Дмитровка

       Дмитровка... Какая она теперь, эта деревня, которой нет даже в толщенном атласе Тверской области, куда справедливейшим образом попали-таки и впритирку построенное Котлованово, по сей день издали приметное виднеющимся из-за гигантских берез красного кирпича силуэтом некогда покрытой золочеными куполами церкви, и соседствующее с другого краю Чешово, где помимо галантерейного(!) магазина со времен процветания местной свинофермы имеется не что-нибудь - целая библиотека!!!

       Десять лет как не бывала я в тех краях, а ведь когда-то аж по четыре месяца в году резвыми своими ножками топтала дмитровские пыльные дороги, по которым весной можно было проехать разве что на тракторе, а зимой, говорят, до автобусной остановки спешащую в школу малышню провожали по очереди старшие, дабы уберечь будущих космонавтов и пожарных от встречи с голодными, не сказочными совсем волками.

       Там по субботам, где-то с полудня, ветер начинал разносить по округе пугающий неминучей битвой за чистоту дымок, хозяйки готовили квас и чистое бельишко, мужики прятали в предбанниках самогоночку.

       Вот она я, раскрасневшаяся, в наглухо повязанном перестраховщицей-бабушкой платочке, бегу с тазом подмышкой по высокой траве к дому, где предстоит очередная пытка расчесыванием спутанных от жесткой воды и бог знает какого мыла волос. И не пустят меня уже сегодня с ребятами печь картошку на озеро - после бани нельзя!
 
       Ох, непросто давался мне тогда еженедельный отрыв от коллектива в угоду бабушкиной сверхзаботе! Кто бы знал, что теперешнее мое свободолюбие корни свои пустило в Дмитровке, от души удобряемое бабулиным тоталитарным режимом.

       Я покорно писала диктанты и решала примеры, сознательно заполняла добрыми делами для "отчета перед мамой" графу "помощь по хозяйству", изо всех сил старалась не нарушать предписание "слушаться": ни в коем разе не купаться без присмотра взрослых, не снимать на солнцепеке панаму, возвращаться строго к обеду и не сметь ходить к пастухам клянчить лошадь!!! И как же восторженно-адреналиново было, чуть-чуть повзрослев и неизбежно научившись юлить, не попадаться, лазая по деревьям и строя в лесу шалаши, проносясь саранчой по колхозным полям, засеянным горохом, распихивая в сумерках по карманам ватников чужие (самые вкусные!) яблоки, лихо переправляясь на другой берег озера на огромной черной камере от "Кировца", бесконечно рискуя быть снесенными течением к запретной плотине!

       На том самом озере отдыхали душой городские мои дед, дядька и отец, встречая рассвет по кокушки в воде и зорко отслеживая каждое шевеление поплавка, торчащего некогда пером из крыла трагически запеченного давече гуся.

       Парадоксально, но дед совсем не ел рыбу.  Подняться ни свет ни заря, опустошить крынку холодненького молочка с непременной горбушкой, натянуть болотные, не раскатанные полностью до поры до времени сапожищи, тихонько притворить калитку, чтоб не потревожить соседского пса, и нещадно сбивая на своем пути бусинки-росинки отправиться к потаенному, прикормленному заранее месту, где теперь можно три-четыре часа кряду быть абсолютно счастливым - вот что такое рыбалка для моего деда. Я до сих пор помню вкус пойманных им плотвичек, которые прямо со сковородки хотелось проглотить вместе с мелкими надоедливыми косточками, а с большого улова мне доверялось насаживать на алюминиевые самодельные крючочки тщательно просоленных окушков и подлещиков. Правда, не ведавшая тогда еще вкуса пива, вяленую рыбу я не уважала.

       Именно благодаря деду, которому врачи настоятельно рекомендовали на лето выезжать подальше от питерского климата, купили мы по счастливой случайности дом в Тверской. Не знаю, кто, да почему направил бабушкины с дедом стопы именно в бологовское предместье - поди не ближний свет, но обернулась на десятилетия для нашей семьи Дмитровка любимой дачей, а сами мы, стало быть, поселившись в маленьком, далеко не новом домике, обрели статус "дачников", "нахлебников" - так презрительно именовало нас местное население.

       Тридцать лет назад каждый двор кудахтал, мычал, блеял и похрюкивал, кукарекал на заре и лаял заливисто на ночных гуляк. Хлеб для своих кормильцев деревенские покупали рюкзаками, тогда как "нахлебникам" полагалось не более двух буханок в руки. Строго по вторникам и пятницам приезжала в котловановский сельмаг (своего на Дмитровке не было) машина с одуряющим ароматом пекарни, а ждать ее было святой обязанностью всей местной ребятни.

       Сумасшедшая энергия и патологическая общительность бабушки незаметно окружили нас полезными знакомствами, позволяющими добывать стройматериалы на починку крыши и прочие недоступные поначалу "пришлому тунеядцу" блага. Постепенно, мы узнавали, у какой коровы самое жирное молоко, чьи куры чаще несутся и сколько стогов сена нужно сложить, дабы получить в награду вожделенное ведро картошки.

      Через пару лет дмитровчане привыкли к нам, а мы, в свою очередь, перестали ощущать себя чужаками среди людей, поколениями живущих на этой земле. Городскому жителю никогда не понять того состояния, которое испытываешь, зная в лицо каждого человека, идущего тебе навстречу, а если лицо оказывается незнакомым, значит хозяин его - "не наш", "не тутошний" - ведь даже многочисленные гости, то и дело наезжающие летом в деревню, почти всегда одни и те же, с вполне  знакомыми и какими-то все же "своими" лицами.

       Странно, но я почти не помню городского моего детства, хотя большую его часть, как ни крути, провела без души посещая то садик, то школу в Ленинграде. Зато - без труда могу в любой момент извлечь драгоценные мои воспоминания о ежегодных, но таких всегда внезапно заканчивающихся летних каникулах. В любимой Дмитровке научилась я делать жвачку из смолы и гудрона, разжигать костер, плавать, кататься на велике, узнавать по звуку мотора, чей мотоцикл появится сейчас из-за поворота, доить коров и отличать по пятнышку каждую из тридцати подопечных той доярки, которая рискнула доверить мне, неумехе, свой труд. Именно там со мной случилась первая любовь, и там же ошарашило первое разочарование. Я никогда не забуду ни лягушачьего хора по вечерам, ни неравной войны с комарами ночью, ни умопомрачительных запахов сенокоса, ни священного ужаса перед грозой, привитого живописными бабушкиными рассказами про шаровую молнию...


      Поначалу времени, а потом еще и смелости, не хватало мне, чтоб совершить поездку в места своего счастливого детства. Родившаяся в Ленинграде, я по внутренней договоренности с собственными представлениями о мироустройстве, давно считаю Дмитровку той самой Родиной, о которой пела когда-то в школьном хоре: "То березка, то рябинка".

      Совмещенное с работой студенчество, затем замужество с последующим рождением сына, надолго лишили меня удовольствия проводить каждое лето в деревне. Я уезжала оттуда вчерашней школьницей, а вернулась молодой мамой. Наивная, ожидала я обнаружить те же пейзажи, что насыщали все годы моего отсутствия каждое трепетное детское воспоминание. Трудно до сих пор описать достаточно близко к оригиналу всю гамму чувств, пережитых мной от увиденного воочию. Похоже, наверное, ощущает себя человек, покинувший мать молодой и здоровой, а нашедший её после долгой разлуки поседевшей и сгорбленной - дети крайне редко допускают родительскую старость в свои мысли. Так и я не готова была войти в покосившийся совсем домик, узнать, что фермы больше нет, что  молодежь разъехалась по большим городам, старики поумирали, что поля "колосятся" теперь васильками, а пыльная широкая дорога заросла травой за ненадобностью...

      Природное мое малодушие предпочло бы никогда не узнавать в сухонькой подслеповатой старушке свою  всегда донельзя бодрую бабушку, оно бы выбрало для вечной памяти о детстве только те картинки, на которых комбайнеры убирают рожь, молодухи ходят на реку полоскать пеленки, а за каждым забором слышится коровье мычание.


      До чего же быстро летит время, безжалостно изменяя мир вокруг и внутри нас, сужая его, казавшийся в детстве огромным и таинственным, до пределов маленького манежа, по которому, словно хорошо дрессированный пони, ты бежишь безостановочно со своею нехитрой тележкою, пряча под затейливой попоной надежду, что маленькие лошадки никогда не стареют, их миром может быть только цирк, за пределами которого нет ничего стоящего - там живут взрослые.