мстители

**********
У него было такое узкое лицо с унылым тупым носом, словно его рожали в
приоткрытую дверь. А взгляд - погасший, видимо, с самого рождения,
задевал какой-то затаенной обидой. Но, в то же время, всей своей белой
кожей лица и легкими, как пушинка растрепанными, с белоснежными до
седины волосами, он напоминал деревенского придурка, ходящего в
церковь, как на работу.
А жил Николаша в старинном обшарпанном особняке с причудливой ампирной
лестницей, которая затейливо стекала вдоль потускневшей амальгамы
сюрреалистического зеркала, занимавшего стенку в три этажа. По этой
лестнице было жутковато подниматься в первый раз, казалось, кто-то
сгорбленный и темный сопровождает твое восхождение в загадочные гости. А
Николаша и действительно казался загадочным, так вокруг любого юродивого
возникает аура чего то мистического и сопредельного с таинственными
силами, о существовании которых, так, воспалительно мечтается в минуты
усталости от рационального, и зачастую, жесткого реального мира.
А когда, скажем, ты оказывался за обеденным столом Николаши, среди его
молчаливых друзей, среди которых был беглый негр по имени Джон и на стол
в середину ставили алюминиевую кастрюлю с кипяченой водой, в которой
сиротливо плавали кусочки небритого сала и все с видимым удовольствием
начинали прихлебывать в прикуску с хлебом, политым уксусом и посыпанным
папиросным пеплом, то в голове действительно что то переворачивалось от
всей этой шизофренической нереальности и трудно было представить, что за
окном конец двадцатого столетия и времена крутой голодухи давным- давно
прошли и даже цыгане едят сервелат и пьют заморское вино.
.А коrда по кругу начинал ходить "косячок" из свежей rазеты, набитый
какой-то красной дурью, то ты уже не в силах был обидеть хозяина и,
неумело закатывая глаза, затягивался обмусоленным окурком, делая вид,
что понимаешь в этом толк.
Негра Джона снарядила в нашу страну какая-то африканская республика на
учебу в ветеринарную академию, и, надо же было так случиться, что в это
время в нашей столице разразилась эпидемия под названием хиппи. Попав в
вольное братство счастливых бездельников, он понял, что их жизнь и есть
та свобода, за которую так боролась его республика, и надо ей
пользоваться. Как наша страна держала ответ за его пропажу перед лицом
борющейся Африки, сейчас уже сказать трудно, но на улицу он выходил без
боязни, ибо для милиции и почти для всех нас все негры на одно лицо.
Иногда, в удачные для компании дни, после медитации над портвейном, он
переворачивал старый мусорный бак и превращая его в барабан судьбы,
выстукивал на нем что-то замысловатое, сопровождая заунывным пением на
родном наречии, влажно поблескивая белками глаз в окно, где, может быть,
в это время тихо падал рождественский снег. Другим, не менее ярким
членом Николашкиного братства был некто Алик - здоровенный верзила с
невероятно кудрявой головой и вечно открытым ртом, казалось, если он
его закроет, то наверняка лопнет кожа на скулах. Алик был добрый бандит.
В соседней с их особняком пивной, не было ни одного завсегдатая, который
бы не угостил его пивком и добрым куском рыбы. Алик мог подойти к любой
самой зверской роже и ласково смотреть, как тот пьет, до тех пор, пока
тот не спохватывался и не уrощал его под одобрительные взгляды соседей.
Алик с садисткой или просто какой-то чумной улыбкой принимал кружку и,
отойдя в угол, бережно переливал её в стоящую под столом пятилитровую
банку. Так что без пива Николашкина компания не жила ни дня.
Но, безусловно, лидером и идеологом в этом доме был невысокий
голубоглазый и бородатый парнишка по прозванию Сергунька. Во внешне
мягком его лице и теле чудилась какая-то сила, похожая на сжатую до
предела пружину, готовую взорваться в самый неподходящий момент. Новым
людям он преподносил себя человеком глубоко верующим, но, как затем
выяснялось, что религия его была крайне своеобразной, хотя и не новой на
этой многострадальной земле.
Для него и будда и Магомет и Иисус Христос были одним лицом,
воспитывающим и направляющим человечество на возможное воссоединение в
будущем. Его философия представляла адский коктейль православия и
всевозможных восточных учений, разбавленных колодезной водой
католицизма, подкрашенной огоньком русского раскола.
И, несмотря на эту невероятную смесь, а может быть и благодаря ей, он
был ярым сторонником всего русского, и тут его суждения могли принимать
самые экстремистские формы, так он ненавидел город Петербург. И вот
почему: он считал его каменным корсетом, одетым на русскую душу Петром.
Он называл его оплотом чужеродного духа, этакой одинокой крепостью,
воздвигнутой на страданиях и костях, где под серым стеклянным колпаком
северного неба русская душа томится и гибнет в разладе с генетическими
представлениями о должной славянской жизни, её форме, укладе и
окружении. И, рассуждая так, добавлял, что вот примером могут служить
герои Достоевского, изломанные городской геометрией и догадками о
возможном существовании лучшей жизни, это, мол, уже не русские люди и
потому Достоевский так нравится за рубежом. А про Москву говорил – вот,
мол, исконно наш город, восточный базар, языческий вечный карнавал и
гениально задуманная неразбериха. Друзья с нежностью и усердным
глубокомыслием внимали его неистовым проповедям и открыто гордились
дружбой с ним. И не дай бог, кто-нибудь похвалит при Алике в пивной
какую-нибудь Америку, тот сразу вспомнит и печальную судьбу чернокожей
родины Джона и ругательное выражение Сергуньки "Ленд-лиз» или другое, и
всё это выльет в одном воинственном коротком рыке, сопровождающем удар в
слюнтяйскую челюсть.
Однажды в пьяном веселье они выдавили оконное стекло и, надо же, оно
упало почти на голову проходящим внизу дружинникам, совершающим
посильный и осторожный рейд по темным тылам противника. Когда те,
ошарашенно вздрагивая, поднялись по мистической лестнице и загромыхали
в тяжелую, ещё купеческую дверь, она резко отворилась и на пороге вырос
негр с дрожащим огоньком свечи в высокоподнятой руке, они от
неожиданности, заикаясь, извинились и попятились, подчиняясь извечному и
тоже, наверное, с петровских времен, усвоенному инстинкту уважения к
иностранным гостям. И быстро, быстро стали спускаться по ампирной
лестнице, растерянно переглядываясь, а сверху чуть освещая свечой им
путь, склонился Джон, которого разбирал мефистофельский хохот.
Излюбленным коньком в разговорах с новыми, да и старыми знакомыми, у
Сергуньки был культ личности, точнее Сталин. Не имея ни среди своих
близких знакомых, ни, тем более, среди родных - людей, пострадавших в то
время, Сергунька, тем не менее, люто ненавидел всё, связанное с этим
временем, и именем. Хотя, впрочем, Сергунька не знал своих родителей, он
был воспитанником подмосковного детдома, и, при случае, мог туманно
намекнуть на выдающихся людей, исчезнувших в далеких лагерях, хотя даже
по возрасту он никак не мог быть их сыном.
Из всей компании только хозяин Николаша испытал на себе тяжесть того
сурового времени. Ему было уже немного за сорок, но его словарного
запаса явно не хватало, что бы рассказать как был он осужден на излёте
сталинской эпохи. И друзья лишь знали, что Николаша после ФЗУ попал на
завод, а после первой получки старшие товарищи потребовали угощения и,
выпив на лужайке за предприятием в обеденный перерыв, Николаша, с
непривычки, проспал там до самого вечера. 3а что и получил по молодости
лет всего семь месяцев. Но, верно, именно с того рокового рабочего
полдня судьба Николаши полетела под откос.
Он так бы, наверно, и доживал свой век тихим пьяницей, если бы
городской прибой не столкнул его с Сергунькой и компанией.
В особнячке было всего три, но огромных квартиры, и совсем недавно они
были ещё коммунальными, но, в связи с предстоящим сносом, люди
разъехались в разные концы столицы. И только Николаша почти нелегально
закрепился в доме.
И вот однажды Сергунька узнал, что отец одной знакомой был в те
незапамятные времена довольно крупным чином и даже начальником такого
лагеря.
У этой девушки были странно расшатанные нервы и буйная фантазия, её всё
время куда-то заманивали, в какие-то организации, то она
в течение целого отпуска была заперта на даче и, якобы ,переписывала
какие-то листовки на еврейском языке, то кто-то заставлял её устроится
работать на подмосковную авиабазу, словом, это живописный
шизофренический бред достойный, как выяснилось, своего папаши.
У того была мания, возможно ещё, не названная научно. Он любил зеркала.
И в доме их было столько, что его, вечно уставшая и затюканная жена,
ходила по квартире почти с закрытыми глазами. Они висели в прихожей и
ванной, над постелью и на кухне, словом, везде и лишь дробились своими
размерами от потолка до плинтусов. Но самое поразительное ожидало в
старом ржавом железном гараже.
Гараж был куплен, когда это можно было сделать и, не имея самой машины,
и с тех пор никто из домашних в нем не бывал. Даже для дочери полковника
помог это сделать Сергунька, так жадно заинтересовавшийся личностью
зеркаломана.
При входе в гараж стоял, точнее на входе стоял старый кассовый аппарат,
а дальше стояли ряды желтых ободранных кресел, какие ещё можно
встретить, где-нибудь в забытых богом и профсоюзом рабочих клубах.
Все стены гаража были, естественно, увешаны зеркалами разной формы и
размеров. И самое большое зеркало висело, как тусклый экран перед тесно
составленными рядами. А за спиной под самым потолком висел обычный
строительный прожектор, если все это сравнить с каким-то идиотским
кинотеатром, то по-видимому - прожектор должен был играть роль
кинопроектора.
Полковнику было почти семьдесят лет, но это был ещё достаточно крепкий
мужчина, с гладко выбритым до синевы лицом, и жестким серебряным ежиком
волос. У него был очень резкий пронзительный взгляд, который мог
становиться неожиданно глухим или безвольно-мутным. Остаток трудовой
жизни полковник провел, охраняя старый железнодорожный мост,
перекидывающий узкоколейку к задам каких- то высоченных складов из
рыжего, исклеванного непогодой, кирпича с серыми пятнами, когда-то
заложенных окон. Дочь помнила, как после школы приносила ему на службу
обед и он чинно усаживался за маленький колченогий столик, с
удовольствием расстегнув черную вохровскую шинель, сосредоточенно ел,
сурово вглядываясь в ржавую ажурность моста. Шинель позволяла по стилю
носить под ней старый форменный китель с темными следами каких-то
орденов.
Когда Сергунька узнал о зеркалах и прошлом этого седого красавца, он
моментально провел какую-то пока неясную параллель между лестницей в
доме, где поселился у Николаши и гаражом. Хотя понимал, цели у зтого и
тех зеркал были разные. Ещё, не отдавая себе отчета, он решил
скрупулезно заняться сбором сведений о полковнике, предчувствуя какую-то
сладкую месть, за все свои страшные представления и знания о том
времени и жизни, в которой, возможно, играл серьезную, по его понятиям,
роль, полковник.
Полковник приходил в гараж не по расписанию, хотя и, чаще всего, это
случалось в ненастные для любого времени года дни. Садился в третий ряд
с самого края, а всего их было восемь, плотно составленных рядов.
Нашаривал под ногой электрический провод с выключателем и начинал
изредка мигать прожектором косо направленным в большущее зеркало
впереди. Зеркала на стенах не были новыми, кое- где от сырости они уже
потеряли возможность точно отражать, но в тоже время нельзя было в них
даже приблизительно найти подобие комнаты смеха.
Сергунька долго мучился, что всё это значит, для чего полковнику этот
странный гараж, о чем он размышляет, запираясь там, что видит он в этих
слепых, ничего кроме самих себя не отражающих окнах, в бредовый
загадочный мир полковника.
Время шло, но от дочери полковника трудно было что-либо узнать нового о
прошлом её отцa, разве что старшую сестру звали Сталиной и она рано
покинула родительский дом и работает где-то на Волге сестрой-хозяйкой в
доме для престарелых и уже по праву считается среди родственников старой
девой.
Однажды знакомый Сергуньки, работающий в институте глазных болезней
лаборантом, нашел во время субботника в подвале своего заведения
гипсовый сталинский бюст с улыбающимся ребенком у левого плеча. Такой
гипсовый крепыш ласково прижался к форменному кителю с толстыми
накладными карманами.
Вот тогда у Сергуньки и мелькнула мысль задействовать находку в расправе
над полковником. А в том, что она должна быть Сергунька уже и не
сомневался.
Как-то, размышляя над способами мести, он ,как всегда, завелся и начал
перечислять цифры и факты, прочитанные и услышанные когда -то рассказы о
черной для страны эпохе. Он так распалил себя и своих дружков, что даже
добрый бандит Алик стал стучать по стене кулаком и сказал, что гадом
будет, но запытает полковника Николашкиным шилом до полного раскалывания
во всех злодеяниях. брызжа слюной из незакрывающегося рта он говорил,
что вот из-за таких как полковник сейчас все молчат, хотя и видят, как
вокруг много подозрительно богатых людей. И тут же привел пример, как
один хипарь, по кличке Манго, сжег однажды на костре замечательный
китайский пояс с вышитыми гладью драконами и сжигая орал, что, мол, нам
не нужны красивые дорогие вещи – всё, мол, это - тлен. А я, добавил
Алик, с самой армии флотский ремень ношу и стесняюсь перед всеми этими
мэнами попсовыми.
А Сергунька придумал вот что ... Он вместе с беглым негром Джо покрасил
сталинский бюст в красный цвет. Но усы и волосы - в черный, а
крепыша-малыша в телесный, благо тот был вылеплен в одних трусиках. Шла
дождливая осень, именно в такие дни полковник любил посидеть в гараже.
Сергунька ещё не знал, что последует за подарком и во что нужно будет
превратить долгожданное знакомство. Ему даже приходили мысли раздобыть
где-нибудь маленький такой кусочек динамита, засунуть его внутрь бюста
и, в нужный момент, каким-нибудь образом незаметно взорвать, но это
могло повлечь за собой и ненужные последствия и, хотя гневный Алик был
настроен на всё и тоже чувствовал себя сыном замученных в неволе,
пришлось этот вариант отвергнуть.
 Сергунька старался завести себя, чтобы фантазия окрыленно искала
гениальные способы мести. Если не я, то кто?"- вопрошал он себя и с
кипящем негодованием начинал вспоминать, что, лично ему, отравил в
жизни Генералиссимус. Вот, к примеру, говорил он - я люблю курить и не
какие-нибудь там сигаретки, а папиросы, по запаху мне очень нравится
«Герцоговина Флор», но как ты их будешь любить, если этот душегуб их
крошил в трубку? Или в прошлое лето отдыхали с командой в Новом Афоне -
народ там за милую душу понужал Кинзмараули, но, ведь
это вино было любимым для того же… ! Недавно одна гирла из системы Мамы
Джиды подарила ему бардовые бархатные штаны, Но, это же его кулуаров!
хан: жить ?-орал CepГYHьp~a, вопрошая пьюнн:rькую братию и тряся беглого
негра Дио за ворот футболки. Как ещё Сергуньке не пришло в голову
переименовать бедного парня, таким именем генералиссимуса называли
союзники.
Чтобы доставить бюст в гараж нужен был транспорт, ибо жил полковник в
маленьком городке под Москвой и на такси туда ехать накладно.
Но Алику удалось договориться с одним типом из пивной, у того была
старенькая Победа. Встретились - поговорили, тому даже понравилась
предстоящая хохма, как он выразился. А Сергунька всё не унимался: где-то
в Малаховке, на барахолке, он купил у какого то алкаша старый офицерский
китель времен войны и шикарное галифе и вместе с Николашей они угробили
два вечера на изготовление манекена. ОН получился просто на диво
убедительным. Правда без головы, но зато в сапогах и перчатках: "Для
такого дела - ничего не жалко"- сказал Николаша и достал из под буфета
прекрасные кожаные перчатки , найденные пять лет назад возле гостиницы
Националь. Но, с головой надо было что то решать и Сергунька, вспомнив
уроки труда в детдоме, стал усердно обклеивать газетами лицо чернокожего
приятеля, создавая маску из папье-маше.
Тот чертыхался на родном языке, но мужественно терпел, задерживая
дыхание, и наливаясь злостью на незнакомого врага.
И вот всё было готово. Ранним ненастным утром под окном прогундосила
Победа и мстители крехтя, и с огромной осторожностью, вытащили укрытый
двумя клеенками бюст, а затем, оглядываясь по сторонам, вытащили.
манекен и запихнули его в багажник.
3а кольцевой дорогой на машину обрушился ливень, но они, весело
перемигиваясь, затянули"Наш паровоз вперед летит… " ,а потом долго
обсуждали предстоящий теракт.
Ключи от гаража Сергунька сделал еще пол года назад, как ни странно, но
у человека с такой профессией в прошлом, как полковник, замок был
простой конструкции.
-А вдруг полковник там уже ни свет ни заря или вообще долго не придет,-
приставал с расспросами Алик.
-Ну, всё разместим, а он в этот момент придет и застукает? - бубнил
Николаша. - А дальше, что делать будем?
Но Сергунька отмалчивался, загадочно улыбаясь, хотя и сам не
представлял, что произойдет дальше ••• Знал, лишь, точно, что - Месть.
Поставив машину в плотную к гаражу, и всё же немного повозившись с
замком, они занесли бюст и долго спорили куда его определить.
Решили, что лучше всего в левый угол, как в любом красном уголке. Затем
втащили манекен в мундире. Свешенное на бок лицо из папье- маше было
убедительно раскрашено под синеющий перекошенный лик покойника. И тут
Сергунька, как-то криво улыбаясь, достал из кармана моток бельевой
веревки с петлей на конце, компания ошарашенно переглянулась и только
Алик безумно заржал…
Повесили манекен в офицерском мундире прямо на центральное большое
зеркало. Отошли, оглядели, понравилось.
Николашка с Джоном и хозяином Победы поехали в сторону дома, где
жил полковник и заняли позиции. В случае появления они должны были
быстро проехать мимо гаража и три раза просигналить. Сергунька с Аликом
остались внутри в дверях, снова спокойно повис замок.
Прошло около трех часов и Сергунька уже стал сомневаться в исходе
операции. Дождь ровным гулом накрывал гараж. В нем было сыро и холодно И
Алику наконец удалось уговорить друга сделать хотя бы по глотку,
захваченной водки. И, конечно же, именно в этот момент рядом зашипела
под колесами грязь и просигналила Победа.
Всё складывалось, как нельзя лучше, видно и вправду день выдался на
редкость поганый и полковника потянуло в свою обитель.
Загремел ключ в воротах. Большой капюшон дождевика закрывал полковнику
обзор, да и настороженно, но по привычке оглядывал улицу, он не заметил
ничего подозрительного, даже следов в грязи перед гаражом.
~aK в.се.ГДЬ .. I быстро притворив З8 собой ВОР.ОТ8,ОН науощюп прошол к
J1ЮОИМОМУ Мест'
любимому месту и сел. Сергунька и Алик лежали на полу ,затаившись у
первого ряда. Их бил воинственный озноб, как перед дракой. Полковник
тяжело вздохнув в темноте, нашарил под ногой провод и щелкнул
выключателем.
        Как вспоминал потом Сергунька, воцарилась страшная пауза,
затем
раздался сдавленный и какой-то детский вскрик, прожектор погас и
снова на мгновенье вспыхнул, освещая подвешенный манекен и красного
Сталина с голым ребенком на руках. Повешенный тихо качался в струях
проникающего сквозняка и скалил безобразный лик с широким носом.
Полковник порывисто вскочил, заскрежетали двери, и теперь уже негр Джо,
Николашка и хозяин машины могли быть свидетелями, как шатаясь и загребая
руками, полковник спешит к распахнутой на краю дальней улицы телефонной
будке.
В открытую дверь гаража осторожно выскользнули мстители, но полковник и
не собирался, да и не мог оглянуться. Не доходя шагов десяти до красного
чрева телефона - автомата, он вдруг судорожно стал глотать воздух широко
раскрытым ртом и взмахнув правой рукой в сторону своего движения упал,
неловко подвернув ногу и утыкаясь лицом в осеннюю жижу дороги.
И тут что то похожее на жалость или сочувствие шевельнулось в душе
беглого негра Джо, он распахнул дверцу машины бросился к полковнику.
Забрызгивая грязью белоснежные штаны и поскальзываясь, Джо подбежал и,
присев прямо в лужу, поднял голову поверженного. И быстро, быстро стал
спрашивать мешая от волненья русские и английские слова: " Увотиз зыт?
Что? Что? Скорую, надо, да? Скорую, да?
Чуть раздвинув посиневшие губы, полковник выдохнул: "Комитет, срочно!
Затем он с трудом поднял набрякшие веки и в ужасе дернулся.
Над ним висела голова негра, такая непривычная в этом маленьком городе