал всех в  учительской слушать, как вести себя во время газовой атаки. Прекрасно понимая, что все бред, что газовая атака если и случится, то не иначе как с перепугу таких товарищей, как этот, учителя слушали его.
       –– Первым делом надеть противогаз и закрыть герметично посуду, когда тревога застигнет  вас дома. Если застигнет на работе, то первым делом надеть противогаз себе и детям и спуститься  в  убежище.
–– Где оно? —  спросила  географичка.
— Как — где?  В вашей школе.

Школьное убежище старшеклассники давно превратили в сортир, это знали все. На географичку смотрели, как на предательницу, предвидя, что будет, если инструктор попросит убежище открыть. Елизавета Александровна  нервически ерзала. 
Пристально глянув на Славецкую, инструктор изъявил именно то желание, которого она опасалась.
Здоровая бронированная дверь долгие годы была без  замка, а тут  оказалась запертой. Ключ едва нашли. Открывали минут десять. За дверью темень –– глаз коли. Фонарика у инструктора не было, а где выключатель — не знали. Лишь завхоз вспомнил,  что свет здесь от рубильника, а рубильник в помещении столярной мастерской.
        Включили рубильник.  Но лампочки не горели, все оказались нерабочими, хоть и ввинчены были куда положено, и колпаками металлическими прикрыты.
         –– Я не хочу туда, — заартачилась географичка, — лучше я от газа умру!
— Прекратите! —  Славецкая призвала к порядку.
–– Я правда не хочу, — женщина  стала подниматься  по крутой,  из рифленого железа  лестнице, громко ворча, что здесь сначала сломаешь шею, а потом  спасешься от газа. 

Инструктор продолжил занятие в учительской.
Два часа педагоги слушали несусветную чушь.   Затем начался опрос.
Вставали, отвечали. Когда очередь дошла до строптивицы, она вцепилась себе в волосы и завизжала:
–– Пожиточки собрать! Дети! Господи, где дети? А паспорт?   Кастрюли не закрыла герметично! Где мой противога-а-аз?!
— Вы что тут разыгрываете? — взвился  инструктор.
— Как — что? Газовую атаку.
Сработано чисто, не придраться. Оскорбленный до глубины души чиновник прекратил опрос и откланялся. Славецкая бежала следом за ним.
–– Пожалуйста, — уговаривала, — не обращайте внимания на Шмелеву, она всегда отличалась экспансивностью.
–– Да мне ваша Шмелева!.. —  сдержавшись в учительской,  он тут уже не смог. — Что это за убежище?! Кто в этой школе хозяин?!
Елизавета Александровна не позволила  разговаривать с ней в таком тоне, отчеканила:
–– К вашему сведению, в  этом убежище все равно нет запасного выхода и нет вентиляции.
Инструктор  смутился, и она поняла, что квиты: не составит акта, не затребуют ее в исполком для объяснений.
«Но кто донес, кто?» –– злилась теперь.   
А  Пиндюрина изнемогала, не зная, как  подойти к Славецкой.  «Как получилось, как получилось, — передразнивала Бурцеву. –– Дядьку надо  приставить  к каждой учительнице! Чтоб за каждым шагом  следил!»
Когда  Елизавета Александровна наконец  поняла, чем так озабочена  завгороно,   она  спокойно ответила:
–– Скажите Бурцевой,   что в отношениях между мужчиной и женщиной  всегда главенствовал  мужчина.
Заведующая облизала пересохшие губы: «Права Славецкая, Петр Лукич не возчик рыбы, чтобы пробирать его на профкоме».
А Елизавете Александровне понравилось,  что Бурцева взяла  супруга  в оборот.  Он уже ничего не решал в  ее жизни.


*****

          Зарядили  дожди.  Дед Александр  сидел дома и, когда к нему приходил поручик,  костерил рыбнадзор.
  –– Переметы запрещают, ребячьи игрушки, а сами тыщами рыбу губят! Не чехонку, а осетра, сазана губят!  Помнишь, в позапрошлом году трубы в море выводили, канализацию хотели делать?  Помнишь, сколько рыбы подохло, когда дамбу отсыпали?  А возьми налови –– сразу штраф, и  в газету тебя  на позор!..
  В позапрошлом году дед Александр даже телеграмму в ЦК собирался дать, но поручик  отговорил. Не дойдет, сказал, перехватят.   Тогда старик придумал  написать письмо, сунуть кому-нибудь в поезде, пусть в Москве у самого Кремля в  почтовый ящик бросит.  Подбивал поручика написать, поскольку тот грамотней, но сосед струсил, и дед  долго на него дулся.

         «Сколько  хлестать-то будет? –– смотрел он  в окно.  ––  Фрося  вчера от своих шла и  брякнулась: по пуду  грязи-то на ногах.  Тоже ей забота –– дураков выхаживать». 
  За поручиком к деду иной раз увязывалась Головонька: муторно ей было дома ходить из угла в угол; но с  ней  беседовала только Фрося –– поручик в гостях с женой не разговаривал, а деду Александру она и вовсе была без надобности.
–– Я  наказываю, штоб не приваживали, а они как не понимают! –– жаловалась  ей  Фрося на внуков.  –– Кабы этот Щеглов чего не спер.
      –– Да что у тебя переть-то?  Чашки-ложки твои  поколотые?  Скучно ему, вот и ходит. Им тоже скучно.
       –– Так ведь отец  их так избил, что живого места нету, –– в десятый раз переходила Фрося на рассказ о пострадавших  внуках. –– Радиватор, говорит, пробили и дверца одна не захлопывается.
       Отец действительно без жалости трепал  сыновей.
        –– Вам мало мотороллера? — ремень со свистом разрезал воздух и впивался в худые ребячьи спины. ––  По девкам захотелось?!  Сопли еще не обсохли!
— Хва-атит! –– ловился Петька за ремень.
            –– Не хватит, не хватит, сукин ты кот!

 «Москвич» отца парни  водили давно. В воскресенье он ушел к поручику, и Славик  решил прокатиться до Переправы. То бы еще ничего, что Петька навязался, они бы доехали и вернулись, пофорсив перед  переправскими девочками, в одну из которых Славик был тайно влюблен. Но Петька ругался, что брат едет слишком медленно, вырывал руль… —  в конце концов, машина перевернулась.
Со страху братья потеряли рассудок. Петька полез через окно, наступая ботинком  на лицо брата, Славик полез за ним, двигатель работал, и Славик лишь спустя время вспомнил, что невыключенный  двигатель может взорваться.
Сели на дорогу в ожидании попутки или встречной. Но дорога оставалась пустынной, и чайки мрачно потешались над ними. Дул ветер,  ребят клонило в сон.
        –– Не спи, Славик, — тормошил брат. — Бабушка рассказывала, как один мальчик уронил новогоднюю елку, испугался и  уснул. Но он не уснул, он умер!
Часа через три показался со стороны Переправы грузовик. Дрожа коленками, Славик проголосовал. Шофер вышел, скучно выслушал братьев. Втроем они «Москвич» подняли, осмотрели. Дверцы   слева не открывались, а радиатор был пробит.
        –– Возьмите нас на прицеп? — слезно умолял Петька. — Мы заплатим, мама даст денег!

Мать и бабушка в голос ревели над побитыми ребятишками. Особенно трогали стоны Петьки, ведь он такой закаленный, он  же с пяти лет  волю в себе вырабатывает, один раз даже вырвал по волосинке свой чуб!
Об этом узнала Головонька,  за ней весь поселок. Друзья наполнили дом, и Петька со Славиком уже геройствовали:
–– Мы как из танка вылезали!
Дожидаясь, когда сойдут синяки,  сидели дома. Приятели навещали, а Толя Щеглов, с которым знакомы были шапочно, стал бывать каждый день.
   –– Все равно што-то в ем есь, ––  хмурилась Фрося.  –– Прихожу к ребятам, они чистые: глаза у их чистые; а у ево –– бегают.  Широко так зубы мне скалит, а вот глаза  ишшо не научился  скалить.      
   –– Ну, наговоришь…  –– отмахивалась от нее Клава.
      
               
    *****               
 
          Дожди, наконец, кончились. Даже не верилось, что три недели люди не снимали плащей и не убирали зонтов.      
         К Фросе примчалась Вера.
        ––  Бабушка,  погадай мне?
        –– На кого? — Фросе нетрудно раскинуть карты. — Светлый он или какой?
        –– Он, бабушка, необыкновенный! У него темные волосы и голубые глаза. Только он глаза прячет, не узнаешь их сразу. У него, бабушка, такая улыбка!  Ее нет, но она есть.  Я в жизни не видела, чтобы так улыбались!
         –– Ну... — расположилась за столом Фрося, — на  вини, что ли?
        –– Да хоть на что. Я гадала на ЛИРНУС,  получается, что мы любим друг друга.
       Фрося  воздела  глаза к потолку:
       — Што за гадание?
       –– Это самое простое, каждый школьник умеет. Хочешь, я тебе погадаю?
       Вера  написала на листочке имена Фроси и деда, вычеркнула одинаковые буквы –– вышло  здорово:  Фрося деда  уважает, а  он ее ревнует.

       Фрося заинтересовалась, а дед Александр подскочил, как ужаленный:
        –– Ты опять  насмеяться  надо мной  норовишь?
        –– Я тебе что сделала?  Я тебя оскорбила? — вскинулась  Вера.
        –– Оскорбила! Когда я Фросю ревновал?
         –– Ну, не ревновал, так приревнуешь, ЛИРНУС  всегда правду говорит.

Дед выскочил  на веранду –– там лежала рыба:  хотел посолить позже, да  из-за  Верки когда-нибудь и  из дому сбежишь.
Явились Фросины внуки. За ними  Толя Щеглов. Зашумели, запрепирались с Верой. 
— Марш на улицу! —  всех  вытолкала Фрося.
Дед Александр пересыпал тарань крупной солью, уложил в тазы, плашмя, ряд на ряд.  Придавил гнетом.  «С рыбкой мы опять! — забыв уже о  Вере, порадовался. –– Сейчас поручика позову,  пива попьем».
Пошел к рукомойнику, вымыл руки. Он носил обручальное кольцо, но снимал его,  когда солил рыбу, боялся, что золото испортится. Кольцо  клал в кухне на стол — на видное  место. Теперь  кольца  не было.
— Фрось? — позвал. — Ты кольцо убрала?
— Нет.
— Я вот здесь положил.
— Может, скатилось? — она зашарила глазами по полу.
Старик тоже принялся искать, но кольцо как в воду кануло.
— Дед! — побелела Фрося. — Его Толька Щеглов взял!
Старик не мог в это поверить, перерыл всю кухню, заглянул в каждую щелку.

      –– Толька взял, — виновато повторила Фрося. — Велела я ребятам не приваживать его... Как  докажешь теперь, их четверо было. Я тебе новое куплю.    
       Голос ее задрожал:  старик вспыльчив, в сердцах опять может чего-нибудь натворить.
А  ему уже попала вожжа под хвост.
–– Разиня ты! Не нужно мне от тебя ничего, это память была, о жене  моей память!
–– Девять  лет ты про нее не говорил…
            –– А тебе какое дело? Не  Толька  украл,  внуки твои! Они все могут, недаром синие ходят!
— Што ты! Опамятуйся! Не они, тебе говорю. Щеглов!
— Конечно, на кого ты еще сопрешь?
Фрося открещивалась от него, как от нечистой силы, пятясь к порогу. Она уже стояла в дверях, когда вошла Елизавета Александровна.
— Снова балаган? — гневно прикрикнула на  отца.
            –– А кто в прошлом году выкинул с чердака мешок  овечьей шерсти? — «не услышал»  ее старик. — Не ты? Моль, говоришь, ела?
            –– Ела, — заплакала Фрося, — слежалась та шерсть… сколь ей  лежать-то? Сам ведь ты моль ловил…
––Ты дочери шерсть отнесла!  Откуда у твоих внуков  носки? Думаешь, я не заметил? Проверю, чего у меня еще недостает, потому что ты помаленьку все тут к рукам прибираешь!

Фрося ни разу в жизни не взяла чужой копейки. Сердце ее бухнуло, и она вдруг завизжала. Нелепым был визг грузной Фроси, он переходил в страшный,  животный, грозя согнать к дому любопытных. Елизавета Александровна подскочила к ней и зажала  рот.  Задохнувшись, Фрося сползла на пол.

 Клава-Головонька обходила дворы, разносила крысиную отраву. Самое время  для того — выходной.
— Мыши-крысы есть? — останавливалась под окнами.
Верочка, бросив где-то ребят, плелась за ней и, подрагивая ноздрями, допытывалась:
–– А вам они на что? Идемте к деду, у него  есть, я точно знаю, потому что  мышу-крысу сразу можно определить, она делает вот так: скр, скр...
–– Вера!  –– вспылила  Сульдикова.
Вера глянула на нее, и внезапно екнуло сердце: газовая косыночка на худенькой  шейке, бледные губы... «Что я про нее знаю?  Зачем я так? Зачем мы все к ней с ехидцей?..»
–– Простите меня, тетя Клава.
От ее внезапно тихого «простите»  Клава-Головонька тоже  тихо спросила:
–– Скучаешь без отца?
–– Очень.
–– У вас  клумбы не перекопаны.
        –– Папка с ними возился.
И Вера улыбнулась Сульдиковой:
–– Во времянке   правда  мыши.  Идемте?
Они вошли, когда перепуганный старик суетился  около Фроси, проклиная и кольцо, и дочь.  Елизаветы Александровны уже не было.
         –– Уби-ил! –– заголосила Клава, увидев  Фросю на полу. –– О-ой, моя головонька!
Они с Верой подняли Фросю. Захлебнувшись набежавшей слюной, она попросила:
––  Проводит  меня... к  моим.