Медиум, продолжение 6

Свежим воздухом дышать я не стал, предпочтя ему аромат тлена и формалина.
Вобла сидел за столиком, разделывая на доске чьи-то внутренности. Кабы не клеёнчатые нарукавники, да не скальпель вместо столового ножа, ни дать, ни взять – повар.
Мы поздоровались довольно сердечно – всё-таки прежде, до моего отъезда в Фулворт, мы приятельствовали, и даже соперничество из-за Мэрги – с его стороны, конечно, я-то не претендую – не могло рассеять флёра былых отношений. Руки он мне, правда, не подал, но это и к лучшему – рука, мгновение назад выворачивающая человеческий желудок наизнанку, для рукопожатия объект незавидный, так что я не обиделся.
- Здравствуйте, Мэртон, рад вас видеть, - сказал я.
- Ничего, не расшаркивайтесь, - буркнул он без тени неприязни. – Ежу понятно, что интерес у вас меркантильный, ну так я слушаю.
- Меня интересуют эмбрионы, - не стал я спорить с его прозорливостью.
- Вообще или конкретные? – прищурился Вобла, что, надо заметить, стоило ему усилий.
- Конкретные, разумеется. Неужели вы думаете, что я на старости лет принялся собирать коллекцию эмбрионов? Я говорю о том, который объявился у вас в морге невесть откуда в начале ноября. Вы его вскрывали?
- Вскрывал, конечно. И не то, чтобы он невесть откуда появился. Его принёс Марцелина.
- Так-так, - с удивлением воспринял я новую информацию. – Что за Марцелина?
- Такая  богемная личность – художник, скульптор, театральный декоратор. Большой талант, но едва ли не больший пьяница и игрок. Вы его не застали, не то он обязательно попал бы в вашу картотеку.
- Ну, допустим. А откуда же он взял этот экспонат для вашего музея?
- Нашёл в подворотне, где валялся пьяный. Должно быть, какая-то девица сделала незаконный аборт, да и выкинула его. Там поблизости красный фонарь, а хозяйки таких заведений зачастую держат специальную акушерку на всякий случай. Марцелина сказал, что сначала хотел тащит его в полицейский участок, но потом сообразил, что можно получить фунт-другой за свою находку, если сдать её в анатомический музей, вот и явился сюда.
- Гм... И вы купили?
- Вот ещё! Это противозаконно. Я взял у него эмбрион с рук долой - просто из человеколюбия – и заявил в полицию.
- О чём заявили?
Мэртон пожал плечами:
- Ну не топить же было несчастного Марцелину! Я сказал, что эмбрион подбросили сюда, в морг. В конце концов, ведь Марцелина мог так и поступить, сообразив, что своей торговлей может заработать несколько месяцев тюрьмы. Ну вот, а когда пришли полицейские, они сами не знали, что делать с этим экспонатом. Вот я и предложил, пускай остаётся у меня. Вон он, на полке в баночке со спиртом.
Я слушал, слушал, да и, не выдержав, захохотал:
- Мэртон, вы великий комбинатор! Значит, вы завладели эмбрионом, ничего не заплатив Марцелине и введя в заблуждение полицию? Ловко!
Вобла засмеялся вместо со мной, но потом спросил подозрительно:
- Но вы не выдадите меня, нет?
- Нет, если вы объясните, как ваш экспонат дважды за ночь перебирался в стол Уотсона.
- А вот это и для меня загадка, - понизил голос Мэртон. – Он тогда ещё в банке не был, я его оставил в салфетках, чтобы подготовить к консервированию. С вечера – ладно; всё было открыто, здесь ходили студенты, санитары. Уотсон спустился, красный от злости, неся это в салфетках, и набросился на меня в том смысле, что я не слежу за своими экспонатами, и секционный зал, похоже, превратился в проходной двор. А нет – так это, значит, моя собственная шутка, очень глупая и оскорбительная. Я заверил его в том, что мог придумать шутку и получше. Эмбрион взял, но уже положил не на прежнее место, а запер в шкаф, от которого ключ есть только у меня одного. Однако, утром на конференции Уотсон сказал, что «это» опять у него в столе, что стол он запер и сыт этими шутками по горло, а потому пойдёт сейчас жаловаться директору госпиталя. Я вернулся в морг в полном недоумении, но шкаф был по-прежнему заперт, и мой экспонат на месте. Тогда я пошёл к Уотсону, но выяснилось, что ключи и от кабинета, и от стола он повесил на щиток, а сам пошёл на приём к Арбетноту, потому что у него начался жар и болит голова. Вот тут, каюсь, я ошибся. Надо бы было взять ключ, да заглянуть в стол, но я этого не сделал, решив, что ночью Уотсон, может быть, уже и заболевал – вот ему и показалось что-то такое, чего на самом деле не было. А больше к нему в кабинет ходить ни у кого потребности не появилось. Три дня он проболел, снова вышел на службу, и к эмбриону больше не возвращался.
- А вы? Вы-то возвращались?
Мэртон поднялся, шагнул к полке и постучал согнутым пальцем по стеклу.
- Я препарировал. Здесь имелись следы кюретажа.
- Мэртон, я дилетант. Что это значит – следы кюретажа?
- Значит, плод был, действительно, абортирован. Но, может, оно и к лучшему: ребеночек родился бы больным. У него вот тут, в головном мозге, очаги размягчения – по-видимому, какая-то внутриутробная инфекция.
- Например, краснуха? – предположил я.
- Не знаю, не скажу. Я, Холмс, специально этим вопросом не занимался.
- Ну хорошо. А Рона Уотсон – её выкидыш тоже прошёл через ваши руки?
Мэртон восхищённо покрутил головой:
- Холмс, вы не человек, вы машина! Речь идёт о вашей дочери, а послушать вашу интонацию...
- Мэртон, я просто правильно расставляю приоритеты. Но вы мне не ответили.
- Я, действительно, исследовал этот эмбрион. Потом уничтожил. Вполне естественно, что я не сохранил его, правда?
- Правда-правда. Но что вы обнаружили? Тоже размягчение мозга?
- Нет. Там что-либо понять уже было трудно. Плод погиб, собственно, примерно за три-четыре дня до выкидыша. Он был ещё маленький, месяца четыре с половиной – пять. Грубых изменений я не заметил, но, повторюсь, я не специалист в таких вещах, а человеческий организм – машина сложная, мало ли, что там могло сломаться. Рона перенесла выкидыш, слава богу, не слишком тяжело, так что всё и к лучшему. У неё ещё будут дети... Ну что, арифмометр. Ответил я на ваши вопросы?
- На вопросы? Пожалуй, что да, ответили.
- Что же ещё?
- Вы знакомы с Гудвином?
Мэртон не удивился ни капельки.
- Лично? – переспросил он. – Лично – нет.
- Вероятно, Мэрги Кленчер рассказывала вам о нём.
Он поглядел на меня искоса:
- Вероятно... Вероятно, вы видели меня на вокзале?
Я поклонился:
- Ваша логика безупречна.
- Ну что ж, - он вдруг вспрыгнул на край оцинкованного стола, и звонко хлопнул себя по коленям. – Гудвин, конечно, мастер. В чём именно – это вопрос, но мастер. Ваш Уотсон – человек впечатлительный, романтичный, словом, лакомый кусочек, вот только – что с него возьмёшь? Он вам не Монтрезор, не маркиз де Грие.
- Вот-вот, - покивал я, - и у меня такие же трудности. Разве что Рона...
- Что Рона?
- Может быть, как раз она – предмет комбинации?
Но Мэртон поднял меня на смех:
- Отцовское тщеславие, Холмс! вот уж не думал, что вы тоже этим заболеете, - он снова стал серьёзным и сочувственно наклонился ко мне. – Рона вовсе не красавица; конечно, не глупа, но и не гений; алмазными копями не владеет. Чтобы влюбиться в такую девушку, её нужно какое-то время знать, а с Гудвином она знакома прежде не была. На кой чёрт она ему сдалась?
- Не могу сказать. Но то, что сдалась – бесспорно. Иначе он не пригласил бы их обоих на спиритический сеанс.
Мэртон пожал плечами:
- Ищите, Холмс. На то вы, в конце-концов, и сыщик.
- Почему Мэрги внятно не объяснила мне задачу?
- Потому что телеграмма – открытый вид связи. Если уж эмбрионы путешествуют по закрытым ящикам туда и сюда, кто знает, как поведёт себя телеграфный текст.
- Я вообще-то чувствовал, что здесь кроется нечто большее, чем любовный треугольник, - заметил я. – Что, вызвать выкидыш просто?
- Я бы смог, - Мэртон напряжённо смотрел мне в лицо своими выпуклыми глазами.
- Ну что ж, - сказал я, - спасибо за помощь, Мэртон. Я вам обязан. Возможно, я ещё вернусь к этой теме впоследствии, но сейчас у меня в запасе сто десять минут, которые необходимо убить, и я, пожалуй, встречусь с герром Валентайном Раухом.