Грааль Иуды - часть 5

«РОССИЯ БОЛЬНА МЕТЕОРИЗМОМ»

Девизом журналистки Анны Полетаевой были слова Мандельштама «Власть отвратительна, как руки брадобрея». Сутулая миловидная женщина в очках, без грима и украшений, она носила короткий седой бобрик, бросая сединой вызов гламурным стереотипам.

Ее убили в подъезде. В последний момент она выставила перед собой ноутбук. Две пули пробили гаджет и поразили женщину в грудь, третья, контрольная, попала в голову.


Над развороченным ноутбуком журналистки работали специалисты технического отдела ФСБ. Кое-что им удалось восстановить.
Полковник Гурьянов читал с монитора статью, которую Анна закончила писать за несколько часов до смерти и везла сдавать в номер. Статья называлась так - «Россия страдает метеоризмом».


«И кто стоит за всей этой «астероидной кампанией?» Да все тот же международный финансовый мошенник Сеймур Друммонд. В настоящее время он является главным консультантом президента Торговой палаты США, учредителем международных финансовых и благотворительных фондов. Если верны данные о причастности Друммонда ко «Всемирному Фонду защиты от астероидной опасности» (FSEAM), то вырисовывается афера поистине «космических» масштабов: не рядовые граждане, а правительства ведущих стран мира втягиваются в глобальную МММ, финансовую пирамиду невиданных масштабов.


И ведь все вроде бы законно: вступление во FSEAM одобрено парламентами и правительствами, цели благородны, вот только ракеты никогда не взлетят, потому что современные технологии не позволяют засечь и поразить астероид ракетами с ядерными боеголовками. Кто же лоббирует в Думе принятие законопроекта о присоединении России к «космической МММ»? Да все тот же Алексей Микрофонов, автор более чем 138 лоббистских законов. Связи г-на Микрофонова со спецслужбами общеизвестны.

Без их молчаливого согласия и заинтересованного участия никакой, самый пронырливый мистер Друммонд не смог бы провернуть в России такую грандиозную «мыльную» аферу. Почему мыльную? Да потому что она поставлена по законам мыльной оперы и обладает такой же способностью проскальзывания в самые неприметные щелочки нашего несовершенного законодательства. Россия больна метеоризмом, господа!»

***

- Что дальше? – спросил Бодров.  Сеанс гипноза длился уже больше сорока
минут. Лицо Виктора горело, лоб лоснился в испарине.
Инга Никодимовна встревоженно сказала.
- Он переутомился. Я думаю, на первый раз хватит.


- Нет, тут не переутомление, - предположил Бодров. – Тут – психическая
блокада. Все, выныриваем. Виктор! – Гипнолог повысил голос. - Я надеюсь, ты понял, что путешествовать во времени легко и безопасно, и когда ты откроешь глаза и увидишь на календаре надпись «среда», это будет означать, что это именно та среда, которая наступила сегодня, и настоящее время – это именно то время, в котором ты окажешься ровно через одну минуту, когда захочешь открыть глаза и увидеть окружающий тебя реальный мир.


Прошла минута. Виктор открыл глаза и глубоко вздохнул.
- Как ты себя чувствуешь? – спросил Бодров.
- Хорошо.
Ему дали выпить воды и отправили в палату.


Бодров прокомментировал, расхаживая по кабинету.
- На самом деле, дверь, которую Виктор встретил в подземельи, - это психическая блокада в его уме, что подтверждается тремором и частичной каталепсией. За этой дверью таится разгадка его амнезии.
- Ты можешь ее вскрыть? – спросила Инга Никодимовна. Бодров укоризненно
посмотрел на коллегу – как можно сомневаться?

***

Полковник Гурьянов доложил начальнику Информационно-аналитического Управления ФСБ генералу-майору Горчилину, что в ходе расследования убийств вип-персон с татуировкой висельника на спине вскрылась связь погибших с лоббируемым в Думе законом о вступлении России во ФСЕАМ.


Генерал набрал Свиридова, председателя думского комитета по законодательству и переговорил с ним.
- Срочно езжай в Думу к Свиридову,  - сказал генерал Гурьянову. - Свиридов отказался включить этот закон в повестку Думы, и в связи с этим на него оказывается беспрецедентное давление. Он тебя ждет.


Когда Гурьянов подъехал к темно-серому зданию в центре Москвы, вокруг царило необычное оживление. Улюлюкали милицейские сирены, мерцали мигалки. Часть тротуара справа от Госдумы была оцеплена милицейским кордоном.


Гурьянов протиснулся сквозь зевак, показал удостоверение красному от мороза  полицейскому из оцепления.
На тротуаре лежал прикрытый шинелью труп мужчины. Из-под шинели торчали чистые штиблеты, в которых явно не ходили по снегу.
- Кто? – спросил Гурьянов милицейского коллегу, а сердце-вещун уже подсказало ответ. Следователь посмотрел в блокнот. «Депутат Свиридов, «Единая Россия».


В Думе полковник зашел к знакомому депутату от ЛДПР, в прошлом коллеге-комитетчику. Блестя обритым черепом, тот выложил важную информацию. Погибшего Свиридова заменит Леша Микрофонов, его зам по комитету. Через несколько дней Гурьянов созвонился с Алексеем Венедиктовичем и договорился о встрече.


Низкорослый толстяк-депутат в черном костюме, белой рубашке под красный галстук встретил гостя в центре кабинета.


- Знаю, знаю, вы по делу Кости Свиридова, – Микрофонов указал на кресло перед столом, снял массивные очки с тонированными стеклами, протер линзы платком. – Какой ужас! Просто кошмар! Я знал, что у него неприятности в семье, но никогда не ожидал, что он решится на самоубийство. Кофе, чай?


- Не откажусь. Чай, если можно, промерз. Алексей Венедиктович, я человек военный и прямой. Поэтому не буду ходить вокруг да около и задам вопрос, как говорится, в лоб. Свиридов отказался включить закон о ФСЕАМ в повестку дня, после чего загадочным образом погиб. Кто финансирует лоббистскую деятельность по пропихиванию в Госдуме Закона о присоединении России к протоколу ФСЕАМ?


- В лоб про лоббирование, - улыбнулся депутат. Углы рта его, зажатые между
толстыми овалами щек, при улыбке опускались книзу, отчего улыбка получалась  перевернутой. – Говорю вам! Смерть Кости Свиридова никак не связана с законом о ФСЕАМ. Костя не был против этого закона, да и никто в Думе не против, просто есть более срочные законы, в частности, предложенные президентом, вот он и перенес его на более позднее время.


И почему вы называете это «пропихиванием»? Закон о вступлении России во ФСЕАМ, равно как и о вступлении в ВТО, о присоединении к Киотскому протоколу и куче других международных обязательств включен в перечень требований мирового сообщества к России на ее пути в цивилизованный мир.


Гурьянов достал из кожаной папки распечатку предсмертной статьи Анны Полетаевой. Быстро пробежав глазами текст, Микрофонов бросил на статью тяжелые очки.


- Да вранье это все! Полетаева питалась слухами, как и вообще все журналисты, которые никогда ни в чем ни хрена не понимают! Это гиены, они падалью питаются, информационной. А у Полетаевой, как у самки гиены, вырос еще и ложный пенис, которым она затрахала всю российскую армию! Вот ее и зауважали! А она как была либерал-дурой, так ею и осталась … пардон, о мертвых лучше помолчим. Я же ей говорил, уймись, Аня, тебя убьют! Не угомонилась. У нее полно было врагов, еще по чеченской войне! При чем тут ФСЕАМ? И почему вдруг Контора заинтересовалась какими-то ерундовыми астероидами?


- Главным образом потому, что этим интересуется Первое лицо государства, -
многозначительно сказал Гурьянов. – И все же! Кто конкретно лоббирует закон о ФСЕАМ?


Микрофонов отвел глаза в сторону. 
- В принципе, это не секрет. Лоббирование – нормальная парламентская практика. Этим занимается, в частности, международный благотворительный Фонд «Астерикс».


- Как фамилия представителя этого фонда?
- А у него нет фамилии.
- То есть как? – удивился Гурьянов.


- А так. Его зовут «маг Тэр», и это все, что я про него знаю. Загадочная личность. Связи в масонских кругах, личный друг мировых лидеров, часто мелькает на светских раутах. Очень щедр. Вы могли видеть его не некоторых телевизионных ток-шоу.
- Я вам очень благодарен, Алексей Венедиктович
Гурьянов пожал депутату руку и вышел, так и не сделав ни глотка чая из принесенного секретаршей стакана в серебряном подстаканнике.

***

Санитарки возили по полу швабрами, в коридоре пахло мокрым линеулемом.
После завтрака Инга Никодимовна вызвала Виктора к себе.
- Доктор Бодров предлагает провести сеанс гипнорепродукции, - сказала она. – Вы согласны?


- А что это такое?
- Существует так называемый регрессивный гипноз, когда вы возвращаетесь в свое прошлое, а есть иной метод – гипнорепродукция. Он предполагает концентрацию медиума на определенном предмете. Вы говорили, что из прошлой жизни у вас  осталась какая-то монета. Возможно, эта монета как-то связана с травмирующим воспоминанием. Может быть, она досталась вам именно в том самом заблокированном подземелье, которые вы увидели на прошлом сеансе. Сергей предлагает провести гипнорепродукцию с концентрацией на этой монете. Вы согласны?


- Да.
- Где она?
- Если мне дадут возможность позвонить, я попрошу ее привезти.
Инга Никодимовна достала из сумочки мобильный телефон.


Виктор набрал номер Ксении. Ноздря ответила хриплым спросонья голосом.
- Витя, ты? Как ты там? Нормально? А чего голос такой слабый? У тебя там есть телефон? Чей это номер?
- Ксения, помоги мне.
- Да! Что нужно?


- Мне срочно нужна монета. Она еще у тебя? Тогда привези ее к больнице… -
- Ага, поняла, хорошо, я подвезу монету, она где-то в сумочке у меня валяется. Кто выйдет? Врач? Как ее зовут? Ладно, я сейчас кофейку попью и  подъеду. Позвоню на
тот телефон. Меня из-за тебя рвут на мелкие части, ага! Все хотят интервью с тобой! Ты теперь звезда! Ладно. Через час. Пока-пока!


- Слышь, Лёв, а мы где? – Ксения опухшими глазами обвела роскошный люкс. – И кто эти чмыри?


На диванном уголке вповалку спали трое одетых парней.
- Мы в «Рэдиссон Континентале», - прохрипел Лева, - это твоя новая подтанцовка.
- А где мы ее взяли?
- На дискотеке в Сокольниках. Тебе понравилось, как они выкаблучивали брейк-данс.


- Интересно, это у меня голова болит или звонят колокола Кремля? Подъем, надо ехать в Сербского!
- Ксень! – простонал Ковальков. - Мы только третий день бухаем, а ты сразу кодироваться!

                ***

Полковник Гурьянов вызвал оперативников Вашукова и Мишуткина, показал  фотографию мага Тэра.
- Этот фигурант возглавляет международный благотворительный фонд «Астерикс». Меня интересует про него все: ИНН, пенсионный номер, номера кредиток, размер члена, все! Ясно?
- Так точно.


- Прослушку на все телефоны, распечатку финансовых трансакций за последнее
полугодие, встречи, выступления, места отдыха, любовницы, анализ мочи и кала.
Через три дня на стол полковника легла кипа донесений. Он перебирал бумаги, пока не  наткнулся на две неряшливые бумажонки.
- Это что?


Простоватый Мишуткин доложил.
- Анализ кала и мочи мага Тэра.
Сидящие вдоль длинного стола следователи смешанной группы переглянулись.
- Молодец! – сказал Гурьянов, обводя остальных страшным взглядом, чтобы самому не прыснуть от смеха. – Учитесь, разгильдяи! Вот так надо работать! Смеются они. 


Массивный Вашуков, мраморовидно покрытый пятнами витилиго, доложил.
- Выяснилось одно странное обстоятельство, товарищ полковник. При
расследовании теракта в «Норд-Осте» оказалось, что тридцать восемь человек, погибших при теракте, получили билеты на этот злосчастный спектакль в подарок от Благотворительного фонда… - Вашуков открыл блокнот, - «Астерикс».
- Ух ты! – сказал полковник.


Вашуков продолжил.
- «Астерикс» в свою очередь является дочерней структурой финансово
промышленной группы «Терра инкогнита», подконтрольной вору в закону Левону-Терминатору.
- Та-ак, - протянул Гурьянов. – Сколько, говоришь, билетов они разослали на
«Норд-Ост»?
- Тридцать восемь. И все люди погибли. Мистика.


- Нет, Володя, - покачал головой Гурьянов, - тут не мистика. Я в мистику не
верю. Что получается? Получается, что Левон-Терминатор и этот «маг Тэр» заранее знали, что в тот вечер готовится теракт, вот и «пригласили» на смерть нужных людей! Эти билеты – косвенное доказательство его причастности к терактам в Москве! Иначе, какого ляда ему их рассылать?


– Гурьянов обвел подчиненным тяжелым взглядом. - Вы поняли, из какой жопы эти ноги растут? Установите, кто были люди, получившие билеты на «Норд-Ост», и какое они имели отношение к Левону Тер-Месропяну. Не было ли между ними конфликтов или финансовых споров. Не исключена месть с его стороны. Ничего себе способ массового устранения врагов! Знать, что будет теракт, и послать людей не верную смерть!
– полковник глянул на следователя прокуратуры. – Что у вас нового?


Следователь доложил, что в ходе расследования убийства академика Ивана Ледовских «нахлобучили» директора Центра криомедицины «Морозко» Кондрашова Вячеслава Михайловича, в пользу которого покойный перед самой гибелью отписал мастерскую на Масловке.


Прослушка показала, что фактическим хозяином Центра криомедицины является все тот же учредитель ООО «Терра инкогнита» Левон Вазгенович Тер-Месропян, он же вор в законе Левон «Терминатор», лидер этнической армянской группировки Москвы. Это его почерк. Сначала заставляет переписать на себя недвижку, а потом люди либо бесследно исчезают, либо погибают при странных обстоятельствах. Зарвался Левон, раньше осторожнее был. А теперь не побоялся отправить на тот свет академика! Знал же, что это не бомж и не рядовой пенсионер, да видать жадность заела.


Гурьянов сделал запись в блокноте «маг Тэр - «Терминатор» и поставил вопросительный знак. Вы, он посмотрел на Вашукова и Мишуткина, ведете мага. Вы, взгляд переместился прокурорского, нахлобучиваете Левона.

КСЕНИЯ ЗНАКОМИТСЯ С ИНГОЙ

«Ноздря» выделялась в толпе, как ярко-желтый жираф среди стада черно-белых зебр. На нее оглядывались. Красивая, загорелая, она была экстравагантно одета в шубку с красными перьями, красные сапоги до паха на высоченных каблуках лимонного цвета. Узкое лицо ее с гипертрофированными, ярко накрашенными губами наполовину закрывали большие дымчатые очки, усыпанные по оправе стразами.


- Здравствуйте, - сказала, подходя, Инга Никодимовна.
- Здрасте! – шоу-герл живо жевала жвачку.
- Вы привезли монету?


Ксения вскинул на плече изумрудную сумку.
- Все при мне. Только мне взамен нужна от вас одна услуга.
- Какая?
- Мне нужно встретиться с Виктором.


Врач отрицательно покачала головой.
- Это невозможно.
- Почему?
- Виктор проходит по уголовному делу. Свидания с такими больными возможны только с разрешения следователя.
- Как вас зовут?
- Инга Никодимовна.


- Очень приятно. Меня Ксения. Я подруга Виктора. Я вас очень прошу, организуйте нам встречу.
- Повторяю, это не возможно.
- Инга, кончай, ну ты че! – скоренько перешла на «ты» Ноздря, взяла врача под локти и затормошила. - Ты кто там?


- Я его лечащий врач! – отстранилась Инга Никодимовна.
- Ну, так сделай мне свиданку! Че тебе стоит?
- Извините, ничем не могу помочь! 
- Тогда и монеты вам не будет, вот вам!  – Ноздря показала язык. Язык певички в тон гипертрофированным губам был выкрашен в фиолетовый цвет. И тут же она перевела все в шутку, вновь затормошила собеседницу.


- Инга, послушай, после захвата Андрюшки наш Витя стал звездой, интервью с ним стоит до пяти тысяч баксов! Я дам половину ему, и тебе перепадет. Хочешь пятьсот долларов?
Врач заколебалась.
- Там охрана, пропуска.


- Ну, так сделай мне пропуск! У вас есть клубные карты? – Ксения закатилась
регочущим смехом. – Умора! Представила клубную карту в психушку! Инга, я хочу ему помочь. Витя меня спасал несколько раз, я ему обязана по гроб жизни. Так вот, я его в интервью так пропиарю, что Андроид заберет свое заявление из милиции и скажет, что то было не похищение, а программа «Розыгрыш», поверь мне!


На них оглядывались, люди узнавали певицу. Инге Никодимовне стало неловко.
- Хорошо, - сказала она, отводя Ксению в сторонку, - я попытаюсь организовать вам
свидание. Давайте монету.
- Я жду свидания. Мне до завтрашнего обеда надо с ним переговорить.
- Я постараюсь.

ВТОРОЙ ГИПНОЗ БОДРОВА

С таинственной монетой в красном сафьяновом футляре Инга Никодимовна вернулась в клинику. По дороге набрала Бодрова, сказала, что монета у нее.
Сергей принес с собой флешку, включил восточную медитативную музыку, дал ему монету, уложил Виктора на тахту.


- Виктор, сосредоточься на монете, она станет для тебя путеводной звездой в
путешествии во времени. Тебе ничего не стоит переместиться на сотни и даже тысячи лет назад, увидеть эту монету, узнать ее тайну, то, как она пришла к тебе и повлияла на твою судьбу. Думай о монете, смотри на нее, входи в нее всей душой. Это древняя монета, она прошла через бесчисленное количество рук. Даже трудно представить, сколько пальцев касались ее.


Представь эти пальцы с ажурной дактилоскопией, похожей на рисунок опускающихся снежинок. Сколько снежинок сейчас опускается на Москву, столько и пальцев касалось этой монеты. Они касались и касались ее, трогали и передавали друг другу. Однажды ее коснулись и твои пальцы. Вспомни, когда это произошло.
Размеренный вкрадчивый голос, теплая тяжесть во всем теле, заунывная музыка.

НЕПРИЯТКИ БУРОГО

«Кашлять» на жаргоне означает «дать взятку».
Буровские работали по подмосковной, стремительно дорожающей земле. Саша «Лепрекон» лично прессовал мэров подмосковных городков, в Кратове даже пришлось опустить в землю особо несговорчивого главу райгосадминистрации.
На микроавтобусе «Мерседес Вито» возвращались из утомительной поездки в Реутово. Сына босса Валеру Бурыкина-младшего после пережитого напряга тянуло разнюхаться.

Он достал табакерку.
- Будешь пылесосить? – спросил он сидящего рядом Питбуля.
Перехваченный по откушенному собакой носу эластичной черной лентой бандит хмуро покосился на юного приколиста. Воображает себя главарем мафии, визгливым голоском команды отдает, а сам в жизни ничего, кроме кокса, не нюхал! Знает же, что Питбуль не то что кокс, вообще не может нормально нюхать. И девки его шугаются, думают, что у него сифон.


Валера-джуниор карточкой «виза голд» разбил на дипломате горку кокса на дорожки, вынюхал одну, Ефим «Бухгалтер» потянул другую, Лепрекон третью. Втирая порошек в верхнюю десну, Бурыкин-младший откинулся на сиденье.
- Слушай, Ефим, - сказал он, - а че руки все время потеют? Раньше не потели…
- Значит, крепко ты подсел на наркоту.
- Не каркай.


Ефима высадили на Якиманке, Питбуль с Лепреконом вышли на Дорогомиловской. Микроавтобус увез Бурого-младшего в центр на поиски ночных приключений.
Таковые не заставили себя ждать. На Тверской возле Главпочтампта «Джуниор» тормознул, чтобы снять наличку с банкомата. Автомат помигал и заблокировал карточку.


Валера вызвонил техников сервисного обслуживания. Обдолбанный пацан так ругался и угрожал, что техники вызвали полицию. Наряд проверил документы у распоясавшегося юнца, сделал замечание и собирался удалиться, когда технарь вызволил из банкомата карточку и вернул ее Бурыкину. Внезапно мухтар ментовской залаял.


- Ваша карточка? – спросил сержант.
- Моя.
- Разрешите, - полицейский взял карточку и дал понюхать собаке. Та села.


Сержант разглядел прилипшие к краю «визы» белые крупинки. Валера вспомнил про свои потеющие пальцы, все понял и позвонил юристу. Отца он тревожить боялся, так как тот крайне не одобрял увлечение сына «благородным».


Пока адвокат ехал, Бурыкина-младшего ошмонали. В кармане нашли табакерку с кокаином, в бардачке «мерса» дозу. Водилу и Валеру доставили в отделение.


Узнав его фамилию, дежурный кому-то позвонил, и вокруг сына известного авторитета началась странная круговерть. В конце концов, приехали офицеры Госнаркоконтроля и увезли парня в Лефортово.

В ДРЕВНЕЙ ИУДЕЕ

Губы Виктора дрогнули, но ничего не произнесли, лицо словно бы провалилось.
На поверхность проступили резкие и сухие черты изможденного человека. Глаза под веками двигались, словно видели что-то.
- Ты слышишь только мой голос, - негромко говорил доктор Бодров. – Ответь, где ты?


- Я в Виффагии…
- Почему ты так тяжело дышишь?
- Я тороплюсь.
- Куда?
- В Храм.
- Зачем ты идешь в Храм?
- Мне назначена встреча.
- С кем?
- С первосвященником.


- Зачем?
- Я должен получить тридцать сиклей серебра из сокровищницы храма.
- Для чего?
- Для пасхальной жертвы. 
- Почему ты плачешь?
- Глаза слезятся, не могу смотреть…
- Почему?
- Храм горит...
- Горит? Там пожар?


- На солнце горит золотая крыша храма. О, как он великолепен! Он похож на горные хребты, покрытые снегом, так блестит белый мрамор! Это сердце нашего народа, он возвышается на вершинах холмов, он колет глаза и небо.
- Колет небо? Лучами?
- Нет, крыша храма покрыта золотыми спицами, они колют небо.
- Колют небо?
- Да. Чтобы не садились птицы…


Бодров переглянулся с Ингой – такие подробности нельзя было выдумать, Виктор действительно  в и д е л  древний Храм Соломона.
- Нет, не могу смотреть, - Виктор сильно зажмурился, из уголков глаз скользнули слезы. - Вот место, достойное Учителя, а не нищие лачуги Вифсаиды. Сын Бога должен восседать там!


- Где ты сейчас?
- На верхней террасе… отсюда я вижу весь Иерусалим, всю Иудею. Она вся – как сплошной сад… она зацветает. Как давно я ее не видел, господи!.. сердце мое истосковалось... Наконец-то я вернулся, благодарю тебя, Боже! Я стою перед храмом народа Израилева, это ли не счастье? Неужели он будет разрушен? Так сказал Учитель, и так будет… за что это нам?


- Как тебя зовут? – тихо спросил гипнотизер.
- Иуда, - ответил Виктор, помолчав. – Иуда Симонов Искариот, верный апостол единородного Сына Бога.

***

Узнав про арест сына, Валерий Егорович Бурыкин обратился к полковнику Гурьянову, попросил разобраться, какого черта дуроломы из Госкомдури замели его пацана. Гурьянов послал капитана Вашукова, тот поговорил с лейтенантом ФСКН Монаховым, за которым значился задержанный, но наркополицейский уперся и отпускать Бурыкина-младшего наотрез отказался, ссылаясь на  статью 228 ч.2 п.б. «Сбыт наркотиков», по которой сыну авторитета светило от 5 до 12 лет.


- Ты мне оперативную комбинацию разрушаешь, - втолковывал Вашуков, - этот
человек работает под прикрытием.
- Или под «крышей»? – ехидно спросил Монахов. – С каких пор сын Бурого
работает под прикрытием?
- Говорю тебе, это наш человек!


- Вот пусть твой генерал моему позвонит, я и отпущу.
ФСБ воевало с ФСКН и ни о каких договоренностях между генералами речи быть не могло. Из глаз Вашукова плеснуло штормовое море.


- Зазнались, нюх потеряли, - процедил он сквозь зубы. - Ну, кто ты такой? Оперок из Госкомдури. А я кто? Я офицер госбезопасности! Вы все под нами ходите. Вы дышите, пока мы вам даем!
- А пошел ты! – сказал побледневший Монахов.

В ХРАМЕ СОЛОМОНА

- Кровь…
- Что? – Бодров нагнулся ухом к слабо шепчущим губам пациента.
- Кровь, - внюхиваясь в воздух, громче повторил тот.
- Какая кровь?
- Кровь воняет, дышать нечем.


Виктор выругался на незнакомом языке.
- Ни ветерка, солнце жжет, а желоба полны крови.
- Чьей крови?
- Коров.
- Каких коров? Ты попал на скотобойню?


Это сравнение, видимо, понравилось гипнотику.
- О, да, - сказал он, криво улыбаясь, - это настоящая скотобойня! Только вся украшенная золотом!
- Золотом украшена? – переспросила Инга Никодимовна, но Виктор ее не слышал, он реагировал только на голос Бодрова. Инга пихнула Сергея локтем, спроси его, что за скотобойню он видит?
- Ответь, что это за украшенная золотом скотобойня?


Виктор брезгливо поморщился, вглядываясь в невидимую врачам картину.
- Ужас, сколько мух! Священники режут коров, слышите, как они мычат?
Бодров попытался сопоставить Храм и скотобойню, но у него ничего не вышло.
- Бр-р… косноязычно проговорил Виктор, - как собаки в Грозном…
- Что?
- Собаки так… в Грозном… ливер…
- Какой ливер?
- … из трупов…
- Ты где сейчас? В Грозном?


- Я в Иерусалимском храме, - речь гипнотизируемого становилась все
неразборчивей, язык едва ворочался. - Мухи… лезут в глаза и рот… кусаются, - он стал отмахиваться и вновь гортанно выругался на незнакомом наречии. – Хорошо священникам, их обмахивают опахалами. И дым кадильниц там гуще. – Лицо Виктора  вдруг исказилось. - О, ужас! Ужас! Горе!
- Что случилось, Виктор?


Трясущаяся рука указала вперед.
- Корова родила прямо на жертвеннике.
Потрясенные врачи переглянулись, такого не могло себе представить ни одно, даже самое буйное воображение, такое можно было только «увидеть».


- Успокойся, ляг! – повелительным тоном сказал Бодров. Инга Никодимовна
обняла всполошившегося пациента за плечи, мягко нажала книзу, шепча на ухо: «тихо, тихо, все хорошо».
- Как можно успокоиться, - встревожено говорил Виктор, но все-таки подчинился и улегся на кушетку, - это предзнаменование великой беды! Народ бежит. Все в ужасе!


- Выводи его из транса, - шепотом сказала Инга Никодимовна. Бодров сотряс указательным пальцем – молчи!
Постепенно Виктор успокоился, но на вопросы долго не отвечал. Так же неожиданно, как и про кровь, он вдруг сказал.


- Теленка новорожденного сожгли. Сожгли жертву, рожденную на алтаре. Горе Иерусалиму и жителям его.
И снова надолго замолчал, голова его подрагивала в такт сердцебиению.
- Виктор, - сказал Бодров, – слушай меня внимательно, сосредоточься и отвечай. Что ты видишь? Пожалуйста, говори медленно и четко.


- Я вхожу в храм.
- Иди. Иди дальше.
- Прохожу галерею… О, как она красива… вся из белого мрамора… потолок покрыт кедровым деревом.
- Почему ты замолчал?
- Я стою перед вторым освященным местом…
- Иди дальше.


Виктор отрицательно повел головой.
- Дальше вам нельзя.
- Почему?
- Вот же, «Законы очищения», на всех столбах… на греческом и римском языках.
- Что там написано?
- «Чужой не должен вступать в святилище».
- Ты не чужой. Войди в храм, поторопись, тебя ждут. Что ты там видишь?


- Я прохожу передние ворота храма… они как символ бесконечного неба покрыты золотом, все просто блистает, на меня свешиваются золотые виноградные кисти в человеческий рост.


Виктор замер, рот его приоткрылся.
- Почему ты замолчал?
- Боже…- прошептал он, - я вижу…
- Что ты видишь?
- Храмовую завесу!
- Как она выглядит?


- Это вавилонская работа… вот гиацинт… виссон… шарлах… вот пурпур… я знаю
эти ткани, я работал в лавке мужа моей сестры в Виффагии, шарлах означает огонь, да-да… а виссон - землю, гиацинт – воздух, а пурпур – море. Неужели я допущен… скоро ведь Пасха, я вижу…
- Что?


Виктор сжался.
- Не бойся, - успокоил его Бодров, - что ты видишь?
- Первосвященника… - голос Виктора дрожал, в лице проступил страх.
- Почему ты боишься его?
- Как же мне не бояться высших иерархов? Тут все тридцать старейшин, они смотрят на меня. Их взгляды суровы… Я должен взять себя в руки, ведь и я - апостол! – голос гипнотика окреп, лицо озлилось. - Мой Учитель – сын Бога! – выкрикнул он. - А кто они такие? Я выше их! Боже, первосвященник идет ко мне, он страшен. Он одет по праздничному обряду. Так одевается первосвященник только раз в году.


- Опиши первосвященника, как он одет?
- Не дерзаю, колени гнутся… но я не стану на колени! – Виктор зарычал Ягуаром, тело его выгнулось. - Я апосто-ол-л-л!
- Не волнуйся, Иуда, тот, кого ведет Бог, не знает страха. Опиши нам
первосвященника.


С этого момента Виктор заговорил лихорадочно быстро. Врачи не могли разобрать
многих слов, настоящая запись восстановлена Александрушиной И.Н. с диктофона.
- Он весь – как башня, в голубой одежде, голова его огромна, как купол. На нем золотой панцирь. Он громыхает, как гром, при каждом шаге… За ним стоят старейшины - они в белых хитонах, пейсатые, бородатые, в белых надрагах, горбом стоящих над загривками, к их пейсам подвязаны магические нити.


Они босиком… их ровно тридцать… они стоят вокруг алтаря. На алтарь возложено мальчиками-прислужниками большое серебряное блюдо. Каиафа называет имя старейшины, и тот от рода своего кидает на блюдо монету сикель, они звенят, одна за другой, и так, пока не набирается тридцать монет серебряных – цена раба.


- Ты видишь свою монету среди этих тридцати сребреников? – повинуясь какому-то наитию, спросил Бодров. Инга Никодимовна ошеломленно посмотрела на него, она поняла!
- Да, - ответил Виктор, сглатывая, - вот она…
- Какая она?
- Как раскаленная среди холодных монет. От нее пышет жаром.
- Что происходит, Иуда? – спросил Бодров.
- Старейшины взяли в руки священные книги и раскрыли их. Каиафа начал читать.

           ЛАРИСА РЕЙСНЕР В БЕЛОГВАРДЕЙСКИХ ЗАСТЕНКАХ
(Триптих Народного художника СССР И. Ледовских «Гражданская война в России»)

Лариса с колен спросила.
- Зачем ты достал оружие, Петя?
- Что? – он открыл глаза, очнулся. Где он? Что за морок, соблазн, туман?
- Зачем тебе оружие? В кого ты собрался стрелять? – женщина страстно дохнула. – Да, ты будешь стрелять, но только из своего пистолетика, вот из этого сладенького, миленького, любименького пистолетика. Тебя наверно обожают женщины, они часто так тебя ласкают?


Удивительно, но и под дулом пистолета она продолжала говорить неторопливо и тягуче, хрипловатым бархатным тембром, словно и не смотрел ей в глаза черный зрачок револьвера. Маневич позорно стоит в спущенных до колен галифе. Почему револьвер в руке? Поручик засунул оружие в кобуру, сжал голову, перебарывая звенящую спазму, сковавшую виски.
- Возьми, возьми его.


- Я возьму его, но только не здесь.
- А где?
- На улице. Выведи меня и там я дам тебе такую радость, какой ты еще никогда не испытывал.
- Нет! Соси здесь! Ну!


Рейснер царственно поднялась.
- Вы офицер! Неужели вы будете насиловать даму здесь?
И начала одеваться.


Маневич растерялся. Он офицер, да!
- Но я хочу кончить! – пробормотал он. - Я должен кончить!
Она шепнула на ухо, ощекотав волосами.
- Я все сделаю, как ты хочешь, только выведи меня отсюда! Ты же хороший
мальчик, Петя.


Пусть думает, что охмурила! Выведу во двор и кончу! Кончу! И прикончу!
- О, боги! Проклятье! Идем!
Поручик застегивается, они выходят, идут коридорами, выходят во двор
контрразведки. Ночь, звезды, он заводит ее за угол, прижимает к каменной кладке, лезет под платье, тискает груди, задирает юбки, пальцами проникает в лоно, вынимает и жадно нюхает пальцы, стонет с прикрытыми глазами. Давит женщине на плечи, она опускается перед ним на колени. Он взводит револьвер, приставляет ей к виску.


- Если прикусишь, убью.
- А если я все сделаю хорошо, ты отпустишь меня? Обещаешь?
- М-м… - офицер стонет, рявкает, - да! Да, черт возьми!
- Даешь слово офицера?
- Да.


- А вернешь мне печать?
- Да! Что? Какую еще печать?
- «Ломает ужаса застывшую печать».
- Какую, к чертям собачьим, печать?!
- Я не могу без нее вернуться.
- Куда? К своим? К матросам? К товарищам?


- Не глупи. Какие они мне товарищи. Я поэтесса, я играю в мистерию
собственной жизни. Как и ты, Петя, я же вижу, какой ты! Ты такой же романтик,  авантюрист, ты ищешь страсти и муки. Ты не тупой ограниченный мужлан, как этот ваш пузатый полковник с лицом мясника. Нас, поэтов, несет Рок, это он столкнул нас на узких улочках Казани, всего на одно мгновение длиной в поцелуй.


Очнись, мы летим над бушующим бытием, как чайки, мы кричим и ныряем вниз, чтобы выхватить глоток счастья, крошку мечты. Дай мне свои губы, ты плачешь, мы солоны с тобой, под нами море, о, как я люблю тебя, на этот миг, на это мгновение! О, дай мне свой член, я хочу всего тебя, всосать, понять, принять! Пропитай меня всю, как губку, своим естеством, своим потом, семенем и слезами.


Она говорит и ласкает, ласкает и говорит. Какой глубокий голос, какая глубокая глотка!
Поручик горячо зашептал.
- Не уходи, я хочу быть с тобой! Хотя бы еще день, сутки! У меня хорошая
квартира, там есть горячая вода, прислуга… все, как в прежней жизни. Тебе надо отдохнуть. Останься.


- Мальчик мой, не держи меня, мы сыграли лучшую сцену из пьесы нашей
жизни.
- Останься. Еще день, всего один! Я заставлю тебя! Я верну тебя в камеру. Ты будешь в моей полной власти. Останься добровольно, ну!


- Не уподобляйся твоим сослуживцам. Мы не чета им, мы сложные и богатые
натуры. В душе ты добр и сострадателен.
- В душе я добр и сострадателен, - послушно повторил обмякший поручик. –
Но внешняя жизнь, полная зла и боли, заставляет меня быть злым.


- Почему? – нежно прошептала женщина.
- Я обязан, – прошептал поручик, - я спасаю Россию.
- От кого? – простонала Рейснер. – Он самого себя? Невозможно спасти Россию от России. Прими Родину такой, какая она есть! И ты обретешь мир.


- Но я не могу! – силясь стряхнуть наваждение, вскричал поручик. – Принять это быдло? Эту бесноватую чернь? Да никогда! – злоба заклокотала в горле. – Жечь! Каленым железом выжигать большевистскую заразу!
- Открыть тебе одну тайну, Петя?
- Да, говори.


- Не с Россией ты борешься, а с самим собой. Твоя родина явилась тебе такой, какова твоя душа. Ты выжигаешь чернь снаружи, но червоточины – в твоей душе, и они дымятся обугленным мясом. И ты стонешь и содрогаешься от боли, я вижу это, каждый твой выстрел во внешний мир есть выстрел в себя самого! Опомнись, прими мир! Теперь Россия явилась тебе в моем облике. Ты и такую Россию застрелишь?


- Ты… - поручик облизал губы, - ты не Россия. Ты сирена. Ты заволокла туманом… мой мозг… сковала руки и ноги, ты сладко поешь. Но от пения сирен погибают. Неужели и я погибну от твоего пения?


- Я не буду лгать тебе, Петя! Скажу правду - моя любовь убивает.
- О, какая ты! – скрипнул зубами поручик. – А не боишься?..
- Чего? Что ты убьешь меня, застрелишь здесь? Неужели ты испугался страсти,
которая «и жжет, и губит»? Гибель влечет, Петруша. Пучины увлекают. Я вернусь к тебе, обещаю, ты только дождись меня! Разве не лучше смерть в объятиях прекрасной женщины смерти в степи от случайной пули? Разве я не прекрасна?


- О да, еще бы, ты прекрасна! – в каком-то восторженном озлоблении взвыл офицер. – Нет, клянусь честью, таких, как ты, я еще не встречал!
Лариса пристально посмотрела ему в глаза.
- Ведь ты дождешься меня? – шепотом спросила она.
- Где?
- Здесь, в Казани.


- Когда? – тоже перешел на шепот поручик и оглянулся по сторонам. Минареты ночной Казани подслушивали их.
- Когда я вернусь, - одними губами прошептала Лариса.
- А когда ты вернешься?
- Ты сам знаешь. Дождись меня, Петя. Я дам тебе то, чего ты еще никогда в жизни не испытывал. Дождись. А теперь прощай.


- Стой, вернись! Вернись или я буду стрелять!
- Стреляй, я не боюсь. Чайка летает, где хочет. Прощай и помни обо мне!
- Проклятие! Вернись! Я не хочу тебя терять! Я сошел с ума! Всего за пять
минут! Солнечный удар! Бунин! Толстой! Кругом смерть, гражданская война, устострастие во дворе рядом с грудой расстрелянных тел. Как смердят трупы…     

ХЕРЕМ

Внимание! Во избежание психических травм, спонтанного самонаведения порчи и других нежелательных магических последствий следует читать эту главу с максимальной отстраненностью, сохраняя трезвый взгляд, окружив себя воображаемой защитной сферой из огня!

Бородатые раввины открыли книги и вступили в молитву, сливаясь в носовом вибрирующем мычании – у-у-у-у, эшвэй кылия у-ум-м-м. Двадцать девять священников мычали, один читал священную книгу. Хор ненадолго замолкал, и тогда на первый план выступал голос читающего, а затем снова вступало вибрирующее хоровое мычание.


Каиафа: “Силой мира и священного слова мы уничтожаем, заклинаем, истребляем, позорим и проклинаем Йошуа из Назарета, называющего себя Мошиах, и эти тридцать монет, уплаченных за него, как за раба, во имя Бога, кагала и этого священного завета; во имя 613 заветов Божиих, изложенных в этом завете; всеми херемами, проклятиями, заклинаниями, изгнаниями и уничтожениями, которые были употребляемы со времен Моисея до настоящего дня.


Хор священников слитно повторяет слова проклятия.
Анна сказал: «Мы уничтожаем, заклинаем, истребляем, позорим и проклинаем Йошуа из Назарета, называющего себя Мошиах, и эти тридцать монет, уплаченных за него, как за раба, во имя Бога Акатриэля, Бога Цабаота, во имя Архангела Михаила, великого начальника, во имя Метатрона, во имя Сандалфона, который плетет венки для своего равви, во имя того имени Бога, которое составлено из 42 букв; именем, под которым явился Моисею в кустарнике, именем, которым Моисей разделил море, именем Эе. Именем Бога Израиля, сидящего на херувимах; именем колесницы святой и всех живущих в небесах, силой имен всех Ангелов, служащих Богу, и всех святых Архангелов, обитающих в вышних.


Покачивание туловищ старейшин сделалось более частым, голоса их слились в один хор нарастающей ненависти, глаза закатились, лица исказились гримасами.


Элеазар бен Иаир крича, тряся надутым, как бычий пузырь, лицом:
«Проклят да будет Йошуа из Назарета, назвавший себя Мошиах, и тридцать этих монет, уплаченных за него, как за раба, от Бога Израиля, сидящего на херувимах!
Йосеф бен Маттиатайаху, глава рода левитина, возопил: «Если он родился в месяце Нисане, в котором господствует Архангел Уриель, то будь он проклят от этого Архангела и всех Ангелов его. Если он родился в месяце Ияра, в котором управляет Архангел Цзапниил, то будь он проклят от этого Архангела и от всех ангелов его. Если он родился в месяце…


Монотонное перечисление архангелов и месяцев ввергло раввинов в транс, они выпали из времени и пространства, положили книги на алтарь, одной рукой каждый обнял шею левого соседа, правую положил на голову правого соседа, и, уронив  внутрь тесного – голова к голове - круга длинные седые бороды и пружинящие пейсы, они принялись  ритмично подпрыгивать.


Симон бен Хасмонейяху выкрикивал при каждом прыжке: «Будь проклят Йошуа из Назарета и тридцать монет, уплаченных за него, как за раба, устами Бога великого, сильного и страшного. Да поспешит к нему несчастие Божие!
- Создатель, истреби и уничтожь его!
- Боже Создатель! Сокруши его!
- Боже Создатель! Покори его!


Савл, сын Гамалиила, прокричал звучным молодым голосом:
- Гнев Божий да разразится грозой над его главой. Дьяволы да встретят его. Будь он проклят, где он обретется. Дух его да улетит скоропостижно, нечистая смерть да схватит его, и месяца он не окончит. Да накажет его Господь чахоткой, горячкой, воспалением, помешательством и мечом, язвой и желтухой. Проклятием он облечется, как ризою: сам он себя уничтожит, и Бог сокрушит его навеки.


Запах вспотевших тел заполнил алтарное помещение. Пожилые раввины склонились в пояс и с кашлем и рвотными позывами выговорили всем кагалом внутрь тяжело дышащего хоровода – прямо на серебряное блюдо с тридцатью сребрениками:


- Да не даст ему Бог прощения! Да разольются гнев и месть Божий на эти монеты и на Йошуа из Назарета, называющего себя Мошиах, и вселятся в него все проклятия, написанные в законе. И сотрется имя его из поднебесной, и обречет его Бог на несчастья вне всех колен Израиля по проклятиям союза, написанным в законе.
Распрямились, расцепили руки. Старейшины тяжело дышали. Каиафа сказал:


- Итак, внесены все деньги за отвергаемого, и он выкуплен, как выкупается
пасхальная жертва. Принесем же присягу, что не вкусим хлебцов пасхальных, покуда жив Йошуа из Назарета. Да будут прокляты эти монеты, дабы сила проклятия перевесила силу жизни жертвы, за них выкупаемой. Отныне, хлеб Йошуа есть хлеб нееврея, вино его – вино «несех» идолослужения, овощи его осквернены, книги его считаются книгами волшебников; ученикам его отрежьте цицес, оторвите им мезузу, коли не отрекутся.


Вы не должны кушать или пить с ними; не должны совершать обрезания их сыновей, не обучать детей их закону, не хоронить умерших из их семейства, учеников его вы не должны принимать в братства ни в благотворительные, ни в другие; чашу, которую они опорожнят, должны выполоскать и вообще обращаться с ними как с каждым нахри, неевреем. Аминь.


Хасмонаю бен Маккавейяху стало плохо, его подхватили под руки, поволокли сокрушенными ногами по мраморному полу на свежий воздух. Анна шел, держась за стену от слабости. Каиафу шатало – проклятие отняло все силы.
Первосвященник ссыпал проклятые монеты в кисет из кожи козленка и протянул его Иуде.


Виктор принял в руки страшный дар.
Облик его исказился.
Он сделался апоплексически багров. Пот струился по челу. Руки и ноги тряслись.
- Выводи его! - ахнула Инга Никодимовна.
- Дай ему прожить этот паттерн, - шепотом уговаривал ее Бодров, - это как роды, нельзя прерывать, пусть все завершится.
Больного с утробным стоном вырвало на пол.

***

Лева Ковальков, нахохлившись, сидел в кресле в своей двухкомнатной квартирке на Ленинском проспекте. Ну, он и влетел! Кто же мог подумать, что беспамятный придурок возьмет Андроида в заложники? Ноздря оказалась битой картой. Зачем он с ней вообще связался? Зря спасал ее из огня. Сгорела бы там и дело с концом.
Ксения словно услышала его мысли. «Не ссы, фотограф, сказала она, че нос повесил, прорвемся! Узнай, где намечается самая крутая туса».

ВЫХОД ИЗ ХЕРЕМ-ГИПНОЗА

Виктора с надрывным кашлем вывернуло вторично. Инга Никодимовна отпрянула,
туфли ее были забрызганы рвотой.
- Выведи его из транса! – решительно потребовала она. Бодров быстро
произнес необходимые фразы.


Виктор очнулся, голова его раскалывалась, тело горело. Новые рвотные позывы сотрясли тело. На полу растекалась мутной жижи с кусочками не до конца переваренного завтрака. В комнате распространился кислый запах.
Инга Никодимовна налила воды, подала стакан Виктору. Он не взял, его мутило.

Врач вызвала нянечку, та пришла со шваброй и ведром, принялась с ворчанием убирать.
Инга Никодимовна и Бодров под локти вывели Виктора в коридор, открыли заклеенное на зиму окно. Больной отдышался, ушел в туалет.


- Это просто бомба! – возбужденно ходил от стены к стене молодой гипнотизер. – Мы «увидели» знаменитый обряд херем – обряд проклятия иудейских раввинов. Причем направленный против Христа!


Полное лицо доктора Александрушиной вытянулось, глаза округлились, она была потрясена увиденным.
- Неужели у нас в больнице находится один из тридцати сребреников Иуды? 
Я в себя не могу прийти! Это же кошмар! Монета-то проклята! Уж не из-за нее ли Виктор и потерял память?


Бодров глянул скептически.
- Але, Друша, какие проклятия? Память стирают психотропами.
Из кабинета вышла нянечка со шваброй. Врачи с Виктором вернулись в кабинет. Инга Никодимовна открыла форточку на проветривание.
Монета лежала на столе.


Три человека смотрели на таинственный металлический кружок неправильной формы со стертым профилем на лицевой стороне.
- Можешь смеяться, Сережа, но я к ней больше не прикоснусь! – сказала Инга
Никодимовна.
- Эх, пропадать так с музыкой! – Бодров молодецки откашлялся, взял лист чистой бумаги, зачерпнул монету и стряхнул в футляр, в котором она была привезена. – Футлярчик-то от обручального кольца! – сказал он, щелкая крышкой.


Сидящий на тахте Виктор протянул руку.
- Верните монету мне!
- Пожалуйста, - Бодров отдал футляр. Виктор спрятал его в карман пижамы.
- Это единственное, что осталось от моей прежней жизни, - пояснил он.


Бодров прошел в угол и с мылом помыл руки под краном. Они с Ингой встретились взглядами и рассмеялись.
- Ну да, - сказал Бодров, - гигиена нужна и в психологическом плане. Итак, что мы имеем с гуся? Мы увидели обряд проклятия, совершенный в Иудее в первом веке нашей эры. Так? Так. Но Виктор же не попал к нам из первого века, верно? Вот и спрашивается, когда и где монета попала именно к нему в руки!


- Что ты предлагаешь, Сережа? – спросила Инга.
- Я предложил бы более суженные рамки гипнорепродукции. Не просто идти по
следу монеты, а выйти на тот момент в памяти реципиента, когда монета коснулась именно его руки! У кожи есть память, она все вспомнит. Тогда мы поймем причину амнезии.


Инга Никодимовна покачала головой.
- Я возражаю. Посмотри на него, он еле дышит. Сейчас нельзя возобновлять сеанс.


Бодров положил руку на плечо Виктора.
- Скоро все пройдет. Прошла естественная очистительная реакция. То, что мучило, ушло.


Виктора качало.
- Дайте мне обезболивающего, - попросил он. - И снотворного. Мне плохо…
- Конечно, – сказала Инга Никодимовна, - конечно.
- Ну, хорошо, вы тут лечитесь и готовьтесь к новому сеансу.


Бодров попрощался и вышел.
Врач дала Виктору лекарства. В дверях он обернулся.
- Почему он называет вас Друшей?
Женщина рассеяно улыбнулась.
- Меня так в институте звали. Мы с Сергеем однокашники. 

НА ПОДПОЛЬНОЙ ЯВКЕ
(Триптих Народного художника СССР И. Ледовских «Гражданская война в России»)

Лариса Рейснер из контрразведки ночью прошла через всю Казань. Видать, ее вела счастливая звезда, разъезды белых не замечали ее. А когда на рассвете она прочитала надпись на единственном уцелевшем уличном указателе, там значилась нужная ей «улица Рельсовая».


Она тихонько постучала в ставню. В доме затеплился свет. К окну приблизилась женская фигура в исподнем с горящей лучиной в руке. Ставни раскрылись, высунулась голая рука.
- Давай.
- Лукины здесь живут? – спросила Лариса.


Из окна послышался зевок.
- Седня водка уже по пятерке. Берешь, чо ли?
- Мне Корнея, Лукина! – сильным шепотом сказала Лариса.
- А! – Баба перекрестила зевающий рот. - Господи-Сусе, Корней! К тебе с утра девки. Вставай, чо ли!

Через минуту в окно выглянул всклокоченный, голый до пояса мужчина – связной Казанского большевистского подполья Корней Лукин.

ПОСЛЕ ГИПНОЗ-ХЕРЕМА

Виктор с трудом добрался до кровати. То, что он увидел в гипнотическом трансе, потрясло его. В кармане лежала раскаленная докрасна монета, от нее исходило сильнейшее радиоактивное излучение. Выкинуть ее! Избавиться, срочно!
Собравшись с силами он побрел в туалет, открыл форточку, чтобы выбросить монету, но форточка была затянута металлической сеткой.


Смыть! Он бросил монету в унитаз, нажал на слив, но струйка еле потекла, монета недвижно лежала на дне унитаза.
Тут ее оставлять нельзя! Ее вообще нельзя выбрасывать в мир, она навредит всем! Ее надо нейтрализовать, обезвредить. Но как?


Мне уже все равно, подумал Виктор, я уже отравлен, я таскаю ее больше месяца. Самое худшее уже случилось. Он вспомнил череду погонь, драк и пожарищ. Теперь причина несчастий определилась. Сребреник Иуды!
Виктор запустил руку в унитаз, вытащил монету, понюхал. Едкий смрад, как хорошая горчица, пропекал до гайморовых пазух. Ее надо обезвредить, как фугас, как мину.

Взять под саркофаг, как Чернобыль! Но как? Он никогда не имел дела с магическими предметами. Надо идти в церковь, подсказал голос Стража. Нет, решил Виктор, надо сжать зубы, и с помощью доктора Бодрова попытаться снова войти в транс и узнать, когда, где и от кого он ее получил!
К вечеру ему стало хуже, поднялась температура.


Следующим утром он проснулся в жару, все вокруг плыло, ходили тени, гулко звучали голоса. Виктор весь день дремал, просыпался от собственных криков. Инга Никодимовна вызвала терапевта, сделали анализы, но точный диагноз поставить не смогли. Причина коренилась в психике, в травмирующем воздействии проломившей кору головного мозга магмы реликтовых воспоминаний.


На следующий день Инга Никодимовна пришла его проведать, села на стул рядом с кроватью, выгнала других больных в коридор.
- Ну, как вы? – спросила она несколько смущенно. – Ну, вот, я чувствую себя
виноватой. Ведь это я предложила гипноз. Но я не ожидала такой реакции, честное слово!


Виктор попытался улыбнуться.
- Не вините себя, - прошуршал он пересохшими губами, - вы же хотели мне
помочь, я понимаю...
- Ничего, прокапаем вас антибиотиками, и все будет хорошо, - Инга Никодимовна пожала его горячую руку своими холодными пальцами.
- Инга Ник… - поперхнулся он


Врач вдруг шепотом предложила.
- Если хотите, зовите меня просто Инга. Я знаю, у меня сложное имя и
отчество. Но только наедине. При больных обращайся ко мне вы. Идет?
- Идет, - слабо улыбнулся Виктор. – Если только на брудершафт выпьем. Откуда я помню про брудершафт? Что-то в голове всплывает, из прежней жизни.


- Конечно, - сказала она, - конечно. Память потихоньку будет восстанавливаться.
Но для этого надо нормально питаться, отдыхать. Да! Совсем забыла! Я же принесла тебе бульону, домашнего! – она ушла и вернулась с литровой банкой, закрытой красной пластмассовой крышкой. - Попей бульону, пока горячий. Это домашний.


- Инга, послушай.
- Да.
- Мне пришла в голову одна идея.
- Какая?
- Ведь кроме монеты у меня осталось еще кое-что от прошлой жизни.
- Что именно?


- Наколка на спине. Мне сказали в тату-салоне, что она совсем свежая, ей не
больше месяца.
- Ты хочешь сделать гипнорепродукцию на татуировку? Сергей уехал в
Магнитогорск и будет не скоро.
- Нет, надо расшифровать надпись под повешенным телом.
- Верно, надо ее сфотографировать и показать специалистам. Пей пока бульон.


Инга достала из кармана халата мобильный телефон. Принялась настраивать его на съемку. Виктор сделал несколько глотков горячего бульона.


В палату вошел Прокопенко с висящей на марлевой подвязке правой рукой.
- Прокопенко, погуляйте в коридоре, - ледяным тоном приказала завотделение.
Больной вышел.
- Какая ты строгая, - сказал Виктор.
- Да уж, с вами иначе нельзя. Ну что, делаем фотографию?


Он поднялся, задрал пижаму. Инга навела камеру, блеснула вспышкой. Вместе они принялись рассматривать мелкие буковки надписи под повешенным человеком.
- Какой это язык?
- Явно не европейский…
Головы их сблизились, щеку Виктора защекотали ее волосы, в ноздри проник аромат женщины.
- Меня снова в жар бросило, - сказал он, садясь на кровать.
- Да? – испугалась Инга.
- Волосы твои щекотятся.


Она покраснела, на фоне белого халатика это было особенно заметно.
- Ложись, у тебя постельный режим
Виктор лег, укрылся простыней.
- А где монета? – вспомнила она.
- В тумбочке.
- Давай ее выкинем, я ее боюсь. Я вообще против опытов с ней, мне почему-то
страшно, хотя я и не очень суеверный человек.


- Нет, мы доведем дело до конца, - твердо сказал Виктор. Брови его упрямо
сошлись, выдавив по центру лба морщину. – Эта монета – моя судьба! Отмычка к моей личности. Без нее я ничего не вспомню.
- Просто не знаю. Это рискованно. Ведь что такое порча и проклятие? Это
психические силы! Они реально калечат и убивают.


Виктор не знал, как он мог решиться на такое, но рука его сама собой протянулась под простыней и сжала руку докторши. Она не отняла руку, только напряглась и как-то застыла. Так они просидели около минуты. Затем Инга Никодимовна пожелала Виктору быстрее поправляться и вышла.



В коридоре толпились дауны, дебилы, олигофрены, криминальные типы. Многие из больных влюблялись в нее, что, в общем-то, было неизбежно, она - молодая  женщина, они помещены в замкнутое пространство, переносят на нее свои комплексы, принимают ее за мать, жену, возлюбленную. Но еще ни один из больных не производил на нее такого сильного впечатления, как Виктор Беспамятный.


Он не погиб на вокзалах, не затерялся среди бомжей, за ним бегает телезвезда, он взял в заложники знаменитого ведущего, он решителен, способен на поступки, не боится проклятия раввинов, несгибаемо противостоит Судьбе. Рядом с таким мужчиной доктор Александрушина всегда мечтала стоять плечом к плечу наперекор всем житейским бурям и напастям.

***

На третий день после гипноз-херема Виктор проснулся и словно… проснулся.
Жар выступил в виде обильного пота и пропал, тело сделалось холодным и пустым. Ничего не болело. Над головой парил белый потолок в отчетливо видных пупырышках штукатурки.


Виктор сел на кровати, спустил ноги на пол. Перед ним оказались его голые худые колени. Он их ясно видел. От коленей вниз свисали волосатые ноги. Он пошевелил пальцами рук и согласился признать их за свои. Все словно бы стало на свои места.


Он все отчетливо понимал. Неожиданно ясно увидел палату и своих сотоварищей. Он понял вдруг, что сильно поумнел, и даже продрог от радости.



«Подъем!», раздалось в коридоре. Значит, уже семь часов. Время умываться, завтракать, принимать лекарства и идти на прогулку. Он это и раньше делал, но сейчас четко понимал последовательность и нужность действий.



Для прогулок выдавались черные и синие фуфайки. Виктор предпочитал синюю. Во дворике он трогал снег. Его переполняла доброжелательность к сослуживцам.


Казалось, они тоже могут, как и он, очнуться от мутных снов и начать понимать жизнь. Он даже почему-то чувствовал себя виноватым в бедах других больных.


Запросто подошел к Прокопенко и спросил про руку. Прокопенко пожаловался, что ночью рука сама лезет его душить. Подошли и другие, - да, Прокоп, как рука себя вела ночью?


- Я ее на привязи держу, - важно говорил Прокопенко.
Не все верили, что рука у него работает сама, в отрубе от тела. Думали, что симулирует. Об этом сказал Гена-разносчик.
- «Бриллиантовую руку» смотрели? – обиделся Прокопенко. - Там рука сама летает!

***

Когда Инга Александрушина приехала в здание Гумфаков МГУ;ей позвонил Сергей Бодров, спросил, «как там наш Иуда», напомнил, что перед повторным гипнозом следует прекратить прием всех лекарств! Инга возражала, раздеваясь в гардеробной.
- Он в плохом состоянии. Тревожность, подавленность…
- Я все сниму гипнозом!
- Ты мнишь себя всемогущим.


- Не я всемогущ, а подсознание. Оно все знает и умеет! А я умею с ним разговаривать. Прекращаешь все лекарства…
- Антидепрессанты оставим…
- Минимум, Инг!
- Хорошо.
- Минимум миниморум.
- Я поняла. Ты когда вернешься?
- В пятницу. И сразу к тебе. Учти, для тебя я отменяю кучу консультаций и теряю Монблан бабла!
- Я ценю, Сереж.
- Целую кандидата наук, без пяти минут доктора.


Инга Никодимовна отключила мобильный и огляделась. Большой Сачок Гуманитарных факультетов МГУ кишел студентами. Она выбрала из толпы самого очкастого и спросила, где находится кафедра классических языков. На кафедре ее направили к доценту Андрею Кашпору.


- Скажите, пожалуйста, что значит эта фраза? – Инга Никодимовна показала
доценту фотографию татуировки.
- Двести долларов. – Бесстыжий доцент даже не покраснел.
- Тут же всего одна фраза!
- Чтобы перевести эту одну фразу, коллега, я учился двадцать пять лет!
- Ну, давайте хотя бы сто, - неловко предложила Инга. Она и на рынке не умела торговаться.
- Давайте.
- У мня рублями.
- Возьму по курсу.


Инга Никодимовна вынула деньги, но не отдала.
- Вы переведите сначала.
Кашпор посмотрел на снимок.
- Похоже на коптский. Какой-то диалект древнекоптского языка.
Доцент вывернул из шкафа толстенные словари
- Иссоп – это чабрец, - бормотал он, - ну и как это связано? Значит, так. Смысл фразы примерно таков. «Чабрец (или тимьян), для чего, с какой целью ты явился или достался мне?»


- И что это значит?
- Не могу знать, - филолог захлопнул словарь. – Вы просили перевести, я
перевел. А толкование слов – это уж, простите, не мое дело. 
Инга Никодимовна растерянно отдала деньги и вышла из кафедры. Она ничего не понимала и чувствовала себя обманутой.

ПЕРВЫЙ СЕКС С ИНГОЙ НИКОДИМОВНОЙ

Впервые за многие годы врач Александрушина обильно надушилась, идя на работу, заплела волосы  в легкую косу, придающие ей девический вид, губы подкрасила розовой помадой, и даже очки сменила на изящные, узкие, в тонкой оправе. Белый халатик выгодно подчеркивал ее рубенсовские формы. На нее глазели больные, оглядывался персонал.


- Какая вы красивая сегодня, - пробасила медсестра Тамара. Инга Никодимовна
улыбнулась, ей было приятно внимание коллег.
Она вызвала Виктора к себе и рассказала про мошенника доцента, который взял деньги, но не смог толком перевести древнюю фразу.


- У нас осталась последняя надежда, - сказала она. - В Москве живет человек, знающий 96 языков, большинство из них мертвые. В него попала молния, он пережил клиническую смерть, и вот таким образом получил чудесный дар языкознания. Не знаю, верить или не верить, но попробовать стоит, тем более, что больше обращаться не к кому.


- Как его зовут?
- Вилли Мельников. Мне дали его телефон, и сегодня вечером я с ним встречаюсь.


А она ничего, подумал Виктор, глядя на преображенную врачиху. Вспомнилась яркая Ксения. Он очень скучал по ней. Она одна ждала его за стенами психушки. Ждала ли?
Словно услышав его мысли, Инга Никодимовна спросила.
- Кстати, какие у вас отношения с девушкой, которая передала мне монету?


Она прижалась грудью к столешнице, в декольте ее наступил прилив.
- Случайная знакомая, – пробормотал он, отворачиваясь.
Он явно тосковал по эпатажной девице, потому и избегал разговоров о ней. Но врач Александрушина была не понаслышке знакома с техниками НЛП. Если уж она решит забрать себе мужчину, то сделает это так тонко и умело, что сам мужчина этого не заметит. Для этого существует, в частности, техника «перенесения влюбленности».
Инга Никодимовна вытащила из нарезного батона два ломтика и засунула в тостер.


- Часто вот так приходится, перекусывать на рабочем месте всухомятку. Пусть хоть хлеб будет горячим.
В кабинете вкусно запахло поджаренными хлебцами.


- Ешьте, - сказала она. Виктор захрустел хлебцом. Инга Никодимовна налила к
тостам чаю, открыла коробку конфет, завела доверительный разговор. Она подстроилась под его дыхание, вовлекла в кокон доверительного общения, восхищалась мужеством, с каким он встретил гипноз-херем. Она расспрашивала его о Ксении.


Когда расслабившийся Виктор рассказал, какая Ноздря яркая и феерическая, она порадовалась тому, что ему досталась такая девушка. Значит, даже со стертой личностью ты достоин таких женщин, говорила она, поправляя на груди халатик. Она вставала к чайнику и протискивалась мимо Виктора, слегка задевая его бедром.

Наливая ему чай, она низко наклонялась, открывая декольте. Она говорила, что когда Виктор восстановит память, девушка, которую он любит, будет рада за него, как и она, Инга Никодимовна, радуется тому, что он делает заметные сдвиги к лучшему. Она прижала его голову к себе и сказала, что иногда ей жаль его, как родного человечка.   


Он поднялся, взволнованный, благодарно обнял ее.
Инга Никодимовна мягко прильнула. Сухие губы коснулись ее виска, уха. Тело Виктора чуть вздрагивало, будто он всхлипывал.
- Что с тобой? Ты плачешь?
- Просто дрожь бьет, - ответил он шепотом.


Вся ее теплая масса прильнула к нему. Он стал целовать ее щеки, отстранился, расстегнул верхнюю пуговку ее халата. Она помогла, сбросила халат на тахту, оставшись в облегающем жакете и блузке с люрексом. Когда блузка раскрылась, он увидел через ажурный бюстгальтер, какие большие у нее и мягкие груди с растяжками, в мелких родинках, с нечеткими сосками. Еще он понял, что это ему нравится.


Ноздря была худой девчонкой, Инга Никодимовна была женщиной щедрой, пышной, мягкой, теплой. Они попятились вместе к тахте, опустились на нее.


После долгого воздержания мужчине не до бурных скачек. Она ласкала его, словно совершала медицинскую процедуру, словно анализ брала. Он закрыл глаза и застонал, откинувшись на тахту. Она пошла, помыла руку над раковиной. Села к нему, погладила по голове. Придя в себя, он попытался поласкать ее, но она не дала.
- Тебе же тоже надо, – сказал он, припоминая секс с Ноздрей.
- Лежи уж, - усмехнулась женщина.
- Я могу, - вспыхнул Виктор.
- Не сомневаюсь. Ладно, все. Иди, отдыхай.


Врач выпроводила Виктора из кабинета, надела халат. Зачем она это сделала? Для улучшения его психического состояния. В научной литературе описан случай, когда жена вылечила мужа от амнезии шоком, внезапно явившись ему обнаженной, уложив с собой в постель. Но ведь она Виктору не жена и никогда ею не была, что же он вспомнит? Мать. Тепло. Ласку. Поймет, что мир добрый, в нем есть хорошие люди. Впрочем, причин своему поступку врач-психотерапевт может найти множество. Самой себе бы еще признаться по-честному, зачем она это сделала.

ТРЕТИЙ ГИПНОЗ СЕРГЕЯ БОДРОВА

В пятницу в девять утра позвонил Сережка Бодров, бодрый, как и сама его фамилия.
- Друша, это я, привет!
- Здравствуй, Сережа, - не очень радостно ответила Инга.
- Ты телевизор вчера смотрела?


- Когда? Приползла без задних ног, а Борька приставку включил и рубился весь вечер в свои бродилки да стрелялки. Я телевизор почти не смотрю…
- Через час я у тебя и мы проведем гипнорепродукцию на монету. Надеюсь, вы ее не выкинули.
- Нет, Сережа, я категорически против!
- Почему?
- Потому что это опасно! Он неделю лежал с температурой.


- Знаешь, кто виноват?
- Кто?
- Ты!
- Я?
- А кто торопил меня, кто требовал вывести его из транса?
- Его же рвало, Сереж!


- Нормальная очистительная реакция. Надо обязательно вернуться и провести
коррекцию. И станет он как новенький. Оставлять его в таком подвешенном состоянии нельзя. Он должен прожить этот паттерн до конца. Это все равно как хирургическая операция, только осколок вынимается из психики. Монета – это его осколок. Нельзя ее там оставлять, понимаешь?

СКАНДАЛ В КАМЕДИ-КЛАБЕ

Перед входом в «Камеди-клаб» мерзла длинная очередь. Срывался снег.
За стеной в ярком и теплом помещении гремела музыка, летали с подносами официанты, на тумбах извивались стриптизерши, вращались зеркальные шары, гремела музыка.


Ксения ежилась в короткой шубке с красным меховым жабо вокруг шеи. Губы и нос немели на морозе. Как от хорошей дорожки кокаина. Только кайфа никакого.
Сволочь Гуляш обложил ее красными флажками, как волчицу. Ее никуда не

приглашали и не пускали. На телеканалах ее имя поставили в блэк-лист. Лева тоже потерял репутацию, с ним не хотел сотрудничать ни один журнал Москвы.


Накануне арт-директор узнал, где намечается самая медийная тусовка. В этот вечер в «Камеди» собирались главные редакторы глянцевых журналов. Ноздря решила во что бы то ни стало прорваться на съемки и прорвать пиар-блокаду. Клан вышибить клином!



Но на входе в клуб знаменитый Дима-Фейсконтроль отрицательно помахал перед ее лицом пальцем.
- А че такое, Дим? – спросила она, бешено жуя жвачку.
- Тебя нет в списках. Вот вы – проходите. Вы - стойте.
- Это ошибка. Просто забыли внести.
- Отойди, не мешай. Вы - проходите.


Толпа напирала, секьюрити сдерживали клиентов металлическими решетками. Левка, проныра, уже проник в клуб. В машине снял куртку, остался в смокинге, достал из своего «магического саквояжа» бутылку красного вина, бокал, налил, и пошел на охрану, громко разговаривая по мобильному и отхлебывая из бокала. Секьюрити расступились – ну, вышел человек из клуба, возвращается. А Ксению не пустили.


- Хоть обыщи меня сегодня, Дим, раз не пропускаешь, - на ухо охраннику
промурлыкала она. – С пристрастием обыщи, ладно?
- А че у тебя искать?
- Клитор. Никто найти не может, в последнее время.
- Иди шутить в другое место.


Ксения натужно острила, а сама переживала отчаяние. Она не могла поверить, что настоящая жизнь будет продолжаться там без нее, а она будет прозябать на морозной улице в толпе обычных ротозеев.
- Дай хоть сигарету, - зло сказала Ноздря.
- Иди отсюда!
- Чмо! – выругалась Ксения, отворачиваясь.
- Что ты сказала?!
Она невинно обернулась.
- Чмок! Я поцеловала тебя воздушным поцелуем.

ИУДА ВЕШАЕТСЯ

Уже сорок минут Виктор находился в гипнотическом трансе. Руки его совершали странные движения, словно он что-то вязал и с усилием затягивал.


- Да он же петлю вяжет! - догадалась Инга Никодимовна. –  Смотри, Сережа!
Бодров озадаченно следил за действиями больного. Вот Виктор привстал, привязал невидимую веревку к невидимому суку над головой и вставил в петлю голову.
Инга сжала руку гипнологу.
- Он же вешается. Останови его! 


- Это всего лишь гипноз.
- Я бы все-таки остановила процесс...
- Если он не проживет этот паттерн до конца, все останется незавершенным, так и будет мучить его. Это и есть его тайная боль! Отсюда все его аутодеструкции и тяга к самоубийству!


Инга Никодимовна застыла в нерешительности. Слова Бодрова казались ей резонными, но и действия Виктора пугали. Ей было страшно – она словно бы присутствовала при реальном самоубийстве и не могла вмешаться.


- Спроси, он нас слышит?
- Иуда, ты меня слышишь?


Виктор не реагировал. В замедленном темпе он затянул на горле невидимую петлю, качнулся вперед и… вздернулся, ощутимо вздернулся вверх, дрыгнул головой и плечами, дернулся ногами. Тело его опустилось на тахту и медленно забилось в корчах.



- Все-все, - затрясла Инга гипнотизера, - останавливай его!
- Иуда, - позвал доктор, - ты меня слышишь?
Вены на горле Виктора вздулись, лицо побагровело, невидящие глаза вылезли из орбит.


- Он же не может ответить! – вскричала Инга. - У него горло перехвачено!
- Это всего лишь гипноз, - повторил Бодров.
- Это психическая спазма! Он может задохнуться. Выводи его из транса! Немедленно!


Бодров следил за действиями пациента расширенными глазами. Инге показалось, что гипнолог тоже находится в трансе. Она встряхнула его, но он перехватил ее руки.
- Успокойся, все под контролем.
- Он задыхается!
- Он должен «умереть»!
- Нет! Я против! Прекращай сеанс!
- Ты же психиатр! Как ты не понимаешь, роды нельзя остановить!
- Но он задыхается!


- На выходе из влагалища все младенцы задыхаются и хотят остановить процесс. Почитай Грофа! Он переживает четвертую перинатальную матрицу, умирает его параноидальное отношение к миру, негативные переживания младенца во время родов. Странно, что ты этого не знаешь.
- Но я не могу на это смотреть! Как хочешь, я его разбужу!



Инга Никодимовна затрясла Виктора за плечи.
- Бесполезно, - холодно усмехнулся гипнолог, - он слышит только мой голос. Ты для него не существуешь.
- Останови процесс немедленно, или я вызову санитаров!
- Кто тут гипнолог – ты или я? Что за дилетантизм! Не мешай!
- Но он задыхается, Сережа! Он умирает!!!



- Это и есть цель гипнорепродукции! Это ты его убиваешь, не даешь прожить
матрицу и родиться.
- Я вызываю санитаров!
- Этим ты все погубишь! Никто кроме меня не способен вывести его из транса!
Врачи шепотом кричали друг на друга.
Корчащийся Виктор смотрел на них вытаращенными невидящими глазами, втягивая в перехваченное горло нескончаемый хрип.