Ж. Д

Перебежки из никуда в никуда… зачем все куда-то едут, спешат. Меняют билеты, укорачивают маршруты, панически боясь опоздать…загадка, великое таинство, секрет… «страна большая, шофера люди добрые»- такие вот у нас песни, как кредо, как истина без тормозов.
А за окнами речки, пригорки, дети на велосипедах, лающие на луну собаки и проворно самовозгорающиеся леса. За окнами нет действия мобильных сетей, но зато есть рыбаки, уставшая от палящего солнца нива и просевшие монастыри-клубы без духовности и идей.
В проходах мечутся дети от скуки и духоты, бродит цепным псом проводник, выискивающий кружки-ложки и постельное белье. Ходит девушка из вагона-ресторана с неплохой грудью и неважным ассортиментом в тележке. Всё по сто рублей… грабеж в чистом виде! Торчат ноги, чаще грязные и неухоженные, с неаккуратными ногтями и чёрствыми пятками. В застенках старого вагона без кондиционера всё одинаково паршиво и всё одинаково закабалены.  В соседнем вагоне едет взвод солдат с офицерами и кучей орг.техники, видимо прикупленной по случаю в столице. Едут на удивление тихо и совсем даже не бродят из вагона в вагон. Когда меня, будучи солдатом вот так таскали поезда, мы ехали куда отвязанней и веселее. Из всей армейской службы- время проведенное в поездах запомнилось мне как наилучшее проведенное с пользой и согласно общих интересов.
Кто внизу проснулся, покряхтел, почесал пятки. Сонно спросил  у проводника чая с лимоном и безинтересно «где едем ?». 6:52, рано так рано. Подсел дедок, лет семидесяти с небольшим. Пришел из купе, попросился к нам в плацкарт. Обычно наоборот. Говорит, соседи замучали хлопать дверью. Сначала молча отлеживался, но  к обеду нашел свободные уши и начал монотонно жужжать парню напротив про свою бурную советскую жизнь в министерстве сельского хозяйства. И о том, какой он был подающий надежды спортсмен-легкоатлет с кучей союзных медалей и рукопожатий,  чуть ли ни от самого Никиты Сергеевича Хрущева ! Парень слушал молча. Он ехал из Москвы к жене и детям. Работал вахтами на стройках уже не коммунизма, но еще и не демократии. Ему было плевать на заслуги деда, но он иногда молча кивал. Часам к трем он начал переодеваться. Есть у нас такая сущность- переодеваться в поезде, пусть даже это обмен одних шорт на другие, не важно. А я вот как зашел в вагон, так и бухнулся в джинсах на полку, ночью правда стало жутко жарко и я их снял, но утром торжественно снова натянул.
Парень вышел за четыре часа до Волгограда.  Я даже не посмотрел что за станция. Мне было неинтересно. Дедок повернулся ко мне и спросил : «А ты не знаешь сколько же километров от Москвы до Волгограда ?». «Тысяча». Но так как он был глуховат, пришлось дважды повторить и я уткнулся в свой ноутбук.
Минералка нагрелась от солнечных лучей и только что не кипела в своей стеклянной бутылке.  Но пить больше было нечего. На вкус это была кипяченая вода из чайника, только малость соленая и с пузырьками газированности. Противно, но пить можно.
«А где колбаса ?»,- раздался детский голос сзади. В соседнем отсеке (просто я не знаю как это обозначается в плацкарте, в купе- это купе, но в общем не столь важно ) девочка лет шести нашла таки пакет с провиантом и принялась откусывать от всего понемного. Горячая жирная колбаса, потекший сыр, зловонная одним своим копчением курица и черствый хлеб. Приятного аппетита, детка.
Моя дорога подходила к концу. Хотя, я просто уверен, что моя не последняя дорога в жизни, далеко не последняя. Но самолеты мне всё-таки нравятся больше. Там я сплю как убитый, а здесь за ночь так почти и не уснул. Жарко, кошмарит понемногу и прочие мелкие неурядицы в- и вне- мешали попасть в лапы к Орфею.
Теперь меня ждет вокзал, пылкие объятия, потная дорога до её квартиры, душ, секс на полу кухни, милый и бескомпромиссный ужин и разговоры, голые разговоры о нас и о будущем.  Потом сомкнувшись в объятиях, прильнув  друг к другу животами мы уснем, каждый со своим сном, может с кошмарным, а может с бестелесным и неярким.  Надо просто радоваться этим минутам, просто научиться радоваться хоть чему-то в жизни. А то всё пессимизм и пессимизм, одни черные дыры и одиночество на плече.