Ночной визит Пушкина

Едва Петр Петрович Сторожевский смежил веки, как почувствовал несильный удар в бок тупым и холодным предметом.
Перед кроватью стоял Пушкин с тростью в руке.
- Разлегся, ****ь! Ну-ка вставай! Базар есть, – проговорил он негромко, но грозно.
Петр Петрович повернулся в сторону спящей жены.
- Выключи свою дурацкую музыку или надень наушники, - сквозь сон простонала жена, не открывая глаз.
Вообще-то, она всегда спала крепко и ей не мешало, когда муж ночью негромко включал джаз.
- Какие еще, ****ь, наушники? – спросил Пушкин шепотом.
Сторожевский кивнул в сторону стола.
Поэт взял незнакомый предмет в руки. Хмыкнул и бросил обратно на стол.
Потом повернулся к хозяину. На негритянском лице гуляла блаженная улыбка.
- Ты понял? Она назвала это музыкой! Я тут несу всякую ***ню без плана и рифмы, а люди слышат в этом музыку. То-то!
Теперь хмыкнул Петр Петрович.
- Это потому что я слушаю фри-джаз, стиль такой, его еще собачатиной называют. Ни мелодии, ни ритма, одна бешеная импровизация. Включить?
- Валяй, - нахмурившись, сказал Пушкин.
Сторожевский накинул халат и, злобно усмехаясь, поставил на проигрывателе квартет Сэсила Тэйлора. Вот сейчас наши гармоничные ушки в трубочку-то и свернутся, подумал он. Будет знать, сука, как людей ночью будить. 
К его удивлению, после первых же шизофренических сэсиловских аккордов Пушкин закрыл глаза, лицо его засветилось счастьем. Он качал головой из стороны в сторону, попадая в несуществующий такт, и по-самурайски ловко вертел перед носом Сторожевского увесистой тростью. Состояние поэта близилось к экстазу.
- Негр? – спросил он.
- Угу, - ответил Петр Петрович.
Вдруг Пушкин разверз вежды, вытянул руку вперед, голос его зазвенел на всю квартиру:
- Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор речей
По-прежнему сердечный трепет
Произведут в груди моей!
Петр Петрович резко повернулся в сторону кровати и тут же получил в морду подушкой.
- Козел! Поспишь ты у меня завтра до обеда!
Разъяренная жена ушла укладываться в соседнюю комнату.
Пушкин вылез из-за стула, послужившего ему укрытием. Он посмотрел на Сторожевского с некоторым недоумением.
- Да, я знаю: ты выбрал бы другую, - ответил Сторожевский.
Поэт подошел к кровати, сел на нее и вальяжно закинул ногу на ногу.
- Я собственно вот по какому вопросу, - начал он таким тоном, как будто отчитывал приказчика. – Ты почему ни *** не делаешь?
- Я делаю, - виновато буркнул Сторожевский.
- Позволь тебе не поверить, дружок! Ты так-таки ни *** не делаешь. Я заебался ждать твою монографию, а ты за все лето и пятнадцати страниц не написал.
- А кто виноват? – возмутился Петр Петрович. – Понагородил хрен знает чего! Ногу сломаешь в твоей долбанной простоте!
Пушкин смотрел на Сторожевского, пристально прищурившись. Последний почувствовал себя на мушке дуэльного пистолета.
- Тебя в школе не учили,  что с бессмертными гениями нужно разговаривать на вы? – спросил Пушкин. - Тем более, если они аристократического происхождения.
- Да пошел ты! – сказал Сторожевский, взял со стола сигарету и закурил.
Бессмертный гений не сводил с него глаз. Сторожевский подошел к проигрывателю и выключил музыку. 
- Ладно, забудь, - сказал Пушкин и ударил тростью о пол.
Петр Петрович опасливо посмотрел на дверь. Пушкин тоже.
Затем он встал.
- Нет, я, ****ь, понимаю, что надо изучить историю вопроса, определиться с предметом исследования, выбрать методологический ракурс, написать план, подождать, пока выкристаллизуется сюжетная линия. Но знаешь, чего я не понимаю?
- Чего? – настороженно спросил Петр Петрович.
Пушкин принялся вышагивать туда-обратно по комнате, артистично жонглируя тростью.
- Я, ****ь, не понимаю, почему ты вместо того, чтобы изучать мое, соглашусь, не совсем простое, но, согласись, стоящее затраченных усилий, творческое наследие…
Сторожевский кивнул.
- … вместо того, чтобы наслаждаться этим непередаваемым кайфом…
Сторожевский кивнул.
- … вместо того, чтобы и людям дать возможность испытать подобное интеллектуальное удовольствие…
Сторожевский насупился.
- … строчишь всякую бездарную поебень, размещаешь ее на графоманских сайтах, да еще и ждешь, чтобы тебя похвалили.
Закончив, он остановился прямо перед Петром Петровичем. 
- А тебе-то что? – буркнул тот.
- Мне?
Пушкин весело улыбнулся детской наивности собеседника.
- Мне, понимаешь ли, от этого ***во! – почти по слогам проговорил он.
- В каком смысле?
По выражению лица великого поэта Петр Петрович понял, что он собирается сделать ***во ему. Но ярость быстро сменилась насмешкой.
- Тайны гроба роковые узнать захотелось? Как там ему на том свете? Что делает? С кем водится? Отчего ему ***во, отчего ****ато? Так да?
- Нет-нет! – с готовностью возразил Сторожевский, догадавшись, что это небезопасно.
Однако Пушкина уже понесло.
- Ты не поверишь, но мне очень неуютно от всего того бреда, который тут про меня несут. Завалили хламом выше головы. Пушкин – бог, Пушкин – атеист,  Пушкин – порнограф, Пушкин – гомосек. Пушкинская, ****ь, премия. Пушкинская, *****, мифопоэтика. Пушкинская, *****, символика. Пушкинская, *****, интертекстуальность. Пушкинский, еб твою мать, дом. Пуш… пуш… пушки… нисты…
Поэта вырвало на пол.
Сторожевский протянул ему платок.
- Спасибо. Я – бессмертный гений, и должен все это выносить. А вынесешь, так еще больше занесут. Нет, ну ее на ***, эту посмертную славу.
Сторожевский улыбнулся.
- И когда ты эту свою кашу заварил, - продолжал великий поэт, - мне показалась, что нашелся наконец тот, кто наведет порядок. И будет у меня евродизайн. Кандидатской твоей все стены на кухне обклеил…
- Там есть кухня? – удивился Сторожевский.
Пушкин бросил на него многозначительный пушкинский взгляд.
- Позапрошлым летом, когда ты взялся за докторскую, а даже вечеринку по этому случаю закатил…
- А можно поинтересоваться?..
- Нет, - сказал-отрезал Пушкин. – Прошлым летом, когда ты вяло собирал материалы, я решил, что тебе надо немного отдохнуть и решил не возмущаться. Да и зной стоял, нерабочая погода, это я тоже понимаю. Но нынешним летом, когда и жары-то особой не было, чтобы жаловаться на недостаток кислорода, и когда, казалось бы, и нужно сделать решающий рывок… Что же мы наблюдаем нынешним летом?
Поэт, ухмыляясь, достал из кармана листок с явным намерением зачитать текст вслух.
Сторожевский узнал заголовок, выхватил у него бумагу из рук, разорвал и швырнул клочки на пол. Затем он подошел к проигрывателю, взял с полки альбом немца Питера Брёцманна, включил его, дождался, пока начнется сместавкарьерный каскад бешеных звуков и повернулся к Пушкину.
- Понимаешь, Александр Сергеевич, я могу работать только в режиме штопора…
- Это как?
- Безостановочно, до полного …
- «Когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), то он запирался в своей комнате и писал в постеле с утра до позднего вечера, одевался наскоро, чтоб пообедать в ресторации, выезжал часа на три, возвратившись, опять ложился в постелю и писал до петухов», - процитировал Пушкин сам себя. 
- Типа того, - согласился Сторожевский. – Так вот. Позапрошлым летом я наломал дров, прошлым летом попытался их сложить, в этом году решил сделать стеллажи. После стеллажей неизрасходованных сил остается много. Вот я и…
Сторожевский запнулся.
- А по-моему иногда неплохо получается. Ну вот, например…
- Погоди-погоди! – остановил его Пушкин.
Он удобно уселся на стул, взял из пачки сигарету, чиркнул зажигалкой.
- Я чувствую поэзию, только когда курю, - сказал он.
- Мериме? – горько улыбнулся Сторожевский.
- Ага. Мы вчера с ним…
- Тайны гроба роковые? – перебил поэта Сторожевский.
Пушкин осекся.
Некоторое время они молчали.
- Представь тогда такую ситуацию, - наконец сказал бессмертный гений. – К тебе заявилась бригада строителей делать евроремонт. Принесли инструменты, мешки с цементом, ящики с плиткой, доски, провода, выключатели импортные. Расставили, разложили все это по квартире и упороли куда-то. На неделю. На месяц. На год. Ты ждешь. А потом вдруг узнаешь, что они в каком-то сраном кооперативе сколачивают скворечники с утра до вечера. Ты будешь залупаться? 
- У вас там тоже мода на евроремонт? – не ответив, спросил Сторожевский.
Пушкин промолчал.
Петр Петрович подошел к проигрывателю, выключил музыку.
- Знаешь что? – тихо сказал он.
- Что? – настороженно спросил поэт.
Сторожевский повернулся к нему всем корпусом.
– А ведь я не верю, что ты Пушкин.
Поэт вскочил со стула.
- Да ты, ****ь, что? Охуел? «Гамлета» обчитался?
- Вот и говоришь ты как-то странно, не по-пушкински, - спокойно парировал Сторожевский.
- ****ец! Знал, что ты мудак, но что такой… - возмущался гений.
-  Любая нечисть может принять облик Пушкина и ходить по ночам требовать евроремонт от скромных поклонников его таланта, - заключил Сторожевский и торжествующе улыбнулся.
Пушкин задумался.
- Хочешь, я тебе какую-нибудь тайну открою? – несмело спросил он.
- Открой, - без энтузиазма согласился Сторожевский.
- Помнишь про Ленского незадолго до его смерти:
На модном слове идеал
Тихонько Ленский задремал.
- Ну.
- Это типа отсылка к батюшковскому «Видению на брегах Леты». Там один поэт умирает
Голоден, наг и утомлен
Упрямой рифмой к слову небу.
Имеется в виду стих из «Девичьей игрушки» Баркова:
Ну естьли ты пиит, скажи мне рифму к небу.
Другой ответствовал: - Я мать твою ебу.
Типа этой матерной рифмой и утомлен батюшковский поэт. Не может из головы ее выкинуть.
- Ну.
- Что ну? Ленский тоже задремал над матерной рифмой «идеал – ****». Не смог выкинуть ее из головы.
Пушкин солнечно расхохотался.
- Сам посуди, к идеалу-то легко рифму подобрать, а у него, мистика сраного, заело «идеал–****», «идеал–ебал», «идеал–ебал»! Так и уснул бедненький, не придумав ничего другого!
Пушкин готов был упасть на пол от хохота.
Петр Петрович смотрел на него, как на дурака.
- Об этом писал Проскурин в книге «Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест», - спокойно констатировал он.
- Да? – автор «Евгения Онегина» перестал смеяться и нахмурился.
- А про Наину знаешь?
- Что это арзамасское словотворчество? «На» и «на»? Дважды «на»? Намек на Екатерину II? Старую давалку? Типа обыграл окончание «–на II»?
- Да, - хмуро ответил автор «Руслана и Людмилы».
- Знаю, - устало сказал Сторожевский.
- А про Черниковского? – без особой надежды спросил Пушкин.
- Что про Черниковского? – заинтересовался Сторожевский.
- Карамзин писал в «Истории» только про папского нунция Рангони, что, мол, это он блатовал Отрепьева принять католичество. А Николая Черниховского упомянул только в примечаниях. Как ты думаешь, почему у меня в «Борисе Годунове» не Рангони, а Черниковский охмуряет Лжедмитрия? А?
Пушкин явно повеселел.
- Не знаю, - ответил заинтригованный Сторожевский. – Я помню только, что там начало сцены как две строфы построено. А потом вразнобой идет. Как везде.
- Заметил, сука! – выкрикнул довольный драматург. – Ну и почему как две строфы?
Сторожевский покачал головой.
- Да там перепев оды Карамзина «На торжественное коронование Александра I»! – выкрикнул Пушкин так громко, что наверняка разбудил пол-подъезда.
Сторожевский энергично закивал, припоминая текст:
- Точно-точно! То бишь, это пародия на карамзинское наставление царю? А Черниковский потому, что Карамзин – от «кара мурза», по татарски «черный мурза»?
- Да, ****ь! – неистовствовал Пушкин. – И «х» на *** заменил на «к», чтобы чернота виднее была!  Заебись?!
Сторожевский кивнул, достал белый лист и принялся что-то писать.
Пушкин закурил сигарету и завалился с ногами на разостланную кровать.
- Включи мне какого-нибудь охуенного негра! – то ли попросил, то ли потребовал он.
Сторожевский поставил на проигрывателе Джона Зорна. Это была его любимая рабочая музыка.
Пушкин пускал в потолок клубы дыма и протыкал их тростью.
- Ты учти, что там еще есть перепевы из Жуковского и что эта сцена находится в геометрическом центре трагедии, - посоветовал он.
- Ого! – выразил восхищение Сторожевский, продолжая писать.
Пушкин сел на кровати, внимательно прислушиваясь к музыке.
- Это не негр, - мрачно сказал он. – Ты меня опять наебал.
Сторожевский ничего не ответил.
Пушкин с минуту молча смотрел на него, потом поднялся и на цыпочках пошел к выходу. У самой двери он остановился.
- Слушай, чувак. Прости, что отвлекаю. Ты правильно заметил, что я сегодня говорю как-то странно, не по-пушкински. С Прустом, ****ь, тусовался в последнее время, понабрался у него всякой великосветской ***ты. Если надумаешь графоманить про этот случай на свой пидорский сайт, замени ее на что-нибудь покруче и попроще. Ну, сам знаешь, народный гений, национальная гордость, хуё-моё.
Сторожевский, не оборачиваясь, кивнул.
Пушкин ушел.
Через несколько минут в комнату вошла закутанная в одеяло жена.
- Зачем он приходил? – спросила она.
- Да, - отмахнулся от нее Сторожевский. – Как всегда.
- Ну, хоть не пьяный. Не то что Гофман вчера, - зевнув, сказала жена, легла на кровать и тут же уснула.
Петр Петрович Сторожевский продолжал работать.