Флобер. Глава 14

                Глава XIV 



                1852



               

   Не знаю, весна ли тому виною, но у меня на редкость дурное настроение. Возможно, причина в моём романе. Дело не идёт, не движется. Устал так, словно горы ворочал. Порой кажется, что мне понадобиться полгода, чтобы отоспаться. Чтобы писать хорошо, нужна сила сверхчеловеческая, а я всего лишь человек! Ах, каким безнадёжным взором гляжу я на на них, на вершины тех гор, куда я жажду подняться! За целый месяц, трудясь по семь часов в день, я сделал двадцать страниц!  А цель всего этого? А результат? Быть напечатанным? Моё отвращение к публикации – сродни инстинкту, заставляющему нас прятать свой зад. Желание понравиться публике принижает. Впрочем, не вижу ничего удручающего в том, чтобы всю жизнь оставаться совершенно неизвестным. Велю похоронить рукописи вместе с собою, как дикарь своего коня. И впрямь, милые эти странички помогли мне пересечь обширную равнину. С ними прошёл я сквозь грозы, одиноко перекликаясь с ветром, и пробирался, не замочив ног, через болота, где обычные путники тонут.
 
               
                ***

 За шесть недель сделал 25 страниц. Не легко они мне дались. Я столько раз их переписывал, менял, марал, что пока не могу судить о них. И всё же мне кажется, что они не так уж плохи. Я люблю свой труд, как аскет любит царапающую живот власяницу. Всё чаще чувствую себя опустошённым, когда слова не даются, когда, настрочив стопку сплошь исписанных страниц, обнаруживаю, что нет ни одной готовой фразы. Тогда я падаю на диван, совершенно отупевший, и утопаю в болоте тоски, и корю себя за это безумие гордыни, заставившее меня пуститься в погоню за химерой. Но проходит четверть часа, и всё меняется. Сердце радостно бьётся, и я сам бываю восхищён и растроган написанным. В прошлую среду мне пришлось встать и отправится за носовым платком – из глаз у меня потекли слёзы. Я наслаждался, восхищённый и взволнованный и своей мыслью, и выразившей её фразой, и блаженным сознанием, что наконец эту фразу нашёл. Это и есть искусство. Таким оно и должно быть. Искусство у древних было не просто искусством, оно служило им идеологией и религией, оно было основой бытия целого народа,  целой страны, целой расы. Но время Красоты миновало. Мельчающему человечеству она в наши дни ни к чему. Между толпою и нами, художниками, не осталось никакой связи. Тем хуже для толпы. Тем хуже, в особенности, для нас. И всё же я верю, что фантазия гения имеет в этом мире не меньше прав и столь же законна, как и потребности миллионов. Не считаясь с отвергающим его человечеством, он должен взойти на свою башню из слоновой кости и там творить, отдаваясь своему призванию, погружаться в грёзы, подобно баядере среди окружающих её благовоний. Пусть у меня бывают порой часы глубокой тоски, томительной пустоты, сомнений, злорадно смеющихся мне в лицо. Я ни на что их не променяю, потому что убеждён: я исполняю свой долг и, повинуясь высшей воле, творю Добро и ищу Истину.


                ***

  Поговорим немного о Ламартине. «Грациелла» - пожалуй лучшее, что он написал в прозе. В ней есть несколько милых деталей, есть два-три удачных сравнения в описаниях природы – вот, пожалуй, и всё. Давайте выясним главное, спит с Грациеллой наш герой или нет? Это ведь живые люди, а не манекены в витрине. Хороша любовная история, где главное окружено столь густой тайной, что не знаешь, что думать. Удивительный парень! Живёт рядом с женщиной, которая любит его и которую он любит, и ни разу ни единого желания! О, лицемер! Рассказал бы автор правду, как дело было, насколько бы получилось лучше! Но правда требует настоящих мужчин, а не таких, как господин Ламартин. В конце он пишет о Неаполе, вымученно восхваляет простоту бедности в противовес пышности кругов состоятельных. Читать это – скука смертная. А ведь Неаполь вовсе не скучен. Там есть очаровательные бабёнки, и недорогие. Г-н де Ламартин сам первый не давал там маху. Но нет, надо держаться тона условного, фальшивого. Надо, чтобы книжку могли читать дамы. О, ложь, как ты глупа!