49. Встреча Ксьяна с матерью

Ранним утром охрана доставила на главный пост  старика в обветшалой одежонке. На требование охраны бросить ношу на пол, ответил:   
-Существенного  в ноше нет.
Охранники  вытряхнули содержимое мешка. В нем оказалась женская одежда, настолько ветхая, что от неловкого движения рук сама собою  расползалась.
-Ты, где такое накопал, на кладбище покойников раздел, иль огородах пугал оголил? А это что такое?   
Охранник развернул тряпицу,  понюхал и передернулся всем телом.
-Обедня, дробленое зерно с полезной травкой, подали на еду.
-Куда стопы направил?
-От своего порога, сыну грехи земные отпустить.
Охранник стащил шапку  со стариковой головы и  повертел в руках. Кусочки меха от разной животины, скрепленные между собой, чем  под руку попало.
-Из каких отходов мастерил?
-Пришлые собаки порвали моего кота,  не пропадать же меху, заячья шкурка, крот в огород залез.  На уши натянул, тепло.
-За пазухой, что выпирает? – Не дожидаясь, пока старик сам расстегнет кафтан, за полу  дернул. На пол шлепнулась маленькая собачонка,   поджав лапки, она застыла в неподвижной позе.
Охранник потрогал  ногою тельце и с удивлением спросил:
-Зачем  дохлятину за пазухой хранил? 
Дверь распахнулась, вошел мужик с охранным псом, и выпалил с порога:
-По следу шли, путь проверяли. Обшарили развалину его, вокруг по снегу, кроме следов собачьих, чисто.
Пес носом потянул, одним прыжком достиг собачки, несчастную ткнул носом и стал лизать ей под хвостом.  Внезапный визг нарушил тишину, охранник от неожиданности подпрыгнул. Собачка мячиком взлетела вверх, беззубым ртом вцепилась в ухо кобелю. Пес отскочил к дверям,  на лапы сел, передние скрестил  и свечкой вытянул мордаху. Малявка принялась  ругать, пискляво тявкая, подпрыгивая вверх, пыталась дотянуться до горлянки.     Хозяин пса оправдываться стал:
-Наглец все малых собачат на части рвет, а перед ней устроил свечку. Против природы не попрешь,   течкует сука.
-Идешь прощать грехи сынку, а для чего с собою прихватил старухину одежду?
-В мешке мои обноски.   Течка у сучки  началась, проходу нет от кобелей, собаки стаями набеги совершают. С тряпьём  моим поосторожней, все лучшее в дорогу собрала.
-Если ты баба, зачем же голову обрила, мужицкую одежду  нацепила?
-Легче обходиться, мужняя одежда не пропускает  снизу стужу. На днях меняла травы на зерно, народ шепнул, что сына моего Главнейший повесить обещался. Сына Касьяном звать, он лошадей привел недавно.
Охранник напрасно пытался обнаружить женские черты, грубое лицо,  бритая головка, сиплый голос,  огромные ручища,  сомнения вызывали.
-Разденься, титьки  покажи, твой  внешний вид меня смущает.
-Женская краса, от нерадивых мужиков, в песок стекла, на пятки старость рано наступила. Руки задеру, ты помоги рубаху снять.
Худобы такой, охранник отродясь не видел. Старуха пальцами оттянула кожу на  высохшей груди, и грустно улыбнулась:
-Груди эти, вскормили четверых детей, кроме Касьяна, схоронила всех.
-Не вяжешься с Касьяном, у него лошади ухожены на зависть,  сам тело держит в чистоте, не мог такой мужик до безобразной худобы мать довести.
-Сын с помощью частенько подходил,  не принимала. С рождения    не повезло на мужиков. Отец сбежал, меня не видя вовсе, муж  без содержания оставил, а в самый трудный час, сын обокрал меня и в  след  подался. Живу вдали от всех, мир мой, могильные холмы безвременно ушедших  дочерей.  Восьмой десяток на подходе, перед   кончиной   душа обмякла, простить желаю сына, пожить с ним несколько деньков.

Главный охранник, выполняя указ Главнейшего, не подпускать к Касьяну никого, велел доносчиков позвать. Родство Касьяна и старухи подтвердили,   дали объяснение  причудам.
Старухин род  селился на ничейных землях, не потому, что темные дела творил, зависимость от власти, казалась им страшней  болезни. В семьях не разделяли труд на женский и мужской.  Жены могли отправиться  в обозный путь, оставив малых деток и хозяйство на все умеющих мужчин. Они охотились, впрягались в плуг, ловили рыбу, пряли, одежду шили, в кузнице ковали лошадей. Народ приклеил прозвище, мужички. Женщины  сами выбирали детям пару, присматривали в многодетных семьях  или подбирали  бездомное дитя, труду и разуму учили, богатством наделяли и в своих семьях оставляли.    
Однажды мужики два года пропадали, нашли богатые ничейные места,  подняли род с насиженного места. Касьянова бабка, только семьёй обзавелась, была красива, молода, умелица большая.  Муж уговорил остаться, богатством здешним завладеть. Родители просили дочь  соблазну устоять, они боялись за неё, в зяте пороки усмотрели. Кроме залетной вести, друг о друге знать ничего не будут,   сама дорогу не найдет. Дочь разум на замок закрыла, проводив родню, осталась с мужем.
Жили на зависть всем, дома свободные и земли в наем сдавали, для сытой жизни им  с лихвой хватало.  Монеты не копили, муж обзавелся лошадьми и занимался ими.  От зависти соседей, то ли от недогляда, пожар в  одном дому случился. К утру от улицы с домами, остался крайний ветхий домик.
Хозяин  сник, увлекся брагой. Хозяйка, в то время, носила мать Касьяна,  сама лошадок продала. Собрала мужика в  дорогу, вручила половину от продажи лошадей и к Стражникам отправила учиться. После рождения младшей дочки, решила проведать мужа, следов родного не нашла. Соколы  на жительство позвали. В ответ, сказала - нет, родители её предупреждали о неустойчивости мужа, она не вняла их советам.   Попробует сама судьбу  устроить. Трехжильная была, сумела деток воспитать и выдать замуж. Пожелала  счастья дочерям, и в путь отправилась с обозом.  Через года,  путник принёс от матери прощальное письмо, с роднёю встретиться не получилось.   Старшие дочери на земли Соколиные подались, а мать Касьяна   в том дому осталась  и повторила мамкину судьбу. После бегства мужа и сынка, в голодный год  болезнь тяжелая случилась, земелька дочек приняла.
Касьяна  не подпускала близко, внуков не держала на руках. Однажды, встретив жену Касьяна,   в след крикнула:
- Не стоят мужики страданий женских, к себе с почетом надо относиться. Лупцует мало,  надо шибче, чтобы скорее излечилась.
Годами не соприкасалась с людом. Одиночество переросло в потребность. Поражались, как и на что  существовала бабка?  Зимой, неделю  дымок не зависал над крышей, внутрь глянули, она почти не дышит. Дуняша  помогла, оставила мешок зерна  и жира, Касьян завез корма и козочку с приплодом. После покоса  оставляли не скошенные колоски, она их подбирала. Детворе запрещали дички и ягоды собирать вокруг её жилого места. Дрова везли из леса, теряли понарошку. Живучая старуха, недавно видели, сидела у дороги, травы лечебной притащила, менять пыталась на еду.   
-Пороками страдает бабка?
-Смотря, что за порок считать,   лучше бы она ругалась, отстаивала мнение свое, чем  кособокой жизнью жить. 
-Зачем с Касьяном ищет встреч, если доселе сыном не считала?
-Когда травою торговала, к ней подходили люди, от жалости бросали крохи, она их сразу в рот кидала.  Изголодалась сильно,  смотреть на тело страшновато.  Может, почуяла кончину и нрав несносный помягчел.
               
В конюшню заглянул посыльный.
-Коневод,   Главный охранник  кличет. Задержала старика, к тебе он шел.  Свести вас хочет на допросе.
Затрепетало сердце у Касьяна, подумалось, застукали связного, если откроется старик, как дальше жить?  Вошел, поклон отвесил, огляделся. Большая комната разделена на малые отсеки, в углу  огромный стол, заваленный штуковинами  для пыток. За  ширмою велась беседа, Главный охранник кашлянул, и разговоры разом стихли.
-Садись, голубчик, вот сюда, решил сюрприз тебе устроить. Связного ждал,  знаком старик?
Касьян взглянул на бритую головку и произнес:
-Впервые вижу, он не из наших краёв.
-Приглядись,   родство у вас, роднее не бывает.
Старик втянул головку в шею,  и молвил:
-Худоба да старость  до безобразия  портачат внешность, в глаза смотри, взгляд не меняется при жизни.
Голос материнский Касьян узнал,  показалось, старик лишь разевает рот, а голос раздается из-за ширмы. Он бросился туда, два здоровенных молодца на место водворили.
Касьян воскликнул:
-Я голос матери узнал, не трогайте её, за все отвечу.
Главный охранник подскочил, схватил рукою подбородок:
-Признаться хочешь?
-Вины не вижу за собой, но раз  в допросную попал, меня пытайте.
Охранник сдернул с матери кафтан, и подтолкнул к Касьяну.
-Мать родная, откуда худоба такая? - он побледнел, как сноп свалился на пол, в судорогах заскрежетал зубами.
-До пяти лет падучею страдал, свидание разум зацепило, голову на бок поверните, не так, - мать скомкала кафтан  и сунула под голову Касьяну.
 Вошёл палач, прошил старуху взглядом.

Касьян очнулся, сознание вернулось, он попытался объясниться:
-Вины не вижу за собой, но если повод вы сыскали, меня пытайте, мать  далека от мыслей грешных. При встречах мимо проходила иль  прочь гнала. Молю о снисхождении, наговориться  дайте.
Главнейший вышел на крыльцо, Главный охранник доложил:
-Притворства между ними нет. Старуха изжила свой век, от худобы загнется днями, Касьян после падучей, на день текущий  не работник. Пусть поживет в кибитке мать, соглядаи  все разговорчики запишут,  еще разок проверить надо.  Заметил я особенность одну,  у палача, как  видит матерей достойных, печальными становятся глаза.  Если палач в печали или зол, жди ветра да метель. Решение за тобой.
-Пусть поживет,   при ней сговорчивее будет.

Касьян нес дорогую ношу,  при встрече с мужиками, объявлял:
-Не думал, не гадал,  счастье само на плечи опустилось, меня,  родимая  простила. 
Занес в кибитку мать, согрел воды,  распарил ноги, поскоблил пяточки ножом и срезал загнутые ногти. Переодел в свою одежду, закутал, словно малое дитя и выложил перед ней еду.  Она, как птичка поклевала, отвару напилась,  облокотившись на чурбан, заснула.  Чуток поспала,  и босиком по снегу отправилась нужду справлять. Охрана преградила путь:
-Не балуйся со снегом, захочешь по нужде, в посудину сходи.
-Внутри чужой сидит, - ответила старуха.
-Касьян не вольный человек,  к нему приставлен соглядай.  Вот крепкая порода, сын,  водою ледяной нещадно тело поливает, а мать после про парки по снегу ходит босиком. 
   
Касьян от радости нажарил печь, лёг рядом на подстилку, спросил:
-Хочешь,  расскажу, как в детстве мне жилось? Поведаю о жизни сиротливой.  Думаешь, я сам сбежал к отцу, меня с говаривал он долго. Отец  в семье не мог определиться. В работе  всегда его опережала, сноровки  больше. Другие бабы, когда он разговоры вел, смотрели в рот, с тобою  все наоборот. Ума его  и тела красоты хватало, на то,  чтоб женщину к себе привлечь, от силы год её терпел, потом меж ними появлялась скука, обыденные до одури деньки. Ты нам  любовь к отцу внушала, а он,  нас собирал, навязывал  понятия свои. Помешана на чистоте, на грамоте, смысл бабы,  под мужика стелиться. Когда он спутался  с соседкой, дочери сказали все, что думали о нём,  лодырь и гуляка,  труд мужской на плечи женские взвалил. В отсутствии твоё, порол нещадно, все добивался, ты ли научила. Соседки сестрам донесли,  на стороне  дитя   родилось, богатая вдова к себе манила.  Перед уходом,  мне сказал, не дочерей, а коршунов взрастил, отцу перечить позволяют. Желаю им, за отношение ко мне, безвременно в могилы лечь. Давно хотел уйти из дома, вот подвернулся ладный случай.
Залез в тайник, сгреб   половину сбережений  и в тот же день уехал на подвозе. Явился через год, ободранный, как липка. Долго лечился от побоев, поправил сломанные ребра, и к дому  начал  привыкать. Два года быстро пролетели, исполнилось мне десять лет. Отец высматривал тайник, я сразу понял,  побег очередной готовит. Его не выдал, выследил, когда сестра полезла доставать монету, чтоб рассчитаться за  дрова и указал, где можно поживиться. Обещание  дал, как только мы сбежим из дома,  подарит  жеребенка мне. Бабенка на примете есть,  родители к старшему сыну укатили и дом оставили в наследство.  Уехал сам.  Тоска заела, обещанный жеребчик покою не давал. Жизнь работящая  не привлекала, забрав из тайника  остаток, я подался на поиски отца. О том, что обескровил вас, тогда не думал.  Вести дошли,   до весны вы кое-как дожили, а следующие два суховейных года, седьмую часть народа унесли. Ты в одиночестве осталась.
Отец у Стражников учился коневодству, в наем попал,   меня воспитывать пытался. Мне показалось,  свиделся с тобой, приехал злой, на вопрос, где пропадал, ответил оплеухой. Опять за куролесил по дорогам. Работа коневода значимость придала, с отцом считаться стали. Решил осесть. Дом начал возводить на пару с молодой женой.  Для помощи приехала родня и тут  беда сердечная случилась, впервые мой отец  влюбился, да не в кого-нибудь, а в тещу.   Жена от ревности слюной исходит, родитель за ним с дубиной ходит, а теща глаз с него не сводит. Жизнь   разом оборвалась, случайно или нет,   свалился  с высоты отец.  Дом прибрала к рукам жена, я голяком отправился за двери.
К кому прибиться? Народ советовал домой вернуться, у Соколов всегда  работа. К тебе не заявился, совесть не мучила, отвык. Нашел богатую девицу, успел в постели поваляться, да леность сразу раскусили и указали  на порог. Услышал я  суровые   слова,  когда они отца касались,  не принимал всерьёз, а тут запали сильно в душу. На женщин всех смотрел отцовскими глазами,  мольба и  плач не трогали меня. Когда Дуняша пролила  слезу, без жалости ударил по лицу.
Порой трезвел и вспоминал тебя, как задыхалась от работы и молча,  воз сама везла. Сравнивал  с Дуняшей постоянно,  схожи были, своих   никчемных мужиков любили. Плыл по течению, как выведет река, однажды понял, ещё чуток и руки наложу. Во мне два человека бились, один со злостью жил в обнимку, другой от злости той страдал. Подался к Стражникам, те сразу распознали, что не хватает мне, пристроили в  семью. Год с ними радости делил, познал иные отношения, без ругани и мордобоя. Завидно стало,  с грязными делами пытался между ними влезть. Они меня,  напротив посадили.
-Мы приняли тебя, заботой окружили, доверили покой и честь семьи.  У нас детишки подрастают, смысл жизни в них, а не в измене. Мы знаем твоего отца,  мастером отменным был, душою не удался.  Грязи от него набрался,  пытаешься в наш дом внести. Мы гостя  выставляем за порог.
  Совесть пробудилась,  не мог  глаза на них поднять. Пристроили к вдове. Дверь в комнату свою  не запирала, когда из дома уходила, я  на её кровать садился и мысленно в объятиях сжимал. Полгода рядом прожил,  ни разу ночью не вошел. Решил, если сдержу себя от страсти, не все потеряно во мне. Хмельного в рот не брал, с учебой преуспел,  Мастера добился. Домой вернулся,  пытался  жизнь наладить,  не получилось. И знаю почему, со старой меркой к ней пришел. Не заметил, за те два года, что в разлуке жили, она меня мудрее стала.  Живем порознь,  но чую, тянуться друг к другу души. Женившись в третий раз, достоинство мужское потерял. Не муж своей жене, хоть рядом спал, она по разуму, мне больше в матери годится. Во сне Дуняша часто сниться, я так хочу её обнять!
Рад, что пришла ко мне, хоть напоследок, да простила. К тебе нежданно потянулся, ты собирала землянику, а после к роднику пошла, лицо умыла,  гребеночку достала и распустила волосы седые. Впервые женщину  узрел, прекрасную во всем. Пасть на колени захотелось, подставить голову под руки,  которых мне  недоставало. Заметила догляд, умчалась прочь.  Когда без памяти лежала,  меня Дуняша  привела. Убогость дома, нищета, тряпьё которым укрывалась, нутро перевернули разом, все годы, до сегодняшнего дня,  я у тебя прощения прошу. Жестоко обошлась судьба,  не того мужа поднесла,  и с сыном подвела. Меня с отцом сурово наказала, мы с ним Начало не ценили и  женщин потребляли, не любя.
Вспоминаю,  одежду шила,  на лавку забирался, ложился вдоль, ты голову лохматую ласкала и пела песни о счастливой доле.
На днях,  я на огонь, вот так же, как сейчас смотрел. Услышал голос,  если простишь сыночка своего, ко мне вернется милая Дуняша.

Касьян вдруг заметался по кибитке, то дверцу у печи откроет, полешки переставит, то к матери подвинется поближе. К ногам  припал, руками нащупал её руки, приложил к  лохматой голове, взмолился:
-Детство  вспомни, головку приласкай, такую  малость у тебя прошу!
Выл ветер за кибиткой, Крив и узкоглазая охрана, припомнив матерей,  хлюпали носами,  в кибитке, два самых близких человека, в едином счастье утопали. Касьян, лил слёзы, не стесняясь. Мать сыну голову ласкала, мелодию  припомнив, путаясь словами, о счастье песню петь пыталась