Tabes inanis

А на следующей станции вошёл и я. «Осторожно…» - и шипящий голос почему-то оборвался. Тяжелые стальные двери сомкнули за моей спиной свои челюсти. Поезд тронулся, набирая темп, всё ускоряясь и ускоряясь, будто машинист боялся мрака, извечно и бессменно царившего в подземелье, и стремился как можно скорее достигнуть освященного вестибюля следующей станции. Моя голова ныла и раскалывалась. Меня лихорадило – всё тело дрожало. С трудом осознавая реальность, я прислонился к противоположной двери и сквозь запотевшие чёрные линзы очков упёрся взглядом в стоявшую напротив девушку. Она была одета безвкусно и крикливо. Я усмехнулся, а она, встретив мой взгляд, почему-то испуганно отвела его. Оставив её эмоции в покое, я стал изучать панель экстренной связи с машинистом. В очередной раз приметив «посторонний механический звук: стук, скрежет, гул» я невольно прислушался и вскоре с уверенностью мог сказать, что все эти голоса металла, не смолкая ни на миг, пропитывали вагон. Наверное, поэтому их никто не замечал. Я перевёл взор на рекламу, блестевшую на стене, но в этом момент понял, что всё вокруг смешалось и поплыло, а взгляд мой тщетно пытались остановиться на чём-либо. Озноб усилился. Взмокши от леденящего жара, я отирал пот со лба и пытался сделать глоток воздуха, которого, по моим ощущениям, становилось всё меньше и меньше. Надо было выйти на улицу, но до следующей остановки поезда я рисковал рухнуть на пол без сознания. К счастью, в дальнем конце вагона обнаружились два свободных места и, шатаясь от головокружения и привлекая тревожное внимание пассажиров, я побрёл туда. Попутно пытаясь освободиться от шёлкового шарфа, сдавливавшего мне шею, словно колючая проволока, я, окончательно попрощавшись с координацией, зацепился за чью-то ногу и упал на грязное вагонное перекрытие. К тому моменту, давление, нараставшее всё это время в глубине моего мозга, катализируемое падением, выплеснулось существенно выше уровня, когда возможно делать вид, что не замечаешь его, а в ушах повис ультравысокий, нестерпимый звон, словно лезвие, отсекавший все мысли. К своему удивлению, однако, я смог встать, а вернее, приподняться и почти ползком добраться до свободного места. Когда я вскарабкался на истёртое кожаное сидение, то почувствовал некоторое облегчение в конечностях, и, тяжело вздохнув, я откинул голову назад, прислонившись к холодному стеклу.

Голова не проходила. Казалось, кто-то вонзал длинные, тонкие гвозди мне в виски, а потом медленно вытягивал их обратно и снова вдавливал, причём с каждым разом всё глубже и больнее. Невыносимый звон в ушах уже вытеснил все друге звуки, поэтому только когда кто-то тронул меня за плечо и ледяная волна словно сорвала мою кожу, я с трудом посмотрел вперёд и сквозь вязкую пелену смог различить пёструю девушку-попугая, которая что-то говорила, взволнованно глядя на меня и протягивала мне мой шарф. Дрожащей рукой я принял его. Тогда девушка села рядом, и, насколько я понял по выражению её лица, принялась о чём-то спрашивать меня. Я отвернулся и посмотрел направо: там спала тучная, неопрятная старуха в грязном пальто, от которой исходило зловоние, по крайней мере, недельной давности. Стало проясняться, почему два места возле неё никто не занял. Впрочем, мне было всё равно. Вдруг я почувствовал, как девушка, сидевшая слева от меня, прикоснулась к моему лбу своей миниатюрной, прохладной ладонью. Это было приятно, но в тоже время откуда-то из глубины моего больного сознания поднялось отвращение и гнев к этой ничтожной твари, позволившей себе коснуться моей головы. Я резко отдёрнул голову и ударил девушку по лицу – она раскрыла рот, заплакала, а я понял, что снова оказался на полу, и, по мере того, как в моем мозгу с новой неистовой силой возрастало давление, распиравшее череп по швам, лицо девушки исказилось: под глазами и у рта появились морщины, становившиеся всё длиннее и глубже, здоровый румянец сменился болезненной бледностью, кожа провисла и одряхлела, обтягивая скулы, челюсти и лоб, на котором появились безобразные коричневые пятна, как и на всём лице, старевшем с ужасающей скоростью, нос выдался вперёд, губы истончились и потрескались, глаза потускнели, впали, иссохли, волосы побелели и начали выпадать, как и пожелтевшие в мгновение зубы; через несколько минут на кожаном сидении рассыпающаяся в конвульсивных судорогах мумия крошилась и проваливалась в куче пёстрой одежды, а ещё чрез миг, ломающиеся, словно печенье, кости обратились в прах. В ужасе я лицезрел эти метаморфозы, беспомощно и жалко валяясь на полу, а мои уши разрывались теперь уже от нечеловеческого, всепоглощающего рёва, раздававшегося отовсюду и в то же время изнутри. Но с ещё большим ужасом я осознал последними силами своего разума, что пропустил остановку!

Вошёл мужчина, и, словно не замечая рассыпанного праха, сел на моё место. Вдруг я почувствовал нечто прилипшее на лице – смахнул рукой и понял, что это была жирная навозная муха. Откуда-то появилась вторая, и обе сели на мои губы. Я ударил назойливых насекомых, но они ускользнули и снова поднялись в воздух. Странное чувство тошноты подкатило к моему горлу. Молниеносно он возросло до такой степени, что терпеть было невозможно, и когда я открыл рот, из него вырвалась целый рой мух – они заполнили всё вокруг своим монотонным жужжанием, слившимся с истязавшим мой мозг рёвом, кружили, липли к стёклам, к людям, которые, казалось, не придавали этому никакого значения. Навозные падальщики множились и множились бесчисленно, словно сам повелитель мух Вельзевул, распростёр сюда свои владения. Я бросил взгляд на мужчину, сидевшего на моём месте. Он весь был облеплен этими тварями: они забирались под его одежду, в ноздри, в рот, в уши, кишели на роговицах. Вдруг мужчина прижал меня своим взглядом, тяжёлым и недвижимым, легко проникшим сквозь чёрные стекла моих очков, пронзившим насквозь. Я хотел перевести взгляд, но оказался бессилен. А в моей голове с каждым мигом усиливалось, росло нечеловеческое давление в сотни, тысячи атмосфер, потоком раскалённой магмы, испепеляя каждый нейрон, словно само время стремилось раздавить никчёмного человечишку. Я вынужден был наблюдать, как дети Вельзевула маленькими ворсистыми лапками перебирали по белкам его глаз, керамических, мёртвых. Раздался надрывный хруст – и я увидел, как из его затылка на стекло брызнула бурая, вязкая слизь; снова – и небольшие кусочки мозга стали выдавливаться из уха; снова – и склера не выдержала – студенистое содержимое глазных яблок оросило его колени. Оковы пали – с отвращением, но облегчением я отвёл взгляд – осколок черепа стукнулся об пол. Вскоре всё стекло позади его трупа было залито содержимым черепной коробки, медленно стекавшим и пенящимся.

В этот момент адский шум, переполнявший мой мозг, сменила тишина. В недоумении я пытался понять, что произошло, как вдруг капля крови упала на мою ладонь. Я приложил руки к ушам и понял, что это была моя кровь. Не знаю, шок ли того мгновения или освобождение тишины придали мне сил, хотя это даже нельзя назвать силой, – в порыве отчаяния я вскочил на ноги и приблизился к двери. В мутном зеркале её я увидел, как из-под моих очков стекали по лицу густые, черные капли смолы. Я снял очки – под ними зияли уродливые чёрные дыры, источавшие тьму. Я коснулся пальцем одной капли – и увидел, как его стало медленно разъедать, словно серной кислотой. Постепенно ядовитая смола обратила всю кисть в уголь, а когда я попытался вытереть её об полу плаща, пальцы ломались, крошились и осыпались. Стальные двери распахнули свою пасть, но поезд не останавливался, и мрак подземелья стал проникать в вагон. Одна за другой гасли и взрывались флуоресцентные лампы, а люди с воплями исчезали во тьме, словно кто-то вытаскивал их гигантской рукой. Подошёл и мой черёд: не успев опомниться, я почувствовал, как кто-то схватил меня за шею – острые когти впились в артерии, перекрыли дыхание; а через миг – холодный воздух ударил мне в лицо, но сознание моё уснуло, подавленное удушьем, и пропало в бездне забвения.

Я открыл глаза. Всё тот же вагон, только светлый и тихий. Вокруг никого не было, кроме старухи, сидевшей от меня справа. В недоумении я посмотрел на неё поверх очков, но тут же понял, что зловоние, исходившее от неё, заставляет меня встать. Голова всё ещё беспокоила, но уже меньше. «Конечная!» - повторил машинист. «Я спал?» - мелькнуло в голове. Очутившись обеими ногами на мраморном полу вестибюля станции, я почему-то обернулся. Старуха стояла за моей спиной, прямо у чёрной щели, разделявшей нас, почти касаясь своим глазами моих, и скалила свои редкие, гнилые зубы в некотором подобии улыбки; будто прочитав мою мысль, она стала еле заметно кивать, монотонно, механически, словно кукла. Стальные двери тотчас сомкнули свои челюсти, поезд потянулся в туннель и вскоре растаял во мраке подземелья.

2010

Tabes inanis (лат.) - эпидемия пустоты.