Именем Ленина, именем Сталина, Красной Звезды
Лиле было десять с половиной, Дашке - восемь. Лиля была разочарована, что победа над Дашкой не принесла ей ни одного золотого талера славы в ее девчоночью копилку, хотя и подтвердила репутацию бойца, но - оставила на месте, не вверх, не вниз, а значит - вниз скорее, чем вверх. Что там Дашка...Господь с ней...и последствиями ее травм...и ее матерью, не проспавшейся, когда дочь допозла-таки до пятого этажа, и соседки эти - о, соседки! - пережиток черт знает чего, даже Лиля не знала - чего. Это они смотрели исподлобья в деревенских нейлоновых платках, похожие на раскрашенных ворон, с фиолетовой помадой на губах и малахитом в ушах - когда Дашка заорала им, показывая на Лилю пальцем: "Это она! Она!". Матроны магнитоустинского Рима молчали, плотнее сжимая обтянутые нитяными чулками разбухшие варикозные голени. Лиля спускалась вниз с Анькой в тополино-строительное лето Магнитоуста. Лиля улыбалась. Копировала ее улыбку Аня. Они спускались бок о бок и были хороши, и знали что хороши они, и пусть мертвые хоронят своих мервецов. Цветут орхидеи - иван-да-марья - и как хороши мы, как мы хороши.
Лиля жила на три города: Петербург, Москву, Ригу - географическая экспансия лилиного папы простиралась значительно шире. Лилина мама жила идеей развода с папой. В это лето Лиля приготовилась уже ехать к рижской тетке, эффектной, любящей шутки ниже пояса, обожающей ликер блондинке, но, по причине недостаточной теткиной лояльности к идее развода, Лилю отправили в Магнитоуст. Бабушка Антонина Александровна - добрейшее на свете существо - кормила Лилю пирогами с рыбой, еще она сама лепила пельмени со скоростью, превышающей, возможно, скорость современного агрегата. С лакированного, кружевным платком накрытого комода смотрел на ворогов из-под могутной ладони, козырьком к очам приставленной, медный богатырь в кольчуге и шлеме, а о времени и социальном неравенстве богатырю напоминали часы, играющие спонтанно и хрипловато:
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит...
Лиля предстала перед местной детворой в американских джинсах; о существовании такого чуда в Магнитоусте все были наслышаны, но воочию никто еще не видел, и иные фомы неверующие возжелали даже вложить в раны персты, но Лиля любила и умела драться. В драке ее эффективность могла сравниться лишь с эффективностью охоты представителей рода кошачьих (особенно - кошки обыкновенной). Впрочем, две королевы двора, Анька и Рашида, заманили-таки ее в свой подъезд; там они сопели и переминались с ноги на ногу, толком не зная, что делать с джинсовой иммигранткой, к тому же нацепившей на искусанную комарами руку мамины французские часики. Лиля улыбнулась (она улыбалась всегда, везде и в любой ситуации) и сказала: "Ну, что, лахудры? Будем драться-то?" Из подъезда они вышли подругами. Весь двор, затаив дыхание, ожидал их: менестрели, бродячие актеры, благородные дамы, торговки рыбой, квакерши, солдаты Герцога, кармелитки, менялы, астрологи, прокаженные, иудеи, послы Курдистана и купцы Первой Гильдии. Раздались жалкие аплодисменты, сгинувшие, как тень мотылька в раскаленном воздухе Магнитоуста. Всем хотелось, чтобы Лиля была колесована, четвертована, освежевана и скормлена зверям без права на удушение.
Мальвы. Сорняк, культивируемый как культурное растение, в опаленном Магнитоусте культивировался даже с излишней тщательностью. Сочные стебли, дающие жизнь приторным розовым цветкам, украшали град аки свечи - храм православный, и не иначе как каждый божий день в храме сем происходило венчание на царство. Три миллиона свечных заводиков. Мальвы глушили все, как инопланетные споровики в очередном НФ триллере, подбираясь даже к тополям, закутывающим город каждое лето в оренбургский пуховый платок. И на розовые цветы ложился пух, и становились они серо-розовыми, как воздух в одном из кругов преисподней; и жарили котлы обжигающего неба, несущего волны песка, пыли и суши из Казахстана, из Караганды. Анька и Лиля забирались в леса дичающих, наглеющих мальв; дождевой лес без единого дождя за лето; Анька лузгала семечки, Лиля знала, что это вызывает аппендицит. Однажды Анька сказала: "Нельзя иметь детей". "Почему?" - спросила Лиля. "А ты знаешь, как это происходит?" - зашептала Анька. - "Тебя кладут на стол и разрезают тебе живот. Оттуда вытаскивают ребенка. Потом тебя зашивают, и ты всю жизнь ходишь с огромным шрамом на пузе." Лиля была поражена и напугана. Анька сказала: "Давай поклянемся друг другу, что не будем иметь детей". Лиля согласилась. Тогда Анька встала, протянула Лиле руку и громко продекламировала: "Именем Ленина, именем Сталина, именем Красной Звезды!"
Ленин в Магнитоусте присутствовал на главной площади; Ильич был невыразительный какой-то, мелкотравчатый и помятый. Впрочем, руку он держал протянутой вперед, но опущенной вниз в таком жесте, словно приказывал провинившемуся холопу: "На колени, холоп, и целуй панскую ручку!" Но почему-то не верилось, что холоп падет на колени и облобызает ручку, уж очень неуверенный в собственных полномочиях у "пана" был вид. Но магнитоустские чада (кроме детей из татарских семей) всегда клялись этой не признающей осуждения культа личности формулой; и Анька сказала однажды: "Рашида - дура и вонючка. Она хвастается, что у нее есть видик. У меня тоже есть видики разные и панасоники. Давайте поклянемся, что больше не разговариваем с Рашидой". Собрался почти весь двор, и кудрявая Ирка, и Юрик, и девочка со странным для Магнитоуста именем Виргиния, и Наиля, и Танька - и все поклялись Лениным, Сталиным, Красной Звездой, что Рашида - вонючка, правда, новый полковник Бойкотт промучался всего-то три дня - жарких, белых, смрадных.
Фуры грохотали мимо Большого Танкового Завода; Магнитоуст замирал в белой пыли своих бездревесных кладбищ и помнил о Кыштыме, несмотря на строжайший запрет докторам ставить диагноз "рак", особенно "лейкемия". Лилины родители разводились в то лето, и магнитоустская ссылка имела целью оградить ранимую детскую психику от свинцовых мерзостей русского развода. Поэтому Лилю отправили к бабушке - бабушка не проговорится, в отличие от рижской тетки - и бабушка делала вид, что у родителей все хорошо - и ячейка общества прикреплена к свинцовым сотам свинцовыми же стержнями. Стержни расплавились уже давно, не дожидаясь мрачной жары Магнитоуста, и Лиля ждала развода, как новогодних подарков. Она хотела, чтобы родители развелись. Она видела это во сне. Будь ее воля, она бы развела их принудительно.
Лилин папа жил в командировках. В каждом городе-миллионнике бывшего СССР у него было по постоянной любовнице...впрочем, в ход шли и просто приличные города с меньшей численностью населения, пример - Зоя из Каунаса. Любовниц одноразовых сам папа не считал...попутчиц в купе; женщин, с которыми он знакомился на фуршетах/банкетах...подруг своих любовниц, их сестер...парикмахерш и официанток. Однажды мама и Лиля отправились в Ригу на неделю, а вернулись чуть раньше. Мама не стала открывать дверь в квартиру ключом, она нажала кнопку звонка. Долго никто не открывал. Лилина мама держала в руке маленький серебряный ключ. Потом послышался папин рык: "Убери ребенка!" Мама сказала спокойно, со своей неизменной немецкой сдержанностью и безмятежностью на лице по методе Мисс Броуди, созданной эльфийским воображением Мюриэль Спарк в воздухе, пронизанном спорами мха: "Пожалуйста, посиди во дворе". Лиля сидела на скамейке и ждала: кто же ошпаренной кошкой выскочит из подъезда на этот раз. Выскочила девушка лет двадцати пяти-тридцати, в некрасивой суконной серой юбке: девушка на ходу застегивала китайскую куртку со специфическим неприятным запахом кожезаменителя; волосы девушки представляли из себя воронье гнездо, а ботинок на правой ноге не был зашнурован. Она исчезла за углом, но Лилю "наверх" пригласили еще нескоро. Папа вышел из подъезда, поцеловал Лилю в щеку - от папы пахло конъяком, пеной для бритья, сигаретами, духами - велел ей быть хорошей девочкой и жалеть маму, сел в машину и уехал на работу.
В квартире мать Лили пила конъяк. От бутылки остались 2/3. Еще было шампанское, две нетронутых бутылки, и одна пустая - в прихожей. Торт из "Невских Берегов". Мама налила Лиле шампанское: "Семь лет, один бокал можно". Лиля выпила три бокала. "Он - колдун, экстрасенс!" - кричала мать Лили подруге, срывая телефон с тумбочки. - "Я уверяю тебя, повстречайся ему Мать Тереза, он бы ее за пять минут затащил в койку!"
Мама курила "Мальборо", одну за другой, за час опустошив две пачки. Потом она поставила виниловую пластинку Тома Джонса. "She's a lady. Whoa, whoa, whoa..." и обе, Лиля и мама прыгали так, что трясся потолок и стучали снизу шваброй. "And the lady is mine".
Они танцевали долго, пока с ног не свалились от усталости.
А потом в Магнитоусте была гроза - черная, дикая, вихри крыльев-туч вороненых с лиловой подпалиной двигались со стороны юга, где ящерились пустыни, мегатучи шли на мальвовый дворик, королевский двор, срывая с веревок белье, срывая ветки со столетних ив, и эти вздорные, пошлые, детские визги - квинтэссенция первобытного страха человеческого перед грозой - смешили Лилю. Она встала, подняв руки, жест заклинателя, жест сильного. Песок шел армией Чингисхана, среди дня наступила ночь. Ивы выли. А наутро снова был зной, и расправа над Дашкой, заслуженная вполне, и ливень сбил пух с нежно-розовых лепестков - чистых - и свечи горели в храме детства, в храме страны.
Свидетельство о публикации №210081500623
Алексей Земляков 18.06.2021 13:27 Заявить о нарушении