Erinnerungen-xxxiii

ЛОВЦЫ ЗАКРУЧЕННЫХ ВЗГЛЯДОВ

Если любовь беспредельна, если к ней не примешивается притворство, то она обре-тает непонятную силу.
Стендаль. Красное и черное.

Вот лучшего места для ужина, чем привокзальное кафе, трудно было найти! Оно хоть и Рига, а кафе на вокзале –- та же забегаловка, что и в большей части Союза; те же «беспосадочные» столы, атмосфера и т.п. Но вот уже набрали снеди, нашли свободный столик, перекусываем… Вик не в духе отчего-то; бросает косые взгляды на трех парней-атлетов за столиком неподалеку и бурчит себе под нос: «У-у-у! Лохи! Нарядились в «Пирамиду»*, думают, крутые модники!»
Поразительно! Как они могли заметить, перехватить его взгляды и при этом успеть почувствовать в них и ненависть и презрение! А иначе почему один из них вдруг подошел к нам и, ухватив Вика за плечо, потребовал: «Слышишь, пошли-ка выйдем!»
Страх –- лучший отбеливатель; лицо Вика моментально обесцветилось; и то сказать, даже если бы один из этих здоровяков «поработал» над Виком, то он мог бы надолго зависнуть в Риге, в какой-нибудь реанимации…
И тут снова включилась эта странная сила, что была у меня «там и в то время»; я заговорил с этим парнем; он слушал и прямо смотрел мне в глаза, а потом отпустил Вика, бросив ему на ходу: «Ладно, живи!»
Парни вышли из кафе, а Вик еще долго не мог прийти в себя, да и остальные были ошарашены и хранили молчание. Первым заговорил Вик:
–- Алекс, а отправление скоро?
–- Не очень.
–- Блин, что мы сюда так рано приперлись! В городе стоило поесть!
Окончательно Вик успокоился в поезде. После этого случая он слышать не хотел о Риге, не то чтобы туда снова поехать…

*«Пирамида» – это польские джинсы, модные тогда. К счастью, я давно перестал интересоваться модой к тому времени, поэтому на сто процентов не знаю эту тему. Что касается фарцовщиков, к низшему разряду которых относился и Вик, то у них была своя шкала ценностей (и моды как таковой у них тоже не было), куда «Пирамида», ес-тественно, не входила…

P.S. – 2008, ноябрь
Закончил читать «Красное и черное» и взял из нее  эпиграф к этой главе и один «постграф», что ли(пока вторую часть не отдал набирать,можно их вписать):

«Пока Жюльен был уверен, что Матильда его презирает, он стал одеваться как настоящий парижский щеголь. Но у него было преимущество перед такого сорта людьми: одевшись, он переставал думать о своем костюме.»
Я тоже, со временем, стал одеваться как настоящий ленинград-ский фарцовщик, но не из-за «Матильды»; просто это был «ключ» к интуристовским гостиницам, к таким западным «островкам» в сов. действительности.Это было увлекательным приключением и так было легче иметь дела с фарцой, вроде бы свой; но на этом интерес к одежде у меня и заканчивался, как к своей, так и чужой. Какая разница, во что одет  человек!Если он человек…


ВЕСЕЛЫЕ НОЧНЫЕ… ПОХОРОНЫ

Вновь пришло лето, а с ним белые ночи, как будто специально соз-данные для прогулок с друзьями; в одну из них мы бродили большой компанией по центру. Сидели на набережных, выпивали, дурачились, веселились, а когда развели мосты, всей компанией пошли к Петрухе. По пути мы с ним отстали от остальных, увлекшись разговором… И вдруг, в паузе, в наступившей тишине, я услышал… музыку! (Это было на Большом проспекте Васильевского острова, где-то между 5-й и 9-й линиями). И всё бы ничего! Как-никак, перестройка; уже многое можно; и ночь ведь белая, в такую можно и музыку! Но какая бы ни была перестройка, а хоронить кого-то ночью, да еще с оркестром, –- это уж слишком! Казалось, процессия движется в нашу сторону от Гавани, она еще довольно далеко и вряд ли мы с ней встретимся, но музыку вот услышали. Сама музыка, кстати, была второй странностью: из-за какой-то издевки, намеренной фальши в ней, мерещилось, что это не просто похороны, а похороны какого-то «главного урода»! И, естественно, состав участников еще тот!
Услышав музыку, я замедлил шаг, Петруха тоже; молчание затяну-лось и тогда, коснувшись его руки, я спросил:
–- Петруха, ты музыку слышишь?
–- Елы-палы! –- очнулся он. –- Как хорошо! Если и ты слышишь, значит, не белая горячка! Ты ведь почти не пьешь.
Тут мы рванули догонять нашу компанию. Пока бежали –- слышали; пока спрашивали, слышат ли они –- музыка играла; но как только они хором захохотали –- пропала музыка!
«Да какая музыка! –- кричали нам со всех сторон. –- Что у вас, горячка, что ли?! Это просто шум! Вон, на Неве, цепи звенят на корабле! Вон машина тормозит; вон компания идет, хохочет; вон…»
Конечно, они нам не поверили, думали, мы прикалываемся. А кто прикалывался-то?!

P.S. – 2007
А ведь мы тогда еще не знали, что осталось совсем немного времени до «похорон» Советского Союза… В каком-то смысле и Союз похоронили ночью…
А еще в 2007 я прочел, впервые, трилогию «Христос и Антихрист» Д. Мережковского и только из этой книги узнал, что порой Петр I устраивал ночные «шутовские» похороны…
И вот еще, Петруха после той ночи вдруг начал писать, рисовать, «царапать» уродов. Как-то я заехал к нему около полудня; входная дверь нараспашку, что не удивительно, Петруха вошел в запой… Вхожу, вижу — еще спит. Иду на кухню и варю кофе; приношу в комнату. Около дивана, на котором спит Петруха, стоит низкий длинный стол, напротив дивана, тоже у стола, два кресла. Сажусь в кресло и одну чашку с кофе ставлю на стол поближе к Петрухиному «органу обоняния»; действует, Петруха начинает просыпаться!
Над диваном висит большая картина с одним из Петрухиных уродцев, и вот, в какое-то мгновенье, когда он стал выбираться из сна и был еще частичнотам и уже немного здесь, на какое-то неуловимое мгновенье они стали похожи! Автор и его «творение»…


НЕВЫЕЗДНОЙ ГОД

Ни с кем я не переписывался так активно, как с Элизабет. На 8-й Советской все уже знали, что серенький конверт с цветными пятнами в углу — это «для Алекса из Англии». Мы уже почти договорились, что этим летом я приеду к ней в гости; как всегда, надо было смотаться в Константиновку и предупредить мать.
В селе ждали перемены: мать продала дом! Тот, в котором я вырос; в котором однажды «почувствовал Вечность»… Она перебралась к родителям, от которых когда-то так мечтала вырваться; мне тогда и в голову не пришло, что для нее это начало трагедии; впрочем, и она, по-моему, не совсем осознавала это.Скрытая трагедия заключалась в ее прощании с мечтами; она вернулась на исходную, потеряла веру…
Хотя в дедушкином доме оказалось тесновато, но тем не менее я что-то загостился; особенно понял это, когда на мое имя из Питера при-шел увесистый пакет. Это Симсон, не дождавшись меня, переслал письма Элизабет и Минны, а с ними и приглашение. У этого приглашения был определенный срок, до которого оно оставалось действенным, и получалось что вряд ли я успею им воспользоваться, так что, уже в поезде, пришлось написать Лизке, что летом мы, скорее всего, не увидимся…
Осенью Элизабет известила меня, что нашла себе бой-френда… Что так долго была одна и наконец встретила хорошего парня, и т.д. и т.п. Да! Но это не помешает нашей дружбе! Мы можем видеться каждое лето! И т.п. Тут я понял, что если бы летом поехал по тому приглашению, то вряд ли уже вернулся бы в Советский Союз. Мое отношение к Элизабет изменилось за год после нашего расставания: воспоминания о ней, переписка и что-то еще породили если не любовь, то понимание, что она была бы хорошей женой и хорошей матерью и что «когда-то ведь надо заводить семью» и т.п. Что ж, она долго ждала моего шага навстречу, и я бы его сделал, если бы не опоздал…


ОЧЕРЕДНАЯ ВОЙНА

Когда-то были очереди за «предметами роскоши», типа индийские джинсы, чешская обувь, сгущенное молоко, растворимый кофе и т.п.; то есть за всем, без чего все-таки можно обойтись. Но к 91-му дошло до аб-сурда: появились очереди за молоком (это в России-то!) и даже за чашкой кофе или тарелкой супа! Тогда стали случаться истории, равные по дикости сложившейся ситуации…
На ул. Скороходова, прямо напротив РОВД, расположилась столовая «из приличных»; чистенькая, с неплохой кухней и т.п. В 91-м она тоже не избежала общей участи: в ней, почему-то, появились длиннющие очереди…
И вот как-то, в обеденное время, такая очередь безропотно пропус-тила дежурного по РОВД к окну раздачи, понимая, что человек на службе…
Только служивый собрался обслужить себя, как к окошку подскочил шустрый водитель «Скорой помощи» (которого очередь тоже пропустила) и полез вперед, подшучивая:
–- Работникам «Скорой» есть надо быстро!
–- Быстро, но после меня! –- уперся милиционер.
–- Ну слушай, давай я возьму, а то вон врачи сидят ждут!
–- После меня!
Слово за слово, и они завелись; вышли; перепалка перешла в перестрелку…
Вернее, стрелял только милиционер, в шофера… Смерть за тарелку супа! В великой стране; на пороге XXI века…
Люся –- мама Потапыча, главная добытчица, –- была свидетельни-цей драки баб в очереди за молоком…
В огромной очереди, позвякивающей огромными алюминиевыми бидонами и состоящей практически из женщин, вспыхнула ссора; ссора перешла в драку и одна из потасовщиц стукнула другую бидоном по голове!
–- Оглушила?! –- удивился я.
–- Куда там, Алекс, оглушила! Убила! Вот и не знаешь нынче, вер-нешься домой или нет! Называется, за молоком сходила!

P.S. – 2008
Пытаясь уточнить, когда стреляли в Риге, взял в краевой биб-лиотеке подшивку «Комсомолки» за 91-й год и наткнулся на такие слова: «Мы погибнем не на войне, а в очередях» (З. Ерошок. «КП», 16.02.1991).
А я в том же году написал…

Очередной питон
Люблю, иногда, утром выйти
и в городе потеряться,
настолько, чтоб растеряться
и всему вокруг удивляться.
Но недавно пошел за своими глазами
и ужаснулся:
город был наполнен питонами
огромными.
Высотой они
в человеческий рост.
Длиною…
Когда какой.
Они худые и злые,
вероятней всего, больные.
Но при этом успешно размножаются.
Они шипят и плюются,
кусаются,
толкаются,
дерутся.
Водятся
у мест распределения питания.
Реже
у пунктов коллективного развлекания.
Я вначале их сторонился,
но подошел поближе
и вижу,
через витрину,
соблазнительную картину:
над чашечкой кофе –- парок…
Пирожок с …
Может быть, без…
Только ж он есть…
Я хочу есть!
Тут меня питон и проглотил…
Я не закричал, не завопил,
был, как кролик, тих и не болтлив.
И пока питон меня питонил,
был, как заяц, я ему покорен.
И всего приманки –- пирожок!
До чего дожились,
кто поймет?!
Не хочу питоном становиться!
Лучше голодухой удавиться!
Или сигаретой отравиться!
Но очередной питон змеится
у табачной лавки…
Страшный сон…
Кто же я?
Я заяц иль питон?
Что это –- страна? Иль серпентарий?
И какой же гад творит такое?
И какой же шип кругом стоит:
«Пресмыкайся!
Пресмыкайся!
Пресмыкайся!»
Пресмыкайся,
чтобы жрать и жить.
1991. СПб.

АВГУСТ

Улетевшая в Голливуд Татьяна была «русской немкой», но у меня осталась в Ленинграде еще одна знакомая «русская немка» Татьяна, даже с похожей фамилией, на «В». С ней мы познакомились пару лет назад в Гатчине, в финском молельном доме. И хотя оба перестали ездить в «финский дом», но успели подружиться, более того, я ею увлекся…
Жила она в общаге, где-то на окраине; я стал бывать у нее и как-то попытался объясниться, на что она сказала:
–- Извини, Алекс, ты мне нравишься, правда! Но у меня уже есть друг! Если бы мы встретились раньше!
–- Странный у тебя друг, – с упавшим духом пошутил я, –- он что, человек-невидимка? Я его ни разу не видел!
–- Почти человек-невидимка! Он –- геолог. Постоянно в разъездах; но у нас всё серьезно! Мы даже пожениться собираемся!
И хоть я снова опоздал, но, в утешение, мы остались друзьями; «друзьями-заочниками»; т.е. то случай, то общие интересы сталкивали нас периодически и тогда мы могли надолго «зависнуть» вместе, а потом снова долго не видеться…
И вот этим летом мы случайно встретились где-то в центре. Долго сидели в кафе, а на прощанье Татьяна говорит:
–- Если хочешь, Алекс, заходи как-нибудь в гости.
–- Да я твою общагу уже и не найду! Давай запишу адрес по новой.
–- А я в центре сейчас живу. На Галерной.
–- О-па! У мужа?
–- Да нет, одна, вернее, с дочкой.
–- А с мужем развелись?
–- Нет. Он погиб.
–- Жалко. Я ведь даже не видел его ни разу.
–- Да и дочка практически не видела. Ну извини, мне пора бежать.
–- Да и мне пора, но я зайду обязательно.
Как-то августовским вечером случайно оказавшись неподалеку от Галерной, я достал блокнот, нашел Татьянин адрес и «заскочил на ого-нек»…
Мы проболтали допоздна, а когда хватились, что уже ночь на дворе, то Татьяна предложила остаться; дочка гостила у родителей, так что всё было в порядке…
Мы еще долго, лежа в разных концах комнаты, говорили в темноте, пока почти одновременно не отключились.
О, семейная жизнь! Вкусные запахи с кухни бодрят проснувшегося не хуже душа!
–- Проснулся? –- Татьяна вошла, как раз когда я потянулся под одеялом.
–- Да, вернулся!
–- Будешь завтракать?
–- Не откажусь! А что на завтрак?
–- Жаренка с картошкой, омлет, каша, ах, да, там путч, случился, варенец и кофе.
Так я услышал о путче, между кашей и варенцом. Мы завтракали, и Татьяна жаловалась на нелегкую жизнь дворников в «смутные времена»:
–- Нет, ты представляешь, надо было им соорудить баррикаду прямо на моей территории!
–- Ужас!
–- А то! Они революцию сделают –- и гулять, а нам за ними мусор убирать!
На улицах все шло своим чередом, не считая газетных киосков, они-то были закрыты, а все остальное: магазины, транспорт –- работало; так же спешили по своим делам пешеходы, а в переходе у «Гостиного двора» мужик играл на двуручной пиле…
Зато в холле на Плеханова телевизор мрачно гремел «Лебединым озером», а обступившие его американцы спорили, идти им на баррикады или нет. Потом все решили, что это «внутреннее дело», а значит, идти никуда не стоит, и только Бэтси с Виком настаивали на необходимости «защищать демократию!».
Особо активные все-таки пошли к баррикаде. Около нее почему-то было очень много бандитов, которые тогда легко отличались от нормальных людей.
Весь этот день, всё это напоминало плохую пьесу, но «актеры» ве-рили в значимость своих ролей…
Татьяна оказалась права: революция окончилась гулянкой; на Дворцовой площади устроили рок-концерт в честь «победы демократии»; хороший был концерт, замечательный был рок…

ПЛЕХАНОВА – III (НЕЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ)

Начав описывать 91-й год, я как-то позабыл о Плеханова, а ведь оно чуть ли не в «дом родной» превратилось; как-то так незаметно вышло, что мы стали там бывать почти каждый вечер и часто сидели до самого закрытия бара.
Все вахтеры нас уже знали и в основном даже не требовали паспорт, а со сменой Марины (и особенно с ней) мы даже подружились.
Марина была поразительной женщиной. Когда я впервые увидел ее мельком за стойкой вахты, то сказал Димке (или?):
–- О, кто-то дочку свою привел на смену!
А когда мы познакомились, то оказалось, «дочка» даже чуть старше меня.
Мы сразу друг другу понравились, почувствовали, что оба из «нестареющих». Она, конечно, была замужем, что являлось для меня табу на «последний вид отношений» с противоположным полом. Мы подружились, и она даже заинтересовалась моими стихами.
Однажды пожаловался ей, что картины («комиссионные») продаются всё хуже и хуже и что, видимо, придется искать какую-то другую работу, на что она заметила:
–- Но чтобы было много свободного времени!
–- Почему?
–- Чтобы ты мог писать!

В связи со всем этим нам уже не требовалось «идти к кому-то», мы просто приходили в бар. Не помню, как к нам присоединились художник-увалень Паша и юноша-флегмат Ян и тоже стали завсегдатаями, а из иностранцев как бы нашей стала Бэтси, прикольная тетенька из штата Огайо. Остальные относились к числу приходящих-уходящих, но никак не к завсегдатаям…
Как-то «по свежим следам» я попытался поподробнее описать то, что там происходило, и это позволило немного «сохранить атмосферу», но почему-то прекратил; гораздо позже обнаружив тетрадь с этими записями, удивился, что многих я за это время успел забыть; память их не сохранила, только бумага…
Здесь текст из той тетради, практически без изменений…

* * *
Как-то в баре  показывают на двух видных парней, которых мне приходилось здесь видеть и раньше; парни сидят с двумя американками, что и вызывает реплику:
–- О, блин, Макс и Валера новых стейчих сняли!
–- Как новых, –- спрашиваю, –- они у них не первые?
–- Да они тут уже, знаешь, сколько их через койку пропустили! Умеют!
М. и В. держатся особняком, всегда вдвоем; ни разу не видел их в какой-нибудь компании, только они и американки. Но новости о них ходят. В итоге, Макс все же женился, опять таки на американке, а Валера завел постоянную невесту.
Другое дело Дима В. Этот –- открытая душа, ладит со всеми, хотя у него тоже есть своя компания: три парня и три девчонки.
Куда ни кинь, у Димки В. биография: отец плавает; мать летает; сам он уже женат; на бритишовке; ну и вдобавок ко всему –- директор совместного предприятия. Естественно, в своей компашке он лидер.
На директора фирмы Димка не похож: весь на «ньюфейшене»; в рваных джинсах он пришел в стейцовое консульство, где за визами стойла огромная очередь; причем, в основном, «навороты», т.е. кооператоры, мажоры и их дамы; все, естественно, «на коже, брюликах» и т.п. Увидев Димку, очередь от души посмеялась, но советник глянул на него, потом в документы (фирма в Союзе, значит, в Штатах не зависнет) и визу поставил, а многим из этой очереди в визе отказали.
На Плеханова Димка познакомился с тремя стейцами: Джеком, Райаном, Джеффом –- и начал с ними тусоваться. Увидев их в первый раз, я сразу же сказал своей компании: «Быки!» Тут был и Димка В. и он первый стал спорить, типа: «Да, конечно, спортсмены и всё такое, но не такие уж и быки! Ничего ребята».
Но чем больше я их узнавал, тем больше убеждался в своей право-те, но никто не соглашался со мной, что «король голый»…
Всё же, не более чем через месяц, Димка В. сказал: «А ты, Алекс, был прав! Они и правда быки» Но почему он это признал, чуть позже…
Джек устроил «пати», но девчонок из Диминой «команды» не пригласил; вернее, пригласил только Ухо (ее так звали за огромную грудь), а Райан и Джефф привели девчонок с улицы; двух куколок, которые на Плеханова и вообще в подобных местах впервые, поэтому удивленно на все смотрели большими наивными глазами…
Одна оказалась рядом. Я молчал; она тоже, только своими голубыми глазищами (ресницы хлоп-хлоп-хлоп) на меня. Пока я молчал, наблюдая за шумной вечеринкой, она не отрывала от меня взгляда, но потом подбежал Димка маленький, что-то спросил, а я на чистом русском ответил; убедившись, что я русский, девчонка отвернулась и больше не обращала на меня внимания. Я мог бы ее обмануть, «закосить» под стейца и затащить в постель, но что-то во мне уже необратимо изменилось, и совсем не хотелось «удовольствия любой ценой»…
Таких девочек «наши быки» таскали пачками и ни одна, несмотря на всю их неоспоримую привлекательность, не произвела на меня большого впечатления; иначе говоря, я не завидовал быкам, до Наташи; только о ней я пожалел и только ее запомнил.
Джек познакомился с ней на Невском и пригласил зайти на Плеханова, благо рукой подать.
В  номере он показывал ей фотографии своего дома, машин и прочих благ; рассказывал об этом, а потом предложил, кивая в сторону душа: «Наташа, не хочешь помыться?» Это –- прием; если девушка соглашается помыться, значит, практически, она соглашается остаться на ночь.
Наташа соглашается. Тогда Джек показывает, что где, и говорит: «Ты мойся, а потом спускайся в бар; я пока пойду закажу ужин».
Джек заказывает ужин и подсаживается к нам. От чьего-то предложения поехать в гости отказывается: «О, к сожаленью, я не мочь! У менья там Наташа мойся! Да она скоро спуститься на ужин».
Вскоре она спускается, и я замираю: какая она! Вся такая остренькая! Можно порезаться. Хотелось бы порезаться!
Место оказывается только рядом со мной и мы, как-то моментально, находим общий язык. Оживленно болтаем, а она, почему-то, придвигается все ближе и ближе ко мне; уже ноги наши прижимаются друг к другу и такая энергия, такая волна жара вдруг рождается от этого контакта! Но тут Джек приносит ужин!
Они не засиживаются; допив кофе, уходят; и первый раз мне хочется оказаться на месте Джека…
Так вот, после месяца знакомства Димка достал для «US-троицы» путевки в Дагомыс, на неделю; причем путевки шли через его предприятие и каким-то образом ничего не стоили для стейцов, как и для Димки с Т;лстым. Пришлось помучиться с Аэрофлотом, ведь у стейцов не было «разрешений на периферию»; видимо, из-за этого же их не хотели селить в дагомысской гостинице и опять Димке пришлось всё устраивать…
–- Кто идет в ресторан? –- на следующий же день в Дагомысе спрашивает Райан у своей компании и тут же сам отвечает:
–- Идет тот, у кого деньги!
То есть они не то что не проставились Димке с Т;лстым за все его хлопоты, они всю неделю их просто игнорировали!
Так что главный защитник этой «бычей упряжки» стал их же главным обвинителем; бывает и так.
Есть еще одна категория…
На этом я бросил писать «по свежим следам» и теперь уже не пом-ню, о чем та история… Я и Димку В. совсем забыл, пока не нашел эти записи. Память –- она такая!

КАК СОЛНЦЕ

Как-то в городе объявился старый приятель Потапыча; он то ли долго жил за границей, то ли еще что, а потом вернулся и они столкнулись на выставке…
Приятель этот купил мастерскую где-то в центре и пригласил к себе Потапыча, показать новые работы;а Потапыч позвал меня с собой, возможно,потому ещё, что надо было искать новый адрес…

(Маму по сей день удивляет, как я ориентировался в Ленинграде, когда мы с ней были там вместе:
–- Как это так?! Мы вышли с вокзала и ты моментально привез меня к Вале, на Чкаловский! Ты же раньше там не был?
–- Не был.
–- А как же ты так ориентировался, как будто там уже был?!
–- Сам не знаю. Я точно так же ориентировался в Лондоне, но, при этом, с трудом в Турине.
–- Да-а-а.)

Мы слегка покружили с Потапычем по проходным дворам и, в конце концов, попали в нужное нам место; в нужный нам двор выходил черный ход продмага, около которого несколько грузчиков обмывали «конец рабочего дня». Сидели они у горы ящиков, на ящиках и вокруг ящика, который был аккуратно, по-домашнему, застелен газетой и на удивление эстетически сервирован обильной (!) снедью.
–- Приятного аппетита! –- пожелал я отдыхающим и только потом поинтересовался. –- Не подскажете, где здесь мастерская художника ***?
–- А-а, художник! Знаем такого! –- хором закричали мужики и объяснили, как его найти; мы собрались уходить, но тут они предложили:
–- Выпьете с нами?
–- Не откажемся! –- просиял Потапыч, и мы присоединились к их «кружку».
Потапыч выдул свою порцию, а когда подошла моя очередь, я попросил наливающего:
–- Мне «на пальчик»! Чуть-чуть.
–- А что так? –- удивился он. –- Болеешь?
–- Не, просто водку не люблю.
Мужиков это удивило, но по-хамски настаивать они не стали, как-никак питерские грузчики...
Хорошо было с ними сидеть и вечер был замечательный, но все же пришлось откланиваться, ведь шли-то к Потапычеву приятелю; мы попрощались, отошли на несколько шагов, и вдруг один из них вскакивает, догоняет нас и с ходу:
–- Слушай, Алекс, если тебе нужны какие дефициты, так ты заходи! Спросишь ***.
–- Спасибо, ***, может, и выберусь как-нибудь.
–- Слушай, Алекс, я таких, как ты, никогда не встречал! Понимаешь, ты какой?! Ты… как… солнце!
Вот тебе и грузчик! Люди образованные выдавали возвышенное, типа «Ты похож на бога!» А он по-своему высказался, оригинальнее. В чем-то он был прав, ведь Солнце –- это большой «ядерный реактор», а я был «реактор» маленький; накопил на юге энергию солнца и делился ею с северянами, пока была…

P.S. – 2008
Забавно, но в «теорию грузчика» даже погода вписалась, ведь когда я впервые приехал, была суровейшая зима; пока жил в Ленинграде, зимы стали мягкие, даже Нева не замерзала, а когда в 93-м уехал, снова «вернулась» зима… Скворцов писал мне с удивлением: «Алекс, Нева замерзла!!!»

ВАУ-ФАКТОР

«Хорошая баня дороже обеда» –- кажется, есть похожая русская поговорка, которую я полностью разделяю. Хорошие бани в Ленинграде были и одна из них располагалась на Марата, а мы жили неподалеку и раз в неделю ее посещали…
Мне, и без того не отягощенному плотью, баня «дарила крылья»; после нее тело становилось по-птичьему легким, почти несущественным…
Мы часто ходили туда большой компанией, но в этот день оказались лишь вдвоем с Симсоном; попарились замечательно; выходим на улицу, и тут Симсон спросил о чем-то важном для меня.
(Необходимо отступление, чтобы рассказать о моем образе мышления. Дело в том, что я живу озарениями: то есть, если, допустим, в некой книге какое-то место меня удивило, озадачило, поразило и т.п., то я не стану сразу же над этим местом размышлять, нет, буду читать дальше, а это место уйдет в подсознание, чтобы рано или поздно вернуться… озарением!
Вообще, подсознание –- странная штука! Не знаю, как другие, а я настоящий «музыкальный автомат»! Во мне тысячи песен, мелодий, мотивов… Не целиком, конечно, обрывки, кусочки, но тем не менее; от мало известного Paolo Conte, или Лу Рида, или Гарри Беллафонте до всем известного Цоя, или Пугачевой, или «Призрака оперы». И вот вопрос! Кто «заказывает музыку»?! Почему вдруг ни с того ни с сего начинаешь мурлыкать что-нибудь не слышанное лет сто?! Попробуй-ка объясни! Так и тут, что-то вызывает «это» из подсознания, а сознание готово к этому и бац! Ба-бах! Взрыв! Озарение!)

Так вот, Симсон спросил о чем-то и «вытащил» одну из таких тем из моего подсознания. И я начал отвечать  и при этом сам понимать это, плюс невесомость тела, плюс горение восторга и т.п.
Видимо, когда мы вышли с Марата на Невский, был как раз пик вдохновения; я почти ничего не замечал вокруг, рассказывая об «этом» Симе. Мимо нас прошла толпа каких-то «фирмачей», но я не обратил на них внимания; другое дело Сима, не так уж часто он видел иностранцев, поэтому он пожирал их глазами и даже обернулся попялиться на них… В момент, когда мы с ними поравнялись, какая-то девушка в их группе вскрикнула восхищенно: «Wow!» Мало ли чему можно было восторгаться в Ленинграде, но Сима, обернувшись, узнал причину и задергал меня за рукав, восторженно повторяя:
–- Алексис, Алексис, смотри, одна американка на тебя запала!
–- На меня?! –- удивился я и тоже обернулся.
Действительно, девушка, по виду американка и студентка, устави-лась на меня; при этом она тоже что-то тараторила своим попутчикам, кивая в нашу сторону…

P.S. – 2008
Примерно через год, на этом же месте, я получил «записку свыше», что-то вроде наставления перед поездкой в Англию, но это из другой оперы…
А через 17 лет, читая Стендаля, наткнулся на его воспоминания о Байроне и снова вспомнил то «Wow!»; но это тема для «Поэзии совпадений»…

                Продолжение следует…