Зеро

       Это исповедь. Вы уж приготовьтесь к этому. Так случилось, что покаяться мне нужно прилюдно, иначе я просто сойду с ума. Иногда мне кажется, что моя голова взорвется изнутри – бах! Как воздушный шарик – лопнет и сморщится в цветную тряпочку. Это все потому, что я думаю. Бесконечно, беспрерывно, потеряв сон и аппетит, я думаю только об одном. Я расскажу вам о чем.
       Судьба – странная штука, если конечно принять во внимание её неоспоримое существование. Я предпочитаю верить в судьбу, потому что осознание собственного волевого выбора – во много раз более тяжкая доля. В какой-то момент я опустил руки и решил – все, что со мной происходит, так и должно быть. Моя история до встречи с Профессором – типичная история неудачника, попавшего не в ту компанию. Я вырос в неполной семье, мать работала на трех работах, и ей было совершено не интересно, где и как я провожу время. Меня воспитывала улица, банда мальчишек-беспризорников, худых немытых подростков с некоей озлобленностью во взгляде. В отличие от них, я никогда не испытывал чувства удовлетворения от того беспредела, который мы творили по ночам, потому что всегда был трусливым человеком. Я боялся, но был рядом с ними, потому что не знал другой жизни.
       Первая отсидка напугала меня до полусмерти, поэтому выйдя из тюрьмы, я постарался свести к минимуму свое участие в темных делишках. Так я и жил, мелким мошенником, боясь загреметь за решетку и стараясь держаться в тени. Профессор нашел меня на рынке. Я тогда занимался поддельной лотереей, и обычно не особенно светился, но в тот день на меня напал азарт, я чувствовал себя актером на сцене, зазывая доверчивых домохозяек в свои сети. И тут мне на плечо легла тяжелая рука.
       Если честно, я чуть не описался. В мыслях мелькнули картины ареста, допроса, суда, камеры. Дрожа всем телом, я обернулся и встретился взглядом с Профессором. Для этого мне пришлось задрать голову. Ростом Профессор был не меньше двух метров, широкие плечи обтягивало черное кашемировое пальто, полосатый шарф скрывал, как потом оказалось, аккуратную испанскую бородку, над шарфом сверкали яростные серые глаза, а венчала его богатырскую фигуру копна густых волос цвета соли с перцем.
       - Пойдем со мной! – властным голосом приказал Профессор, и я покорно поплелся вслед за ним, даже не отдавая себе отчета в том, зачем и куда иду с этим странным господином.
      Дойдя до своей машины, длинного черного автомобиля с тонированными стеклами, он приглашающее распахнул пассажирскую дверь, но в лице его приветливости не было. Я сел в машину, внутреннее сжавшись от странного предчувствия, которое вырабатывается только у женщин и преступников. Профессор занял место водителя, завел двигатель, включил обогрев салона, потому что промозглый конец сентября не баловал теплом, но с места не сдвинулся. Пару мгновений он смотрел куда-то вдаль сквозь запотевшее лобовое стекло, а потом повернулся лицом ко мне. Пока он молча изучал моё лицо, я жадно разглядывал его. Приметил аккуратную бородку, уложенную волосок к волоску, густые жесткие брови, сдвинутые к переносице, прямые ресницы, морщины вокруг век и складки, идущие от крыльев носа. И глаза, от которых невозможно было оторвать взгляда, гипнотизирующие, притягивающие, словно магнит. Серо-синие, со странным рисунком, напомнившем мне калейдоскоп. Несмотря на сумерки, характерные для вечера осени, зрачки его глаз были двумя узкими точками в море этой завораживающей радужки.
       - Вы человек творческий?
       Я вздрогнул.
       - Нет.
       Его голос был очень глубоким, гулко звенящим и мелодичным, как у служителя какого-нибудь культа.
       - Вы рассматривали меня. Делали какие-то выводы. Ваши мысли слагались в какие-то образы. Это видно по вашим глазам. Вы не пробовали писать?
       - Нет, уверяю вас…
       Я чуть было не продолжил: «Я обыкновенный жулик», но вовремя прикусил язык. О том, что иногда мысли в моей голове действительно складывались в связные фразы, а фразы складывались в образы, а образы начинали развиваться и жить какой-то своей жизнью, ему совсем не обязательно было знать, этому странному человеку.
Еще мгновение он молчал, потом заговорил снова, и я уже не вставлял ни звука в его монолог:
       - Называйте меня Профессор. Это правда, я действительно профессор, доктор наук, имею множество научных степеней и званий. Но вас это волновать не должно. Я нашел вас для того, чтобы предложить вам работу. Вы будете получать достойную заработную плату, и выполнять не самую пыльную работу. Вас я выбрал потому, что вы незаметны, потому что у вас есть связи интересующего меня рода и потому, что в определенных сферах у вас есть опыт. Хочу вас предупредить, что эта работа носит не совсем законный характер и должна держаться в строжайшей тайне. Если хоть раз где-нибудь вы упомяните обо мне или моей работе – это станет для вас концом всего. Я вам не угрожаю, лишь акцентирую внимание на том, что предлагаемая мною работа очень серьезна и требует большой ответственности, хотя и не трудоемка. Времени на размышления у вас нет. Либо вы отвечаете «да», и мы сейчас же покидаем территорию рынка, либо «нет», и вы навсегда остаетесь в той жалкой жизни, какую влачили до сих пор. Решайте.
       Сказать, что я был напуган – не сказать ничего. Я был обескуражен. Я почти ничего не понимал, кроме того, что этот человек предлагал мне что-то непонятное и пытался угрожать.  Или не пытался. Я не понял, я совсем ничего не понял и готов был уже ответить отказом, дабы выскочить из чертовой машины, в которой уже становилось адски жарко, но тут он вдруг снова уставился на меня своими странными глазами. Глазами кобры. Меня словно пригвоздили к мягкому кожаному сиденью. Воля была парализована. И сам не отдавая себе отчет в том, что делаю, я разжал пересохшие губы и тихо пропищал:
       - Да…
       Автомобиль сорвался с места резко, взвыв шинами. Кто-то с тротуара шарахнулся в сторону, но я не заметил кто – скорость была очень высокой. От такого крупного мужчины как Профессор трудно было ожидать подобного лихачества, но он явно торопился куда-то. «Пока я не передумал» - мелькнула в моей голове мысль, впрочем, быстро оборвавшаяся. Город пролетал мимо. Краем сознания я взмолился, чтоб нас остановили за превышение скорости, но Профессору везло, а может быть у него был еще какой-то секрет, вникать в который у меня не было ни малейшего желания.
       Мы выехали за черту города в промзону, где сбавили скорость и принялись кружить меж одинаковыми на первый взгляд зданиями из кирпича и бетона. Перед одним из таких зданий большой автомобиль остановился наконец, и, не удостоив меня взглядом, Профессор вышел из машины. Я покинул салон автомобиля и двинулся вслед за ним, гадая, что ждет меня здесь. Воображение рисовало не самые радужные перспективы, но, как я уже говорил, я человек, смирившийся со своей судьбой, и особенного ужаса даже мысли о смерти во мне не вызывали. Здание оказалось чем-то наподобие ангара, звуки наших шагов гулко отлетали к высокому потолку и терялись где-то в полумраке. Ангар был практически пуст, там стояли остовы каких-то старых, вероятно еще советских времен, механизмов, покрытых ржавчиной. С едва различимых под потолком балок  свешивались тросы и цепи. Профессор прошел почти весь ангар и круто повернул налево, где обнаружились металлические ворота, покрытые облупившейся коричневой краской. На двери была начертана пожелтевшая от времени буква «А».
       Профессор достал магнитную карточку, что меня немного удивило, учитывая явно преклонные годы этого здания. Осторожно вставив карточку в щель между двумя половинками ворот, Профессор провел ею вверх-вниз и раздался характерный писк электронного замка. С негромким щелчком массивная на первый взгляд дверь легко приоткрылась. Распахнув её шире, Профессор шагнул внутрь, жестом пригласив меня следовать за ним.
       Вспоминая эти события позднее, я никак не мог определиться с тем, какое чувство охватило меня при первом взгляде на лабораторию. Я бы написал это слово с большой буквы, но мне не нравится появляющийся при этом пафос. В лаборатории не было ничего пафосного. В ней было… Величие, что ли. И позже я пришел к выводу, что первым моим ощущением был трепет. Невероятный трепет моего мало что видевшего в жизни естества перед фантастической картиной, открывшейся моим глазам. Лаборатория была напичкана всевозможной электроникой, от одного взгляда на которую большинство современных фантастов слегли бы с инфарктом. Через какое-то время я узнал, что многое из увиденного мною являлось частью военных, строго засекреченных разработок.
       - Присаживайтесь!
       Голос Профессора вернул меня на землю. Я оглянулся, увидел, что он указывает кончиком ручки на высокий табурет у стола под люминесцентными лампами, и взгромоздился на него.
       - Руками ничего не трогать – это золотое правило. Ничего и никогда, в крайнем случае – если попрошу я лично. Сидеть там, где я сказал, внимательно слушать, вопросы задавать только тогда, когда я разрешу. Ясно?
       Я кивнул. Все равно вопросы в моей голове теснились таким роем, что задать хотя бы один не представлялось возможным физически. Поэтому я молчал.
       Профессор рассказал мне, чем он занимается здесь и для чего я ему нужен. Секретная (естественно, секретная, в лучших традициях фантастических фильмов) лаборатория, находящаяся в непосредственной близости к ничего не подозревающему городу, принадлежала властным структурам. Профессор работал на эти самые властные структуры, у него было особое, не подлежащее разглашению задание (он сказал об этом «архиважное», и я запомнил это редко встречающееся слово). Я должен был ему помогать в составе команды, набранной из таких же, как я, личностей, имевших стычки с законом.
       - Такие как вы нужны мне потому, что умеете пролезать в любые щели и даже просачиваться сквозь стены.
       Я не сразу понял, что Профессор выражается фигурально. Властные структуры обязали его набрать команду из мелких преступников, произведя тщательный отбор. И только потом, с течением времени я понял одну вещь – нас просто было легче устранить в конце операции. Убивать нас и не нужно было – просто подставить, и конец жизни мы бы провели за стенами изолятора. Так бы и произошло, удайся эксперимент Профессора.
       Моя роль заключалась в том, чтоб войти в круг доверенных лиц определенных людей, список имен которых должен был мне предоставить Профессор. Взять на эту роль профессионального мошенника – настолько гениальная идея могла придти в голову только очень серьезному стратегу. Несмотря на обыкновенную мою робость и неуверенность в себе, в деле я преображался. Обводя вокруг пальца очередного простака, я получал искреннее удовольствие, затем, правда, быстро сменяющееся привычной меланхолией. Но в этот раз мне приходилось привлекать все свои преступные наклонности и способности, потому что птички, которые должны были попасть в мои силки, были отнюдь не самыми простыми.
       Казалось бы, что тут сложного – подружиться с человеком, очаровать его, втереться ему в доверие. Особенно для того, кто зарабатывает подобным образом на хлеб. Но задача, поставленная передо мной, вначале меня перепугала невероятно. В списке было восемь-десять фамилий, сейчас уже не помню точно. И все – известных писателей, актеров, музыкантов, художников и режиссеров. Людей, умеющих моделировать собственные миры и с успехом претворяющих свои фантазии в жизнь. Очень известные фамилии, пользующиеся определенным влиянием и  любовью масс. Профессор упростил мне задачу, передав подробнейшие биографии клиентов и карт-бланш на финансовые расходы.
       Перед тем, как приступить к делу, я некоторое время изучал тех, кого мне нужно было охмурить. В лабораторию меня привозил постоянно молчащий мужчина непримечательной внешности на непримечательном грязно-белом мини-фургоне. Забирал от дома и возвращал домой в любое время суток, когда у меня кругом шла голова от обилия информации и писка приборов в лаборатории. Других членов команды я видел иногда, чаще поодиночке и издалека. Лаборатория была больших размеров, чем я мог себе представить, и остальные мои «коллеги» трудились где-то в отдаленных её частях. Я точно понял, что среди нас есть хирург, лишенный практики, несколько инженеров, сидевших кто за что, психиатр, которого обвиняли в доведении до самоубийства. Про остальных я ничего не знал и не догадывался о том, каким образом они попали сюда и для чего. Я занимался своим делом, и потихоньку менял собственный имидж, сняв элитную квартиру в центре города, купив престижную одежду и аксессуары, взяв напрокат дорогой автомобиль, начав выбираться в те заведения, где чаще всего видели моих клиентов.
       У меня есть правило, выработанное опытом и интуицией – сначала пойми, где слабое место твоего клиента, а потом вцепись в него и не отпускай, пока не получишь нужного. На самом деле, можно раскусить любой «крепкий орешек», если понять, как и куда именно нужно нажимать. Меня никто не учил этому, если не считать уличных банд и сокамерников. Это дано было мне природой, мой дар проникать в самую суть людей. Я использовал его всегда как-то мелко, пошло, разменивая на глупый «лохотрон», объегоривая тех, кто все равно бы рано или поздно попался таким как я. Но здесь мне предстояла задача сложнее, и я с удовольствием тренировал свой странный талант на посторонних людях. За месяц приобретя себе несколько десятков закадычных друзей, я поймал однажды на себе тяжелый взгляд Профессора и понял – пора действовать.
       В мою задачу входила одновременная проработка всех имен в списке, поэтому мне приходилось круглые сутки мотаться по городу из одного модного заведения в другое. Арт-выставки, картинные галереи, рестораны, бары, подпольные игорные клубы, ипподром, театры – я охотился за ними везде. На премьерном показе фильма, в котором нужная мне актриса исполняла главную роль, мне посчастливилось познакомиться сразу с ней и журналистом, числящимся в списке под номером 6.
       Я прорабатывал их одного за другим, становясь потихоньку их лучших другом. Встречая новый год в шикарном ресторане, я не мог поверить, что еще в начале осени стоял на рынке с фальшивыми лотерейными билетами в руках. Время шло. Однажды вечером мне позвонили и сказали, что номер 6 нам больше не требуется. Я прекратил с ним контакты, хотя он был очень удивлен и расстроен этим. Потом выбыл номер 3, за ним первый номер и седьмой. Один за другим мне поступали звонки, и кто-то из команды Профессора сухо сообщал мне, что такой-то персонаж из нашей игры выбывает. Я понятия не имел, ради чего вообще затевалось все это, но продолжал делать свое дело без вопросов. Я помнил о предупреждении Профессора.
В итоге их осталось двое. Художница, с которой я спал, и писатель, с которым мы каждый вечер встречались в закрытом баре для избранных. Несмотря на мою заурядную внешность, художница истово хотела от меня детей, а писатель неизменно надирался в стельку рядом со мной, хотя я за весь вечер едва ли отпивал половину бокала. Каждый из них рассказал мне о себе столько, что будь у меня хоть капля настоящего литературного таланта, я записал бы истории их жизни и до самой смерти остался обеспеченным человеком. Кого из них выберут для неведомых мне целей эксперимента, я не знал, поэтому работал с обоими с одинаковым усердием.
       Роковой звонок раздался в два часа ночи, когда я мирно храпел рядом с художницей в её квартире-студии.
       - Девушка выбывает. Вам необходимо срочно приехать в лабораторию для уточнения деталей операции. Машина у вашего подъезда.
       Я не успел пискнуть, что нахожусь не дома, но, выглянув на улицу, увидел крошечный с такой высоты грязно-белый фургон. Художница не проснулась от шума, она всегда спала крепким сном человека с удивительно здоровой нервной системой. Я тихо оделся, собрал в пластиковый пакет все, что могло напомнить ей про меня, и бесшумно выскользнул за дверь.
       В лаборатории было шумно. Впервые за то время, что я приезжал сюда, здесь сновали люди, горел яркий свет, стоял гул голосов и работающих машин. Все свидетельствовало, что эксперимент подходит к решающей стадии. Я растерянно стоял неподалеку от входа, не зная, кому именно здесь понадобился, как вдруг из глубин лаборатории ко мне долетел голос Профессора.
       - Ну, где наш лучший друг?
       Лучшим другом меня называла команда, чтоб обозначить мою роль во всей этой эпопее. Меня моментально заметили и поволокли туда, где я еще не был. Профессор стоял рядом со странным креслом, напоминающим кресло зубного врача, но утыканным множеством футуристического вида приборов с щупами и диодами. Меня подвели к Профессору, и в глаза сразу бросилось его искреннее, едва сдерживаемое волнение.
       - Ты здесь! Отлично! Все готово, почти все готово. Теперь твоя задача максимально проста – доставить его к нам без лишнего шума. Нам не нужно никакого похищения, ничего киношного. Он должен поехать с тобой добровольно и пребывать в расслабленном состоянии до тех пор, пока не окажется здесь. Ясно?
       Я кивнул, не совсем понимая, как мне реализовать эту задачу. Вытащить известного писателя в промзону, до которой совсем не ближний путь. Но я должен был это сделать, иначе все, чем тут занимались эти люди пойдет насмарку из-за меня. Я снова кивнул и меня отпустили.
       Я приехал на свою съемную квартиру в пятом часу утра, и не смог сомкнуть глаз. От меня требовалось сейчас нечто гораздо большее, чем установление контакта. Я должен был привести человека к возможной гибели как быка на бойню, и при этом ничем не выдать ему своего замысла. Профессор сказал: «Ничего киношного», но как тогда справиться с заданием? Вдруг в мою голову пришла идея. Я вцепился в неё, словно голодный пес в кусок мяса, и через полчаса план был в общих чертах готов. Я был в целом весьма доволен собой и немедленно заснул мертвым сном.
       Вечером мы с писателем встретились в облюбованном нами баре, чтоб пропустить пару стаканчиков и поболтать. Я был предельно собран, сконцентрирован на своем плане, но внешне держался развязано и непринужденно. Писатель тоже обладал чутьем, неким подобием интуиции, годами тренированным на поиски сюжета для очередного нашумевшего романа, поэтому мне приходилось сдерживать свое волнение. Обсудив несколько ничего не значащих тем, чтоб завязать разговор, мы плавно перешли на его постоянную проблему – творческий кризис. И пока он в сотый раз рассказывал, как тяжело ему становится заставить себя сесть за клавиатуру компьютера, я следил за количеством выпитого им и плавно поворачивал разговор в нужную мне сторону. Когда бармен поставил перед ним четвертую порцию виски, я накрыл бокал ладонью и хлопнул себя по лбу, словно вспомнив что-то очень важное.
       - Дружище! Как же я мог забыть! У меня есть для тебя предложение!
       Писатель насторожился, и не заметил, как я пододвинул виски к себе. Я не отпускал его взгляд не на секунду, научившись этому приему в совершенстве у Профессора, держал его словно рыбу на крючке. Мне оставалось только сделать подсечку.
       - У меня есть приятель, ну я тебе рассказывал, режиссер К-кий. Так вот, мы с ним буквально на днях обсуждали концепцию его нового масштабного фильма, и я предложил ему взять сценаристом тебя, ну, по близкой дружбе, разумеется!
       Писатель проглотил наживку вместе с крючком. Глядя в его разгоревшиеся глаза, я испытывал ужасное чувство неловкости и стыда, но продолжал играть свою роль. Упомянув о предполагаемом составе актеров, где перечислил большинство известных мне громких фамилий, я на ходу выдумывал суть сюжета, не особенно вдаваясь в подробности. Когда мне показалось, что писатель начал приплясывать на барном табурете от нетерпения, я перешел к главному:
       - Кроме того, мы с К-ким уже выбрали натуру для начала съемок! Если хочешь, можем съездить на моей машине, посмотреть!
       Долю секунды писатель колебался. Все-таки даже притупленное алкоголем и кризисом творческой мысли его чутье срабатывало неизменно. Шестым чувством он ощущал подвох в предложении выехать куда-то за пределы излюбленного бара. Но тут я вкрадчиво предложил: «А загородом я дам тебе сесть за руль!» и писатель сдался. Я водил фантастически дорогую Ауди, за аренду которой отваливал ежемесячно сумму, равную стоимости автомобиля отечественного производства, и почти сорокалетний писатель, садясь в мою машину, превращался в пятнадцатилетнего подростка, скулящего от восторга.
       Пока мы ехали в сторону промзоны, писатель болтал, не умолкая. Он фонтанировал идеями предполагаемого сценария, и сходу предложил мне почти десяток разных версий, от фильма ужасов до слюнявой мелодрамы. Я вставлял редкие комментарии, но чувствовал себя все хуже и хуже по мере приближения к лаборатории. Выбравшись за пределы города, я позволил ему сесть за руль, не опасаясь встречи с ГИБДД – патронировавшие нас властные структуры контролировали этот вопрос. Писатель пищал от восторга, едва вписываясь на огромной скорости в резкие повороты, а я становился все печальнее от того, с каким упоением этот несчастный приближал свою ужасную судьбу. Почему то в том, что писателя ждет нечто кошмарное, я не сомневался ни секунды.
       Вырулив к ангару, писатель резко затормозил и лихо развернулся. Я вышел из машины на ватных ногах, чувствуя тошноту, но восторженный настрой писателя не позволил ему обратить заострить внимание на выражении моего лица. У меня иссякла всякая фантазия относительно выдуманного сценария к несуществующему проекту фильма, но писателю больше не требовалось мое участие. Он продолжал вырабатывать сходу идеи, словно где-то внутри него прорвало плотину. Тоскливо наблюдая за тем, как грузный мужчина носится кругами по освещенному двумя фонарями пятаку перед «нашим» ангаром, я мечтал только об одном – скорее закончить работу и никогда больше не вспоминать об этом странном эпизоде своей жизни.
       Наконец я окликнул его и предложил зайти внутрь ангара. Писатель не поверил, что в наше время еще остались незапертые двери,  и с энтузиазмом принялся дергать стальные ворота. С первого раза дверь не поддалась, и во мне всколыхнулась надежда спасти ему жизнь, моментально погасшая, когда я подумал о том, что случится со мной, если писатель не попадет внутрь ангара. Однако в эту ночь все игралось по моему сценарию,  точнее сценарию Профессора, и писатель, замерев от восторга, вошел, наконец, в темное помещение. Я прошел за ним, и в темноте ярким светом вспыхнул фонарик, который  я достал из машины. Внутреннее пространство поглотило нас, и я шел по памяти, дрожащим лучом фонаря освещая останки механизмов. Писатель притих и признался, что ему не по себе, и он хотел бы вернуться на улицу. Я заверил его, что сейчас мы уйдем, но мне хотелось бы показать ему еще кое-что.
       Когда луч фонаря уперся в некогда белую литеру «А», я испытал невероятное облегчение. Моя миссия была почти завершена. Я сделал вид, что фонарик вдруг погас, и, чертыхаясь в темноте, провел магнитной карточкой по замку. Раздавшийся писк перепугал писателя, но в этот момент я снова включил фонарь и поманил его внутрь. В луче света я видел его лицо, растерянно-обеспокоенное, словно у ребенка, но подавил в себе сочувствие. Писатель шепотом спросил меня: «Что там?», и я так же шепотом ответил: «Увидишь». Едва он шагнул за порог, я захлопнул дверь. В этот момент вспыхнул яркий свет, как и в прошлый мой визит сюда, писателя схватили люди в черной одежде, и под крики и ругань поволокли вглубь. Я стоял у входа и не знал, что мне делать дальше, но тут ко мне подскочил бывший психиатр, и, возбужденно размахивая руками, потащил меня вслед за писателем. Когда мы оказались в эпицентре действа, писатель уже был водворен на кресло, пристегнут к нему широкими кожаными ремнями, и обездвижен. Рот его залепили полоской непрозрачного скотча, но он все равно продолжал вопить. Его взгляд уперся в меня, и в нем появилась мольба. Но он не мог знать, что я такая же жертва, как и он, пусть не связан в напичканном электроникой кресле по рукам и ногам.
       Профессор появился из-за высокого, напоминающего шкаф прибора неведомого мне предназначения. Он был одет в белоснежный халат, и выглядел очень торжественным. Писатель притих, встретившись взглядом с Профессором, вместе с ним замерла и вся наша группа. Профессор подошел к креслу, повернулся лицом к нам и громко заговорил:
       - Коллеги! Теперь я могу называть вас этим словом – коллеги! Мы все долгое время готовили эксперимент века, эксперимент, равного которому нет в природе. Вам необязательно знать предысторию моих исследований, ибо они уходят корнями в дебри советской науки, но в данный момент перед вашими глазами апофеоз долгих лет кропотливой работы. Сегодня все вы присутствуете на опыте, который докажет нам существование в человеке души! А если кому-то из вас противен религиозный термин, можете называть это эго, я не вижу принципиальной разницы.
       Единый возглас изумления пронесся над нами. Даже писатель вопросительно промычал что-то. Профессор снисходительно улыбнулся и продолжил:
       - Я поясню. Для участия в эксперименте мною были отобраны личности, занимающиеся творчеством. Причем не просто увлекающиеся этим. Творчество составляло основу жизни этих людей, неотделимо от них, неразрывно связано с их психикой. Дабы не вдаваться в наукоемкие термины, объясню вам, как говорится, на пальцах. Каждый из подопытных с раннего детства испытывал потребности творить. С детства они учились создавать вокруг себя иллюзорные миры и иллюзорных существ. Вместе с развитием в них этих способностей развивалась и их психо-эмоциональная составляющая, то, что я буду называть словом «душа». Да, коллеги, я приверженец теории, что всеми нашими чувствами и ощущениями ведает не мозг, а души, что и берусь сегодня доказать. Однако одновременно с усилением творческой составляющей личности, эти люди начали учиться надевать маски, иными словами придумывать и исполнять роли, нехарактерные для их первозданного естества, но необходимые для того, чтоб уберечь слабую и тонкую душевную материю. Чем более высокоразвита творческая личность, тем больше у неё масок, ролей, тем более тщательно вуалируется настоящее искусственным. Данный опытный образец был отобран нами, как человек, у которого разные образы наиболее четко и целостно сформированы и наиболее успешно используются. Наша сегодняшняя цель – обнажить душу этого человека, сорвав с неё все маски!
       Писатель протестующе замычал, но Профессор рявкнул: «Молчать!»,  и протест перешел в жалобный стон. Профессор продолжил:
       - Знаю, то, что вы услышали сейчас похоже на околонаучный бред, замешанный на психологии, философии, религиозных доктринах и прочем, но вы своими глазами увидите как то, о чем я говорил вам, становится доказанным наукой фактом. Все эти приборы и электронные механизмы, некоторые из которых до сих пор даже не имеют названия, призваны продемонстрировать вам превосходство науки над прочими эфемерными учениями, поскольку существование духовной составляющей впервые будет доказано практически. Итак, приступаем!
       Профессор уселся на крутящийся стул перед большим пультом управления, над которым чернело с десяток мониторов, и защелкал клавишами. Писатель задвигался в кресле и снова замычал, но Профессор оставил его попытки без внимания. Мониторы оживали один за другим, наполняясь бегущими строками и цифрами. Профессор сделал беззвучный знак ассистентам, и те приблизились к креслу, закрепляя на теле писателя какие-то датчики. Последним на его голову водрузили нечто, напоминающее нимб, крепящийся на голове металлическим обручем с круглыми пластинами на висках и в центре лба. Я смотрел на это все, словно завороженный, не в силах шевельнуть ни единым мускулом. Мне кажется, я даже не мигал, страшась пропустить хоть секунду из того, что происходило на моих глазах.
       На мониторах вспыхивали и гасли ряды страниц непонятной мне информации. Профессор зорко следил за каждым из них. Гудение приборов нарастало. Наконец, спустя несколько десятков минут, во время которых ни один член команды даже не шевельнулся, Профессор дрогнувшим голосом сообщил:
       - Начинаем отделение!
       И пробежал пальцами по клавиатуре, задавая последнюю команду своему суперкомпьютеру. Гул механизмов вдруг перешел на низкий утробный рокот. На лице писателя отразился настоящий ужас, но он больше не сопротивлялся. Щупы ожили и потянулись к его телу, тонкими иголочками впиваясь в кожу. «Нимб» над его головой засиял мертвенно-белым светом. Один из щупов надел на глаза писателя прибор, отдаленно напоминающий солнцезащитные очки, и я возблагодарил Господа, что больше не увижу смертельного страха, что поселился в зрачках писателя. Вдруг его тело вздрогнуло, и на одном из мониторов засветилось изображение, постепенно принимающее знакомые очертания. Писатель выглядел здесь надменно-важным, гордым и уверенным в себе, одетым в дорогой костюм, в котором я его видел только на презентациях и на фото с награждения какой-то литературной премией. Когда на втором мониторе появился писатель – глава семейства, окруженный детишками, которые в настоящее время жили с материю где-то в Ташкенте, я вдруг понял, что происходило. Мой далекий от точных наук мозг только сейчас осознал смысл слов Профессора. Он препарировал личность писателя, отделяя от неё пласты разных образов, составляющих его внутренний мир. Писатель мог выглядеть для одних надутым гордецом, для других любящим отцом, для третьих спившимся неудачником, для четвертых – рубахой-парнем. И все его любимые роли оживали сейчас на мониторах перед нашими глазами. Но почему Профессор так уверен, что ему удастся выделить их все? И что в итоге он получит истинный облик писателя, его душу? Что такое вообще душа? Неужели только голый червячок, которого каждый из нас получает при рождении и прячет всю жизнь под слоями тщательно отрепетированных и с наслаждением исполняемых ролей. Я не верил в это. Человек не может быть настолько примитивно устроенным, даже если в его арсенале сотни ролей.
       - Остановитесь!
       Я рванулся вперед, но чьи-то руки грубо вцепились в мои локти и удержали на месте. Писатель дернулся на звук моего голоса, и два щупа моментально вернули его голову в исходное положение, зафиксировав подбородок. Тело писателя начало содрогаться. На мониторах продолжали вспыхивать и гаснуть все те образы, что составляли его суть. Профессор, казалось, впал в транс, наблюдая за бегом информации на мониторах. Меня уже отпустили, но я продолжать стоять в нелепой позе, не сводя глаз с писателя. Его сотрясала крупная дрожь, и все новые щупы придерживали бьющееся в судороге тело. Вдруг машина начала обратный отсчет. Механический голос робота по странной прихоти создателя обладал женским тембром, но разговаривал по-английски. Отсчет шел с десяти. Писатель сотрясался так, что ремни натягивались до предела. Из уголка губ капала слюна. Картинки набирали скорость, уже не успевали оформиться, появляясь на экранах лишь контурами и пропадая. Вой машин усилился. Кто-то из ассистентов взволнованно сообщил:
       - Мы обесточили юго-западный район! Мощность слишком высока!
       Профессор не отреагировал. Компьютер, едва перекрывая равнодушным голосом грохот, сообщил:
       - Two, one… Zero.
       В этот момент писатель издал глухой рык и вдруг обмяк в кресле. Прибор в виде нимба тускло замигал и погас. Рев машин мгновенно стих. Мониторы разом словно ослепли. На черных экранах мелькала одна строчка: «Искомый файл не обнаружен». Голосом компьютер продолжал упорно твердить:
       - Zero. Zero. Zero.
       Профессор не двигался. Застыв с поднятой к мониторам головой, он лишь переводил взгляд с одного на другой, словно не мог поверить в случившееся. Один из ассистентов нарушил всеобщее оцепенение и медленно подошел к креслу. Приложив два пальца к шее писателя, он как-то странно выдохнул и прошептал:
       - Жив.
       Сразу ожили другие фигуры в белых халатах, принявшись быстро передвигаться возле кресла, и заслонив от меня тело писателя. Вдруг внимание остальных привлек Профессор, тихо просипевший:
       - Не может быть… Не может…
       В этот момент машина снова сообщила:
       - Zero.
       Профессор вскочил и с диким ревом: «Заткнись! Этого не может быть!» двинул кулаком по пульту управления. Голосовой модулятор крякнул и затих. Два монитора мигнули и погасли полностью. Ассистенты, испуганно озираясь на Профессора, стащили с кресла тело писателя и, уложив его на кушетку, исчезли в чреве ангара. Профессор метался возле пульта управления, словно безумец, что-то бубня себе под нос и периодически вскрикивая. Я вышел из ступора и оглянулся. Вся команда покинула лабораторию. Я остался один наедине со спятившим ученым. И снова мне в голову пришла ассоциация с фильмом ужасов. И не успел я тихо развернуться и попытаться бесшумно достичь двери, как меня остановил его голос:
       - А ну стой!
       Я закрыл глаза, молясь Богу, и повернулся к Профессору. Ощущение, что из меня сейчас сделают нового Франкенштейна, возникло, словно вспышка. Однако Профессор сидел в том самом кресле, где несколько минут назад лишился чувств и чего-то очень важного для себя писатель.
       - Иди сюда и делай то, что я тебе скажу.
       Дальнейшее слилось для меня в один сплошной монотонный кошмар. Я закрепил на теле Профессора все датчики и провода. Надел на его голову «нимб». Дальше, следуя его указаниям, принялся заново запускать программу. Просматривая мельком отчет компьютера, я не нашел никаких сбоев. Машина делала то, что должна была делать, но в какой-то момент, ментально распотрошив писателя, она ничего не обнаружила. Профессор же был уверен, что машина где-то совершила ошибку. Я производил необходимые процедуры гораздо дольше, чем Профессор и его ассистенты, но в итоге все-таки прошептал:
       - Профессор, мы начинаем.
       Одновременно с запуском программы, я отправил на печать весь отчет по писателю. Вместе с фото и видеоматериалами он занимал несколько десятков гигабайт информации, но мне нужен был только текст. Мне хотелось прочитать о том, что собой представлял писатель, пока был целостной личностью. К тому моменту, когда программа начала разлагать на составные части альтер-эго Профессора, я уже понял, что именно пошло не так. Точнее, объяснил себе случившееся, так, как я сумел это понять. Когда тело Профессора затряслось, я взял с принтера пачку горячих еще листов и тихо ушел. Все равно Профессор в итоге эксперимента не будет способен оценить его результаты. Мне больше было нечего здесь делать. Механизмы грохотали на пределе, этот шум не предвещал ничего хорошего, и пол под моими ногами иногда заходился дрожью, как Профессор, пристегнутый ремнями и прижатый щупами к креслу.
       Я вышел из ангара, сел в машину и нажал на газ. Приехав домой – не в арендуемые апартаменты эксцентричного богача, которого больше не существовало, а в свою крохотную квартирку в спальном районе – я первым делом принял снотворное и уснул, не видя к счастью сновидений. Проснувшись на следующий день с ужасной головной болью, я занялся уничтожением своих следов участия в эксперименте. Я вернул машину, расторг договор аренды жилья, продал в комиссионные магазины свои костюмы, не выручив и десятой части их реальной стоимости. Я снял все деньги со счета, на который мне переводили деньги тайные работодатели. А потом я засел в своей квартире и принялся ждать, перечитывая день за днем украденный отчет. Это единственное, что осталось от эксперимента, потому что через два дня после его завершения лаборатория сгорела дотла. Точнее, в СМИ это освещалось как пожар на заброшенной территории складов, но я знал, что там было на самом деле. Позволил себе один раз задуматься над тем, случайностью ли был этот пожар, ведь машины явно работали на износ, или кто-то просто заметал следы, как это сделал я. Но больше я не возвращался мыслями к этому. Я сплю без снов только благодаря снотворному, и когда оно кончится, я, скорее всего, перейду на наркотики, чтоб никогда не увидеть во сне лабораторию и Профессора. Однако раньше этого, как мне кажется, за мной придут. Люди, сумевшие запустить такой масштабный и страшный эксперимент, не станут оставлять в живых свидетелей его провала. И я жду их каждый день. А еще я думаю, постоянно думаю, что же случилось, что пошло не так?
       Писатель впал в кататоническое состояние. Проще говоря, он живой овощ. В газетах и по телевизору передавали, что его нашли на ступенях больницы на окраине города, и я вполне уверен, что об этом позаботились ассистенты Профессора. В любом случае писатель уже никогда не расскажет о том, что случилось с ним. И не потому, что как писали романтически настроенные журналисты, его разум заблудился в собственном лабиринте. А потому, что лабиринт его разума был пуст. То, что раньше было его сутью, не физиологической, а ментальной, было разрушено варварским вмешательством Профессора. Профессор ошибся, как мне кажется, в самой предпосылке эксперимента. Он полагал, что все составляющие личности человека скрывают его эго. А что если все эти роли, маски – это и есть личность, душа, неотъемлемые их свойства? Если с животного снять шкуру – оно неизбежно погибнет. С писателя таких «шкур» сняли несколько десятков. Его душу, или называйте это другим словом, как вам больше нравится, разложили на составляющие, словно кочан капусты, и от неё ничего не осталось. Я уверен, что Профессора постигла та же участь.
       Не знаю, кому и зачем понадобился столь сомнительный эксперимент. И не узнаю, наверное, никогда, потому что когда они придут ко мне, их будет двое или трое и они будут с оружием. Я не успею задать свои вопросы, да и вряд ли решусь. Я жду их смиренно, не пытаясь куда-либо сбежать. И каждое утро я подолгу смотрю на себя в зеркало, пытаясь понять еще кое-что. Если ли эта «душа» на самом деле. Ведь есть и другой вариант, который тоже не смог принять Профессор. Быть может, все наши маски и роли – свойства физические, и психика – лишь реакции нервной системы. И тогда под ними и не должно быть ничего. И после смерти наступает окончательный финал, словно щелкает выключатель. Пустота. Ноль. Зеро. Но я отказываюсь в это верить.