Чего-то ждать

Кто предупреждён, тот вооружён. Он был вооружён до зубов. Он начал готовиться задолго до того, как приближение всемирного капута почувствовали остальные. Спокойно, без паники, без истерики. Просто скупал продукты. Гараж напоминал продовольственный склад – мешки с мукой, сахаром, макаронами, крупами, две бочки с подсолнечным маслом, ящики тушёнки. В аптеке купил почти ящик мультивитаминов. Паки с одеждой и обувью. Спальники и одеяла. Любимые книги, детские игрушки. Топоры, лопаты, верёвки, кирка, альпинистское снаряжение, канистры с горючим. С трудом и риском достал оружие – пистолет и автомат Калашникова, патроны, несколько гранат и взрывчатку.
Затем ночью угнал военный грузовик, крытый тентом, и загнал его в гараж, загрузив в кузов всё добро. Три дня перебирал двигатель, проверял тормоза и проводку. Осечки не должно быть. За «угон» он отдал последние деньги и все драгоценности жены знакомому полковнику.
Когда всё было готово, осталось только ждать. Жена сначала с непониманием относилась к этим приготовлениям, но когда он объяснил, разжевал, объяснил на пальцах, она просто поцеловала его и расплакалась. Он был очень убедителен.
          За аномально жарким летом наступила аномальная осень, затем аномально жаркая зима. Мир выгорал, солнце палило беспощадно, днём уже выходить на улицу стало невозможно. Учёные только разводили руками. Объяснения этому феномену не было.      
          Они ждали. Ждали до последнего. Ждали, когда началась повальная безработица, когда подскочили цены на продукты, когда продукты просто становились дефицитом, когда деньги обесценились, когда отключили электричество и воду.
И вот, когда начались погромы, грабежи и беспредел на улицах, он усадил в кабину жену и шестилетнюю дочку, завёл грузовик и помчал через обезумевший от предсмертной агонии город. Он знал, куда ехать и ехал двое суток, останавливаясь, только чтобы заправить автомобиль и охладить двигатель. Днём ехать было очень тяжело. Почти шестьдесят по Цельсию. Чтобы кабина меньше нагревалась, над ней был установлен тент, защищающий крышу от прямых лучей. Продумать всё. Любая упущенная мелочь могла стать причиной гибели. Он гнал машину через выжженные поля, сгоревшие леса, мимо высохших русел рек. Объезжал крупные города, но посёлки и деревни выглядели вымершими, или уже были вымершими. Он представлял, как люди прячутся в погребах и подвалах от невыносимого зноя, от сошедшего с ума Солнца. Мир превращался в пустыню – жёлто-серую, раскалённую сковороду.
Он молил Бога, чтобы машина выдержала этот перегон. Чтобы не расплавились шины, чтобы не поплыли резиновые ремни и прокладки, чтобы… Наконец, на горизонте появились контуры гор, дрожащие в мутном мареве. Скоро они будут на месте. Пещеру он присмотрел лет пять назад, когда ездил с друзьями-альпинистами покорять вершины и они останавливались там на ночлег.
Пещера уходила вглубь горы, неизвестно насколько, и в ней бил родник, образующий внутри небольшой водоёмчик. Вода текла прямо из расщелины, и была чистой и ледяной. Он надеялся, что родник не высох, и не иссяк. Это означало бы смертный приговор.
На высоте жара немного спала, к тому же наступал вечер. Солнце ослепительным фонарём висело над горизонтом. Здесь. Пещера в трёхстах метрах от серпантина. Вот она. Он вышел из машины и посмотрел на зияющую брешь среди валунов. Перед входом – небольшой карниз, от дороги вела едва заметная тропинка, протоптанная любителями восхождений. Внизу лежала мёртвая долина, когда-то залитая зеленью и перерезанная небольшим ручьём.
Он полез в кузов, достал первый мешок, вскинул на плечи и пошёл вверх.
В пещере было душно, но пройдя вглубь, он ощутил прохладу и услышал капанье воды. Родник сочился жизнью. Он упал на колени и напился воды из озерца. Холодной, сладкой воды.
Всю ночь, они с женой разгружали грузовик, пока вымотанная дорогой дочь спала, свернувшись калачиком на спальном мешке.
Ненужную машину он отогнал на пару километров и спустил её в пропасть, где она, загнанная ненужная лошадка, благополучно закончила свою жизнь исковерканной грудой металла.

Он не верил в Бога, тем более в такого, который допустил такой катаклизм. Хотя библейский бог, однажды утопивший всё живое на Земле, вполне мог развлечься, и на этот раз сжечь своё творение.
Он не верил в спасение, он верил в то, что будет жить до последнего. Неизвестно, сколько они здесь протянут – полгода, год, два года, или умрут через неделю, но он не сдастся. Он будет дарить жизнь своей семье каждый день. Он не смалодушничает, хотя вначале были мысли устроить праздничный ужин, щедро сдобрив его снотворным и уснуть навсегда, чтобы не переживать все этапы краха, хаоса, голода, чтобы не видеть, как умирает от голода дочь, как жена превратится в обтянутый кожей скелет с потрескавшимися губами и полными горя глазами. Просто уснуть. Но потом он решил, что они будут жить, сколько смогут. И возможно, свершится чудо, возможно всё вернётся обратно, и он станет новым Ноем, вернувшим Земле людей. Он знал, что не он один такой умный. Что много людей будут бороться за свою жизнь, скрываясь в подземельях, пещерах, переходах метро, кто-то богатый выстроит себе комфортабельные убежища с запасами на десятки лет. Люди не должны исчезнуть навсегда.
Кто создал нас, и зачем, не важно. Важно то, что уникальность человека не могла вот так просто стереться, развеяться пеплом и рассыпаться пылью. В это он верил безоговорочно.
Ночами, стоя на карнизе у входа в пещеру, он смотрел на необъятный звёздный купол и чувствовал себя и всё человечество и саму планету никому не интересной песчинкой, ничтожной точкой на карте Вселенной. И в такие минуты в памяти всплывала почему-то музыка Вивальди, настолько ярко и навязчиво, что он слышал каждый инструмент, даже представлял музыкантов, в чёрных фраках с белоснежными манишками и спину дирижера и аплодисменты зала. Неизвестно, почему въелись именно «Времена года», но музыка в его голове придавала ему сил. Такое не должно исчезнуть. Никогда. Кто бы там ни был, безумный программист, допустивший ошибку в расчётах, могущественные инопланетяне, следящие за нами, Бог, чёрт, не могли допустить, чтобы погибла музыка. Может, это было началом безумия, но эта вера жила в нём, согревала душу и придавала сил.

Четыре месяца они жили в пещере. Днём спали, а ночью выходили на карниз. Он разводил костёр. Дров вокруг было в изобилии. Еду распределяли очень бережно, чтобы растянуть на дольше. За это время они не съели и пятой части.
При свете костра они читали дочери книги, вспоминали с женой прошлую жизнь, знакомых, родственников. Вспоминали их живыми, словно те просто где-то далеко, а не превратились в обглоданные горячим ветром кости. Дочка привыкла, и ей даже понравилась такая жизнь. Дети так быстро забывают и приспосабливаются. У них за плечами почти нет того якоря, который тянет к вещам, к которым привык за десятилетия жизни. Ночь была в их распоряжении. Когда занимался рассвет, они смотрели на пустыню у подножья горы, на призраки деревьев, чёрные и мёртвые, на начинающееся зарево на горизонте, несущее смерть для тех, кто ещё сопротивляется.
Однажды вечером он пошёл вниз по серпантину, чтобы нарубить сушняка для костра. Внезапно, на его пути возник человек. Худой, в лохмотьях, с лицом, покрытым струпьями и ожогами. Костлявые руки потянулись, то ли прося, то ли угрожая. Человек захрипел и сделал шаг вперёд.
Первым порывом было – спасти, отвести в пещеру, напоить водой, залечить ожоги, накормить. Но это наваждение прошло так же быстро, как и пришло. Нельзя. Накормив его, я отдам ему день жизни моей дочери, подумал он.
- Уходи прочь, - сказал он и достал пистолет.
- Водыыыы, -простонал человек и снова протянул руки.
- Уходи, - покачал стволом и указал, чтобы тот уходил, откуда пришёл.
Человек что-то пробормотал и сделал ещё шаг. Он был похож на зомби, под тряпками, обматывающими голову, виднелись впалые глаза и сочащиеся язвы.
- Пошёл вон, - щёлкнул взведённый курок.
- Помогите… - не унимался человек.
И тогда пистолет выплюнул пулю, попавшую человеку прямо между глаз.
- Уходи, - сказал он трупу, похожему на кучу тряпья, оттащил его к обрыву и сбросил вниз.
Не было чувства совершённого греха, не было раскаяния, не было никаких чувств. Он убьёт любого всего за один день жизни дочери. Никто не смеет забирать её жизнь, только он сам. Когда не останется ни одной крупинки, ни одной крошки, они поужинают припасёнными им таблетками и уснут, не дожидаясь, когда тела их усохнут от голода, не дожидаясь страданий и боли.

День за днём, вернее, ночь за ночью он смотрел на небо и слушал Вивальди в своей голове. И представлял, как умирают симфонии Бетховена и концерты Моцарта, как рассыпаются в пыль стихи Гёте и романы Толстого, как превращаются в прах картины Ван Гога и Рембранта. И сегодня становилось немного печальней как вчера. Каждое утро один и тот же безжизненный пейзаж. Каждый день испепеляющее солнце бесновалось над пепелищем. Каждый вечер – кровавый закат, насмехающийся над ними, дающий передышку, но не дающий надежду. Каждая ночь наполнена пустотой и молчанием, потому что сказано уже всё, разве что, не все колыбельные спеты дочери, не все сказки рассказаны, не вся ласка отдана. Запасы постепенно иссякали. Оставалось ещё много, но уже всё чаще посещали мысли, о том, как умрут твои близкие. Он смерти уже не боялся. Он столько с ней обсудил, стоя на краю карниза, что почти привык к и, даже, иногда ждал её. Жаль было жену, он так любил её, всегда любил, и сейчас ещё сильнее. Но больше всего, было жаль дочь. Не видевшей ничего, не хлебнувшей жизни, не познавшей всех радостей и разочарований, из которых сплетена жизнь. Всё чаще он слышал, как плачет жена в темных уголках пещеры, да и сам иногда пускал слезу, когда сердце уже не могло держать в себе всю эту безнадёгу.
- Боже, если ты есть! Если ты существуешь, сукин ты сын, сделай что-нибудь, - тихо, чтобы не показать своё отчаяние близким, вопил он в ночь. – Не дай умереть моим девочкам! Если они умрут, я найду тебя и вырву тебе глотку.
Затем приходил Вивальди, и надежда возвращалась, слабая, но всё ещё живая.

Сегодня Вивальди играл громче и напористее. Я схожу с ума, думал он. Вот так начинается безумие. Оркестр надрывался, ускоряя ритм, набирая обороты, превращая музыку в сумасшедший рок-н-ролл. Каждый инструмент пытался переиграть остальные, Рок-н-ролл стал какофонией, от которой разболелась голова. Он остановил это только усилием воли. Музыка стихла.
Он посмотрел на небо и не увидел звёзд. Вот и всё, подумал он, теперь уже нам не на что надеяться. Даже звёзды умерли. Ему стал страшно. Кода умирает человек, это больно тем, кто его знал, когда война уносит жизни людей, это боль народов, когда стихийные бедствия уносят тысячи жизней, это боль человечества. Но когда умирает Вселенная – это ужас, граничащий с безумием. Он закрыл глаза, чтобы не видеть небо без звёзд.
И тут что-то упало ему на лоб. Он вздрогнул, потрогал пальцем. Это была вода. Капля воды. За ней упала вторая, попав на нос. Он улыбнулся, вспомнив себя ребёнком, бегающим под дождём. Ещё несколько капель упало на его лицо, и дождь прекратился.
Он побежал к жене и дочери, чтобы подарить им эту новость.
Они вышли к костру и смотрели на чёрное небо. Говорили не умолкая, представляя, что завтра может пойти дождь побольше, а послезавтра – ливень. И, возможно, ещё не всё умерло, жизнь вернётся на землю. Через год, два или пять, снова зазеленеет трава, над ней поднимутся молодые деревья. Побегут ручьи и реки, возможно вернутся спасшиеся птицы и звери, и будет Эдем, а они будут в неё Адамом и Евой. Они готовы ждать сколько угодно. Дочь смеялась и перебивала, вставляя свои детские фантазии в фантазии взрослых. Они всё поднимали головы в надежде поймать ещё одну каплю. Но так и не дождались. К утру тучи растаяли и снова вышло солнце – злобное и ядовитое.
Они ушли спать. Им снились разбитые мечты и растоптанные надежды. Они спали долго и крепко, словно вместо сна к ним пришла смерть.
- Папа! Мама! Проститесь! Быстрее! – кричала дочка.
Он вскочил, ещё до конца не проснувшись, раскалывалась голова и глаза не хотели раскрываться.
- Что, милая? Что случилось? - поднял с пола пистолет.
- Папка, пойдём, быстрее! Что-то покажу!
- Ну, что там такое? – она потянула его за руку к выходу.
- Доча, куда ты меня ведёшь?
И тут он услышал странный, давно забытый звук. Звук дождя, ливня, шелестящего, плюхающего по лужам. И учуял запах дождя. И увидел дождь. В небе раздался раскат грома. Словно из другой жизни, Словно де жа вю.
Он вышел из пещеры, подняв лицо к небу, подставив его потоку воды. Чудо! Свершилось чудо!
- Ливень! – сказал он. – Это ливень!
- Папа, ну его этот ливень, ты вниз посмотри.
Он посмотрел. У него перехватило дыхание и закружилась голова. Он закрыл глаза и снова открыл. Всё оставалось на местах. Это был не мираж. В голове весело заиграли скрипки, их подхватила виолончель, за ней вступили ударные.
Внизу был рай. Среди сочных трав бежал ручей, ветер качал зелёные кроны деревьев. Деревья, которые росли недалеко от пещеры, тоже были покрыты листвой, и оттуда доносился птичий щебет. На карнизе, прямо под ногами рос цветок, пробившийся между камнями. Нежно-голубой, дрожащий от падающих капель.
Он хотел сорвать и понести жене, но потом решил просто позвать её. Так не хотелось начинать новую жизнь с убийства цветка.
- Папа, откуда это? – спросила дочь.
- Не знаю, доча. Это чудо. Мы, наверное, его очень ждали, и оно не смогло обмануть наши надежды. Пойдём же, разбудим маму.

©GOOS