Бегемот

                Бегемот


1
Никто не помнил, откуда появился Бегемот. Первыми, кто его увидел, были муравьи. Их муравейник располагался в городском парке под высокой старой сосной, на вершину которой муравьи частенько забирались по ночам и смотрели на звезды. Просто так, без задних мыслей. Жили муравьи, не тужили, охотились на медведок, любовались глобулярностью каменных шаров перед зданием городской думы и радовались солнышку. Как вдруг, откуда ни возьмись - Бегемот.
- Хаос, - молвил Бегемот, увидев снующих туда-сюда муравьев, влез на сосну и задумался.
Муравьи подивились словам невиданного животного, но возражать не стали, потому что были достаточно легкомысленны и бесхитростны. Не то что Жаба-повитуха, которая, едва прослышав о появлении Бегемота, поспешила к сосне, чтобы поздравить Бегемота на государство.
    - Я исходил всю округу! - молвил Бегемот и задумался.
Муравьи простодушно решили, что Бегемот проголодался с дороги, и принесли ему пару-другую медведок, запеченных в углях.
- Бегемот исходил всю округу! - говорила Жаба-повитуха столпившимся под сосной муравьям в то время как Бегемот, чавкая и рыгая, уминал медведку. - Округа измеряется в Бегемотах!
- Да, это справедливо, - отвечали муравьи, с уважением взирая на Бегемота, - ведь он исходил всю округу!
- Теперь все-все-все будет измеряться в Бегемотах. Бегемот - мера справедливого и не справедливого! - заявила Жаба-повитуха, довольная открывшейся возможностью блеснуть. - Справедливый и совершенный Бегемот - это лучшее, что могло случиться у нас в городе! Поэтому муравей должен жить ради Бегемота!
Все вокруг закивали, соглашаясь с тем, что Бегемот достаточно чудесен и авантажен с виду.
Так Бегемот воцарился на сосне.

2
Был день королевы Оз.
Скрежет зеленого трамвая, хлопнувшая дверь, запах лосьона и свежих после дождя листьев, переплетаясь между собой в вакханическом котильоне, ворвались в открытое настежь окно с видом на улицу и разбудили девушку, заставив ее наморщить нос и сложить губы бантиком. Взошло. Алое солнце над полями любви. С таким выражением лица, не открывая глаз, удерживая последний выдох сна под сомкнутыми веками, она прошлепала в ванную, промыла уши и основательно натерла зубы "Вайт Дентом". Она открыла глаза только на кухне, чтобы отыскать на полочке с приправами пачку сигарет и сварить кофе. Когда под туркой вспыхнуло пламя, она забралась на подоконник, вставила сигарету в центр алого бантика и чиркнула спичкой.
За окном на фонарном столбе скучали эльфы. Где теперь ваши цветы? Разве только там, внизу, где продают виноград пино с лотка и антикварную литературу из-под прилавка. Там на клумбе еще осталось немного фиалок. Скучая, Досифей купил у торговца виноградом четвертый выпуск песенника октябренка за две луковицы и еще одну луковицу подарил худосочной эльфе с черным от скуки лицом. До встречи с Меценатом оставалось двенадцать часов сорок пять минут. Достаточно много, если учитывать, что в каждом часе шестьдесят минут, в каждой минуте шестьдесят секунд, в каждой секунде шестьдесят маленьких вечностей по шестьдесят мгновений в каждой, а в каждом мгновении шестьдесят бесконечно долгих ожиданий. Девяносто девять миллионов четыреста шестьдесят восемь тысяч ожиданий. А жить ожиданиями скучно до слез, даже если живешь всего-навсего двенадцать часов сорок пять минут.
В темноте подъезда Досифей налетел на Адмирала, извинился, помог старику подняться и улетел вверх по лестнице.
Адмирал летать не умел. Летают мухи, птицы, воздушные шары, пули, ракеты, пыль. Он не умел. Зато был большим мастером подниматься и опускаться по лестницам. Много чего выдумали люди, чтобы хоть как-то приблизиться к мухам, птицам, пулям, пыли. Лестницы в том числе. Стены, перила, банки для окурков, улыбки котов, глупые голуби, цветы возле мусоропровода и капли моря на стеклах. Истоптанные ступени мелькают под ногами как облака в небе за окном. Появляются города, строятся дома, в домах сидят люди, сжимают в ладонях чашечки с дымящимся какао и по вечерам включают свет. Дети людей днем плавают по лужам в деревянных лодочках и смеются, а по вечерам учатся держать в ладонях чашечки с какао и включать свет, чтобы потом, когда придет время, стать добропорядочными горожанами. Позже города рушатся, дома сносятся, и люди переезжают на новые квартиры, где опять принимаются за старое. Им нравится варить какао и включать свет.
На четвертом этаже Адмирал начал задыхаться. Присел на чемодан, который тащил с собой, достал из кармана помятую коробочку "Mintti". Сердито засопел на побледневшие от страха драже, которых осталось совсем мало, и сунул коробочку обратно в карман.
- Попробуйте это.
Поль-питекантроп вышел из-за мусоропровода. Под глазами темно-синие круги. В протянутой к Адмиралу руке - бумажный конверт.
- Что это?
- Марка.
- Марка? Зачем мне?
Старик недоверчиво покосился на костлявую руку - кривые пальцы и ногти обгрызенны.
-  В сны.
- Я не плохо сплю, - сказал Адмирал.
- И что, получается?
- Не понял.
- Грибок орлиный в междулапье, - отстранено сказал Поль-питекантроп и, поправив круги под глазами, ушел за мусоропровод.
- Срывай день, - сказал себе Адмирал и нажал на кнопку звонка.
За дверью задвигались. Что-то тяжелое, в шлепанцах.
- Здра-а-авствуйте.
В тоне госпожи Осточертеловой возмущенное непонимание смешалось с раздраженным удивлением. На голове госпожи Осточертеловой пенятся дешевые бигуди. В одной руке госпожа Осточертелова сжимает новую оранжевую клизму, держа ее наподобие гранаты. На другой руке госпожи Осточертеловой, безучастно висит господин Осточертелов - ее  муж и крест, страдающий от запора и собственного бессилия.
- Вы к кому? - спросила г-жа Осточертелова, воинственно тряхнув бигудями.
- Я?
Адмирал покраснел. Черт возьми его вместе с его косноязычием и этой толстухой, которой не терпится поскорее его выпроводить.
Г-жа Осточертелова разочарованно фыркнула клизмой, и Адмиралу почему-то вспомнился пингвин. Не императорский, а тот, другой, жирный и робкий.
- Простите, вам не скучно жить?
Г-н Осточертелов жалобно всхлипнул и - о непредсказуемый хамелеон! - сменил цвет лица с бледного на изумрудный, с изумрудного на оранжевый, чем ввел свою супругу в заблуждение относительно того, в какой руке у нее супруг, а в какой клизма.
- Как вам не стыдно? А еще старый человек! Людям и без вас  тошно, а тут еще вы! Идиот какой-то.
И громыхнув дверью, г-жа Осточертелова понесла супруга в ванную, дабы приступить к лечению.
- Подожди, перекурю сначала, - задумчиво сказала Осточертелова, присаживаясь на биде и выдыхая зараженную атмосферу в вентиляционный люк.  Г-н Осточертелов пристыжено икнул и замер, прислушиваясь к себе. Внутри него была тишина.
- Ох, скука с тобой.
Осточертелова забычковала сигарету о спичечный коробок и, отвернувшись к зеркалу, начала сдирать с головы бигуди: любит-не любит-любит-не любит...
Зараженная Осточертеловой атмосфера по вентиляционной шахте поднялась до пятого этажа и сквозь решетку просочилась на лестничную клетку. Адмирал закашлялся, разогнал рукой дым и нажал на кнопку звонка.
- Доброе утро.
При виде военного, Курильщик заулыбался и кивнул, приглашая Адмирала в квартиру. Усадив гостя за кухонный стол, Курильщик вернулся в прихожую, чтобы стереть со своего лица улыбку.
  - Старый дурак, - шепотом выругался Курильщик перед зеркалом.
Он не любил свою улыбку. Всегда выходила детской, глупой, никак не вязавшейся с морщинистым старческим лицом. И все же он часто улыбался. Улыбался и кивал. По-разному кивал: с одобрением, укоризненно, очень редко насмешливо. Что бы ни говорили, всегда кивал и произносил одно единственное "да-а-а". "Да-а-а" получалось у него таким, что никто из его собеседников не смог бы сказать наверняка, что Курильщик хотя бы однажды с ним согласился.
Выслушав сбивчивые объяснения Адмирала, Курильщик кивнул и взял из пачки папиросу.
- Что скажите, старина? - спросил Адмирал, нетерпеливо катая по столу чашку. Они только что пили чай.
- Да-а-а, - задумчиво протянул Курильщик. - Куда мне воевать-то? Мне бы старуху из деревни дождаться. Во!
На "спасибо-за-чай" Курильщик улыбнулся военному своей неподходящей улыбкой и аккуратно прикрыл за ним дверь. Да-а-а.
Адмирал щелчком сбил с кителя несуществующую пылинку. Или Цезарь, или ничего, подумал он и решительно позвонил в дверь напротив. Ему явились большие, удивленные глаза и губы бантиком.
- Извините. Я, кажется, ошибся этажом, - сказал Адмирал.
Нонна пожала плечами и вернулась на кухню. В пепельнице тлела сигарета, в чашке остывал недопитый кофе. На салфетке томился ломтик сыра, слегка подсохший, но все еще аппетитный на вид. По-прежнему в полусне Нонна сидела на подоконнике пятого этажа девятиэтажной многоэтажки. Ровно посередине сидела. Четыре этажа снизу, четыре этажа сверху. Сидела и думала о том, что вокруг нее тоже сидят люди, другие жильцы, каждый на своем этаже. Возможно, что и у них в пепельницах тлеют сигареты, а в чашках остывает кофе. Сидят в серой громаде с испорченным лифтом, забитым мусоропроводом, с окнами, выходящими на территорию завода, и ждут непонятно чего. Впрочем, Досифей считает, что намного утомительнее ждать чего-то определенного, такого, что наверняка должно произойти, но медлит, как будто набивает себе цену. Ожидание определенного тошнотворно, говорит он. Легче ждать чего-то непредсказуемого и чудесного, как снегопад в августе. Художник! Интересно, что он там купил у торговца виноградом? А что можно купить у торговца виноградом? Акварель, "Хромую судьбу", виноград...
Она докурила сигарету, выплеснула холодный кофе в умывальник, еще раз почистила зубы, с антипатией взглянула на забродившее в тазике белье. Нет, сегодня плохой день для стирки, сегодня праздник. Накинула на плечи старенькое драповое пальто, умело задрапировав его шалью, и осторожно, чтобы не спугнуть отражение, заглянула в зеркало.
- Боже, как я стильна! И немножко сумасшедшая, как девочка на шаре.
И мурлыкая одной ей известную песенку, выскочила за дверь, по обыкновению оставив дома ключи.
На лестнице она встретила Мэра, который пожаловался ей на "эти странные лифты" и сообщил:
- В городе появился Бегемот. Наконец-то!
- Первый раз слышу, - сказала Нонна.
-Я вам говорю. Я сам видел, - сказал Мэр и, чванливо раскланявшись, понес свой живот на девятый этаж.

3
Зима приходит, когда вспоминаешь о ней слишком часто или думаешь о ней всегда. Тогда раздобревшие клопы желаний удирают из тесных трещин комнат, как последние дезертиры, а мухи стремлений намечают себе новую жертву, чей мясной цвет привлекает их намного сильнее, нежели безупречная белизна наших костей или глупые светло-коричневые обои на четырех стенах, образовывающих почти квадратный прямоугольник пола, который в сочетании с еще пятью подобными прямоугольниками образовывает почти кубический параллепипед клаустрофобического типа; - это дом. В нем тесно и холодно. В нем провожают лето и встречают зиму. Сумасшедшую и сводящую с ума. Я, наверное, давно бы сошел с ума в этой комнате, если бы не Зги с Малышом, с которыми я, по всей видимости, делю эту светло-коричневую жилплощадь.
Малыш - совершенно сумасшедшее существо. По утрам он совершает феерические прогулки по маршруту: кроватка - балкон - песочница - кроватка. А поскольку мы живем на седьмом этаже, то при виде гуляющего Малыша моя душа на весь день убегает в пятки и мешает ходить. Зги суетится и все утро напролет ахает, охает и скрипит пальцами, беспокоясь о Малыше, который, "ты же знаешь!", еще не умеет ходить, но, тем не менее, прекрасно выходит через балкон и возвращается через входную дверь, радостный и чумазый после песочницы. Зимой с ними намного легче, потому что дверь на балкон завалена снегом.
День королевы Оз испортился.
Застревая в каждом сугробе, проваливаясь в мышиные норки и распугивая дворников, я добрался до своего подъезда и стряхнул снег с букетика ромашек, которые каждое утро покупал у одной старушки возле Оранжереи. Зги со своими причудами считает, что на кухонном столе обязательно должна быть вазочка со свежими ромашками. Вот я и делал так, чтобы она там регулярно была. И под венком лесной ромашки я строгал, чинил челны, помогал Зги бить посуду и баловать Малыша.
- С праздником, - не по-праздничному сказала Нонна, спускаясь по лестнице мне навстречу.
- Ты куда, красавица?
- Туда, - она посмотрела за окно, - парти дэ плезир.
- Не боишься изныть от жары? - поинтересовался я, бегло осмотрев ее старенькое драповое пальтишко, совсем не августовское.
- День королевы Оз испортился, - сказала Нонна.
- Ага, испортился, - сказал я и встряхнул ромашки.
Растаявшая зима брызнула на стены, на ступени, на драповое пальтишко. Нонна поежилась.
- Приходи сегодня к нам. Зги готовит грандиозную шарлотку с ревенем и драники. Любишь драники?
- Нет, - сказала она, - я люблю арбуз с коньяком.
- Губа не дура, - сказал я.
- Бон жанр, - сказала Нонна и вышла из подъезда.
Метель. В такую погоду нет никакого настроения шопинговать в расчете наткнуться на дешевую брошь или янтарную, но тогда не дешевую. Скука. Потравить душу перед прилавками с бижутерией? Продавщицы - высокомерные, славно прикинутые, -  улыбнутся мне вежливо и снисходительно. А на базаре - чудненькие глиняные колокольчики. Почти за бесценок. Почти звенят. В Оранжерею тоже не хочется. Что толку бродить по псевдотравке и собирать квазицветочки, наивно надеясь, что вдруг появится принц и поможет тебе сплести венок или венец или веночек или веничек.
- Это проблема - чем занять день, - сказала Нонна дрожащим эльфам, которые продолжали самоотверженно скучать на фонарном столбе.
Она вернулась в подъезд и увидела лампочку.
- О, лампочка.
- Это я вкрутил, - радостно сообщил электрик Сема, засовывая плоскогубцы за пояс.
- А зачем?
- Ну-у, - Сема почесал затылок и быстро-быстро заморгал, - чтобы включать и выключать, когда надо.
- Кому надо?
- Ха! Странная вы девушка, Нонна. Ей богу!
Сема перестал моргать и засмеялся.
- Хотите, я подарю вам ленточку? - сказала Нонна.
- Ленточку? - Сема напрягся и поправил за поясом плоскогубцы.
- Ага, ленточку. Она голубая, - сказала Нонна, вытягивая из рукава ленточку.
- Зачем  - голубая? - подозрительно спросил Сема.
- Не знаю. Завяжите кому-нибудь бантик.
- Кому?
Сема снова поправил плоскогубцы и заморгал.
- Ну, не знаю, - сказала Нонна, медленно наматывая ленту на палец. - Своей девушке, наверно.
Веночек, веничек, сама плети, принц рисует слонов. Нонна вздохнула.
- Нет у меня никакой девушки, - почти грубо сказал электрик, но ленточку взял, ибо считал, что умнее вытаскивать монетки из фонтанов, чем бросать их туда.
С лестницы спустился Адмирал и сказал Семе, что имеет к нему разговор. Сема жил тут же, на первом этаже, напротив частного кофе тети Маши. Он воспользовался подвернувшимся под руку Адмиралом, чтобы отделаться от странной девушки, и неожиданно для себя вежливо пригласил старика в гости. Даже помог втащить в квартиру тяжеленный адмиральский чемодан. Нонна пожала плечами и чуть не упала на каменные ступени, где притаился штык арматуры, поджидающий и коварный.
- Опять носишься как угорелый! - сердито крикнула она Гао-Гану, потирая ушибленное плечо.
- Прошу прощения, барышня, - сказал Гао-Ган. - Петров у себя?
- У себя. Снова потащил своей ромашки. Чудак.
- Все мы как-нибудь приближаем лето, - сказал Гао-Ган.
- Зачем приближать лето летом? А пропо.
- Пуэн д'онер тур дэ форс. Забьем косячок, братья? Нет? А сестры? Тоже нет? О рэвуар, - сказал Поль-питекантроп, засунул сигарету в ноздрю и скрылся за мусоропроводом.
- Психи вы все, -  сказала Нонна.
- У тебя плохое настроение или просто живот подхватило? - спросил Гао-Ган.
Она собралась было расплакаться, но в последний момент передумала и достала из набедренной сумочки сигарету. Итак все плохо.
- И где оно, твое лето? - Гао-Ган усмехнулся. - Посмотри за окно, детка. Там зима.
И перепрыгивая через ступеньки, понесся на седьмой этаж.
Между третьим и четвертым он встретил госпожу Осточертелову в слезах и с клизмой. Осточертелова расстроено курила, прислонившись лбом к прохладному стеклу окна.
- Ну как? - поинтересовался Гао-Ган, имея в виду внутреннее состояние господина Осточертелова.
Клизма безнадежно фыркнула.
- Какая? - спросил Гао-Ган.
- Уже пятая. Ничего не помогает.
Из квартиры Осточертеловых послышались рыдания.
- Бедняга, - сказал Гао-Ган, жалея не то Осточертелову, не то Осточертелова, не то сразу обоих.
- Пойду, еще одну поставлю, - сказала Осточертелова и, бодрясь, забычковала сигарету о подошву тапочки.
- Не переборщите! - бросил ей  вдогонку Гао-Ган. - С этими клизмами глаз да глаз!
Глаздаглаз! Гао-Ган довольно потер ладонями. Новое животное - глаздаглаз водонапорный, цвет - оранжевый, вид - симпатичный, характер - непредсказуемый, все в задницу норовит. Будет, чем порадовать Петрова.
Между пятым и шестым Гао-Ган наткнулся на Курильщика, который смотрел в заиндевевшее окно и, судя по валявшимся вокруг окуркам, курил далеко не первую папиросу.
- Ну что, дедушка, зима? - сказал Гао-Ган, чтобы что-то сказать.
Курильщик улыбнулся и протянул обычное "да-а-а", но подумал о многом. О том, например, что железнодорожные пути может завалить снегом. Тогда электричка, на которой едет старуха, задержится на сутки, а то и на двое. О том, как его старуха со своими сумками - наверняка ведь тащит на себе несметное количество всяческих тюков, мешков да корзинок с деревенскими гостинцами - как она доберется с вокзала? Трамваи, наверное, тоже не ходят.
Гао-Ган ненадолго задержался на шестом этаже, чтобы просунуть голову в дверь мастерской и напомнить Досифею, что у Петрова нынче суаре, так сказать.
- Иди, сам знаешь куда! Я занят! - закричал на него Досифей и попытался прищемить Гао-Гану нос дверью.
Спасая свой нос, Гао-Ган прошмыгнул на седьмой этаж, а Досифей вернулся в мастерскую, где продолжил свое неблагодарное занятие. Отрывал от себя части и строил из них причудливые, воздушные замки. Постройки выглядели достаточно неправдоподобно, но безумно красиво. Плевать ему, талант ли это, или умение красиво врать. Врать про то, что было, и говорить горькую правду о том, чего не было, а значит и не могло быть, и не будет, потому что быть не может. Радость доставлял сам процесс использования карандаша. Использования вслепую, как это делают дети. В результате было ощущение, будто разворачиваешь цветастую подарочную бумагу, а там...
Досифей рисовал богиню.
Раньше он рисовал слонов, но час назад, когда звонил Меценату, трубка сказала так:
- Слоны? Странный, странный вы выбрали себе объект воспевания. Слоны на костях, это отдает безысходностью. К чему эти дремучие средневековые образы и философские тупики? В конце концов, это просто не этично. Попробуйте нарисовать корову. Корова - это и понятно, и, главное, патриотично. Согласитесь, у нас все-таки не Африка... Что? Вам больше нравится Африка, чем наша говеная... Хм, хм. Ну, раз вы такой яростный поклонник Африки, то нарисуйте покровительницу рожениц богиню Тауэрт. Сейчас это, по крайней мере, привлекает покупателя. Но все-таки было бы лучше, если бы вы нарисовали нормальную местную корову.
- Хорошо, я подумаю над этим.
- Вот-вот, подумайте, - сказала трубка. - Только времени на раздумья у вас нет. Рисуйте корову, господин художник, если хотите, чтобы с вами считались. Всего хорошего.
После этого Досифей казнил трубку...
Мрачная фиолетовая бомба, захохотав, обрушилась на холст и, обернувшись рекой, медленно и грозно поползла вниз, уничтожая
       уничтожая
          уничтожая
           уничтожая
  уничтожая всё.

4
Бегемот сидел на сосне, сжимая в лапах недоеденную медведку, и прислушивался к словам Жабы-повитухи, которая под сосной нравоучала муравьев.
- Бегемот дан нам, чтобы сделать нашу жизнь еще более счастливой, чем она была до Бегемота. Бегемот будет защищать нас, регулировать наше туда-сюда и следить за соблюдением законов. Наша округа расцветет как никогда! - говорила Жаба-повитуха, укрепляясь в роли сподвижницы Бегемота.
Вокруг сосны начали собираться горожане, до которых уже дошла весть о чудесном животном.
- Бегемот сделает счастливым весь город! - поспешила сообщить Жаба-повитуха.
Бегемот важно кивнул и впился зубами в медведку.
- Не ешь от плоти, - шепотом одернула его Жаба-повитуха.
Бегемот задумался, отшвырнул медведку и молвил:
- Не ешь от плоти!
По рядам горожан пронесся восторженный шепот, защелкали фотоаппараты, и к Бегемоту протянулось несколько рук с включенными диктофонами.
- Не ешь от плоти! - повторил Бегемот, свесившись с сосны к диктофонам.
Горожане зааплодировали, а муравьи всполошились. Чем теперь им кормить чудесного Бегемота? Всех выручила Жаба-повитуха, предложив таскать огурцы из парников, что на окраине города. Так и стали муравьи денно и нощно таскать огурцы из парников к сосне, чтобы прокормить Бегемота.
А Бегемот все ел и ел. Вскоре все парковые дорожки вокруг сосны оказались заваленными огуречными хвостиками, и муравьи возроптали. Зачем мы его кормим? От него одна только грязь, а пользы никакой! Но Жаба-повитуха успокоила всех, пообещав, что как только Бегемот перекусит, то обязательно совершит что-нибудь великое и полезное.
Наконец этот счастливый день настал. Бегемот подозвал к себе Вошь, слывшую в городе великим математиком, и приказал ей сосчитать муравьев, ибо муравьи должны знать, в каком количестве они движутся к счастливому светлому. И еще посоветовал известными Вше научными методами рассчитать среднее количество муравьиных рожек на душу муравейника. Посоветовал из чисто статистических соображений. Получив столь ответственное поручение, Вошь почувствовала себя Большой Начальницей и, не сходя с места, начала сосчитывать души, суммировать рожки и делить рожки на муравьев. Разошлась не на шутку. Даже пробила себе доступ в кабинет информатики городского колледжа, чтобы добраться до наимощнейшей по тем временам вычислительной техники и выполнить поручение Бегемота наиточнейшим образом.
- Ты сто пятнадцатый, - говорила Вошь какому-нибудь муравью.
- Как это? - удивлялся муравей.
- Не будь дураком, будешь сто пятнадцатым, - строго говорила ему Вошь.
- Не буду я сто пятнадцатым, - отбивался муравей.
- Будешь как миленький! Не то доложу Бегемоту, и он не возьмет тебя в счастливое светлое! – сатанея, кричала Вошь.
Но криком делу не поможешь. Муравьи, которым Жаба-повитуха еще не успела объяснить о том, что такое чувство долга, изо всех сил не поддавались счету. Пришлось вмешаться Жабе-повитухе.
- Чувство долга, муравей, это когда ты чувствуешь, что многим обязан Бегемоту, который когда-то поведет тебя в счастливое светлое! - сказала Жаба-повитуха. - Опомнись, муравей! Только сосчитанный может жить среди сосчитанных! Не сосчитанный же будет изгнан как не имеющий ничего святого!
Мало кто понял, что имела в виду Жаба-повитуха, но непонятные слова подействовали на всполошившихся муравьев успокаивающе. Муравьи утихомирились и, покорно свесив рожки, поплелись к Вше, чтобы стать сосчитанными.
Однако взбешенная муравьиными замашками Вошь встретила муравьев такими словами:
- Я вошь! И требую, чтобы со мной обращались соответственно! Отныне тот, кто захочет стать сосчитанным, должен будет сдать экзамен на вшивость!
Теперь, таская из парников огурцы, муравьи твердили про себя разные заумные словечки, чтобы с честью выдержать проверку на вшивость и, став сосчитанными среди сосчитанных, попасть в счастливое светлое. Один муравей, к примеру, рассказал поэту Цикаде стихотворение следующего содержания:

Параллельный восмирек
Сотонея четвернул
Трехпроцентную троякость
Обнуле-ни-я.

Когда Сверчок услышал такое, то рассмеялся и заявил, что все это чушь несусветная. В ответ на что Бегемот, посовещавшись с Жабой-повитухой, молвил:
- В знании - наша воля к процветанию! Процветая, мы процветаем, и вместе с нами процветает наше знание о том, что мы процветаем!
Речь Бегемота была заснята на видеопленку оказавшимся поблизости телерепортером. На следующий день запись транслировалась по всем каналам местного телевидения каждые два часа.

5
Мусоропровод насытился и стал плеваться, поэтому часть мусора пришлось, скрипя сердцем, вывалить на лестничную площадку.
- С праздничком, - бросил журналист Колбаскин, с ухмылочкой оглядывая загаженную лестницу.
- Мусоропровод забит, - объяснил я ему, старательно краснея. Краснеть при необходимости я умел. Уметь краснеть при необходимости крайне необходимо в нашем городе, где люди иногда не понимают, что краснеть тебе, собственно, не-из-за-чего, и начинают упрекать, поносить и доносить. Приходится срочно краснеть, чтобы не провоцировать толпу на суд Линча. Для этого я вспоминаю о том, что мы со Зги порой вытворяем по ночам. Краска набегает моментально. Побочный эффект - загадочная придурковатая улыбочка.
- В кои-то веки, - усмехнулся Колбаскин и ушел вверх по лестнице.
Едва я успел притворить за собой дверь, как прогудел звонок и в дверь постучали. На всякий случай. По-моему -  ногой.
- Открой! У меня драники горят! - крикнула из кухни Зги.
Гао-Ган вихрем ворвался в прихожую, на ходу бросая Малышу плитки гематогена, а нам - поздравления по поводу дня королевы Оз.
- Что у вас со звонком? - спросил он, останавливаясь возле зеркала.
- А что такое?
- Он не работает.
- Странно, - сказал я.
- Черт! Что у тебя с зеркалом? - спросил Гао-Ган, присматриваясь к зеркалу.
- Не знаю.
- Пятна какие-то.
- Это у тебя прыщи, - объяснил я ему.
- Странно. В моем зеркале их не было, - сказал Гао-Ган, поглаживая щеку.
Возбужденный запахами, он прорывался на кухню. Я объяснил ему, что там горят драники и будет лучше, если он пройдет в комнату, ибо когда у Зги горят драники, у нее горячая рука, под которую лучше не попадаться, а не то схлопочешь. Безопаснее переждать в комнате, пока Зги управится с драниками и охладеет к кулинарному искусству.
- Заодно с Малышом поздороваешься. Смотри, как он на тебя смотрит, - сказал я Гао-Гану.
- Как гора, - сказал Гао-Ган. - Эй, детеныш, иди сюда! Поздоровайся с дядей!
- Ты что, с ума сошел? Малыш еще не умеет ходить! - сказала Зги из кухни.
- А, ну да, - вспомнил Гао-Ган. - Все равно не пойду. Петров, идем в кафе. Выпьем...
- По чашечке кофе, - подсказал я.
- По чашечке кофе выпьем, - сказал Гао-Ган, прошелестев луковицами в кармане штанов.
- Никаких кофе! Опять напьетесь раньше времени! - крикнула Зги, шаманя над сковородой.
Из комнаты, покачиваясь на гибких ножках, вышел наш единственный и неповторимый будильник с совершенно пластмассовым лицом, пьяно рыгнул, свалился в корзину с грязными ползунками Малыша и захрапел в размере 2/4.
- Милая, напиться раньше времени не возможно, - возразил я и вытолкнул Гао-Гана за дверь.
На лестнице Адмирал приветствовал нас кивком головы, как старых знакомых.
- Молодой человек, - обратился он почему-то именно ко мне. - Вы не могли бы оказать мне небольшую услугу.
- Запросто, - сказал я, про себя щелкнув каблуками воображаемых кирзачей.
- Будьте любезны, опустите это письмо в ящик, - сказал Адмирал, протягивая мне конверт.
Я бросил равнодушный взгляд на памятник Свободы, изображенный на почтовой марке, и в который раз подумал о маниакальном стремлении некоторых народов поставить, наконец, своей свободе памятник.
- Запросто, - сказал я, принимая конверт.
- Большое спасибо, - с легким поклоном сказал Адмирал  и поднялся на седьмой этаж.
- Не знаешь, чего он тут бродит? - спросил Гао-Ган.
- Черт его знает, - сказал я.
- Инкогнито, - сказал Поль-питекантроп.
И мы наперегонки помчались в кафе тети Маши. Первым прибежал Поль, в силу чего затребовал у тети Маши кило райских яблочек.
Услышав наши слова, Адмирал поджал губы и постучал в дверь журналиста Колбаскина.
-А! Здравствуйте, здравствуйте! - воскликнул пышущий жизнью Колбаскин. - Значит, уже до восьмого добрались?
- Я, собственно...
- Знаю, знаю. Наслышан, - живо перебил Адмирала журналист, - наслышан о вашем желании избавить город от Бегемота. Безумная идея, но мне по нраву. От всей души приветствую эт цэтэра. Кстати, что у вас в чемодане?
- Бомба, - сказал Адмирал, присаживаясь на диван в гостиной.
- Шутите?
Колбаскин задрал голову к потолку и расхохотался. Прохохотав ровно полторы минуты - время, по его мнению, вполне достаточное для выражения солидарности, Колбаскин сказал:
- А что вы скажите о заживо погребенных? Я сейчас как раз работаю над статьей на эту занимательную тему. Помните, у Эдгара По в "Падении дома Ашеров"...
- Нет, не помню, - сказал Адмирал. - Я читал это в детстве.
- Это прекрасно! Я был бы вам признателен до конца своих дней, если бы вы поделились со мной подходящего рода впечатлениями. Вы меня понимаете? Движение по темному коридору, скрежет ногтей по холоду саркофага, животный страх перед лицом ужасной смертью и свет в конце коридора. Понимаете?
Колбаскин привстал на цыпочки и замер в ожидании.
- Вы думаете, у смерти есть лицо? - сказал Адмирал.
- Вообще-то, у нее одиннадцать ликов, - сказал Колбаскин. - Впрочем, это не важно. Сейчас меня интересуют впечатления.
- Вряд ли я смогу вам помочь. Меня не разу не погребали заживо, - признался Адмирал.
- Совсем-совсем?
Рот Колбаскина огорчился.
- Мне очень жаль, - сказал Адмирал.
- Но ведь я об этом пишу.
Адмирал развел руками, и Колбаскин принял усталый вид, давая понять, что беседа окончена.
- Так что вы скажете насчет Бегемота? - спросил Адмирал, теребя ручку чемодана.
- А что сказать? - сказал скучающий Колбаскин. - Бегемот и так у всех на устах. О нем пишут все, кому не лень. Мне нужно что-нибудь свеженькое, принципиально новое.
- Но ведь Бегемот - это зло! Неужели вы этого не понимаете?
- Учитывая то, как наши горожане любят Бегемота, я бы назвал ваши слова богохульством, - сказал журналист. - Бегемот теперь все равно что герб города. Признаться, даже я не представляю себе наш город без этого животного.
Адмирал усмехнулся и, хлопнув себя по коленям, поднялся с дивана.
- Знаете что, Колбаскин. Коль уж вам нужны впечатления заживо погребенных, ложитесь-ка в гроб и испытайте все на самом себе. Если мне не изменяет память, лавка гробовщика как раз напротив.
Колбаскин издал неопределенный возглас, подскочил к Адмиралу и, схватив его за руку, принялся изливать на него свою благодарность.
- Вы голова, Адмирал! Голова! - кричал журналист, дрожа в предвкушении. Потом он прокричал на манер считалочки: "Голова, голова, знает умные слова!" и запрыгал по комнате на одной ноге.
- Что с вами? - обеспокоено спросил Адмирал.
- Все о'кей! Физические упражнения снимают умственную отсталость, - объяснил журналист, переводя дыхание, затем снова схватил руку Адмирала и затряс ею, как испорченным градусником.
Насилу избавившись от безумствующего журналиста, Адмирал потащил свой чемодан на девятый этаж. Спустя несколько минут после его ухода из квартиры выскочил взлохмаченный Колбаскин и галопировал вниз по лестнице. На четвертом этаже Колбаскин наступил на ногу Нонне, примостившейся на нижней ступеньке, и опрокинул стул с электриком Семой, вкручивавшим лампочку.
- Эй, ты! - растерянно крикнул Сема, растянувшись на полу.
- Сегодня все как сумасшедшие носятся, - сказала Нонна, подбирая с пола упавшую сигарету.
На шум выглянула измотанная Осточертелова и вопросительно пискнула клизмой. Клизма выглядела тоже не ахти как. Выжатый лимон. Уже не фрукт.
- Колбаскин хулиганит, - пожаловался Сема, поднимая с пола заветные плоскогубцы, на рукоятке которых Нонна заметила дарственную надпись "СЫНУ СЕМЕ НА ЕГО ДВАДЦАТИПЯТИЛЕТИЕ, ЧТОБЫ БЫЛ ЗДОРОВЫМ И УМНЫМ. ЛЮБЯЩИЙ ПАПА".
- А я вам лампочку вкрутил, - сказал Сема.
Осточертелова безразлично взглянула на лампочку и тихо прикрыла дверь. Из-за двери послышался жуткий, хрюкающий стон господина Осточертелова.
Вспугнув холодные трупики шмелей, стон вырвался в открытую форточку, вознесся до девятого этажа и там запутался в заснеженных лепестках бархоток.
Мэр поежился и закрыл окно.
- Вы сошли с ума! - сказал он и топнул шлепанцем, разгоняя безумных солнечных зайчиков, весело кувыркающихся на ковре в гостиной. - Вы положительно сошли с ума, Адмирал! Уничтожить Бегемота? Символ нашего города! Это что, старческий маразм? Вы смешны. Тоже мне новоявленный диссидент. Куда вы лезете, старик?
- Если я и сошел с ума, то лишь за тем, чтобы возвести на него вас, - сказал Адмирал, начиная раздражаться. - Вас и ваш бредовый город. Смешны вы со своей привычкой жить так и клясться словами Бегемота.
- Аб инкунабулис ад экзэмплум. Без аккомпанемента. По обычаю предков. Экце суб хомо, - сказал Поль-питекантроп, расталкивая солнечных зайчиков.
- Нет, это смешно! Вы послушайте себя. В вашем лепете нет ни капли здравого смысла. Вы выживший из ума маразматик, - Мэр на мгновение задумался. - Впрочем, раз вы сами подали в отставку, значит толика здравого смысла у вас еще осталась.
- Я подал в отставку, потому что этой толики не осталось у вас, - сказал Адмирал.
- Ну все! Хватит препираться! - закричал Мэр.
- Хватит орать! - закричали солнечные зайчики.
- Убирайтесь, Адмирал!
И Мэр сердито топнул ногой, отдавив хвост самому маленькому зайчику. Зайчик был листопадником, поэтому моментально захворал, в адских муках перетерпел гангрену хвоста и под занавес сыграл в золотую табакерку Мэра, которая так кстати валялась тут же на ковре. Солнечные зайчики, накинув на уши сумрачные капюшоны, вынесли табакерку из квартиры следом за Адмиралом, насилу запихнули ее в мусоропровод и разбежались в разные стороны, поклявшись отомстить Гнусному Ублюдку за смерть Листопадника.
- Ой! Солнечные зайчики, - показывая сигаретой, сказала Нонна.
- Вы много курите.
Электрик Сема снисходительно улыбнулся и спрыгнул со стула. На пятом этаже зажглась маленькая шестидесятиваттовая лампочка.
- Знаете, Нонна, кто изобрел лампочку? Лодыгин изобрел. Умный мужик был.
Сема поднял палец, давая понять, как много это для него значит. Нонна вздохнула и посмотрела за окно. На фонарном столбе мерзли глупые эльфы. Внизу у подъезда все еще продавали виноград. На месте клумбы с фиалками надгробием лежал серый сугроб. Скука. Пойти к Досифею? Только он, наверное, занят, рисует.
- О, смотрите! Колбаскин, - сказала Нонна.
- Где? - спросил Сема, подходя к окну.
- Вон, внизу, через дорогу бежит.
- Да нет, это не Колбаскин.
- Колбаскин, Колбаскин, - сказала Нонна, - Колбаскин со своей извечной ни к чему не приводящей целеустремленностью.
- Ну и черт с ним, - сказал Сема, потрогав шишку на лбу, - он мне чуть стул не повредил.
Вспомнив о своем падении, Сема завелся, распахнул окно и, глотая мокрые снежинки, закричал:
- Колбаскин мудило!
Вряд ли Колбаскин услышал его мстительный окрик сквозь рев вьюги. Скорее, Колбаскин поднял глаза к окну по чистой случайности, увидел в окне электрика Сему и дружелюбно помахал ему варежкой.
Дважды провалившись в сугроб и расквасив нос о замерзшую гладь лужицы, журналист пересек улицу и еле живой ввалился в лавку гробовщика.
- А, пан Колбаскин! Добрый день!
Деревянных дел мастер улыбнулся журналисту из-за рабочего верстака и красивым движением провел рубанком по доске. В лавке запахло сосновым бором и боровиками.
- Что, погодка нас сегодня не балует, да?
- Жуть, - лаконично ответил журналист, выковыривая из ушей грязный снег.
Гробовщик отложил готовую доску в сторону и подал журналисту щетку для одежды.
- Опять будете рамки для фотографий заказывать?
- Нет, мне надо полежать в гробу, - сказал Колбаскин и, поймав на себе выразительный взгляд гробовщика, добавил:
- В экспериментальных целях.
Гробовщик высморкался в рукав и подвел журналиста к грубо сколоченному прилавку, на котором стояли гробы всех цветов и размеров.
- Вот, - сказал гробовщик, обводя рукой свою мрачную продукцию, - полезайте в любой.
Колбаскин начал придирчиво примеряться к гробам. Сначала ему не везло - то гроб был через чур просторный, то доски казались ему не достаточно отшлифованными. В одном из гробов Колбаскин чуть было не заболел кессонной болезнью, а в другом едва не подхватил чумку от лежащей по соседству дохлой мыши. Наконец он остановил свой выбор на шестом от выхода домовище, на бортах которого красовались наклейки с изображением пальм и бегемотов. Удобно расположившись на дне живописного сосуда, Колбаскин прокричал гробовщику, чтобы тот помог ему задвинуть крышку.
- Через два часа я закрываюсь. Успеете? - спросил гробовщик.
- Вполне, - был ответ.
И деревянных дел мастер захлопнул крышку гроба.
- Уф, - прошептал Колбаскин, оказавшись в темноте. Сколько же луковиц сдерет он с главного редактора, когда статья будет готова?
Журналист поерзал на сосновых досках, устраиваясь поуютнее. Некоторое время он прислушивался к душераздирающему визгу ножовки. Потом у гробовщика сломался рубанок, и почему-то именно Колбаскина обложили по-чешски. Разве гробовщик не венгр? - подумал журналист с легким удивлением. Колбаскин всегда считал гробовщика потомком Эде Уйхази и его супа, потому что во время обеденных перерывов в руках у гробовщика не раз замечал то тарелку с турошчусой, то блинчики с мозгами, то яблочный крем по-задунайски обильно размазанный по щекам. Потом сквозь крышку на журналиста спустился одноглазый ангел, как птица и впечатление. Одноглазый трижды щелкает костяшками пальцев, но разбудить журналиста не может. Колбаскин спит на спине, рот его открыт, а руки кротко сложены на груди. От мертвого его отличает лишь мерное похрапывание и слюни, жиденьким водопадом стекающие на дно гроба. Его можно принять за кого угодно, но больше всего Колбаскин похож на заживо погребенного журналиста.



6
К старой сосне от самых от окраин бежал огуречный ручей. Муравьи старались изо всех сил, подгоняемые лозунгующей Жабой-повитухой.
- Смотрите! Даже муравьи! - сказали горожане и послали Мэру города бегемотолюбивую ноту, в которой призывали отцов и матерей города помочь муравьям и обеспечить доставку огурцов к сосне.
И уже на следующий день между городскими парниками и сосной курсировал небольшой, старенький грузовик.
Гегемон Бегемот сидел на сосне и обдумывал, как ему казалось, возможность муравьиного светлого - огурец был желто-зеленый, переспелый и неприятно продолговатый. Однако в самой-самой середке еще было чем поживиться.
Иногда по ночам Бегемот слезал с сосны и для удовлетворения чувства собственной важности и необыкновенности мочился в Фонтан - единственный источник питьевой воды в парке. Он делал это тайком, потому что, подобно многим самодовлеющим правителям, был достаточно трусливым животным.
- Не плюй в колодец, - предупреждала Жаба-повитуха.
- Все дозволенно! - молвил в ответ Бегемот и продолжал мочиться в Фонтан, пока однажды Сверчок не застал его за этим нечистым занятием.
- Вот вам и Бегемот! - рассмеялся Сверчок, рассказав муравьям о недостойном поведении городского идола.
- Закон для всех! - в негодовании сказали муравьи, столпившись под сосной.
- Государство - это я, - возразил им Бегемот, надкусывая огурец.
Журналисты в кустарнике зацарапали авторучками по блокнотам.
- Пора называть вещи своими именами, - шепнула Бегемоту Жаба-повитуха. Бегемот задумался, прожевал огурец и молвил:
- Бегемот - это я!
Замаскированная зеленью пресса взволновалась. Муравьи закивали, соглашаясь с тем, что Бегемот достаточно неповторим и все еще авантажен с виду. Сверчок махнул на все лапкой и удалился к Фонтану, где поэт Цикада искал вдохновения, вдыхая испарения с пикантным, сладковатым привкусом и не понимая, от чего у него кружится голова.
- На Бегемотах держится город! - заявил Мэр на внеочередной пресс-конференции, собравшейся в здании думы, чтобы обсудить вопрос о том, так ли необходимо абстрагировать Бегемота, чтобы получить счастливое светлое муравья, или же Бегемот не нуждается в доказательствах?
Вдохновленная неожиданным фактом, что "Бегемот - это бегемот", Жаба-повитуха построила цепочку логических умозаключений, подтверждающих право Бегемота мочиться в Фонтан.
- Поскольку закон суть государство, а государство - это Бегемот, то Бегемот суть закон, - рассуждала Жаба-повитуха.
А если Бегемот суть закон и государство, а государство - это закон, и Бегемот - это бегемот, то Бегемот - это Бегемот в Бегемоте. То есть вдвойне. Следовательно, Бегемот на один свой рост выше закона, как такового, и имеет право мочиться в Фонтан.
- Сам над собой! Вдвое выше самого себя! - в раболепном восхищении думала Жаба-повитуха и, будучи в душе закоренелой креационисткой, к двум уже имеющимся Бегемотам присобачила саму идею о Бегемотах.
Таким образом Жаба-повитуха пришла к выводу, что Бегемот троичен и неделим.
Придя в неистовое возбуждение от собственных умозаключений, Жаба-повитуха прибежала под сосну и объявила муравьям, что Бегемот - начало всего сущего, а муравей есть плоть от плоти Бегемота.
- Но муравей не Бегемот, - развивала свою мысль Жаба-повитуха, - он лишь бегемотоподобен. Муравей никогда не сможет стать бегемотом, ибо муравей муравей есть лишь слабое умом и телом животное, хотя и компанейское. Бегемот же - высочайшее существо, бестелесное и невидимое!
- Дура, - молвил с сосны Бегемот, - не хочешь ли ты сказать, что я приведение?
И запустив в Жабу-повитуху огрызком огурца, послал ее к Гераклитовым столбам. В ответ хитрая бестия возразила, что приведения появляются и исчезают, а Бегемот вечен, и предложила муравьям хорошенько припомнить обстоятельства появления Бегемота возле сосны. Тревожный шепот пронесся под сосной. Никто не помнил, откуда взялся Бегемот. У всех сложилось впечатление, что Бегемот испокон веков сидит на сосне и ест огурцы.
- Слушай, муравей! - сказала Жаба-повитуха, торжественно поднимая ласты. - Бегемоты ниоткуда не появляются и никуда не исчезают. Они есть всегда!
Бегемот забросил в пасть огурец и поддакнул. Он и вправду никуда не собирался исчезать.

7
Тощая коняга месила копытами мартовскую слякоть, волочила за собой новенькую, радующую глаз главнокомандующего гаубицу. Сам главнокомандующий хвастливо гарцевал на испанском жеребце во главе колоны. Он был облачен в превосходно сохранившиеся доспехи, из-под которых кое-где выглядывала видавшая виды тельняшка. Над головой главнокомандующего реяло сине-зеленое знамя.
- Какой ваш любимый цвет, Адъютант? - вдруг спросил главнокомандующий, обернувшись к своему помощнику.
- Не знаю, - промямлил застигнутый врасплох Адъютант.
- Не знаю, - передразнил Адмирал. - А в детстве, небось, в космонавты метили? В небеса, мотор, вези, чтобы птицы пели! Так, что ли? А вот я люблю постельные тона. Что-нибудь этакое, сине-зеленое.
Главнокомандующий мечтательно вздохнул и недовольным взглядом смерил рыжую кобылку под Адъютантом. Тоска во плоти - ее имя. Он поспешил перевести взгляд на колону.
Вот что производило впечатление.
На свежем солнце сверкали клинки шеффилдских ножей времен Ричарда-Льва, и не сверкали вороненые стволы винтовок времен последней гражданской войны в Бурунди. Кое-где маячили клетчатые шотландские юбки и кольчужные чулки. Ближе к середине колоны начинали попадаться парики, кафтаны и длинные русские рубахи. Одна на всех медсестра шла в кокошнике, под которым хранила открытки с европейскими видами и брошюрку Аманды Квик. В середине колоны перевес был на стороне фрондерских шапочек, за которыми шагали зеленые береты, черные бушлаты, синие чулки, с дюжину лаптей и один водолазный шлем.
- Душа радуется, - сказал Адмирал удовлетворенно и снова повернулся к Адъютанту. - Эй, старина! Чего приуныли? Устанавливаете молитвенную связь с Христом? - и, стараясь не смотреть на унылую кобылку, величественно молвил:
- За мной идите! Я сделаю вас ловцами Бегемотов! Ну и противная же у вас кобылка, Адъютант.
Адъютант щелкнул пальцами. Кобылка скосила хитрый влажный глаз, фыркнула и обернула к нему морду. Привстав на стременах, он вложил кусок сахара в теплые, небритые губы. Захрустела. Адъютант потрепал кобылку за гриву и сжал пятками мягкие бока, поспевая за главнокомандующим.
Многие принимали колону за грандиозное карнавальное шествие. Люди с любопытством спрашивали друг у друга, по какому поводу такой праздник. Но вот им давали заглянуть в стволы пулеметов, которые вопреки всем ожиданиям не были залиты свинцом, и они вдруг начинали замечать, что клоуны не улыбаются, паяцы не позволяют награждать себя тумаками, шуты хранят угрюмое молчание. Воины-умирашки шли пустые и чистые, как дети. Они искали Бегемота, которого правительство прятало неизвестно где, но где-то поблизости. Адмирал это животное нюхом чуял. Воины-умирашки разрушали город за городом, камень за камнем и, не находя зверя, шли дальше.
Впереди, за рекой Уринкой, раскинулся вишневый сад. Меж трухлявыми деревцами пробирался взвод дворянских недорослей из местного морского колледжа. Спортивно настроенный капрал отдал приказ форсировать реку и потеснить-ка этих мерзавцев, как двадцать два века назад наши предки потеснили финно-угорских мерзавцев, в результате чего получили статус коренных жителей побережья. Покажем-ка этим бандитам, что не только в Гетеборге все учащиеся морских колледжей умеют плавать! Чем мы хуже гетеборгцев? Бегемот с нами, тогда кто против нас?! Кадеты обречено вздыхали и на цыпочках трусили к воде, по дороге покрываясь пупырышками предспортивного волнения.
- Распрягай гаубицу! В темпе вальса! - зычно гаркнул главнокомандующий, соскакивая с жеребца. - Адъютант, вы умеете наводить прицел?
- Ни разу не пробовал.
Адмирал насмешливо посмотрел на помощника, и все решили, что сейчас главнокомандующий фикнет с презрением. Но он не фикнул.
- Тогда попробуйте! Это очень просто. Главное, цельтесь в водопровод.
- Почему в водопровод?
- Вода! - многозначительно говорит Адмирал, настраивает подзорную трубу и с неприятным удивлением обнаруживает в фокусе рыжую кобылку Адъютанта, которая почему-то пасется на лужайке между городским водопроводом и гаубицей.
- А кадеты? - спрашивает Адъютант, прицеливаясь.
- Черт бы вас побрал с вашим милосердием! Стреляйте же! Уйдет! - сердится Адмирал, но все же посылает Водолазный Шлем к реке спасать тонущих кадетов.
Один-ноль в пользу Гетеборгского морского колледжа.
- Пли!!! - кричит Адъютант
Воин-умирашка с самым серьезным видом дергает за веревочку. Уши Адъютанта загнанно трепещут, взывая к тишине. Сытые хоромы дворцов, хрюкнув от неожиданности, рушатся, увлекая за собой больные храмы церквей. Тутти фрутти. Грохот стоит невообразимый.
- Перелет, - разочарованно шепчет Адмирал, видя, что ненавистная кобылка продолжает безмятежно пощипывать прошлогоднюю травку.
Адъютант сосредоточенно пыхтит в попытке поймать в прицел увертливый водопровод. Пли!!! Воин-умирашка манипулирует веревочкой, и с неба на лужайку обрушивается безобразная туча.
"У лошадок глаза как небо чисты", вспоминается Адъютанту. Бедная рыженькая Дэфа, которая кокетливо пританцовывала под скребком и караулила момент, чтобы ущипнуть его за рукав. Адио.
- В яблочко! - обрадовался Адмирал, однако тут же взял себя в руки, сердито оттолкнул Адъютанта, размазывающего по потному лицу сажу с соплями, и лично встал за орудие.
- Какой же вы солдат? Промазали даже по водопроводу!
Главнокомандующий наводит прицел, часто сплевывая себе под ноги и шепотом понося Бегемота. Пли!!! Воин-умирашка с самым серьезным видом дергает за веревочку.
Три кота с нейтральной стороны падают как подкошенные.
- Престо! Вы теперь мертвые! - зло кричит котам главнокомандующий и оборачивается к своему воинству.
– Ну? Еще кто-нибудь желает пострелять?

8
- Ты должен, - убеждал Сверчок поэта Цикаду. - Представь себе, что все взгляды муравейника направлены на тебя!
- Думаешь, так просто - писать стихи! - сказал Цикада, швыряя камушки в Фонтан. - Стихи приходят, когда им вздумается, как верно подметил сэр Winne-the-Poor. По заказу - никогда.
- А ты напрягись! Я в тебя верю! Главное, это горбулятивный подход, - сказал Сверчок.
- Хорошо, я попробую.

Горбулятивно рассуждая в песке у маяка
Я  прихожу к выводу
Что горбулятивное мышление
Способствует распространению
Бегемотизма ибо
Ни о чем не говорит и ни к чему не ведет
Поэтому я без промедления
Прыгаю в море и ухожу на дно
Чтобы там среди рыб и медуз
Оставаться верным себе.

- Неплохо. Только рифмы маловато, - сказал Сверчок. - Хотя, рифма не главное. Важно шире показать мещанское приспособленчество к Бегемотам.
- О'кей, - сказал Цикада.

Мы бюргеры прилежны
И приспособлены
Мы знаем что другие
Отчизне не нужны
В раю приспособленчества
Мы весело живем
Шишки собираем
Песенки поем.

Сверчок озадаченно почесал макушку. Да-а-а дела-а-а.
- Ну, а если так? - сказал поэт Цикада и сжал кулаки.


Я на камушке сижу
Я топор в руках держу...

- Вот-вот! Это намного лучше! - обрадовался Сверчок и дружески похлопал поэта Цикаду по плечу.
Вошь подвела итог: полторы рожки на душу муравейника
- Выходит, что на четверых муравьев лишняя пара рожек, - подсчитала Жаба-повитуха. - Излишество вредит.
- Муравей, знай меру! - молвил Бегемот и приказал обломать рожки каждому четвертому муравью, устанавливая гармонию между реальностью и вшиной математикой.
Сохранившие рожки возгордились, лишившиеся рожек завистливо зашептали, мол, Бегемот-то тоже без рогов.
- Правильно, - молвил Бегемот, задумчиво ощупав макушку. - Муравей, не выделяйся!
И приказал обломать рожки всем поголовно. В том числе ручным козам, что паслись на парковых лужайках.
- Молчать! - заревела Жаба-повитуха на всякий случай. - Бегемот выше муравья, потому что на сосне. Но, даже не смотря на свою возвышенность, Бегемот неистовый муравьист, ибо печется только о счастливом светлом муравья. Все для муравья завтра! Вот его девиз. На плечах Бегемота груз муравьиного счастья, который несравним с огурцом на плече муравья!
Бурные аплодисменты, переходящие из рук в руки. Муравьи снова соглашаются с авантажностью Бегемота. Пресса в восторге. Муравейник переименовывается в бегемотник. Шум у сосны привлекает гуляющих по парку горожан, и вскоре под сосной собирается достаточно широкая публика.
- Самое время, - сказал Сверчок и вытолкнул вперед Цикаду.
- Я хочу прочесть вам потому что, - сказал поэт Цикада и растерялся.
- Не робей! - подбодрил его Гао-Ган, размахивая знаменем сумки, в которой лежали только что купленные бутылки с пивом.

Несется бричка с огурцами
За поворотом поворот
Отсюда и дихотомия
Чему причиной - Бегемот.

Горожане молчали в сердитом недоумении. Некоторые фыркали. Пресса потеряла интерес к происходящему и побежала к киоску за мороженным.
- Браво! - закричал Сверчок, бурно поддерживаемый Петровым, Гао-Ганом и Полем-питекантропом, случайно забредшим в парк в поисках подходящей начинки для своего кальяна.

9
Нонна оставила электрика Сему вкручивать лампочку на пятом этаже и поднялась к Досифею.
- Привет, - сказал ей Досифей, осторожно размазывая по холсту фиолетовую краску.
Нонна подняла с пола пепельницу и с ногами забралась в кресло без ножек.
- Скучаешь? - не оборачиваясь, спросил Досифей.
- А ля гэрр ком а ля гэрр. Действую сообразно обстоятельствам, - сказала Нонна, изучая содержимое пепельницы.
- Сегодня вечером приедет Меценат, - сказал Досифей, обмакнув кисть в банку с гуталином. Черная краска кончилась. Черная всегда кончается быстрее других.
- Пойдем к Петрову? Зги с утра все чего-то жарит, варит. Может быть, коньяк будет, - сказала Нонна.
- Коньяк это хорошо.
- Давай сходим куда-нибудь, - предложила Нонна.
Досифей зажал язык губами и старательно обрисовал глаз.
- Что ты рисуешь? - спросила Нонна, щелкая зажигалкой.
- О-о, - сказал Досифей.
- Покури со мной, - попросила Нонна, растягивая королевский бычок.
- Позже, - сказал Досифей, обмакнув кисть в белую краску.
- Что это?
- Покровительница рожениц, - сказал Досифей, - богиня Тауэрт в виде самки гиппопотама на фоне золотой маски из внутреннего саркофага Тутанхамона. Обратите внимание на выразительную позу богини. Она как бы сама страдает от невыразимых мук бедных рожениц. На заднем плане фигуры загорающих египтян и домашнего скота. В основном коров. Очень экзотично. Правда?
Нонна пожала плечами.
Это последний мазок, и теперь все кончено. Досифей выводит в нижнем правом углу "сделал".
- Конец - делу венец, - говорит он.
- Венец - делу конец, - говорит Поль-питекантроп.
Досифей бросает кисти в баночку со скипидаром и, отступив на пару шагов, смотрит на холст. Королевский бычок, вспыхнув, падает в пепельницу. Нонна еще крепче поджимает под себя ноги, затыкает уши пальцами и зажмуривается. Она не слышит, как взрывается, ударившись о стену, баночка с гуталином, не видит, как разлетаются тюбики с красками, усеивая комнату букетиками цветов.
Когда она открыла глаза, Досифей сидел рядом, возле кресла на полу, докуривал королевский бычок. На его лице не было обиды или разочарования. На его лице уже давно ничего не было. Она взглянула на холст. С холста на нее смотрел очаровательный фиолетовый слон. Слон вышел на редкость удачно, не раздавив ни одной фикции, которые во множестве паслись возле баночек со скипидаром. Две-три кости упали с холста на пол, испачкав его белым. Слон, бодрым галопом проскакав через луг с масляными цветами, бухнулся в одну из баночек и стал плескаться, беспечно смывая с себя чудесную фиолетовую краску.
- Я подозревал, что не умею рисовать богинь в виде самок гиппопотама, - сказал Досифей, жадно затянулся, стряхнул на пол.
- Сходим в оранжерею? - сказала Нонна.
- Напиться, что ли?
- Пойдем тогда к Петрову на суаре. Там драники. Ты сегодня ел?
Слон начал потихоньку сходить с ума. Он был уже почти серый, лишь на ушах еще маячили бледно-фиолетовые пятна.
- Серые слоны - душераздирающее зрелище, - сказал Досифей. - Пошли отсюда.
Они поднялись этажом выше. Электрик Сема был уже там с плоскогубцами в одной руке и с лампочкой в другой. Дверь открыла Зги - усталая, в грязном ситцевом фартучке и в блузке, пропахшей драниками и немного желтопотой.
- С праздничком, - сказал Досифей, входя.
- Мне эти празднички уже во, - и Зги перерезала себе горло большим кухонным ножом, который сжимала в руке. - Проходите.
- Петров дома? - спросила Нонна.
- Дома, как же, - сердито сказала Зги. - Всегда вот так. Наприглашает людей, а сам смоется.
- А где он? - спросил Досифей, наблюдая за Нонной, которая подошла к кроватке Малыша и, подняв с пола плюшевого зайца, стала объяснять Малышу, как сделать так, чтобы заяц не плакал.
- В кафе, конечно. Где он еще может быть? - удивилась Зги. - С самого утра сидит там со своим Гао-Ганом. Сейчас попрошу Сему сбегать. Проходи на кухню, а то в комнате такой бардак.
Досифей пошел на кухню и от нечего делать стал нарезать лук кубиками. Зги выглянула в коридор.
- Семочка, не в службу, а в дружбу. Сбегай за Петровым. Они в кафе. Скажи ему, что гости уже собираются.
- А мне пить нельзя. Я болею, - зачем-то сказал Сема, лихо спрыгивая со стула.
- Бедняжка. Что ж ты маешься с этими лампочками? - сказала сострадательная Зги, попадая на нужную Семе волну.
- Несу людям свет, так сказать, - сказал Сема, как бы смущаясь.
- Ну, сбегай, Семочка, а я тебе кефира налью, - пообещала Зги и побежала на кухню, чтобы вовремя вынуть из духовки подоспевшую шарлотку.
Сема спустился в кафе и прямиком направился к стойке.
- Стакан кефира, - сказал он буфетчице тете Маше.
- Кефир только на вынос, - отрезала тетя Маша с людоедской улыбочкой и стала перекладывать пирожки со шпеком на поднос с бисквитным печеньем, а бисквитное печенье на поднос с пирожками со шпеком.
- Неужели так трудно налить кефира в стакан?
- Кефир на вынос, - как можно внятнее повторила тетя Маша, загадочно улыбаясь.
- Тогда дайте мне пачку, - сказал Сема и бросил на стойку две луковицы.
- Кефир кончился, приходите завтра, - сказала тете Маша в восторге от самой себя. В душе ее расцветали цветочки, щебетали птахи и хрюкали подкинутые свиньи. Не найдя слов, Сема сгреб с прилавка луковицы и, обведя взглядом небольшое помещение кафе, раздраженно крикнул:
- Петров! Тебя Зги зовет! Уж гости собрались!
На выходе из кафе Сема хотел хлопнуть дверью, но под дверь был предусмотрительно подложен кирпич, и Сема чуть не вывихнул себе руку. Тетя Маша хмыкнула и стала переливать сок из плодов киви в кувшин из-под томатного сока, а томатный сок в плоды киви.
- Наш электрик сегодня не в духе, - сказал Гао-Ган, складывая салфетку в самолетик.
- Все. Давай по последней и линяем, - сказал я, разливая водку.
- Ты зачем рюмки убрал? - спросил я раздраженно при виде двух лужиц на полировке стола.
- Ты чего? Мы же из горла пили, - напомнил мне Гао-Ган.
- Так проходит земная слава, - сказал я со вздохом и глотнул из бутылки.
- А пивка для рывка? - спросил Гао-Ган-искуситель, звякнув сумкой с припасенными бутылками.
- Наверху, - сказал я.
В дверях мы столкнулись с Мэром, который специально спустился в кафе с девятого этажа, чтобы на виду у, так сказать, народа выпить чашечку дерьмового кофе. Усилием воли он втянул в себя живот, давая нам возможность покинуть кафе.
- Чертовски узкие проходы в этих новостройках, - проворчал Мэр, - не проходы, а коктейльные трубочки.
И рассмеялся, довольный остроумным сравнением.
-Да, коктейльные трубочки очень узкие, - согласился я, протискиваясь между Мэром и косяком.
К счастью эльфов, Гао-Гану приспичило покурить - во что бы то ни стало и только на открытом воздухе. Мы вышли из подъезда. Получив от ветра пощечину, я поежился и тотчас получил вторую. Предложил Гао-Гану перекурить без меня. Гао-Ган пригрозил немедленным разрывом любых отношений. Закурили.
- Падают! Падают!
Торговец виноградом пино высунул из-под тулупа толстый палец и воткнул его в небо. Вслед за его возгласом с фонарного столба посыпался снег, и не меньше дюжины иссиня-зеленых от скуки эльфов свалилось прямо под ноги Гао-Гану. Гао-Ган собрал заледеневших бедняг в карман, и мы поспешили в дом. На пятом этаже сидел Курильщик.
- Все курите, дедушка? - спросил Гао-Ган, чтобы что-то сказать.
- Да-а-а, - сказал Курильщик, чтобы что-то ответить и, потушив папиросу, ушел к себе. Он должен успеть побриться и заварить чай с травами. Старуха любит, чтобы с травами. Еще любит, чтобы выбрит был, гладко-гладко, до синевы. Он поставил чайник на огонь, взял с полки электробритву и пошел в спальню. Тумбочка, на которой стояло зеркало, слишком низкая, поэтому придется вставать на колени. Он, кряхтя, опустился на пол. В зеркале увидел грустные глаза и растерянные губы, окаймленные седой щетиной. Он попытался починить свое лицо, чтобы оно выглядело так, как нужно, но забыл, как это выглядит. Вздохнул. Включил бритву. Когда старуха приедет, щетины уже не будет. Будет только глупая, мальчишеская улыбка и чай с травами.

10
Главнокомандующий сидел на завалинке и починял телефонный аппарат, весело посматривая на Адъютанта, возводившего редут.
- Что может быть приятнее запаха земли! - сказал наконец Адмирал, блаженно втянул в волосатые ноздри воздух и лихо сдвинул фуражку набекрень. - Все великие, не говоря уже о Толстом, любили нюхать землю. Не верите?
Адъютант пожал плечами, давая главнокомандующему понять, как ему безразличны все великие, не говоря уже о Толстом, и начал окапывать редут.
- Помнится, Бунин на Кипре лежал на почве, нежно лаская ее своим легким дыханием. Кто-то, не помню кто, лежал под Вяткой, одурманенный запахом тамошних земель. Этот запах вызывает во мне желание затянуть сентиментальную песнь земледельца. А у вас?
- А у нас в квартире газ, - буркнул Адъютант.
- Вам нравится копать? - поинтересовался Адмирал. - Мне тоже нравится, особенно весной. Тогда копание выглядит как-то торжественно, ритуально. Блажен роющий, знаете ли.
Адъютант чуть не плача бросил лопату в только что вырытую канаву и ушел за редут перекурить. Адмирал пожал плечами, перевернул телефон вверх дном и стал закручивать винтики.
Когда Адмирал закрутил первый винтик, из-за угла вышли две доярки в венках из полевых цветов, погонявшие хворостиной белую корову. Когда Адмирал закрутил второй винтик, мимо пронесся Адъютант верхом на своей рыжей кобылке. Померещилось, решил Адмирал и вкрутил третий винтик. Откуда-то сверху упала черная ворона, старая и плешивая. Адмирал отшвырнул ворону ногой и вкрутил четвертый винтик. Появился бледный, как смерть, Адъютант и сообщил, что нашел себе лошадь, точь-в-точь такую же, как Дэфа. Адмирал чертыхнулся и отложил отвертку в сторону. Набрал номер.
- Вас слушают, говорите, - сказала трубка.
- Ой-ля-ля! - воскликнул Адмирал, признав говорившего. - Любовь идет по проводам, господин Мэр. Что у вас сегодня на обед?
- Мозги по-пражски, - хмуро ответила трубка. - С кем имею честь?
- С Адмиралом, одну на двоих, - сказал Адмирал. - Я тут подумал...
- Адмирал?! Где вы сейчас находитесь?
- Не пытайтесь засечь мой номер, - сказал Адмирал. -  Я звоню с автомата, автомат в будке, будка в поселке, поселок у черта на куличиках. Вам знакомо это место?
- Что вам надо? - сухо спросила трубка.
- Я звоню вам, чтобы узнать, который теперь час, - сухо сказал Адмирал.
- Вы что, издеваетесь?
- Мне не до шуток, господин Мэр. Мой помощник забыл вовремя перевернуть песочные часы, и мы потеряли счет времени.
- Ориентируйтесь по солнцу, - съехидничала трубка.
- Пробовал и по солнцу, и по звездам. Не надежно, - сказал Адмирал. - Даже по курочкам пробовал. Знаете, такие заводные курочки? В сутки выходит около одной тысячи четырехсот сорока курочек. Очень неудобно. Мы даже специального куроведа приставили, чтобы он их заводил по нужде.
- Куда заводил?
- По нужде, - внятно проговорил Адмирал. - Как правило, куровед засыпал на девятьсот шестидесятой курочке, и все шло насмарку. Тогда мы решили, что на курочках далеко не уедешь и пересели на лошадей. Я вообще считаю, что кавалерия не заменима на пересеченной местности. Кстати, я раздобыл шикарного испанского жеребца. А вот у моего помощника невзрачная рыжая кобыла, но зато бессмертная. Как по-вашему, господин Мэр, что лучше? Быть бессмертным и невзрачным или красивым, но коротким?
- Идиот! - не выдержала трубка. - Вы воображаете, что вам все спустят? Что вам и впредь позволят безнаказанно рушить, убивать?
- Все вы врете. Никого мы не убиваем. Зачем вы спрятали Бегемота?
- Бегемот нужен людям!
- Какой вы, оказывается, человеколюб, - удивился Адмирал. - Значит, говорите, мозги по-пражски?
- Какое вам дело? Слюни текут?
- Скажите повару, чтобы не забыл положить белый корень.
- Обойдемся без ваших советов, господин смельчак, - сказала трубка.
- Да уж, смелости мне не занимать, - согласился Адмирал.
- Так-таки вы ничего не боитесь?
- Боюсь. Только я верю, что по ту сторону страха лежит Камелот...
- Камелот - это я! - мрачно пробасил чей-то голос.
- Да вы, старина, любую мечту в говне изваляете, - сказал голосу Адмирал.
-  Я упорядочивающий перст божий! - возразили ему басом.
- И это отрадно, - ответил ему Адмирал. - Знаете, как уподобиться Создателю, господа? Берете кусок глины, добавляете к нему букетик ромашек, парочку ланселотов, стакан музыки и щепотку любви. Но помните! Разбавлять надо с душой и перемешивать со знанием! Соль на раны добавлять по вкусу. Полученная смесь теоретически должна иметь консистенцию мозгов. Приятного аппетита, господин Мэр!
И Адмирал бросил трубку на рычаг аппарата.

11
- Народу-то! - восхищенно сказал Гао-Ган и, раскрыв сумку, начал выставлять бутылки с пивом на стол.
- Куда? - закричала Зги. - Ставь в холодильник. Здесь и без бутылок места не хватает.
- Мы спасли эльфов, - сказал я, протягивая руку Досифею и кивая Адмиралу.
- Вот, залетел на огонек, - сказал Адмирал, виновато улыбаясь.
- Да, кстати, - вспомнил Гао-Ган и вытряхнул смерзшихся эльфов из кармана.
- Ой, какие классные, - сказала Зги, умиленно складывая руки на груди. - Правда, Нонна?
- Ага, - кивнула Нонна и потрогала пальцем холодный комок.
Зги налила в кастрюлю теплой воды из чайника и положила туда эльфов, чтобы оттаивали.
Досифей с Нонной сидели на полу возле умывальника и курили, стряхивая пепел в мусорное ведро. Адмирал сидел у стола на единственном в квартире стуле, забивал трубку и немного смущался. Зги заполняла стол всевозможными мисками, тарелками, пиалами и блюдцами с деформированными продуктами питания. Мы с Гао-Ганом заняли подоконник, а Сема топтался в дверях и явно чувствовал себя не в своей тарелке, хотя таковой, по-моему, у него никогда не было.
Гао-Ган окинул собравшихся взглядом и, нахмурившись, шепнул:
- Этих гомосапиенсов надо спасать.
- Где коньяк? - спросил я у Зги.
- Вам бы только надраться. Сначала поешьте, негодяи, - ласково сказала Зги, приглашая всех к трапезе.
- Так! Всем быстро есть! - сказал Гао-Ган, перехватывая инициативу.
- Спасибо, я не голоден, - сказал Адмирал, передвинув трубку из одного угла рта в другой угол рта.
- А у меня шоколад есть к коньяку, - сказала Нонна.
- Я не пью, я болею, - сказал электрик Сема.
Досифей рассмеялся и обжег ладонь о сигарету Нонны. Так ему. В комнате заплакал Малыш.
- Иди, успокой ребенка, - сказала Зги, раздавая народу вилки.
- Ребенок, готовься! Я иду! - крикнул я Малышу и стал выбираться из кухни через чьи-то колени, огибая особенно острые локти и мелькающие то тут, то там вилки.
Ни разу не видел принцессу на горошине, а тут сподобился увидеть Маленького Принца на бутылке коньяка. Понятное дело, Малышу было неудобно спать на бутылке, вот он и плакал на пару с плюшевым зайцем. Ничего, Малыш, может быть, завтра снова будет лето, и ты сможешь пробраться к своей песочнице.
- Очень остроумно прятать бутылку у ребенка под подушкой, - сказал я Зги, вернувшись на кухню.
Когда Гао-Ган разливал коньяк, электрик Сема прикрыл свой стакан ладонью и во всеуслышанье напомнил, что он не пьет, потому что болеет. Почему-то Сема считал, что это самое важное из того, о чем мы должны непременно знать. Какие, к черту, Ломоносовы! Какие Пифагоры! - Все это гроша ломаного не стоит, если ты не знаешь, чем болен твой сосед. Точка соприкосновения с общественностью утеряна навсегда. Можете общаться с Пифагором мысленно, сквозь века.
- Кто знает, может он болеет, потому что не пьет, - шепотом предположил Досифей, склонившись к бледному уху Нонны, которая, закусив губу, разламывала шоколад на кусочки.
Зги налила эксцентричному Семе кефира, и все, наконец, выпили. Даже Адмирал.
- У-ух, - выдохнула Зги и поморщилась.
- Не надо мимики! Отличный коньяк, - сказал Гао-ган, хватаясь за сигарету.
- Запей, - сказал я Зги, протягивая чашку с чаем.
- Можно попросить у вас кусочек шоколада? - спросил Адмирал у Нонны, раскуривая трубку.
Трубка была самодельная и попахивала липой.
- Силь ву пле, - сказала Нонна, высыпав шоколад на стол.
- Я тоже возьму кусочек, - сказала Зги, и, закинув шоколад в рот, стала предлагать гостям драники.
- А сметана где? - спросил эксцентричный Сема.
- Пей кефир, Сема, чтоб ты сдох, тебе надо выздоравливать, - сказал Гао-Ган с подоконника.
- Нету, Семочка. Сгущенка есть. Хочешь? - сказала Зги и полезла в шкафчик.
- Драники со сгущенкой - это пошло, - сказал Досифей, глядя, как Сема намазывает сгущенку на драник.
- Сема, может тебе пива налить? - спросил я.
- Не приставай к больному человеку. Лучше мне налей, - сказала Зги, подставляя стакан.
- Не знаю, - сказал Сема, ломаясь.
- Мне тоже пива, - сказал Досифей, жуя драник.
- А мне коньяк, - сказала Нонна, рассматривая пепел в ладошке.
- А вам чего налить? - спросили у Адмирала.
- Сапиэнти сат, - сказал Адмирал, и, прокашлявшись, добавил, - можно я себе хлеба отрежу?
- Ну вот, с вашим коньяком забыла хлеба нарезать, - всплеснула руками Зги, передала Адмиралу нож. - Режьте, сколько хотите, и не спрашивайте.
- Чего это он сказал? - тихо спросил Сема, толкнув Досифея,
- Больше не пью, - ответил Досифей, прикуривая от сигареты Нонны. - Это латынь, Сема.
- О-о.
И Сема впервые с уважением посмотрел на Адмирала.
- У всех налито? - спросили все у всех.
- Я пропускаю, - сказал Гао-Ган, рискуя дезертировать из окна.
- Снимите его с подоконника. Он же пьян, как кухарка, - сказала Нонна, подталкивая Досифея локтем.
- Дзинь!!!
Потом еще три раза через равные промежутки времени: дзинь - дзинь - дзинь. Разве еще кто-то должен прийти? Удивленная Зги выпорхнула в прихожую, как муха, как птица, как пуля, как пыль. Праздник обещал. Это сказал Досифей, разглядывая плохую погоду сквозь стакан с пивом. Господин Мэр? Проходите, пожалуйста! Извините, у нас так тесно. Зги суетится. Нет, нет, ни в коем случае. Мэр отказывается проходить к гостям. Он галантно отмахивается руками. Ему нужен Сема, наш электрик. Он у вас? Он у нас? Да, господин Мэр. Он у нас. Позвать? Если вас не затруднит.
- Сема, там к тебе господин Мэр пришел, - сказала Зги, вернувшись на кухню.
- Почему вы не вкрутили лампочку на девятом этаже? - недовольно спросил Мэр, появляясь в дверях вслед за Зги.
- С праздником, господин Мэр, - сказал я, помахав Мэру стаканом.
- Здравствуйте, Петров, - важно сказал Мэр.
- Добрый день, - сказала Нонна. Остальные промолчали. Вдруг Мэр заметил среди собравшихся Адмирала и зашипел:
- Вы еще тут? Я же сказал вам, чтобы вы убирались отсюда подальше и не мутили мне тут своими сказочками о светлом будущем.
- Я никого не мутю, - сказал Адмирал, пинком задвигая чемодан под стол.
- Вот-вот, - сказал Мэр, - надо еще посмотреть, что вы там таскаете в чемодане!
- Фаустпатрон. Здоровый такой. Я видел. И еще журналы. Знаете, эти, ну, порнография, - доверительно сообщил Мэру Гао-Ган. - Он ими приторговывает.
-  Очень смешно, - процедил Мэр.
- Знаете, я вчера написал любовное послание незнакомой Глаше, - вступил я. - Вот, послушайте.

Зачем ты Глаша вся в прищепках
Лежишь в траве на берегу
слезинку прячешь под салфетку
зубами щелкаешь на мух

Волос выдергиваешь нитки
не произносишь нежных слов
зачем очей твоих улитки
печалью смотрят на коров

Зачем ты зеркальце разбила
колечко спрятала в стогу
зачем ты Глаша вся в прищепках
лежишь в траве на берегу

- Можно мне еще коньяка? - спросил Адмирал.
- Конечно, можно! - спохватился я, хватая бутылку за горло.
- Вы слышали, Адмирал? Проваливайте отсюда, или я вызову полицию! - закричал Мэр, задетый столь откровенным невниманием к своей исключительной персоне.
- И контролеров, - сказал Гао-Ган, икнув. - И контролеров. Держу пари, здесь все без талонов.
- Замолчите вы! - сердито сказал ему Мэр.
- К несчастью, Адмирал мой гость, - сказал я Мэру, сосредоточенно наполняя адмиральский стакан до краев, - он уйдет отсюда тогда, когда захочет. А вы, к счастью, здесь откровенно левый. Ай эм сори.
- Может вы не знаете, Петров, но культурные люди, когда разговаривают, смотрят собеседнику в лицо, - сказал Мэр с иронией.
Я оторвал взгляд от адмиральского стакана и посмотрел.
Лицо у Мэра было обыкновенное, немного одутловатое, изрядно поношенное. В нижней части лица находился рот, чуть выше - нос, и еще чуть выше и немного по сторонам - глаза (2шт.). Причем, глаза располагались таким образом, что нос оказывался точно посередине лица. Нос всегда должен располагаться по центру в целях симметрии. Неправильная расстановка носов приводит к какофонии и какографии всего лица.
- Я слишком правдив, чтобы быть культурным человеком, - со вздохом сказал я Мэру.
- Сема! Ступайте и вкрутите мне лампочку! Ваш рабочий день еще не закончился! - сказал Мэр электрику, безобидно пережевывающему в уголке свой драник.
- Сема, ступай и вкрути ему лампочку, чтобы успокоился, - сказал Гао-Ган, лениво разваливаясь на подоконнике.
- Ну, свиньи! - не сдержался Мэр и, неуклюже развернувшись в тесной прихожей, вышел из квартиры, ободрав косяк.
- Сам свинья, - неосторожно сказал я вслед Мэру.
- Тихо, Петров. Не заводись, - сказала Зги, поглаживая меня по плечу.
- Тихо, Петров. Не заводись, - сказал я, поглаживая себя по другому плечу.
- Тихо, Петров. Не заводись, - сказал Поль-питекантроп, поглаживая меня по другому плечу.
Мы снабдили Сему свертком с драниками, бутылкой пива, и он нехотя поплелся за Мэром на девятый этаж.
- Кстати, на восьмом тоже нет лампочки, - заметил Мэр и вполголоса посоветовал электрику не возвращаться к этому Петрову, ибо очень скоро туда нагрянут правоохранительные органы.
- Это те, которые охраняют права от граждан? - неожиданно для самого себя сказал Сема, подивившись собственной сообразительности.
- А-а, и вы туда же? Очень хорошо.
И Мэр скрылся за дверью. Следом за ним в щель под дверью проскользнул отряд солнечных зайчиков в пестрых карнавальных масках. Сема открыл бутылку о перила, присел на ступеньку и принялся поедать драники, в изобилии орошая их пивом и подсаливая слезой. Как ему казалось, он страдал от собственной ничтожности. Потому что всю жизнь нес людям свет, пусть за оплату согласно штатному расписанию, но ведь нес же. А в ответ его лишь подгоняли, как ту овцу, нравоучали, совестили, вызывали в нем чувство долга, запрещали и выбивали из-под него стулья, как этот Колбаскин.
- Колбаскин мудило! - шепотом закричал обиженный на свет электрик и впился зубами в остывший драник.
Вряд ли Колбаскин услышал горестный вопль Семы. Скорее, Колбаскин проснулся сам по себе и, собравшись встать, раскровенил лоб о сосновую крышку. Полежав немного в глубокой темноте и растерянности, журналист протянул руку вверх и нащупал шероховатую поверхность.
- Вот кретин, - обругал себя Колбаскин, вспомнив, что похоронен заживо по собственному желанию.
Он облегченно вздохнул и громко позвал гробовщика, чтобы тот открыл гроб и выпустил его на свет божий. Пролежав минуты три в идеальной для склепов тишине, журналист понял сразу несколько вещей:
- лавка закрыта
- о нем свинским образом забыли
- никто его не выпустит, как не пищи
- не исключено, что его и в самом деле похоронили, перепутав с кем-то другим
- хорошо выдержанные гробы - прекрасные маракасы, сейчас загремят, и начнутся самые что ни на есть впечатления, которых ему хватит на всю оставшуюся жизнь.
- Помогите, - тихо сказал Колбаскин, подхватив языком выкатившуюся слезу. Вот, в чем вся соль, Колбаскин, сказал он самому себе и набрал полную грудь затхлого воздуха. Гробовую тишину прорезал кошачий вопль, и журналист зацарапал по крышке домовища. Он колотил по стенкам локтем, коленом, пяткой, лбом и затылком, оставляя на сосне едва заметные вмятины. Ногти его бороздили дерево во всех направлениях. Колбаскин не видел цвета и глубины этих борозд, зато прекрасно чувствовал, как под ногти впиваются толстые сосновые щепки.
Наконец ему повезло. Крышка гроба отворилась, и гробовщик, случайно вернувшийся в лавку за сломанным рубанком, со смехом сказал:
- А я и забыл, что вы тут, пан Колбаскин!
- Отпустите меня, - простонал журналист, протягивая к спасителю изуродованные руки.
- Где это вы так иззанозились? - спросил гробовщик, помогая журналисту выбраться из гроба.
Колбаскин бросил на гробовщика полный безумия взгляд и, зарыдав, выскочил из проклятой лавки.
На улице журналиста оглушили вой вьюги и визг тормозов. Покрышки были с шипами, но это не помогало. Колбаскину показалось, что автомобиль был зеленым "Запорожцем" послевоенного образца, хотя на самом деле это был светло-синий "Фиат Регата Комби" 1987 года выпуска. Впрочем, спустя мгновение Колбаскина уже не интересовали ни цвет, ни марка промелькнувшей во вьюге машины.
- Черт! Как назло, у самого подъезда! - сквозь зубы процедил Меценат, бросив взгляд через зеркало заднего вида на труп журналиста, утопил педаль газа и решил вернуться сюда ближе к вечеру.

12
« ОБ УДОБСТВЕ ПРОСМОТРА АВСТРАЛИЙСКИХ
ТЕЛЕСЕРИАЛОВ ЧЕРЕЗ ТРУПЫ СТРЕКОЗ».
В городе появились стрекозы-самоубийцы. Не раз и не два, а очень часто горожане замечали, как какая-нибудь стрекоза, разогнавшись, врезалась в забор или бросалась в радиатор автомобиля.
Давеча, прогуливаясь по парку, я наткнулся на откушенный кем-то змеиный хвост. Сделав еще пару шагов по выложенной кафелем дорожке, я обнаружил недостающую часть ужа. В поисках кровавого злодея я сошел с обновленной дорожки (спасибо отцам города за заботу о нашей обуви) на траву и стал свидетелем еще более кровавого злодеяния - при мне дюжина обычно миролюбивых черных муравьев насмерть загрызла маленького мальчика, безобидно прятавшего в муравьиные норки горящие спички.
А что Вы скажете об улитках? Эти тихие, робкие твари с самого раннего утра выползают на парковые тропки и с завидным смирением ждут первых пешеходов, чтобы погибнуть под их ботинками. Зачем, спрашивается, им это нужно?
Создается впечатление, что насекомые больше не хотят существовать рядом с нами. Чем вызвано такое их нетерпение, остается тайной. Мы же их не трогаем! Наоборот! Взять хотя бы этих кровопийц-комаров. И тогда все становится ясным как день. Это из-за таких вот отбросов общества, как комары и им подобные, добропорядочные насекомые уходят из жизни с красивых парковых дорожек. Ибо им стыдно, что среди них существуют комары и им подобные!
Теперь мы разобрались в причинах самоубийства стрекоз. И Вы, уважаемые читатели, посмотрев среди себя, посмотрите, нет ли вокруг Вас таких вот "комаров и им подобных".
Еще я посоветую уважаемым читателям обязательно посмотреть продолжение нового австралийского сериала. Судя по последней серии, им есть, что продолжать.

                корр. Колбаскин."

13
Между блюдом с шарлоткой и липовой трубкой горит факел.
Почему мы не поем? Гао-Ган заглядывает в пустую чашечку. Чай кончился.
Где-то должны быть пакетики "Lipton". Посмотри над плитой. Зги показывает пальчиком где должно искать.
Было время когда мы всегда пели. Особенно по дороге за пивом. А теперь. ЧЕЛОВЕК УСТРОЕН ИЗ ТРЕХ ЧАСТЕЙ, ИЗ ТРЕХ ЧАСТЕЙ, ИЗ ТРЕХ ЧАСТЕЙ. Ага нашел. Гао-Ган укладывает пакетик в чашечку и заливает кипятком. Чаепитие со сдвигом продолжается. А теперь в ряды поющих за пивом прокралась сволочь-тоска. СВОЛОЧЬ-ТОСКА. Такая какую кажется не пережить. Петров где музыка? Ты пожимаешь плечами хотя лучше меня знаешь что музыка - одна из дверей к себе. Не говори что на эту дверь можно повесить табличку:  ОСТОРОЖНО! ЗЛАЯ СОБАКА! Можно ведь и не вешать. Нонне не нравится коричневый линолеум на полу. Весь в трещинах. Она слушает Досифея и понимает что у нее тоже так. Она живет не здесь. Хорошо это или плохо она не знает но так получается что здесь нет того чего нужно. ХЭУ-ЛЯ-ЛЯ, ДРЮМ-ДРЮМ-ТУ-ТУ! У тебя тоже так? Чего ты хочешь? Краем глаза она видит как Досифей щелчком сбивает пепел на пол и откинувшись к стене выпускает сизую струю дыма в потолок. Все время приходится друг за другом подглядывать. Досифей не хочет чтобы Бегемот его поимел. Ай-ай-ай. Мовэ фасон дэ парле. Адмирал с интересом посмотрел на Нонну. Вы говорите по-французски? Нонна немного смущена. Очень плохо. Я  только учусь. Досифей усмехается. Мадемуазель мечтает смотаться в славный город Париж. С-глаз-долой-из-сердца-вон. Да и кому она там нужна? Адмирал морщится. Города! Ничего хорошего в них нет. Ходи мой сын живи без крова зорюй и полднюй у куста. Золотые слова! Досифею становится любопытно. Адмирал не любит города? Я тоже. Во всяком случае этот город я ненавижу. Хотя прожил в нем всю жизнь. К сожалению человек -  пещерное животное. Зги опять суетится. Давайте я вам еще пирога положу! В этом фартучке такая смешная. Петров улыбнувшись притягивает Зги к себе и усаживает на колени. Кому еще пирога? Не унимается. Может быть вам? Нет спасибо. Адмирал сыт. Он поставил свою тарелку на стол и взял липовую трубку. Города засасывают жадно как леденец. Чудовищный поцелуй Бегемота. И толпы смеющихся и рыдающих мимов носятся по улицам лелея свои мечты - этих маленьких люциферов изгнанных с небес. В разговорах о жизни они перекидываются в лучшем случае анекдотами. Охотнее и прямее они говорят о смерти и как правило о чужой. ИЗ ТРЕХ ЧАСТЕЙ ЧЕЛОВЕК. Зги капризно морщит носик. Чего уж там. Адмирал вызывающе посмотрел на окно. Смерть всегда была наиболее безобидной штукой. Жалостливая Зги с жалостью смотрит на Адмирала. Ей так жалко так жалко его. Она на ухо сообщает об этом Петрову. Но Петров считает что людей нельзя жалеть. Зги сердито смотрит на него через плечо. То есть я хотел сказать человек не должен вызывать жалость. Понимаешь? Зги не хочет этого понимать. Ей так жалко так жалко этого Адмирала. Адмирал протягивает Досифею зажженную спичку. Вы действительно художник? Да. Дым струится к пожелтевшему от дыма потолку. Его реки текут вверх по дороге рисуя фиолетовых слонов которые никому. Вот и не правда! Не правда! Нонна хлопнула его по руке. Ей нравятся его слоны. Адмирал осматривается сквозь дым. Сидят призраки. А вы чем занимаетесь? Гао-Ган тут как тут. Он объясняет Адмиралу что Петров пофигист. Он время убивает. Скажи Петров? Очень не просто убить время так чтобы потом не чувствовать себя убийцей. Петров важно поправляет на коленях Зги которой уже не терпится вставить словечко. Представляете говорит она закрывая Петрову рот полотенцем. На той неделе он распял шестой будильник. На него не напасешься. А сегодня напоил наш новый будильник коньяком. Представляете? Бедняжку стошнило прямо на полку. Все книги изгваздал. Нонна устала. Зачем она слушает Адмирала? Из вежливости? Но ведь это не вежливо - слушать из вежливости. Ишь разошелся. Трубкой размахивает. Какой азарт! Адмирал трубит. Нельзя всю жизнь сводить концы с концами! Скудель! Мы погрязли в концах! БОРОДА И ГЛАЗ, И ПЯТНАДЦАТЬ РУК, И ПЯТНАДЦАТЬ РУК, И ПЯТНАДЦАТЬ РУК. Нонна рассеянно берет сигарету. Винограда хочется. Ну что он так кричит? Плохо? Так уезжайте, Адмирал. Кто вам мешает? Бегемот! Вы не понимаете девочка. Уехать из города N чтобы приехать в город N. Смена вокзалов ничего не меняет. В следующем городе будет точно такая же сосна с Бегемотом. Виват виварий! Зги громыхнула стаканом по столу. Давайте за что-нибудь выпьем? За что? Тишина редкостная. О'кей. Давайте выпьем против! Все всегда пьют за а мы будем пить против. Зги смеется.  Отличный тост. Адмирал приветливо машет Зги трубкой. Петров поморщился и положил за щеку драник. Это же коньяк! Его смаковать надо дабы ощутить присутствие дуба. А не глушить стаканами как скоты. Зги лукаво пощипывает верхнюю губу. Сейчас какую-нибудь гадость скажет. Ну вот. Говорит что уже давно ощущает присутствие дуба. И не одного. Ха-ха. Самая остроумная на районе. Петров с притворной обидой спихивает ее с колен и пересаживается на пол где громко шепчутся Досифей с Адмиралом. Художник уже раскраснелся от выпитого. Адмирал как по-вашему любовь это смысл или шалашик куда мы скрываемся от тошнотворной действительности? Досифей необычайно серьезен но Адмирал этого не замечает. Он неслышно смеется. Он давно не любил. Зги так жалко так жалко этого Адмирала. Петров делает ей цыц. Скажите Адмирал что там болтал Мэр о светлом будущем? Вы коммунист? Мэрин тупая свинья! Прошу прощения у присутствующих дам говорит Адмирал закрывая вопрос. Тоже новость! Адмирал потягивает трубку. Вы знаете что такое свобода? Петров знает. Свобода - это Петров и его кот среди незабудок. И чтобы дул ветер. Теплый и сильный.
- Без Бегемотов?
- Без Бегемотов.
Гао-Ган тут как тут как тут. Аплодирует. Петров ты поэт.
- А что такое счастье? - спрашивает Адмирал.
- Почти то же самое, но без ветра, - говорит Петров.
- Хм. А любовь? - спрашивает Адмирал.
- Почти то же самое, но без кота, - говорит туткактутовый Гао-Ган.
Петров делает протестующий жест. Ни черта! Кот нужен! Зги встрепенулась. Плеснула в стакан коньяка и вспорхнула на стул. Ребятки! Появился тост! Все пьем за кота! ПЯТНАДЦАТЬ РУК И РЕБРО.
- Все равно никогда не узнать о том, единственно важном, - сказала Нонна.
- О чем именно?
- Я даже не знаю, как назвать это. Может быть - Эльдорадо.
- Почему обязательно Эльдорадо? - спросил Досифей.
- Просто, слово красивое, - сказала Нонна.
- Эльдорадо? - переспросил Адмирал. - На северо-западе Франции есть такое место - Финистер. Переводится как Край Света...
- Красиво, правда? - сказала Зги.
- Это не Эльдорадо, - сказала Нонна. - Финистер был землей пиратов и бунтарей. Название "Край Света" здесь используется в другом значении.
- У каждого свой Край Света, - возразил Адмирал, - за который стоит бороться. Поэтому я и говорю вам. Нужна битва слонов, чтобы почувствовать себя разбитым наголову, опустошенным и счастливым - готовым для нового заполнения.
Перестаньте Адмирал. Это всего лишь слова. Умение вкусно приготовить да красиво подать. Досифей икает и прячет забычкованную сигарету под умывальником. На завтра.
- Вы всегда так много говорите, - интересуется у Адмирала захмелевший Петров.
- Нет, раньше я был очень молчаливый, - говорит Адмирал. - Когда Бог ударил кремнем о кремень, и посыпались ангелы, херувимы и серафимы, я молчал. Когда заумный перс таскал по лесу труп того, что должно превзойти, я молчал. Я молчал даже, когда Гагарин посягнул на чистоту Вселенной. Но однажды я увидел бегство бройлеров...
- И? - спрашивают все.
- И с тех пор ношу с собой этот вот чемодан.
- А что в чемодане?
- Синие очки, респиратор, плеер с наушниками и средство от тараканов.
- Все-таки называть это Эльдорадо нельзя, - сказала Нонна. - Когда это как-нибудь называешь, теряешь его смысл. Может быть, это вообще не место.
- Отлично, девочка! - сказал Адмирал.
- Может быть это вообще бессмысленно и не нужно, - сказала Нонна.
- Нет, - сказал Адмирал, - если вы об этом думаете, значит вам это нужно. Сама мысль об этом месте уже есть его смысл.
- Адмирал! Что вы слушаете? - спросил Петров. - Вы сказали, что у вас плеер.
- Моцарта. Вы считаете Моцарта анахронизмом?
- Я этого не говорил, - возразил Петров.
Досифею кажется, что беседы как таковой нет. Он склоняется к ушку Нонны и шепчет:
- Мы поочередно вставляем в разговор обрывки бесконечного монолога, который  ведем в себе. А чтобы понять друг друга, надо хотя бы думать параллельно.
- По-моему, это параллельно, - говорит Нонна.
- Что параллельно? - говорит Зги, по-прежнему стоя на стуле.
- Мы говорим о комичности любой беседы, - объясняет Досифей.
- Ни о чем мы не говорим, - говорит Нонна, обижаясь.
- О'кей. Я говорю, а ты слушаешь, думая о чем-то своем, - говорит Досифей. - Как видишь, я прав.
Со стула Зги зорко всматривается в лица с высоты полета птицы с высоты полета мухи с высоты полета пули с высоты полета пыли. Быстро доедайте шарлотку!
- Да пошла ты со своей шарлоткой! - в ярости шипит художник.
Петров взглядом успокаивает растерянную и обиженную Зги.
- Эй, ты чего? - Нонна кладет руку на плечо Досифея. Он поднимает глаза и смотрит на нее насмешливо. Он ничего. Просто трагическое неприятие мира как у Микеланджело. А ВПРОЧЕМ НЕ РУК ПЯТНАДЦАТЬ ШТУК, ПЯТНАДЦАТЬ ШТУК, ПЯТНАДЦАТЬ ШТУК. ХЭУ-ЛЯ-ЛЯ, ДРЮМ-ДРЮМ-ТУ-ТУ! ПЯТНАДЦАТЬ ШТУК, ДА НЕ РУК. И ничего намекающего на священные узы или божественные оковы. Нонна проводит ладонью по его спутанным волосам. Дурачок. Я же тебя люблю. Досифей пьяно смеется. Кто мы наивные мечтающие купить Жар-птицу по дешевке. Эй! Это не Париж. Жар-птицы здесь освежеванные выпотрошенные и глупые. Ты же не посмеешь купить такую по сходной цене и вообще купить. Зги встревожено смотрит на Петрова: иди проверь как там Малыш. Петров неохотно поднимается с пола. Эй. Ты куда? Сейчас будем петь. Гао-Ган перелистывает песенник октябренка. Потрясно!

В небе солнце светит
Хорошо
Дует свежий ветер
Хорошо
Жить на свете
Жить на свете
Жить на свете
  Хорошо

Ну вот, совсем другое дело. Зги хлопает в ладоши, радуется чему-то. Она пела громче всех. Адмирал тянет Петрова за рукав, заставляя его опуститься на пол. Присаживайтесь старина. В ногах сами знаете. Замечали с какой ненавистью пассажиры лупят по компостерам? Компостеры плюс монументализация всей страны!
- И Бегемот, - напомнил Петров.
- И плюс Бегемот. Взорвать бы все к чертовой матери!
- Зачем взрывать? - Петров помассировал пальцами виски и подвигал ушами, стимулируя мыслительный процесс.
- Правосудие должно совершиться, хотя бы погиб мир! - сказал Адмирал.
- А-а, понятно. - Петров осмотрел посуду. - У всех налито? У меня тост. Выпьем за берега, которых нам не видать, как своих ушей.
Нонна скучно улыбнулась. Винограда хочется. Пойдем купим. У меня есть немножко луковиц. Она подергала Досифея за рукав джинсовки. Не слышит. Тянется к Петрову со стаканом в руке. Что ж налейте ему на посошок. Ведь ему приспичило рисовать. Сейчас понесется в мастерскую. Нонна поджала губы и отвернулась и встретилась взглядом с туткактутовым Гао-Ганом, которому тоже наскучило тесниться в прокуренной кухоньке.
- Пойдем, я с тобой схожу. Заодно проветрюсь, - предлагает он и, толкая сидящего на разливе Петрова, говорит. - Слышишь? Мы с Нонной сходим за виноградом и назад.
- Слышу, дружище. Можете не возвращаться.
Глаза Петрова излучают необыкновенное дружелюбие. Сегодня он готов на все для всех. Только попроси и сбудется. Зги просит Гао-Гана по дороге заглянуть к Малышу и посмотреть как он там. Адмирал меланхолично смотрит на пламя свечи. Как вы думаете, Петров, стоит ли эта свеча того чтобы ее сжечь? Конечно стоит. Петров подливает Адмиралу коньяка. Стоит, чтобы увидеть пламя сгоревшей и потухшей свечи. В дверях возникает Гао-Ган. Он говорит что Малыш цел и невредим и выглядит вполне счастливым. Гао-Ган говорит что Малыш лежит у себя в кроватке в обнимку с плюшевым зайцем и улыбается.
- Как это? Чему он может улыбаться в темноте?
- Откуда мне знать? Ты же просила посмотреть, как он там, вот я и говорю: он лежит и улыбается.

14
Шел третий день осады. Горожане не сдавались. Главнокомандующий мрачной тучей бродил по лагерю. Упорство горожан наводило на мысль, что Бегемот в городе. Как вы думаете, старина? Адъютант не знал. Иногда ему казалось, что Бегемота вообще нельзя уничтожить, что все их потуги напрасны. Ведь Бегемот не столько на сосне, сколько в головах горожан. Один раз они с Адмиралом уже пробовали. Ничего не вышло. Только ожоги на лице - укус Бегемота, на память. Он часто спрашивал себя, зачем он пошел с Адмиралом. Не из одной ведь симпатии. Может потому, что он такой же саморазрушенный и посторонний? Адъютант наморщил лоб. Когда, в какой момент своей жизни он вдруг почувствовал себя посторонним? Или это случилось еще раньше, до него? Смутное припоминание чего-то. И вдруг - бац! И ты уже посторонний. Почему? Ведь он всегда помнил о том, что пешеноги, равно как и носители колес должны безмолвно выполнять палки и свистки столбомстоящего. Даже если они противоречат. Один свисток - внимание! Рекомендуется застыть. Два свистка - именины какого-нибудь генерала-дегенерала. Нескончаемый кортеж, зрители собираются на островке безопасности, чтобы ноги не отдавили, хлопать можно, это даже поощряется. Три свистка - посторонний в стране. Вот. Это о нем. Что следует делать с посторонним? Адъютант в задумчивости поскреб затылок. На мундир посыпалась перхоть. Да, брат, иногда нонконформизм подразумевает отказ от Джонсон'с Бэйби.
Около двух ночи в палатку ворвался Адмирал, похожий на небольшой паровоз, и вывалил на земляной пол кучу макулатуры. Вот!
- Что это? - спросил Адъютант, протирая глаза.
- Мудрость ушедших поколений. Я раскопал ее в ангарах бывшего зернохранилища. У них там, оказывается, городская библиотека. - Адмирал опустился на корточки и стал выхватывать из кучи книгу за книгой. - А-а-а! Вот и старина Гашек. Маленький Гашек, который не без оснований считал себя величайшим писателем Чехии. Послушайте. Вы, негодяи, не умеете ценить того, что маршируете по земному шару, потому что вы такая некультурная банда, что тошно становится, как только на вас посмотришь. Читали? Вы должны обязательно все прочесть, - заявил Адмирал.
Когда через полчаса, посвященных ритуалу набивания и выкуривания трубки, Адмирал снова заглянул в палатку, лотос Адъютанта сидел на полу среди разбросанных в беспорядке книг. Открывал то одну, то другую, откладывал, брал снова, все время порывался что-то сказать, но забуксовывал на полуслове.
- Старина, вы похожи на вечность в окрестностях черной дыры, - сказал главнокомандующий. - Хотите, скажу?
- Скажите, - сказал Адъютант, наивно заглатывая очередного червячка.
- Знаете, что вы читаете? - спросил Адмирал.
Адъютант пожал плечами.
- Весточки писателей писем к своим читателям, но это не мы, - сказал Адмирал. - Читатели чужих писем - вот это уже мы. Открываем, копаемся в экзотических кучах откровенного... откровения великих мира того. Что-то там понимаем, пережевываем с видом гурманов, размазываем по щекам приторное бабушкино варение и делаем вид, что, все это писалось нам, а не прежним жильцам, которые давно съехали. Просто письмо запоздало на пару лет, или столетий. Закрываем. И уже ничего не хочется, потому что чужая жизнь уже прожита, а своего нет.
Адмирал вскочил на походный стол Адъютанта и молвил:
- Уважаемый бюргер! Допив свой утренний кофе, полезай-ка на крышу и, плюнув навстречу ветру, отправь к дедушке Нику так называемую мудрость ушедших поколений, запечатленную на всякого рода свитках, папирусах и бумажных плитах. Тем более, если верить тем же писателям писем, вчерашняя истина превращается в завтрашнюю глупость. А поэтому отправь и меня за компанию и впредь никогда не читай того, что какой-нибудь болван напишет на фантике.
Потому что самое лучшее в поэтах - это твои мысли, высказанные ими в простых и понятных словах, которые зачастую до безобразия долго вертятся и суетятся на кончике языка, а сорваться не могут. Порой все это до того обидно, что в голову приходит мысль составить универсальный сборник разумно сочетаемых звуков, начиная от "э-э" и заканчивая "возвысь сосцы, млекомобильны". Многих авторов это навсегда избавило бы от хлопот по поводу "где взять бумагу и что с нею делать". Все, что им оставалось бы - это сидеть в гамаке и искать связь между восходом и закатом солнца, ибо все слова уже написаны, а значит писать им более не о чем. Запомнили?
-  Не совсем, - сказал Адъютант.
- Ничего, как-нибудь я запишу это специально для вас, - пообещал главнокомандующий и, указав носком сапога на книги, спросил:
- Есть желание приобщиться к мудрости?
- По-моему, на это не хватит жизни, - сказал Адъютант.
- Вот именно, - сказал Адмирал, сгребая книги в охапку. - Как говорится, за двумя старушками погонишься, ни одной не поймаешь. У нас слишком мало времени, Адъютант. Мы еле успеваем жить. Идемте.
И вышел вон.
Адъютант нашел его вблизи лагеря возле костра дозорного. В фигуре главнокомандующего появилось что-то лютерское, сатанинское или даже агнецеватое, когда он бросал книги в костер. Языки пламени, подхалимничая, лизали тупые носы его солдатских башмаков, и звезды улыбались инквизитору. Шлюхи.
После сожжения Адмирал собрал пепел в заранее приготовленный мешочек и без церемоний вручил его Адъютанту, посоветовав на досуге перечитать это под рентгеном.
- Почему под рентгеном? - полюбопытствовал Адъютант.
- А не почему! - вдруг рассердился Адмирал. - Мне плевать под чем вы собираетесь это перечитывать. Можете перечитывать хоть под собачьим хвостом. Старина! Я только что на ваших глазах кремировал Заратустру, а вы даже пальцем не пошевелили.
Адъютант пожал плечами и пожелал главнокомандующему спокойной ночи, в ответ на что Адмирал послал его в ночной дозор.
Мешочек же сентиментальный Адъютант сохранил у себя на груди как талисман.
Спасет ли он меня от столбомстоящего, когда тот сделает палку, даже если она будет противоречить? Ведь ему же, скотине, плевать на все талисманы мира. Один свисток - все застыли. Два свистка - праздник бегемотообразования, на островке безопасности прыгают через костер, сбоку под липами раздают пряники. Три свистка - появляется посторонний. Что же следовало сделать с посторонним? Адъютант не помнил.

15
Гао-Ган с Нонной спустились вниз и, спрятав носы в воротники пальто, подбежали к лотку торговца виноградом. Налитые соком грозди покрывал солидный слой снега. Сам торговец спал прямо на асфальте, закутавшись в толстый овечий тулуп.
- Почем виноград? - спросила Нонна, вынимая из сумочки сморщенные луковицы.
- Зачем будишь человека? Пусть себе спит, - сказал Гао-Ган, оторвал от грозди виноградину и сунул ее в рот.
- Хороший виноград!
- Перестань, неудобно, - сказала Нонна, толкнув его в бок.
- Эй, просыпайтесь! Клиентов упустите!
И Гао-Ган потряс торговца за рукав. Из рукава вывалилась почерневшая рука с примерзшим к большому пальцу окурком.
Где-то в ущельях новостроек расхохоталась зима.
- Наверно, надо вызвать скорую? - сказала Нонна, невольно отрывая виноградину и кладя ее в рот. - Вкусный.
- Поздно.
Гао-Ган плотнее укутался в пальто. В подъезде он заявил, что ему срочно нужно выпить нормальной водки, ибо коньяк, по его мнению, напиток весьма легкомысленный. Нонна кивнула, и Гао-Ган храбро шагнул через порог кафе навстречу насмешливо хмыкнувшей тете Маше.
На четвертом этаже нервно курила госпожа Осточертелова.
- Здрасте, - сказала ей Нонна, не рассчитывая на ответное приветствие.
Однако, к ее удивлению, Осточертелова ответила, и довольно ласково.
- Добрый вечер, Нонночка.
- Еще не вечер, - сказала Нонна, останавливаясь возле Осточертеловой.
- С такой погодкой не разберешь, день сейчас или вечер.
Осточертелова вымученно улыбнулась и судорожно сжала в руке оранжевую клизму. Муки господина Осточертелова, судя по всему, понемножку достигали своего апогея.
- Что, все мучаетесь? - спросила Нонна.
Осточертелова безнадежно махнула рукой и, перепутав, затянулась клизмой.
- А, черт бы тебя побрал! - выругалась Осточертелова, отшвырнув клизму.
Нонна хотела было рассказать ей о замерзшем торговце виноградом, но передумала, решив, что сейчас это вряд ли заинтересует Осточертелову.
- Вам надо выпить, - сказала Нонна. - Пойдемте к Петрову.
Осточертелова забычковала сигарету о грязную лазурь окна и послушно поплелась за Нонной.
- Вы идите, там открыто. Я попозже поднимусь, - сказала Нонна на шестом этаже и постучала в дверь Досифея.
- Да? - сказали за дверью.
- Это я, - сказала Нонна.
- Я не открою, - сказал Досифей, и Нонна услышала, как он, прислонившись спиной к двери, съехал на пол. Чтобы джинсовка выглядела хиппово, ее надо хорошенько протереть да пообтрепать. Нонна тоже опустилась на корточки возле двери и достала из набедренной сумочки сигарету.
- Ты куришь? - спросила она.
- Курю.
- Я  тоже курю.
Она обхватила колени руками. Он щелкнул зажигалкой и, прищурившись, смотрел на пламя. По разные стороны двери двое существовали как субъекты желания покурить. Он провел ладонью по губам, стирая дурацкую ухмылку. В своей голове среди конвертиков, бумажных мирков, пустых пачек из-под сигарет, ракушек и слонов он искал и не находил причины для того, чтобы не ждать ее и повода, чтобы не встречаться с ней. Что лучше: ложь или другая ложь?
- Зачем ты пришла? - спросил он, закрывая глаза.
- А разве обязательно приходить зачем-то?
- О да. Люди приходят, когда им что-то от тебя надо.
- Мне от тебя ничего не надо, - сказала она.
- Они приходят и ждут, когда ты им что-нибудь дашь, - сказал он, нащупывая на полу бутылку. - Им обязательно надо что-нибудь у тебя взять, иначе их приход к тебе будет глупо выглядеть. А они жутко боятся глупо выглядеть.
- Мне от тебя ничего не надо, - повторила она, смахнув непослушную.
- Иногда они ждут, когда ты начнешь говорить. Тогда они уносят с собой твои слова, чтобы пользоваться ими. Знаешь...
Он глотнул портвейна. Зачем все это говорю, как будто бы можно стать три года назад и пойти заново. Чепуха. Пустыня. Кучкуду и три колодца со «Спрайтом».
- Каждый день без тебя - хороший день для смерти.
- Тогда открой, -  сказала Нонна.
- Зачем?.. Знаешь, женщинам следует оказывать всевозможные знаки препинания. Вплоть до точек, - сказал Досифей. - Смешно. Говоря тебе все это, я чувствую себя самоубийцей, который свято верит в то, что после все будет хорошо.
- Я люблю тебя.   
- Прости, что я такой, - сказал он, и Нонна услышала за дверью всплеск.
- Что ты пьешь?
- Портвейн, - сказал он, вытирая рукавом губы.
- Я тоже хочу, - она встала с пола, - открой.
- А говоришь, ничего не надо.
Досифей рассмеялся и отошел от двери.
Субъект желания покурить будет любить тебя три года назад. Он вернется на то место под каменным дубом, чтобы встретить тебя снова. Но это потом. А сейчас он запрыгнет в кресло и, потягивая вино из бутылки, некоторое время будет хмуро наблюдать за разгуливавшим по масляному лугу слоном. Серый слон с фиолетовыми ушами и никаких желаний: любить, ненавидеть, говорить или не говорить. Даже не говорить не хочется. Желай, дурень, желай, не то пропадешь, сгинешь, растворишься среди жертв не сложившихся обстоятельств. Он закрыл глаза и мысленно снял с потолка люстру с осточертевшими пластмассовыми сосульками. Какая нелепая у них фамилия - Осточертеловы. Улыбнулся и мысленно пристроил на освободившемся крюке незамысловатую петлю, мысленно вытолкнул из-под себя стул. На мгновение он повис в воздухе и со стороны казался себе легко и красиво парящим в просторных просторах комнаты. Пять метров на четыре метра. Простор. Голова его устремилась вверх, глазам стало тесно, и он беспокойно задрыгал ногами, как бы оттанцовывая замысловатые па. Потом неожиданно пропал воздух. Потяжелевшие руки сами собой медленно поползли к горлу, пальцами пытаясь подлезть под врезавшуюся в кожу ткань. Наконец, движения его утратили изначальную энергичность, рот внезапно открылся, и оттуда вывалился классически фиолетовый язык.
Слон, играя, опрокинул баночку со скипидаром.
- Серые слоны - утомительное зрелище, - мрачно сказал слону Досифей.
Слон в ответ широко улыбнулся и дружелюбно замахал ушами.
Досифей одним глотком допил остатки портвейна, встал с кресла, вытряхнул из целлофанового пакета тюбики с красками и поманил слона.
Пока большеухий дурачок мчался к нему, рассчитывая на ласку, Досифей, давясь, глотал неизвестно откуда взявшиеся слезы. А ведь думал, что разучился. Слон слишком поздно заподозрил неладное и, пытаясь затормозить, смешно забуксовал на скользком полу. Издав жалкий смешок, художник бросился к нему и накинул пакет на круглую голову с бледно-фиолетовыми ушами. И сжал. Сжал изо всех сил.
Паук на стене вздрогнул и, почуяв недоброе, прошмыгнул в вентиляционную шахту, по которой спустился этажом ниже, где почувствовал себя в безопасности, потому что старуха суеверно запрещала Курильщику трогать пауков.
В комнате над окном у паука была паутина. Здесь он жил уже без малого десять лет.
Это был большой, серый от старости паук, привыкший к запаху дешевого табака и заварки из трав. Иногда он спускался на стол, подбирал хлебные крошки и лакомился каплями чая.
Теперь он тоже спустился на стол и в нерешительности замер возле сахарницы, увидев голову Курильщика. Голова спокойно лежала на свежей скатерти, постеленной специально к приезду старухи. Рядом с головой лежали руки, морщинистые с желтой кожей, обхватившие две чашки. Немного в стороне полупустая пачка папирос. Паук украдкой заглянул в чашки и озадаченно задвигал усами, обнаружив чашки пустыми и чистыми. Это могло означать одно. Старуха не приехала.
От рук повеяло холодом. Паук поежился и убежал греться на маленький чайник с заваркой. Хлеб был аккуратно нарезан большими ломтями и сложен на блюдце. Вокруг блюдца в изобилии валялись крошки, но у паука пропал аппетит. Завтра он свернет свою паутину и пойдет искать себе новое жилище. Пойдет куда глаза глядят.

16
Солнце нырнуло в море, янтарные воды которого некогда рассекали ялики угро-финских племен, когда дозорные заметили белую тряпицу. Тряпица старательно изображала флаг перемирия, кочевряжилась на ветру и самоотверженно бросалась из стороны в сторону, чтобы ее узрели на редуте. Ее засекли, и она с чувством выполненного долга устало повисла на пальце парламентера. Парламентеры пересекли запущенный вишневый сад и предстали перед главнокомандующим, уже поджидавшим их у подножья редута.
- Боже ты мой! - воскликнул Адмирал, узнав в одном из парламентеров губернатора. - Хорошая погода, не правда ли?
- У меня к вам серьезный разговор, - сказал губернатор отдышавшись.
- Хотите чего-нибудь перекусить? Акриды? Дикий мед? - предложил Адмирал.
- Нет уж, спасибо. Я сыт по горло вашими...
- Аппетит приходит, когда его меньше всего ждешь, - перебил губернатора главнокомандующий. - Он как поэзия. Нежданная птица, охотник и хищник.
Губернатор холодно взглянул на адмиральскую улыбку, по-военному одернул пиджак и попытался застегнуть гимнастерку на верхнюю пуговицу. Эти сволочные солдатские воротнички. Его шея привыкла к бантам, в худшем случае - галстукам.
- Будем говорить здесь или перейдем в палатку? - спросил Адмирал.
- Хотелось бы с глазу на глаз, - сказал губернатор, взглянув на Адъютанта, светофором маячившего за спиной главнокомандующего.
- Тэт-а-тэт, так тэт-а-тэт, - согласился Адмирал и послал Адъютанта проследить за приготовлениями к завтрашнему штурму. - Пойдемте, старина, посекретничаем.
Адъютант проводил враждующих начальников обиженным взглядом и поднялся на редут.
Бегемот и каменные люди. Война против цементного завода. За маленького заблудившегося ангела и его белую лошадь. Ло-ошадь! Ло-ошадь! Слова завязли в тумане.
Наступала ночь. Вишневый сад засыпал во сне, но воины-умирашки не спали. Они заделывали пробоины в редуте, пришивали оторванные пуговицы и рисовали на касках ласточек. Приготовления к штурму шли полным ходом. Воины-умирашки никогда не спят. Личное оружие разбирается, прочищается и щедро смазывается трофейным сливочным маслом. Воины-умирашки никогда не смогут заснуть. Они заточат свои мачете и перочинные ножички похлеще ланцетов. Будут точить до тех пор, пока клинки не начнут снимать стружку с точильных камней. Воины-умирашки педанты в своем деле.
Когда Адъютант вернулся к штаб-палатке, улыбающийся Адмирал как раз выпроваживал хмурого губернатора.
- Адмирал, давайте без обиняков. На чьей вы стороне и против чего, собственно, выступаете? - спросил губернатор. На что Адмирал ответил, что на свете, старина, существует множество вещей, против которых можно выступать - вот Бегемот, к примеру, - и почти не существует таких, за которые стоило бы заступиться.
- Нет альтернативы, - сказал Адмирал. - Мы плывем по реке об одном береге. На этом берегу Бегемот, и он нам не нравится.
- Плывите к другому берегу. Неужели обязательно разрушать чужое только потому, что нет своего? - возмутился губернатор.
- Вы невнимательны, старина. Я же сказал, другого берега нет.
- Странная река, - сказал губернатор.
- Стикс ее название, - сказал Адмирал с усмешкой. - Впрочем, завтра я предоставлю вам прекрасную возможность попасть на тот берег.
Губернатор сделал серию возмущенных жестов, но слов для ответа подобрать не смог.
- Сдавайтесь, губернатор, и я сохраню вам жизнь. Разве ваш нелепый Бегемот не стоит того? Подумайте над этим.
- Не досуг мне думать над вашими бреднями, - сказал губернатор, выходя из себя и подходя к Адмиралу вплотную. - Завтра. Завтра посмотрим, чья возьмет.
- Черт. Я всегда завидовал людям, которые находят время, чтобы не думать, - сказал Адмирал насмешливо. - А ведь таких немало. Видите, я великий завистник!
- Послушайте, Адмирал, - сказал губернатор примирительно. - Оставьте город в покое. Нет у нас Бегемота. Разрушите и уйдете. А нам здесь жить.
- Что вы называете жизнью? - не выдержал Адъютант, вытаскивая палец из носа. - У вас подковы вешают не на счастье, а чтобы в один прекрасный день они проломили череп незадачливому посетителю. Харе Кришна, вот что вы скажете над его прахом. Бедняга, почему он не послушался, ведь на двери было ясно написано: посторонним вход запрещен! Ваши чиновники - государства в государстве. Массовое пение гимнов, лобзание тряпиц, перековка языков, первая брачная ночь под станком. Это вы называете жизнью? Аукцион! Правосудие продано, барышня, получите деньги, шестой ряд слева.
- А это что еще за психованный сопляк? - небрежно бросил губернатор, даже не взглянув на Адъютанта.
- Все отрицающая молодость. Полет, - сказал Адмирал, положив руку на плечо помощника. - Знаете, губернатор, я еще великий добродетель, ибо никогда не подаю милостыню, чтобы не дать просящему повода лишний раз испытать унижения. Жребий брошен, старина. Завтра мы возьмем ваш город.

17
Электрик Сема вернулся пресчастливый и заявил, что на всех этажах подъезда горят лампочки. Отныне и во веки веков. Мы зааплодировали, вогнав трудолюбивого электрика в краску, а Зги предложила ему кефира. Сема от кефира отказался, заметив, что пиво тоже не бесполезный напиток, особливо для пищеварения.
- Ради бога, - сказал я Семе, передавая ему только что открытую бутылку, - можешь промыть свои последние шлаки.
Адмирал вытащил из кармана коробочку "Mintti" и съел последнее драже. Вместе с коробочкой из его кармана выпала помятая бумажка. Список добровольцев: Колбаскин, торговец виноградом, Курильщик... И еще кто-то.
- Неужели Колбаскин записался добровольцем? - удивился я, возвращая Адмиралу бумажку.
- Как видите, - смущенно сказал Адмирал, пряча бумажку поглубже в карман.
- Кстати, Сема, ты не видел Гао-Гана с Нонной?
- Гао-Гана не видел, - сказал Сема, отломив кусок пирога, - а Нонна сидит у себя под дверью и плачет. Очень странная девушка.
- А я живу в домике из глины, - сказал Поль-питекантроп, сквозь щелочку тайком заглянул в сложенные лодочкой ладони и добавил. - Нет, не я. Слышишь, ты, кто живет в домике из глины? - спросил он у Осточертеловой.
Госпожа Осточертелова всхлипнула.
- Ну-ну, все образуется, - сказала Зги, погладив Осточертелову по руке.
Поль-питекантроп вздохнул, выловил из стакана инфузорию-туфельку и стал ее дрессировать.
- Дикси эт анимам лэвави, - шепнул он, подталкивая глупое животное спичкой.
- Госпожа Осточертелова! А не тяпнуть ли нам коньячку? - предложил я, скучая.
- Да, налейте мне коньяку, пожалуйста, - сказала Осточертелова и высморкалась в передник.
- Пожалуйста, пожалуйста, - сказал я, наполняя стаканы. - Адмирал?
- Нет, спасибо. Я достаточно выпил, - отказался Адмирал и приступил к ритуалу набивания трубки.
Мы со Зги чокнулись стаканами, и на меня, наконец, обрушилась долгожданная плюшевая тяжесть.
- Я, пожалуй, пойду прилягу, - предположил я, потушив сигарету в пепельнице.
- Иди, пожалуй, - смеясь, разрешила Зги, и я пошел.
В прихожей я вспомнил, что придется раскладывать диван-кровать, чтобы диван чудесным образом стал кроватью. Какой кошмар так издеваться над людьми. Изменив направление, я вышел на лестницу и спустился на пятый этаж.
- Смешно получается, - сказал я заплаканной Нонне, присаживаясь рядом с ней под дверью, - на улице зима, у нас в подъезде весна, а по сути лето.
- Остришь? - спросила Нонна, шмыгнув носом. - Почему в подъезде весна?
- Потому что вы таете, барышня, - объяснил я, протягивая ей разноцветные салфетки на выбор.
- Откуда у тебя столько салфеток? - спросила Нонна, выбирая зеленую.
- Из кафе. Каждый раз уношу по салфетке на память.
- Да? А я тоже уношу из кафе ложки. Знаешь, пластмассовые, тоже разноцветные, - призналась Нонна и высморкалась в зеленую салфетку.
- Клептомания, - сказал я, - это не страшно, это скрашивает.
- Ты что, за мной спустился?
- А за кем же?
- А я ключи дома оставила. Как всегда. - Нонна улыбнулась. - Теперь в квартиру не попасть.
- Могу пожертвовать плечом, - предложил я.
- Не надо, - сказала Нонна, - ты иди. Я еще немножко посижу и тоже приду.
- Хорошо, - сказал я, - посиди и приходи, - и ушел.
Нонна кивнула, скомкала салфетку в кулаке и полезла в сумочку за сигаретой.
Дурак, пожалел портвейна. Господи, при чем тут портвейн... Он же. Самовлюбленный, глупый... Милый, милый смешной дуралей. Оставил дверь незапертой. Специально оставил. А она не догадалась и не вошла. Глупая, влюбленная дура. То есть вошла, но поздно. Все всегда получается поздно. Автобус уходит, а ты остаешься на остановке, совершенно одна под дождем. Поздно понимаешь, что долгожданное лето уже кончилось. Что дверь, в которую ломилась, на самом деле... А ты не вошла.
Она швырнула сигарету в черную пасть между лестницами и пошла наверх. Она еще не знала, как она скажет этим людям, которые зачем-то зовут ее к себе о том, что она видела в мастерской Досифея. Да и стоит вообще говорить? Так или иначе, поздно. Нонна остановилась и сквозь слезы взглянула на лампочку. Это хороший дом. Это очень милый и правильный дом. Здесь на каждом этаже горит славная шестидесятиваттовая лампочка, на которую можно посмотреть сквозь слезы в трудную минуту.
Первый этаж - лампочка.
Второй этаж - лампочка.
Третий этаж - лампочка.
Четвертый этаж - лампочка.
Пятый этаж - тоже лампочка!
И на шестом этаже лампочка!
И на седьмом, и на восьмом по лампочке!
А на девятом, чтобы ублажить Мэра, электрик Сема подвесил аж целых две лампочки. Одна ослепительно функционировала, другая висела просто так, на всякий случай. Мэра еще не уведомили о славной выходке добросовестного электрика. Он полулежал у себя в гостиной на кресле перед телевизором, раскладывал на журнальном столике пасьянс на картах с изображениями голых красоток и прислушивался к многообещающему грохоту кастрюль на кухне.
- Дорогая! - крикнул Мэр супруге. - Напомни мне завтра, чтобы я позвонил прокурору насчет этого бандита Адмирала. Кстати, в квартире Петрова постоянно собирается сомнительная компания.
- Брось ты, - отозвалась супруга, - они просто отмечают праздник.
- Какой это праздник? Нет сегодня никаких праздников.
- Не помню, как называется. По-моему, день королевы Оз.
- Каких еще ос? Сейчас посмотрим.
Мэр взял с полки календарь, отыскал нужную страницу и ткнул пальцем в припечатанный к бумаге АВГУСТ.
- Я так и знал! Никакого праздника сегодня по стране не отмечается! - ликуя, воскликнул Мэр, швыряя календарь на столик.
- При чем тут страна? - удивилась супруга, помешивая в кастрюле.
- Что значит при чем?! Как ты можешь так говорить! Ты же моя жена! - возмутился Мэр, подскакивая в кресле.
- Перестань. К тому же, у Петрова только наши соседи, - сказала супруга.
- Кстати, я не в восторге от наших соседей. Петров бездельник, электрик тунеядец, эта девушка, Нонна, какая-то наркоманка, художник - неудачник, из квартиры Осточертеловых постоянно несет дерьмом. Чудная компания!
- У господина Осточертелова запор. Он больной человек, - возразила супруга.
- Плевать мне на его запор. Мне нужен свежий воздух для работы, - сказал Мэр и, подумав, решил:
- Нет, надо звонить сейчас же, а то завтра может быть поздно.
Он набрал номер прокурора.
- Алле!
Солнечные зайчики подкрались незаметно. Сначала Мэра укусили за локоть. Укусили совсем не больно, по комариному. Мэр недовольно дернул рукой.
- Алле! Господин прокурор? Говорит Мэр...
Зайчики прыгнули разом со всех сторон, вырвали из рук трубку, схватили Мэра за волосы и, запихнув в рот апельсин, чтобы не переполошил соседей, стащили его с кресла на пол. Забрызгивая ковер апельсиновым соком, Мэр, конечно же, не вспомнил о бедном Листопаднике, но для солнечных зайчиков это не имело значения. Когда апельсиновый сок на ковре приобрел темно-малиновый оттенок, из кухни вышла супруга Мэра и, выронив поднос с разогретым ужином, истошно завизжала.
- Кто это так визжит? - спросила Зги, поднося Малыша к окну.
- Зачем ты принесла его на кухню? Тут накурено и вообще, - недовольно сказал я.
- Он описался, - сказала Зги, потрепав Малыша по щеке. - Думаешь, интересно лежать одному в темноте в описанной кроватке?
- Он не один, он с зайцем, - нашел я что возразить.
- Что случилось? - спросил Адмирал, протирая заспанные глаза.
- Малыш описался, - объяснила Нонна, закуривая.
- Какая прелесть, - сказала Осточертелова, с умилением глядя на описанного Малыша.
- Послушай, Петров, у тебя что, пиво кончилось? - спросил Сема, обводя стол мутным взглядом.
- Ты не прав, - сказал я электрику. - Это у нас пиво кончилось. Чувствуешь разницу?
Сема сосредоточенно икнул, но разницу почувствовал.
- Щас слетаю, не переживай, - сказал он, распутывая ноги.
- Нечего летать. Ночь уже, - сказала Зги, передавая Малыша Нонне. - Подержи-ка его, я чайник поставлю.
- Спокуха! Все будет Тип-топ! - заверил всех Сема и удачно вышел через дверь.
- Ну как? Поинтересовался я у Нонны, сливая в стакан остатки коньяка. - Нравится держать описанных младенцев?
- Издевается, да? - сказала Малышу Нонна, снимая с его щеки заячий пух. - Издевается над бедным ребенком. Тоже мне, папа называется.
- Я ему не папа, - сказал я.
- Он ему не папа, - подтвердила Зги.
И Малыш, если бы умел говорить, тоже подтвердил бы, что я ему не папа.
Зги поставила чайник на плиту, взяла у Нонны Малыша и понесла его к окну, чтобы показать закат. Метель почти закончилась, и солнце было отлично видно. Но, увидев падающее в море солнышко, Малыш захныкал. Ему никогда не нравился этот пейзаж. А мне нравился, и Зги тоже. Малыш другой.
- Снег почти перестал. Может быть, завтра снова будет лето, - сказала Зги хныкающему Малышу.
На лице Адмирала появилась печальная улыбка. Наверное, он уже знал, что лета больше не будет.
- Какой у вас большой чемодан, - сказала Осточертелова, завязывая беседу в узел.
Адмирал взял со стола трубку и открыл было рот, собираясь что-то ответить, как кто-то бешено задергал дверную ручку.
- Я  открою, - сказал я и вышел в прихожую.
Сначала я увидел нечто круглое, напоминающее огромных размеров глобус. Потом я заметил дрожащие от напряжения руки, с трудом обхватывающие этот глобус. Наконец из-за Северного Ледовитого океана всплыло сжатое в кулак лицо с измученными глазами.
- Осточертелов!? Зачем вы притащили сюда глобус? - воскликнул я в изумлении.
- Это не глобус, это мой живот, - всхлипнул Осточертелов.
- Вы шутите, - я недоверчиво посмотрел на глобус. - Раньше я не замечал у вас живота.
- Петров, миленький, помогите.
- Внести? - поинтересовался я.
- Нет! Это не выносимо! - в исступлении закричал Осточертелов.
- Я и не собираюсь выносить, - сказал я. - Я сказал, внести?
- Дайте я! Пустите!
Из кухни прибежала встревоженная Осточертелова.
- Помогите, - шептал Осточертелов, в безумии кружа по лестничной площадке.
- Сейчас, сейчас, дорогой, - бормотала Осточертелова, хлопая себя по карманам халата. - Где клизма, черт бы ее побрал!
- Не надо клизму, - зашептал Осточертелов в панике и вдруг взорвался, словно большой надувной шарик.
Вся без остатка анатомия господина Осточертелова фаршевидным фейерверком брызнула на стены, и на пол упали осиротевшие спортивные штаны и красочная майка с изображением евроазиатского континента. Госпожа Осточертелова испуганно пискнула и, потеряв равновесие, большим плюшевым шаром покатилась вниз по лестнице, в бессилии заламывая руки и против воли сосчитывая ступеньки вплоть до первого этажа. Ступенек оказалось ровно 112, ибо каждый лестничный пролет состоит из восемнадцати ступенек. Поскольку в своем низдвижении Осточертелова миновала шесть пролетов и один небольшой полупролет с улицы на первый этаж, состоящий из четырех ступенек, то правильность ее математических расчетов бесспорна. Однако, если принять во внимание неохваченные Осточертеловой ступеньки, а именно: два пролета с седьмого до девятого этажа и один полупролет в пять ступенек с девятого этажа на чердак, то мы узнаем истинное число ступенек в нашем доме. Это число 153 (сто пятьдесят три), которое при делении на 11,76923 дает чертову дюжину.
Но госпожа Осточертелова не была суеверной. Выкатившись из подъезда, она перелетела через узенькую полоску тротуара и размозжила голову о светло-синюю дверцу только что подъехавшего автомобиля. Из машины вышел раздраженный Меценат и, брезгливо перешагнув через некстати распластавшуюся Осточертелову, направился к подъезду, на ходу затягивая на шее галстук - пока еще не пеньковый.

18
Утром город был взят в плен. Дело оказалось пустячным. Городские ополченцы как раз устроили отстрел бездомных собак, и покуда они гонялись за лохматыми дворнягами по пригородной зоне, воины-умирашки набросились на город, повалили его на землю и опутали цепью. Когда вернулись ополченцы - им так и не удалось настрелять себе на мыло, - перед вишневым садом одиноко стоял чудом уцелевший губернаторский дворец.
Вооружившись секирами, воины-умирашки вошли в вишневый сад. Всякое дерево, не приносящее плода, срубали и бросали в огонь. Окультуривание. Весна. К Адъютанту снизошло вдохновение, и он принялся неумело вырезать фигурки слонов на белых колоннах дворца. Откуда ни возьмись, появился разъяренный губернатор. Намереваясь решительным образом пресечь акт искусства, пытался рукоприкладствовать и даже наградил Адъютанта звонкой оплеухой.
Сейчас, старик, тебе припомнят психованного сопляка и перед тем, как седой Харон повезет тебя в дырявом челне на тот берег, ты может быть поймешь: только фигурки слонов на архаических колоннах, только они. Тогда бы рассвирепевший Адъютант не выхватил из-за пояса свой верный мачете. Тогда бы не вывалились на мраморные ступени остатки малосольных огурцов из твоего распоротого, как у свиньи, живота. Теперь готовь мелкую монету - плату за перевоз.
- Больше никогда так не делайте, - строго сказал Адмирал своему помощнику. - Мы воюем не с людьми, а с окаменелостью.
- Господа, - прошептал умирающий губернатор, - убедительно прошу вас покинуть город. У нас здесь безъядерная зона.
- Бредит, - решил Адмирал и, утешая, похлопал по плечу Адъютанта, который уже пришел в себя и начал раскаиваться в содеянном.
Воины-умирашки обнаружили пулеметное гнездо. Стальные птенчики неумело щелкали затворами и пищали, требуя смазки. Главнокомандующий приказал утопить всех в нужнике, кроме одного, которого поместили в импровизированный инкубатор, устроенный в губернаторской спальне из настольной лампы, подушек и губернаторши.
- Это не ты его убил, - сказал Адмирал своему помощнику, когда вечером они сидели у костра и уплетали шашлык, запивая трофейным коньяком.
Адъютант подумал, что это пьяное адмиральское ты звучит очень мило и дружелюбно.
- Видел, что у него в брюхе?
- Огурцы, - рассеянно сказал Адъютант, не совсем понимая, к чему клонит Адмирал.
- Вот-вот, его погубило вегетарианство.
Адъютант кисло улыбнулся, лениво стащил зубами кусок мяса с ножа и снова уставился на пламя костра.
- Посмотри-ка.
Адмирал слез с чемодана, на котором до этого сидел, всунул в замок серебряный ключик. Открыл.
- Вы собираете фантики?
Адъютант, не удержавшись, прыснул. Чемодан был битком набит конфетными фантами.
- Это я, - сказал Адмирал, открывая новую бутылку коньяка. - Я, старина, это письмо, которое я отправил самому себе в день, когда появился на свет, и которое я получу в конце жизни, но уже не смогу разобраться в детских каракулях. Да и времени не хватит. Ведь это будет не скромная похоронка, а послание о ста листах. Буду вертеть в руках засаленный конверт и понимать, ответа не будет. - Адмирал грустно улыбнулся. - Ну и черт с ним, с ответом. Давай напьемся, Адъютант.
- Мы уже пьем, - заметил Адъютант, наугад вытаскивая фантик. На обратной стороне сделана запись. "Бумажные самолеты не летают. Они планируют, то есть медленно опускаются".
Адъютант с интересом порылся в чемодане и обнаружил, что все до одного фанты исписаны мелким, прыгающим почерком главнокомандующего. Еще одна причуда старика - использовать фантики в качестве записной книжки.
- Хватит, - почему-то рассердился Адмирал, захлопнул чемодан и уселся сверху. - Давай пить.
Бывалые вояки, они в два счета напились до поросячьего визга. На третьей бутылке Адъютанта по обыкновению озарило, и он завел свою любимую пластинку.
- Вы только подумайте, Адмирал. Если бог все-таки есть, как он сейчас, должно быть, расстраивается, глядя на нас и наши дела. А?
- Расстраиваться в его природе, - небрежно бросил Адмирал, поджаривая на огне кусок хлеба.
Наморщив лоб, Адъютант с минуту обдумывал сказанное, потом повалился на спину и расхохотался.
- Задымился вечер, дремлет кот на брусе, кто-то помолился: Господи Иисусе. Это не про вас?
Адъютант перестал смеяться.
- Не подшучивайте над ним, - сказал он с самой серьезной миной, - это грех.
- Сейчас можно. Сейчас ночь, - сказал Адмирал.
- Он не спит никогда, - сказал Адъютант.
- Хм, не удивительно, что у него бессонница.
- Перестаньте.
- Нет, это вы перестаньте, старина. Если бог есть, все мы в бо-ольшом дерьме. И скажу вам, поделом. Если же его нет, то он все равно есть, ибо бог это я.
- Хорош бог, пьяный как сапожник, - проворчал Адъютант, рассосредотачивая глаза по лицу и восстанавливая природную симметрию.
- Кстати, знаете, зачем мятутся народы, и племена замышляют тщетное? Нет? - спросил Адмирал, снимая хлеб с лезвия ножа. - Это они от скуки делают. Скука, старина, это перпертуум мобиле, приводящий в движение великую карусель.
- Вы так заумно выражаетесь, - поморщился Адъютант, чувствуя себя круглым и обтекаемым.
- Заумь это еще что. Почитали бы вы мои фантики, - не без хвастовства сказал Адмирал, снова отворил чемодан и предложил помощнику большой серебряный фант.
Адъютант принюхался.
- Шоколад. Сто лет не ел.

19
Наконец-то Семе разъяснили, кто такие интеллектуалы. До сих пор разные люди давали ему разные, весьма туманные объяснения, а сегодня на лестнице Нонна просто и ясно сказала: интеллектуалы - это те, у кого есть интеллект и они им плещут. Сема бежал за пивом и мысленно уже прощался с прежними сотоварищами-собутыльниками, которые под частую не могли внятно произнести такую простую фразу как "слышь чо скажу". Ему повезло. Наконец-то он попал в компанию, которую искал давно, но безуспешно. Или не искал? Теперь понимал, что на самом деле искал. Ха! теперь он тоже сможет плескать! Мысли, радостные и тревожные, рыжими и белыми клоунами кувыркались в голове, водили там запутанные хороводы и бесстрашно прыгали через костры, обжигая пятки.
Но гоп стоп. Иногда это случается. Два шкафоподобных сгустка протоплазмы возникли из ничего. Похожие на инопланетян с далекой нежеланной планеты, они таинственно молчали и грозно покачивались на кривых, растопыренных ножках, готовые к контакту. И глаза их грозно болтались на ниточках - белой и красной.
Я хочу пива, просто хочу пива, подумал Сема с тоской.
- Ты чо тут, бля? - обиженно спросили инопланетяне.
На такой замысловатый вопрос даже очень эрудированный интеллектуал не сразу ответит, а время на раздумья в таких случаях не предлагают.
- А чо? - обреченно спросил Сема.
Перед мысленным взором Семы возникла трубка Адмирала и голубая ленточка, которую он не успел кому-то подарить.
-  Я полагаю на вас, -  вежливо прибавил электрик, и остро заточенная пилочка для ногтей со скрипом вошла под глазное яблоко, а почти игрушечный рыбный топорик без сожаления раскроил череп.
Из трещины выбралась маленькая, едва оперившаяся мечта и, не попрощавшись, греческой мухой унеслась в вечер. Прощай, нежеланная планета.
Лампочки погасли сразу на всех этажах.
- Это по Малышу, - сказал я Адмиралу и, оставив его на лестнице докуривать трубку, вернулся в квартиру.
Нонна все еще обнимала Зги, вздрагивающую от сдерживаемых рыданий. Я присел на перевернутое мусорное ведро и с удивлением обнаружил, что сжимаю в руке игрушечные часики. Зги купила их Малышу в прошлом году. Тогда был Пиргорой. Малышу исполнился месяц. Зги стояла у кроватки и показывала часики Малышу, а тот смеялся. Новенькие, на циферблате нарисован пингвин, и стрелки тоже нарисованные. Да, наверное, это было весело. Но теперь часовая стрелка стерлась, и часы показывали "без пяти".
Бедная Зги. Пьет валерьянку. Осточертелов взорвался так внезапно и так оглушительно, что она сперепугу выронила Малыша в окно. Бедная Зги.
- Почему мы сидим? - вдруг спросила она, оглядываясь по сторонам, так словно оказалась невесть где.
- Хочешь, чтобы я пригласил тебя на танец? - нашелся я.
- Бэль эспри, - нашлась Нонна. - Тебя что, совершенно ничего не трогает? Да вы сухарь, Петров.
- Да фак ю вы, - сказал я и стряхнул пепел на пол. - Мы, Нонночка, настолько приучены к потерям, что перестаем обращать внимание на маленькие счастья, выпадающие через дырки в наших карманах.
Когда выпала моя крыса, в начале весны, солнце только-только начало пригревать, песок был еще холодный. Гао-Ган вырыл неглубокую ямку, опустил туда картонную коробку, горсть песка и поминальный ликер. Тогда жалко было. Последний раз было жалко. Крысу!
Зги пробормотала что-то невразумительное, вырвалась из объятий Нонны и как была, в фартучке, выбежала из квартиры. Мы облазили все сугробы под нашими окнами и даже заглянули в песочницу, где Малыш имел обыкновение возиться по утрам. Тщетно. Я потеряла его, потеряла, твердила Зги, стуча зубами от холода. Я убеждал ее, что за Малыша беспокоиться не стоит. Он не первый раз уходит из дома никого не предупредив. Возможно, он увлекся - ведь он еще ни разу не видел зиму летом - и теперь где-нибудь под снегом роет потайные тоннели.
Мы хотели увести Зги домой, но она не далась и, ломая тапочками девственный наст, убежала прочь. Сумерки захлопнулись за ее спиной.
- Вечером они возвращаются, воют псами и ходят вокруг города. Но ты, Господи, посмеешься над ними. Посрами их немного, покуда я намазываюсь горой, - сказал Поль-питекантроп, забивая косяк. -  Потом посмеемся вместе.
Я предложил Нонне заглянуть в кафе на кофе, но она отказалась, поднялась на пятый этаж и только там, перед дверью, вспомнила, что у нее нет ключа. Порылась в сумочке. И сигареты кончились.
- Здравствуйте, - сказал ей Меценат, спускаясь по лестнице.
- У вас не найдется сигареты? - спросила у него Нонна.
Меценат предложил ей сигарету, весь из себя, и спросил:
- А этот художник, что над вами живет, где он сейчас? Не знаете? Я  звонил, звонил.
Она с мольбой взглянула на Мецената и поднесла сигарету к задрожавшим губам. Меценат был терпелив и ждал.
- Не знаю.
- Понимаете в чем дело, мы с ним договорились встретиться, а он ушел. Куда он мог пойти? - Меценат настойчиво посмотрел на Нонну. - Не знаете?
- Знаю, знаю, знаю, - Нонна за галстук притянула Мецената к себе и быстро зашептала:
- Ведь вы Меценат, да? Да, я знаю, вы Меценат. Вы помогаете разным музыкантам, художникам, короче, всяким кретинам и неврастеникам, вроде Досифея. Вы пришли за богиней? Ха ха ха, господин меценат. Видите ли, господин Меценат, он снова нарисовал слона. Очень красивого фиолетового слона. Понимаете, господин Меценат? Он всю жизнь рисовал слонов и ни разу не рисовал богинь. Вы его простите, господин Меценат? Он не виноват, что не умеет рисовать богинь? Ведь правда? Не виноват?
- Прекратите. Вы пьяны, - резко сказал Меценат, с отвращением отталкивая Нонну.
Нонна села под дверью, посмотрела на оставшийся в ее кулаке галстук Мецената и затянулась.
- Идите, Меценат, - устало сказала она. - Досифей у себя. Дверь не заперта. Вы найдете его в мастерской. Он там висит, как лампочка. Только он плохо выглядит. У него весь подбородок в краске и шнурки развязались. Он ведь не знал, что вы придете сегодня. Он ждал вас завтра.
И стряхнула пепел на лакированную туфлю господина Мецената.

20
По небу рассыпались звездочки.
Вошь фланировала под сосной в поисках подходящего СЛОВА, которое помогло бы ей приблизиться к лучезарной персоне Бегемота.
- Жаба жалкая фразерка! - ревниво шептала Вошь, про себя титулуя Бегемота то суперменом, то гиперменом, а то и абдоменом.
- Нет, нет. Это через чур банально и пошло, - думала Вошь, срывая душивший ее воротничок. Она вытащила из кармана барометр и проверила атмосферное давление.
Бегемот гиперболичен!!! - вдруг молнией сверкнуло в ее голове.
Авгурея и рыдая от счастья, Вошь выронила барометр и упала на мох, чтобы рассмотреть гиперболичность Бегемота со всех сторон, но утомленная бессонными ночами поисков задремала.
Однако даже во сне Вошь продолжала ловить мыльные шары откровений, слетающих к ней в виде разных загадочных слов, вроде бегемотосферы и блюминга.
На вершине сосны послышалась неясная возня, и под ноги Вше весело плюхнулась кучка: Блюм!
- Познать Бегемота через его творение! - осенило Вошь. - Акирвэ! Акирвэ! - и она снова зарыдала от радости познания и побежала за микроскопом.
Тем временем с другой стороны сосны Сверчок разводил контрпропаганду.
- Бегемот - это зло! - говорил Сверчок спящим муравьям. - Зло пассивное, постепенное и поэтому незаметное! Если вся миссия Бегемота заключается в поедании огурцов и блюминговании, то на кой ляд он нам нужен, спрашивается?
- Пустозвонство, - сквозь сон пробурчала Жаба-повитуха. - У нашего Бегемота исключительно муравьиные интересы.
- Бред, - сказал Сверчок. - Условием для счастливой жизни муравья считаю освобождение от власти Бегемота! Апатия к Бегемотам - вот наш этический идеал! Бегемот не высшая цель, хотя и на сосне!
И под конец своего яростного монолога Сверчок выдвинул тезис, что "Бегемот - это не бегемот!"
- Покаяние, сопли и огурцы! - из последних сил выкрикнула Жаба-повитуха и ушла в сновидение.

21
Пьяный в стельку Гао-Ган томится над холодным пирожком. Он может только догадываться о его начинке. Надеется, что капустная. Тетя Маша может запросто подбросить пирожок со свининой. Людоедская улыбочка коршуном парит над стойкой. Стадия имаго уже закончилась, но перейти на следующий уровень у тети Маши как-то не сложилось. Теперь она, скучая среди продуктов, напитков и рецептов, невинно измывается над наиболее робкими посетителями. Жертвы не сложившихся обстоятельств. Потонувшие корабли.
- Пива? - спрашивает проницательная тетя Маша.
- Четыре, - возражаю я, выкладывая на стойку луковицы.
Гао-Ган жестами просит меня принести ему две чайные ложки, красную и синюю, но не пластмассовые, а из оргстекла, с тремя звездочками на торце. Я жестами объясняю ему, что тут только желтые пластмассовые ложки без звездочек. Вот невезуха, жестом огорчается Гао-Ган. А что поделаешь, дружище, жестикулирую я в ответ и, покуда буфетчица, отвернувшись к холодильнику, достает пиво, тайком вытягиваю из стаканчика две желтые ложки.
Входит Меценат. Чем-то расстроен. Покосившись в нашу сторону, берет себе пиво и устраивается за соседним столиком. С видом знатока делает десять пробных глотков. Задумчиво причмокивает. Видно, как за щекой шныряет язык.
- По-моему, пиво здесь разбавленное, - наконец говорит он.
- Думаете, в этом есть что-то сенсационное? - говорю я. По-моему, пиво здесь всегда разбавленное.
- Хотя, надо признать, что на пивзаводе разбавляют сильнее.
- Да, на пивзаводе разбавляют от души.
- Значит, вы тоже пьете у пивзавода?
- Боже, какая логика, - восхищаюсь я.
- Я утром как раз пил у пивзавода, и пиво там разбавлено намного сильнее, чем здесь, - сказал Меценат.
- Да, здесь не умеют разбавлять пиво.
- В среду вообще одна вода была. Даже пивом не пахло.
- Не пахло, - согласился я. - Редкая вода пахнет пивом.
- А! - обрадовался Меценат. - Значит, вы тоже пили в среду у пивзавода?
Беседуя таким образом, мы провели полчаса, в течение которых я узнал, что Меценат в восторге от нашего пива, а Меценат узнал, что я не прочь выпить еще по бутылочке-другой, ибо пиво здесь на редкость пятипроцентное, не то что на пивзаводе.
Угостив меня пивом, Меценат заметно расслабился, пересел за наш столик, из-за чего Гао-Ган начал пересыпать обеими ложками соль из солонки в вазочку с поддельными ландышами, и спросил высокопарно:
- Кто вы в этом бренном мире?
- Я  хиппую.
- Ах! Ах! Давайте выпьем за хиппи! За тех, кто босиком по траве и с бутылкой пива в кармане!
Мы со стаканом Мецената чокаемся. Гао-Ган засовывает ложку в рот и делает вид, будто всецело поглощен пирожком на блюдце: с капустой или со свининой?
- Ваш друг не в себе? – спрашивает Меценат, с опаской посматривая на Гао-Гана. Я тоже с опаской смотрю на Гао-Гана и туманно объясняю Меценату, что мой друг это вещь в себе.
Меценат, чувствуя: что чего-то не улавливает, заявляет, что хиппи, это старо как мир, и зря я ловлюсь на таких глупостях.
- Кто хиппи? – я делаю большие глаза. – Я ловец!
- То есть?
То есть я не ловлюсь, я сам ловлю глупости и делаю из них сногсшибательные мыльные пузыри, которые потом оглушительно лопаются, и все с неделю стоят в изумленном изумлении, раскрыв рты и развесив уши. Что с вами, господин Меценат? Зачем вы подвязываете уши ленточкой? Вы обиделись?
- Глаздаглаз не глупость, - вдруг говорит Гао-Ган. - Это реальное животное.
- И где же оно обитает? - спрашивает Меценат со снисходительной улыбкой.
- В заднице, - спокойно отвечает Гао-Ган, расковыривая ложкой пирожок.
- Интересно, здесь есть меню? Эй, официант! - Меценат оглядывается на тетю Машу, манипулирующую ценниками на прилавке.
- Здесь нет официантов. А меню вот, - говорю я и вытаскиваю меню из-под блюдца с гао-гановским пирожком.
Читаю: сволочное меню. Жар-птица-гриль с горошком. Чудо-юдо-рыба-кит под майонезом. Конек-горбунок в яблоках. Свежий салат из лопухов и лабухов. Манна небесная (рассыпчатая, жидкая, вязкая). Липовый чай с липовым медом. "Откровение" -  лапшевник с изюмом. Коктейль из подонков.
- Что это?
Изумлению Мецената нет предела. Это сюрреализм, господин Меценат. Но вам сейчас не до сюрреализма. Вы проголодались, встаете из-за столика, после недолгого осмотра витрины останавливаете свой выбор на говяжьих ребрышках и возвращаетесь с глиняным горшочком.
Дверь кафе отворяется. На пороге возникает Нонна в очаровательном плюмаже из перьев археоптерикса, который раньше украшал собой статуэтку в мастерской художника.
- Выпьем за слонов! - с хода предлагает она, вручая Меценату галстук и забирая у Гао-Гана бутылку.
Изумлению Мецената нет предела, хотя в глубине души он понимает, что это единственный уместный тост. Заметив его замешательство, я объясняю:
- Слоны, большие животные, если вы понимаете, что я хочу сказать.
- Приятно поговорить с умным человеком, - говорит он.
- Так свинина или капуста? - сердито спрашивает у Мецената Гао-Ган.
- Я полагаю, что капуста, - говорит Меценат значительно и начинает нервничать под смешливым взглядом Нонны, не находя подтверждения собственной важности.
- Вы филистер или начетчик? - спрашивает Нонна, немезидой склоняясь над Меценатом.
- А что хуже? - спрашивает Меценат, вдыхая незнакомый аромат духов, стыдливо краснея, но продолжая обсасывать косточку.
- Нет, вы отвечайте. Да или нет?
- Нет, - быстро решает Меценат.
- Я так и думала, что вы начетчик!
- Ударим филистерством по начетничеству! - провозглашает Гао-Ган, разрубая пирожок ложкой.
Меценат с обиженным видом обмозговывает косточку.
- Ладно вам дуться. Это шутка, - говорю я, похлопывая его по плечу. - Мы же видим, что вы добропорядочный филистер, каких мало.
Он недоверчиво смотрит на нас. Нонна показывает ему приветливые идеальные зубы цвета бледного меда. Гао-Ган доволен - в пирожке капуста.
- А то ведь у тети Маши тоже глаздаглаз в...
- Мы уже все поняли, - говорю я, успокаивая веселого Гао-Гана.
- Да вы правы, - говорит Меценат, которому вдруг начинает казаться, что о нем забыли, - общение это самое важное.
Никто возражать не стал, все просто взяли на заметку столь эффективный способ перевода разговора в другое русло.
- Вы правы, с редким человеком можно помолчать от души, - соглашаюсь я, похлопывая поперхнувшуюся Нонну по спине.
И тут-то ли пиво ударяет ему в голову, то ли сказывается несколько аморальная атмосфера нашего застолья - Меценат вскакивает со стула и визгливо сообщает, пуская сопли в горшок, что он не виноват, что этот наш художник повесился.
- Ну что ж ты так орешь? - Нонна морщится и, занервничав, берет сигарету из пачки Мецената.
- А что мне делать, если я пьян, как сапожник?! - жалобно кричит Меценат.
- Блевать, господин Меценат, блевать, - говорю я. - Два пальца в рот - это победа!
Нонна, кривогубая от отвращения, смотрит на согнувшегося под столиком Мецената. Коллекционеры мыслей, почитатели талантов, советчики-доброжелатели. Свято верят, что, слушая других, можно набраться ума. Охотники за брошенным на ветер. Преданно заглядывают в глаза, ахая и вслушиваясь в каждое ваше слово. На цыпочках, расшаркиваясь, пробираются в душу, пока не наткнутся на что-нибудь темное, пугающее, идущее вразрез. Не обязательно темное. Светлое тоже может пугать и идти вразрез с установившимся. Тут с ними происходит метаморфоза. Они рвут-мечут и портят воздух крылатыми банальностями. Даже не начетчики. Потому что на туалетных столиках у таких аккуратной стопочкой сложены газеты-рекламы, в лучшем случае - советы начинающим трахателям. Нонна скривилась еще больше и вовремя отскочила от выплеснувшейся из-под столика грязи. Блюющие служители себе.
Становилось скучно. Я взял у спящего Гао-Гана пирожок с капустой и стал крошить его на пол.
- Что вы там делаете? - спрашивает тетя Маша. Сработала мгновенно, как лучшая в мире противоугонная сигнализация.
- Подкармливаю бродячих фикций, - говорю я, - в такую погоду они особенно хорошо идут.
- Чушь, - говорит буфетчица.
И тем не менее, подобное происходит тут и там, не реже и не чаще, а в строгом соответствии с правилами эксплуатации холодильных установок. Это волнует. Не правда ли? Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три. Вы замерли в фигуре дерева, тетя Маша, а деревья не летают. У них проблема коры, совсем как у вас. Но не надо нервничать и перекладывая пирожки с места на место. Сейчас я вас расколдую. Попробуйте попрыгать независимо от направления окружающих.
Кто бы мог подумать?! Тетя Маша доверчиво выходит из-за стойки и начинает прыгать. С Гао-Ганом творится что-то неладное. Он дергается, на его губах появляется бледно-зеленая пена, и Нонна в испуге роняет стакан с пивом на голову Мецената. Бедняга Гао-Ган. Мы разжимаем ему челюсти ложкой и вставляем между зубами бутылку из-под пива. Дыши спокойно, друг. Господина Мецената тошнит где-то под столиками. Тетя Маша допрыгалась и теперь, распустив седеющие косы, лежит в обмороке на средней глубине. Нонна курит бесплатную сигареллу, уставившись измученными глазами в зеркало на стене. Отражение все-таки убежало. Трусишко. Безумный денечек. Что сказал бы Поль-питекантроп, если бы такое животное существовало? Я вышел на улицу и спрятался от вьюги в телефонную будку.
- Это "скорая"?
О стеклянную дверь будки расплющилась стрекоза.

22
- Вот, полюбуйтесь, - сказал главнокомандующий, разворачивая на столе карту мира с надписью в верхнем правом углу:
План захвата карты мира.
Адъютант сглотнул.
- Бей барабан войны, - сказал Адмирал, - пам-пара-пам-пам-пара-пара-пам. Все готово для нападения. В Азии нас поддержат колобки. В Южной Америке - хронопы. В Австралии кенгуру и крошка Ру. Ха-ха-ха. В Европе герцог д'Ож поднимет статистов. В океане уже курсируют наши киты, и все слоны Африки тоже за нас. По-моему, идеальный план! Как, по-вашему?
Адмирал задорно взглянул на обалдевшего помощника, который обеими руками нащупал за спиной выход из палатки.
- Гм. Это шутка, - объяснил Адмирал, убирая карту под стол.
- Вы находите время для забав? - хмуро спросил Адъютант. - О чем вы думаете?
- Обо всем! - сказал Адмирал, взял со стола подзорную трубу и навел ее на своего помощника. - Что вы на это скажете?
- Я скажу.
- Говорите, старина, не стесняйтесь, - подбодрил помощника главнокомандующий, выглянув из-за трубы.
- Вы думаете обо всем сразу, Адмирал. Во время переходов вы перечитываете томик Есенина, что-то там пишите на фантиках и одновременно обдумываете вечернее меню, потому что именно от него будет зависеть, в какую сторону мы направимся после привала. Причем, если мы пойдем направо, то вы станете размышлять о правах Фрейда на грязное белье Достоевского, а если налево, о возможности или невозможности увидеть отражение художника, посмотрев на зеркало через окно, которое отражается в зеркале, в котором отражаются ирисы, которые рисует художник. Создается впечатление, что за Бегемотом мы гоняемся в перерывах, когда вы отдыхаете от своих интеллектуальных забав. Мы писали, мы писали, наши пальчики устали. Мы немножко отдохнем...
Адъютант остановился перевести дыхание.
- Отдохните, но обязательно продолжайте, старина. Вы сегодня в ударе, - сказал главнокомандующий, изучая через подзорную трубу прыщик на носу Адъютанта.
- Даже если мы найдем Бегемота, мы ничего не сможем с ним сделать. Наша война бессмысленна, Адмирал.
- Бессмысленна, - согласился главнокомандующий, отводя подзорную трубу от лица Адъютанта. - Хаос, как любит повторять один мой знакомый бегемот.
- Хорошо, - согласился Адъютант, -  я согласен с тем, что в человеке должен быть хаос...
- Да ничего в нем не должно быть, - перебил помощника Адмирал. - Я не собираюсь рожать танцующие звезды. Я ищу Край Света, Эльдорадо, Камелот. Называйте это как хотите. Любое название будет жалкой насмешкой над сущностью этого места.
- Я  знаю.
- Что вы знаете? – сказал главнокомандующий. – Ваше знание еще очень поверхностное. Либо, напротив, настолько глубокое, что становится поверхностным уже с другой стороны.
И не дав помощнику вставить красное словцо, подхватил его под руку и вывел из палатки к реке.
- Уринка, - сказал Адмирал, втягивая носом аромат реки. - Местные прозвали ее Урильником. Слишком грубо. Правда?
- Местные говорят, что раньше это был ручеек, берущий начало от канализационного стока, - ответил Адъютант, выдергивая руку.
- Нам не дано видеть реки слабыми или рождающимися. Тем более такие реки, как Уринка, которая несет в себе последние выдохи живущих на ее берегах, - сказал Адмирал и покосился на своего помощника. - А думать обо всем сразу, это как чистить зубы, одновременно укрепляя десны, освежая полость рта и гарантируя себе отличное настроение. Глупо всю жизнь обмозговывать одну единственную гениальную идею. Глупо добираясь до начинки часами рассасывать карамель только потому, что боишься испортить зубы. Начинки ведь может и не быть вовсе. Вот дети. С победным воплем раскусывают любые конфетки-загадки. Пусть даже ломая зубы. Настоящие индейцы.
- Учите жить? - горько сказал Адъютант.
- Уча, мы сами мучимся, - с улыбкой сказал главнокомандующий. - Понимаете, старина, нужно окно, выглянув в которое можно было бы сразу понять погоду, не углубляясь в газетные подробности о скорости ветров и направлении антициклонов. Вы знаете, нет синоптика в своем отечестве. Важно, чтобы тебе нравилась погода целиком, со всеми ее ветрами, циклонами и землетрясениями. Мы сами маленькие стихийные бедствия. Дети огня и воды, земли и воздуха. В общем, если Бегемот не имеет смысла, что толку в муравьях, даже если этот муравей ты сам? Поэтому не расстраивайтесь по поводу бессмысленности нашей войны. Мы с вами имеем прекрасную возможность увековечиться в каком-нибудь мемориальном камне. Подобно латышским стрелкам или курелистам. Над духом смерть не вольна, знаете ли.
Адъютант запустил в реку камень. Лягушкой. Всего три раза. Утонул.
- И еще, - сказал Адмирал, - вам мой совет. Если кто-то попытается исправить ваш нрав и наставить на верный путь, посадите его за стол, вручите ему большой красный карандаш и посоветуйте написать Новозаветные Шванки, дабы не пропала понапрасну его благочестивая назидательность.
- У меня нет красного карандаша, - сказал Адъютант. - Могу предложить вам простой, если хотите.
- Вы правильно меня поняли, старина, - сказал главнокомандующий, улыбаясь.
В полдень они покинули губернаторский дворец, вышли на широкую проселочную дорогу и взяли курс на северо-восток.
Запевай!

По долинам и по взгорьям
шла дивизия везде,
чтобы с боем дать по морде
Бегемоту на сосне.  / (2 раза)

Вдогонку дивизии вылетел одинокий бомбардировщик, с земли казавшийся маленьким и неказистым.
- Мал да удал, - спокойно заметил главнокомандующий, когда первая бомба ухнула в центр колонны, разметав воинов-умирашек по округе.
Бах! Ба-ба-ба-бах! Как в Манчжурии. Только воины-умирашки не умирали. Над их головами свистели контуженые жаворонки, а взрывные волны накатывались одна за другой, пенясь белыми шубками горностаев. Воины-умирашки не умирают. Они бросаются в лужи, расплескивая кусочки лягушек, переворачиваются на спины и показывают бомбардировщику свои длинные носы. Воины-умирашки больше не смогут умереть. Они будут прятаться под грибами и среди цветов, там, где вы не сможете причинить им вреда.

23
Бегемот жевал огурец.
В город пришла скука. Хмурые горожане бродили по знакомым до отвращения улицам и слушали, как скрипят под ногами песочные замки и хлюпает мечта в дырявом башмаке. Вауперы, похожие на падших ангелов, бесцельно таскали за собой свои заржавелые колесницы, набитые старым тряпьем и макулатурой. Из опустевших кафе на них смотрели сломанные досадой рты. Смотрели и все время что-то пережевывали, переворачивали внутри себя. Какую-то тайну.
Жевал огурец Бегемот.
Пешеходы прилежно исполняли второстепенные роли без слов - роли людей на обочине, которых забрызгивает грязью красный мерседес с главным героем за рулем, после чего главный герой уносится по дороге к блестящему финалу.
Жевал Бегемот огурец.
Водители в свою очередь исполняли эпизодические роли водителей, которые забрызгивают грязью главного героя на обочине, после чего романтические приключения главного героя продолжаются.
Бегемот огурец жевал.
Виановские статисты. У каждого потаенное чувство шайбы на футбольном поле, шашки, ненароком затесавшейся в расположение шахматных фигур - такой же черной или белой, но предназначенной для другой игры.
Огурец Бегемот жевал.
Началась эпидемия. Люди дохли как мухи и умирали как мамонты. Они еще шевелили конечностями, делая вид, что полны движения, но это была агония. Суетливые мяклаши промямлили свой единственный день. Они развлекали себя, поглощая неимоверное количество пищи, и лопались. Они беспричинно постились, надеясь, что голод пробудит в них аппетит и вызовет жажду деятельности, но в результате умирали от истощения.
Огурец жевал Бегемот.
Влюбленные со скукой смотрели друг другу в глаза, и когда один из них моргал, другой выигрывал. На экранах ленивые дикторы время от времени перебрасывались со зрителями примитивными шуточками на плоской основе, но делали это без охоты и с видом кредиторов. Когда очередной диктор отбрасывал коньки, люди, тяжело дыша и щурясь спросонья, приподнимались с лож и переключали телевизоры на другой канал, но и там они видели те же скучные физиономии и ноги в коньках.
Огурцы кончились.

Поэт Цикада описал это так:

Скука
сука
скулит
равнодушный
гранит
лежит
и взирает
надменно
как в спирали
вселенной
надушенный
аист
парит
среди плит.

- Вот - сказал возбужденный Адмирал, бросая Адъютанту ворох последних газет. - Теперь у нашей экспедиции появился исключительный смысл. Мы будем уничтожать очаги эпидемии. Совсем как настоящие патриоты!
И расхохотавшись, главнокомандующий назначил штурм карты мира на завтра и выбежал из палатки, оставив Адъютанта наедине с его глупым видом. В то утро Адъютант был так задумчив и рассеян, что не обратил внимания на собственную хромоту, вдруг возникшую после того, как вражеский снаряд раздробил ему малую берцовую кость. Битва с камнями продолжалась. Жевал огурец Бегемот. Адъютант лежал на траве возле костра и копался в чемодане главнокомандующего, изредка бросая пылкие взгляды на медсестру, которая перевязывала его растерзанную ногу. В стороне лежал ее кокошник.
"Я знаю, кто я, - писал Адмирал. - Я не главнокомандующий, ведущий армию умирашек на бессмысленную битву с Бегемотом. Это между делом. Мое главное занятие - дуракаваляние, и мне не стыдно в этом признаться. Сизиф знает. Переливание из пустого в порожнее дает мне право гордиться собой и за мной идущими. Ибо мы - прототипы Уленшпигеля, медитативно и реально блуждающие по свету в поисках прекрасного и во всю глотку насмехающиеся над глупостью. Нам это нужно позарез, чтобы чувствовать себя.
Но и дуракаваляние, опять же, лишь ширма, скрывающая истинную цель, а именно - поиск места, названия которому нет".
Из кустарника шумно выбрался главнокомандующий, держа в руке "Сонник 2000".
- Я слушал лес! - блаженно сказал он. - Вы когда-нибудь слышали лес? Черт возьми, старина, это похлеще Моцарта! Эй, чего приуныл? Выше хвост, старина. Хвосты должно носить высоко задратыми, иначе зачуханят.
И, заметив брошюрку Аманды Квик, которая выглядывала из-под кокошника медсестры, добавил:
- Зачуханят как потса. Потому что некоторые не понимают, что кроме Обольщения есть Библия, а кроме Библии есть Заратустра, а кроме Заратустры есть Сизиф старины Альберта. Им не нравятся грустные рожи телячьих ножек. Они полагают, что мир состоит из больших надувных радостей. И правильно полагают. Главное покрепче ухватить за веревочку и не дать радости улететь. Они говорят: и жизнь хороша, и жить хорошо! Но тут откуда ни возьмись вылетает кактус, и радость лопается. Все! Дай, Джим, на счастье лапу мне! - кричат они своему псу и с трогательными лицами выпадают в окно, не в силах принять светлую пустоту.
- Я читала Библию, - сказала медсестра, проталкивая брошюрку Аманды Квик вглубь кармана.
- Я тоже, - сказал главнокомандующий. - Эй, старина! Ты опять читаешь эту чушь? Прекрати сейчас же!
И главнокомандующий, дыхнув в лицо Адъютанта коньячными парами, отнял у него свой чемодан.
- Прощай, немытый чемодан! - попрощался Адмирал со своим чемоданом.
- Что вы хотите сделать? - подозрительно спросил Адъютант.
- Дай, чемодан, на счастье лапу мне! - кривляясь, воскликнул главнокомандующий и швырнул чемодан в костер.
Адъютант вскочил, в порыве негодования забыв о раненой ноге. Взвыл от боли и снова повалился на траву. Медсестра вздохнула и принялась заново перебинтовывать невезучую ногу Адъютанта.
- Это поступок, Адъютант! - с гордостью сказал Адмирал.
- И что теперь? - с усмешкой поинтересовался Адъютант.
- Ха-ха! Засяду за Новозаветные шванки! - заявил главнокомандующий и направился в штаб-палатку, покачиваясь на ветру.
Подождав пока бизонья шкура, которой был завешен вход в штаб-палатку, перестанет раскачиваться, Адъютант вырвался из заботливых объятий медсестры, подполз к костру и выхватил чемодан из огня. Глупец Прометей. Первый из сумасшедших. Теперь гори все синим пламенем.
У себя в палатке Адмирал взял чистый фант и написал на нем следующее:
"Если когда-нибудь вам в руки попадется полное собрание моих фантиков, немедленно его сожгите и, укладываясь спать, не думайте о плохом.

писано второго дня
месяца флореаля
неизвестно какого года
от Адонисова Рождества
Патрик Не-Андертальский
не святой и не все ли равно"

24
Вернувшись к себе, я увидел Адмирала, который с потухшей трубкой в зубах исследовал холодильник.
- Там пусто, - сказал я, присаживаясь на стул.
От неожиданности Адмирал вздрогнул и захлопнул дверцу холодильника, защемив ею полу расстегнутого кителя.
- Извините, Петров, я выпил ваш коньяк.
- На здоровье, - сказал я, копаясь в пепельнице.
- У меня дикий голод. Можно я чего-нибудь съем?
- Съешьте.
- Тут остались какие-то котлеты, - сказал Адмирал, заглядывая в кастрюлю. - Я разогрею?
- Разогрейте.
Черт. Как курить хочется. Я плеснул в чашку холодного чая. Адмирал поставил котлеты разогреваться, присел на подоконник и стал вытряхивать сгоревший табак, постукивая трубкой по пальцу. Чай был отпадный, даже не смотря на то, что Зги по обыкновению всыпала в заварку лимонной кислоты для вкуса.
- Можно я покурю вашу трубку? - спросил я у Адмирала. - Сигареты кончились, а без них, сами знаете, тоска.
- Пожалуйста.
Я взял трубку. Хороший табак, сладкий, с привкусом чернослива. Глаза закрываются сами собой, в голове включается маленький кинопроектор и проектирует изображение на экран, расположенный на обратной стороне век.
Фильм был черно-белый. Сначала немой. Где-то за экраном играло фортепиано. Хау ду ю ду-ду, мистер Браун? Художники размножали бумажных колобков, святая инквизиция меценатствовала, обыватели в штанах прибивали над кроватями ладно сработанные конформистские полочки, а мерзкие дети, дурачась, их подпиливали. Летел воробей без штанов. Полочки, стервенея, падали со стен, и нужные вещи раскатывались по коврам, всем своим видом показывая, какие они круглые и глупые. Фея со знакомым лицом взмахом гвоздики командовала парадом вещей, давая им имена. Книжицы, книги, книжища, руководства по эксплуатации и советы рыболовам складывались в бумажные самолетики и летели относительно ковров, летели не долго. Немного дольше летели воздушные змеи, но они летели на веревочках и кусались.
- По-моему, здесь пахнет липой, - сказал я.
- Это моя трубка, - объяснил Адмирал.
-  Не думаю, - сказал я.
- Очень вкусные котлеты, - сказал Адмирал, облизывая вилку. - Попробуйте, Петров.
Я взял у Адмирала котлету и сунул в рот. Жестковато. Может прав Вегетарианец, и есть живое не хорошо? Капуста или свинина? Вот основной вопрос философии на сегодня.
- Если вы каждый день выпиваете хоть каплю спиртного, вычтите один год, - сказал первый бумажный змей.
- Если вы плохо спите...
И второй змей отнял у меня еще один год.
- Если вы живете в городе... Если вы не... Если у вас... Если вы...
Вся жизнь. Доноры против воли под капельницами глупости отдавали годы в банк времени. Хау ду ю ду-ду? Тенора, басы, хрипы, рыки, колоратурные сопрано, детские смешки, мужские и женские, строгие, кокетливые, дотошные, идиотствующие: хау ду ю ду-ду? Вступает тромбон. Начальнику хора, на духовых орудиях. Мистер Браун не отвечает. Что вы с ним сделали?
- Если вы собираете фантики, прибавьте лет десять, - сказал какой-то сине-зеленый добряк, но его тотчас стащили за веревочку на землю и он бесславно погиб под копытами коров. Собачья смерть. Если бы Зги это увидела, она бы страшно расстроилась, ведь она любит воздушных змеев, когда они в небе.
- При чем тут Зги? - рассердились остальные змеи и забрали у меня еще пять лет за то, что потерял.
При чем тут. О чем только не думаешь, чтобы не думать о себе, что только не выдумаешь о себе, лишь бы не думать обо всем, но всякий раз размышляя о чем-то отвлеченном и всегда подразумевая под этим себя, натыкаешься на Нее, как на стену или реку. Красный бык загнал-таки тебя в море, мой прекрасный зверь.
 И тут как лопатой по голове, и мне захотелось, и я прочитал: «На лице твоем, подруга, два точильщика-жука начертили сто два круга, цифру семь и букву К. Над тобой проходят воды, хладный рот позеленел, лопнул глаз от злой погоды, в ноздрях ветер зазвенел. Что в душе твоей творится, я не знаю. Только вдруг может с треском раствориться дум твоих большой сундук. И тогда понятен сразу будет всем твой сладкий сон...

- Все, - сказал Адмирал, похлопывая себя по животу, - теперь я сыт. Спасибо.
- На здоровье, - сказал я. - Можно еще табачку?
- Давайте я сам вам набью, - предложил Адмирал, забирая у меня трубку, - а вы, если не трудно, поставьте-ка мой чемодан на стол.
Я поставил чемодан на стол.
- Здесь жить нельзя, - сказал Адмирал.
-  Я здесь и не живу.
- А где вы живете? - спросил Адмирал.
- Я живу на берегу реки, - сказал я.
Адмирал посмотрел на меня с сомнением.
- О'кей. Я не живу на берегу реки, - сказал я. - Я жил на берегу реки.
- О'кей. Я никогда не жил на берегу реки. В доме на холме, поросшем незабудками. В уютном доме с крыльцом, выходящим на восток. Потому что солнце надо встречать на крыльце, - пояснил я. - Бревенчатые стены, захваченные побегами дикого винограда, красная черепица на крыше и флюгер. Там обязательно был флюгер в виде сгорбленного человечка в высоком черном цилиндре.
Адмирал молчал, не спуская с меня пристального взгляда.
- Посыпанная песком дорожка начиналась у крыльца и вела под откос, к реке. Я бы любил гулять по ней вечерами, раскланиваться с альпийскими лилиями, живущими у самого берега, смотреть на реку и слушать ветер.
- Вместе с котом, - добавил я, - потому что там у меня обязательно был кот - важный и ослепительно черный, или цвета маренго, или просто серый. Но все равно очень красивый кот. Мы сидели бы с ним на берегу в незабудках и слушали ветер.
- Адмирал!!! – закричал я, выжимая носовой платок. 
- Да? Я вас слушаю, - отозвался Адмирал.
- Адмирал. Это было самое чудесное место, в котором я никогда не жил вместе с моим котом, которого у меня никогда не было. Понимаете?
- Понимаю, - сказал Адмирал и положил на стол маленький ключик. - Откройте, пожалуйста, чемодан.
Невесомый серебряный ключик для огромного такого чемодана. Я открыл. В чемодане, утопая в фантиках, лежала бомба. Черная фобия. Включает в себя градофобия, бегемотапатию и тепломанию. Неизлечима. Или не фобия? Или это лимонная кислота начинает разрушать слизистую оболочку желудка, вызывая галлюцинации?
- Мы должны взорвать город, - решительно сказал Адмирал, склоняясь над чемоданом и соединяя между собой какие-то проводки. - Только так мы сможем покончить с Бегемотом.
- Откуда сбросим бомбу?
- С вертолета, - сказал Адмирал. - У вас есть вертолет?
- Есть, - сказал я, попыхивая трубкой, - заводной, Малыша.
- Прекрасно. Заводите, - сказал Адмирал, вынимая из чемодана фобию.
- Не сейчас, мы должны немного подождать, пока Малыш выберется из города, - сказал я.
- Малыш? Это ребенок Зги? А разве он не...
Адмирал запнулся и покосился в мою сторону.
- Хорошо. Мы подождем полчаса. Хватит?
- Вполне. Малыш быстро бегает.
...И твой дух, подобно газу, из груди умчится вон. Что ты ждешь? Планет смятенья? Иль движенья звездных толп? Или ждешь судеб сплетенья, опершись рукой на столб. Дальше мнения расходятся. Вряд ли я легко отделаюсь. После лимонной кислоты редко кто выживает. Буду влезать во сны Зги и Малыша в образе хитрого Санта-Клауса, который угощает девочек и мальчиков отравленными конфетами. Содержание лимонной кислоты в начинке мизерно, однако, этого хватит, чтобы сыграть в прятки с живущим на небесах.
- Ну что? - спросил Адмирал, примотав изолентой бомбу к колесу вертолета.
Беги как можно скорее подальше от сосны. Адмирал уже нервничает и кусает усы. Поэтому беги. Зги думает, что ты еще не умеешь ходить, но ты ей не верь. Просто она твоя мать и чересчур уж о тебе заботится. Я-то знаю, как ты умеешь бегать! Вот и беги, потому что скоро, скоро - с божественной точки зрения, у детей начнутся колики, они лягут на пол и захныкают. Мама! Мама! Матушка-коровушка, мать-сыра-земля, Гея, Богоматерь Цветов или черная рок-н-ролл мама. Бесполезное сотрясание атмосферы. Мама уже попробовала отравленных конфет. Ах девочки дурочки полно тужить холодные снегурочки будут землю сторожить.
- Послушайте, Петров. Мне очень жаль, но Малыша больше...
Вот видишь! У Адмирала уже начался бред, он может сорваться в любой момент. Тогда пиши пропало. Большими, красивыми буквами: ПРОПАЛО. Ну зачем так кричать, дети? Вам нужен мяч с тремя крестами? А разве родственники не говорили вам, что в седьмом разделе номер семь особое внимание следует уделять методам снижения внутренних шумов, чтобы не потревожить Бегемота? Внутренние шумы - какая поэзия! Совет этот необычайно ценен. Ему нужно следовать всегда, даже когда спишь или притворяешься мертвым. А если кто-нибудь застанет вас за этим занятием и, схватив в темноте за ногу, скажет, что нужно жить... Попросите его отвести вас в универмаг, в отдел игрушек, а там выберите пистолет поисправней и влепите ему присоской между глаз, чтобы знал, как пугать маленьких. Блюм - и мозги по паркету.
Адмирал нетерпеливо заерзал на подоконнике. Мало ему, что из-за него я не успел дочитать любимый стих. Все. Пора. Мы будем ждать тебя на лугу с незабудками. Я и кот. Но ты к нам не возвращайся. Зачем мы тебе, Малыш? Единственное, чем мы будем там развлекаться, это кричать "вслед уходящему поезду". А что... Теперь я понимаю, почему ты убежал. Тебе не нравились твои часики. Те что "без пяти". Мы все жили по этим часам под звездой, которая погасла в бесцветной пустоте космоса. Но мы узнаем об этом лет этак через сто, и еще целых сто лет будем молиться на эту звезду, думая, что она есть. Сик!
- Пора, - сказал Адмирал и выпустил в форточку зеленый вертолет со смертоносным грузом на борту.
Появилось гнетущее ощущение, будто мы с Адмиралом только что совершили нечто страшное и непоправимое, о чем после будем мучительно сожалеть.
Но глаза Адмирала счастливо блестят.
- Летит, Петров! Летит!
Главное, чтобы ветер дул не в нашу сторону. И тут я вспоминаю. В кастрюле были не котлеты. Мы с Адмиралом съели эльфов.

25
Повелевает ясно Аполлон: "Ту скверну, что в земле взросла фиванской, изгнать, чтоб ей не стать неисцелимой".
Так говорил и главнокомандующий, когда в августе такого-то года армия форсировала Обь и заблудилась в густом ельнике на том берегу реки. Четыре дня блуждания по сусанинским тропам сказались на Адмирале странным образом. Он стал задумчив и рассеян как никогда, и в то время как воины-умирашки валились с ног от усталости, Адмирал все ускорял и ускорял шаг. Заканчивалось это тем, что армия безнадежно отставала от бравого командира, который выходил из поля зрения своих солдат, совершал очередной круг по ельнику и, вдруг наткнувшись на собственный арьергард, снова вставал во главе колонны.
Колышется даль голубая,
Не видно нигде берегов.
- Адъютант, я вас просил подумать над нашим девизом. Что скажете? - хмуро спросил Адмирал во время одного из привалов.
- Свобода, равенство, братство! - не задумываясь, сказал Адъютант.
- Вас посадят в Бастилию за плагиат, - так же хмуро сказал Адмирал. - Свободное вето каждому! Это более соответствует.
И вдруг его осенило. Он приказал трубить сбор, вытащил из сапога компас и повел армию прямиком на восток. Выбравшись из ельника, армия, спотыкаясь и матерясь в лице главнокомандующего, взобралась на холм. Кругом папоротники, кустики черники. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. Это было Оно - исчадие монументализации, сад камней, чудо-юдо-Новоэннецк. Уродливый хребет телеграфных столбов, провода, как жилы зверя. Вопреки ожиданиям Адъютанта, никакого побоища, никакой мясорубки не случилось. Напрасно ты два часа к ряду драл свою адмиральскую глотку. Напрасно расцарапал губы алюминиевым мундштуком рупора, вызывая Бегемота на честный поединок. Город - как тихий и спокойный пруд. Каменные люди спали, Бегемот жевал огурец. Кончилось тем, что ты сорвал голос, а какой-то горожанин, проснувшись и разобидевшись на твою шумливость, прострелил тебе печень из берданки, и ты упал и остался лежать, прикованный к земле, как Прометей, истекая кровью, сжимая алюминиевый рупор в слабеющей руке.
Глупец горожанин! За твою выходку расплатился весь город. Воины-умирашки во главе с Адъютантом смели его с лица земли. Камня на камне не оставили.
А утром был день королевы Оз. Воины-умирашки перенесли носилки с главнокомандующим на холм, на котором прежде был город, чтобы раненый мог полюбоваться цветами, за ночь покрывшими развалины пестрым ковром. Ночью прошел дождь. Хороший дождь, летний. Адмирал попросил оставить его и весь день напролет пожирал глазами эту гигантскую клумбу и радовался как ребенок. У подножья холма воины-умирашки устроили праздничное гуляние по поводу. Хорошенько надравшись коньяком, Адъютант, тайком от медсестры, ревностно стерегущей покой раненого, прокрался к носилкам главнокомандующего и, истекая соплями, стал допытываться у него, за что боролись, командир? Если за новые ценности, то где они? Неужели мы, подобно бегемотофилам, всего-навсего смехотворные атавистические воины?
- Не будьте тупицей, старина. Вот этот цветок видите? Он стоит всех ваших ценностей, которые вы создаете только для того, чтобы иллюзия собственной необходимости не растаяла в воздухе, как колечко дыма от вашей сигареты. Утешение для самодостаточных пуделей. С точки зрения вечности, все ценности – фигня, - сказал Адмирал. – Знаете, в последнее время я кажусь самому себе медведем, которого заклинило в Великой Пустоте. Надо мной застыла стрела, как навеки запечатленное знамение. И почему-то меня это совершенно не расстраивает. Я почти счастлив. Верите?
- Верите в то, что у каждого нонконформиста на груди хранится маленький мешочек, в котором хранится Эльдорадо? - спросил Адмирал. - Мешочек пустой, поэтому Эльдорадо какое угодно и представляется каждому по-своему. Очень похоже, что демон Врубеля сидит как раз в окрестностях этого города, и этот город можно было бы увидеть из окна, отражающегося в зеркале за вазой с ирисами Матисса. Но Эльдорадо нельзя называть городом. Назвать его городом - значит поставить в один ряд с другими городами. Эльдорадо следует называть Местом. Но это не рай боговерного и не мечта конформиста. Это Место, которое не существует, но которое будет существовать, пока живет нонконформист. Эльдорадо - это свобода, творящаяся в нем и позволяющая ему отпускать ответные щелчки обманщице судьбе. Это его шторм в океане бед, скрашивающий несчастья и смеющийся над ними и над ним самим. Это освобождение от самого себя как исключительно-важного предмета. Это повод забавляться амбициозностью власть предержащих. Благодаря Эльдорадо можно не быть со всеми, а быть ради пути к нему - сказочному Месту.
Медсестра засекла Адъютанта возле носилок и сердито закричала, чтобы оставил раненого в покое. Алкаш!
Адмирал вдруг развеселился, хитро прищурившись, поманил помощника к себе и, когда тот склонился над носилками, прошептал ему на ухо:
- Я знаю, что вы сперли мой чемодан, негодяй.
Адъютант покраснел.
- Если хотите, можете оставить его себе. Я доверил этим фантикам... Хотя не это главное. Это запах. Съеденных когда-то конфет. Знаете?
- Да, Адмирал.
Адмирал нащупал руку своего помощника и благодарно сжал ее.
- А теперь идите к черту, старина, - попрощался главнокомандующий и перестал дышать, но еще долго улыбался медсестре с носилок.
Воины-умирашки жалобно взглянули на мертвого командира и, оставив цветы и камни один на один, прыгнули в небо, которое отражалось в зелени волн. Это был полет медоносных пчел с флюгера к альпийским лилиям. Пчелы возвращали цветам свою кровь, как мед и наследство.
- Ты видел? - спросила медсестра, тревожно хватая Адъютанта за рукав мундира.
- Война окончилась. Подвигов больше не будет, - сказал Адъютант, бросая в траву свой мачете.
Мертвецки пьяные Дафнис и Хлоя, месяцами не умывавшиеся, пропахшие порохом и потом. Они лежали в цветах. Победа? Она гладила обезображенное ожогами лицо и прижималась к Адъютанту так, как будто хотела спрятаться в него. Она умудрилась расцарапать ему спину коротко обрезанными ногтями, не знавшими другого лака кроме дождя. Потом вдруг закричала и, оттолкнув его, разразилась грозой. Капризная Хлоя, ты так дорого заплатила за удовольствие лежать в цветах. Почему же теперь цветы казались тебе стеклянными, разбитыми? Что это?
Он плохо помнил, что было потом. Помнил только, как к горлу подкатила тошнотворная котлетка, и его стошнило на мундир, валявшийся тут же, среди цветов. Он блевал долго и жутко и чуть не выблевал все свои адъютантские внутренности, как в тот раз, когда они с Адмиралом по ошибке поужинали эльфами. Потом был взрыв, изуродовавший его лицо. Потом он куда-то бежал. Долго, сквозь страх. Прочь от извивающейся в траве Хлои. Спотыкаясь и падая лицом сначала в цветы, потом в зеркала луж, хватая ртом студень лягушачьей икры, потом, вбежав в город, - лицом в беспристрастность асфальта.
Обессиленный, почти безумный, он носился по улицам в поисках чего-то. Остановился только когда увидел клумбу с фиалками. Поднял глаза к кухонному окну. Она смотрела, немного хмурясь, покачивая на руках ребенка. Вернулся. Развенчанный. Без щита. Даже.
- С праздником! - приветливо сказал торговец виноградом, улыбаясь во все лицо.
Адъютант стряхнул с мундира обрывки лепестков и, подхватив чемодан, вошел в подъезд.

26
По городу поползли слухи, что Бегемот на самом деле не тот, за кого он себя выдает.
- Бегемот - не Бегемот! Бегемот - не Бегемот! - выкрикивал смелый Сверчок, прыгая под сосной.
Бегемот в возмущении швырял в него огурцами, но ни разу не попал. Лишь муравьев перекалечил. Жаба-повитуха и сама уже давно подозревала, что это не тот Бегемот, что идеального Бегемота едва ли удастся вскормить в условиях муравейника в силу слабости и несовершенства муравьев, не способных сутки напролет таскать необходимые тяжелые огурцы. Даже грузовичок не подмога. Вечно голодный Бегемот ужасен. Теперь еще эти слухи, которые безжалостно разрывали чудесную цепочку ее логических умозаключений. Ведь если Бегемот - не бегемот, то Бегемот не государство, а государство не закон, а муравейник не бегемотник, а муравейник. Нет, этого не может быть! - с ужасом думала Жаба-повитуха. Неужели она так ошиблась в Бегемоте! Ведь если Бегемот не есть закон, то он не имел никакого права мочиться в Фонтан. Ах, грязное животное!
Так был развенчан Бегемот самым страстным своим почитателем. Но даже развенчанный он не собирался покидать насиженную сосну. Тогда муравьи решили уйти. Жаба-повитуха, правда, пыталась подбить муравьев на решительные, активные действия, вплоть до свержения Бегемота с сосны, разгрома бегемотника и постройки нового муравейника в другом конце парка.
- Не верьте жабам! - сказал Сверчок. - Муравейник - это традиция и вредная привычка! На каждый муравейник найдется свой Бегемот! Война ни к чему, она неразумна. Просто уходите. Будьте космопатриотичны!
И муравьи ушли, послушавшись Сверчка, оставив Бегемота на его сосне. С тех пор муравьи перестали строить муравейники и переселились в норки под асфальтом. И не видно их, и не слышно.

27
Подчиняясь неведомому порыву, Адъютант открыл почтовый ящик, вынул потрепанный конверт и вскрыл его, оторвав голову памятнику Свободы, изображенному на почтовой марке.
" Дорогой Адъютант, - писал главнокомандующий, - когда вы получите это письмо, я, вероятно, буду уже в Бретани.
Какого черта? - спросите Вы. Отвечаю. Я собираюсь удостовериться в том, что Эльдорадо нет. По крайней мере, здесь..."
- А Край Света? - невольно вырвалось у Адъютанта.
" ... Вы так наивны, старина. Края Света не существует. Наша планета, к сожалению, круглая. Но не расстраивайтесь, мой милый друг. Еще не все песни спеты, еще не все собаки съедены. Мой план таков. Вы снимаете свой грязный мундиришко, запихиваете его поглубже в мусоропровод и возвращаетесь к спокойному бюргерскому существованию, то есть становитесь прежним Петровым, ленивым и легкомысленным Петровым, которому ничего не надо от жизни, кроме сигарет, водки и двух-трех интеллектуальных игрищ в неделю..."
- Потратить лучшие годы жизни на битву с призраками! - с горечью воскликнул Адъютант и хлопнул себя по лбу.
" ... Что жизнь, старина? - писал главнокомандующий. - Возня вокруг новогодней елки. Сначала мы ее наряжаем, потом снимаем с нее игрушки. Как писал святой Эрве (уже будучи на небесах): Едва в юдоли сей избавлюсь от цепей, горе, вослед лучу, как ласточка взлечу. Избавляясь от цепей, мой друг, будьте настороже и помните, что они реально существуют - Бегемот и его люди; что они способны на все, чтобы вывести Вас на чистую воду. Они подкладывают кирпичи под подушку и ставят возле кровати тазики с ледяной водой. Они выковыривают из Ваших булочек изюм и норовят плюнуть в Ваш кофе. Они звонят Вам по телефону и укоризненно молчат, доводя Вас до исступления. Они забираются в сливные бачки и не пропускают воду. В специальных лабораториях они разводят огромных рыжих тараканов, которых потом науськивают на продукты Вашего питания. Они следят за тем, чтобы Ваши бутерброды падали маслом вниз. И если бутерброд падает маслом вверх, они приходят и переворачивают его. Дырки в бубликах - их рук дело. Они учат Вас маршировать раз-два раз-два, а потом проектируют лестницы с нечетным количеством ступенек, зная, что Вы оступитесь, расквасите себе нос и побежите к доктору, с которым они уже обо всем договорились. Они приходят под покровом ночи и, пока Вы спите, переставляют в квартире мебель или сбривают Вам, спящему, усы или вешают вместо зеркала портрет Иосифа Виссарионовича. Не мудрено, что утром, увидев себя в зеркале, Вы начинаете смеяться от ужаса. Потом они присылают за Вами машину, и Вас увозят. Но нет больше страха в Вашем сердце. Они не посмеют поднять руку на Генсека!.."
- Старый болван! Шут гороховый!
Адъютант почувствовал себя оскорбленным в самых светлых своих чувствах.
" ... Я знаю, о чем Вы сейчас думаете. Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон! - говорите Вы. Но шутки шутками, старина. Хотите узнать правду о ТАМ? Я знаю, что хотите. Слушайте же. Хорошо там, где нас нет. Но этого ТАМ нет нигде. Ни на одном глобусе, ни на одной географической карте. Оно туда не влезает. Потому что ТАМ безгранично и существует сразу везде, но только не здесь. Вероятно, оно бы могло быть даже здесь, но здесь уже есть что-то, что мешает ТАМ быть здесь. Хорошо ТАМ, старина, где у нас есть ТАМ, о котором можно лишь мечтать. Несуществующее ТАМ необходимо нам позарез хотя бы для того, чтобы оставаться здесь. Иначе, если бы такое место существовало, все сбежали бы ТУДА и подохли бы там от скуки.
С искренним уважением
                Адмирал".
Скомкав письмо, Адъютант засунул его в карман галифе, подхватил чемодан и поднялся на шестой этаж. А там выронил бесполезную ношу и скорчился на холодных ступенях. Виват виварий! - его душил смех.


ВМЕСТО ЭПИЛОГА.
"  - А интересно, чем кончил этот герой, - сказала Паула, и Клаудиа почувствовала, как у нее дрогнул голос. Она положила Пауле руку на плечо.
- Я не помню, - сказала она. - Возможно, пулей в лоб. Но кажется, стрелял кто-то другой".
Х.Кортасар, "Выигрыши"