Вода

Леон был  был «бурареб» -  то есть собрат для плосколицых и  нежно зеленоватых существ. Если бы я писала не о Леоне, а о Диворере или Арудоне, я бы  начала, как в бураребских сказках:  «Братья  не различали своих и чужых рук, держали друг другу еду, давали друг другу силы, и в руках и помощи сильнейшим и разделяющим был он..». Но сказку о Леоне никто не напишет, ведь он сам и есть скрижальный брат- тот , кто хранит и переписывает тексты. Его занятия и образ жизни отличались от единого потока труда и существования зеленых братьев. Как только  малиновое солнце чуть-чуть гасло и появлялась тихая желтая «Матерь»- планета целительница, бураребы выползали на нагретые камни и нежились там  пару стуков своего кровяного насоса. Сердце у них билось медленно, зато было огромным, на все туловище. Потом, они сливались в единый механизм, живую структуру и как одна мышца начинали качать воду из реки. Жидкость глубокого синего цвета не была H 20.  Идеальное топливо- густое, чуть липкое, -  собиралось внутри живой полости. Ее переносили в каменное хранилище, а затем организм делился на корпорации. Корпорации занимались отдельными частями обеспечения жизни. Одни направлялись  зеленой змейкой на восток, к зарослям водорослей, чтобы собрать водоросли. Кто-то оставался в пещере.  Жрецы, так называли их. Они колдовали над добытым топливом, и заставляли  бесформенные объемы становится твердыми формами. Жидкость  превращалась в круглые плоские тарелки, Они могли  парить  над землей-  из них  корпорация строителей составляла здания и корабли. Еще были те, кого только учили справляться с работой по перекачки и те, кого переучивали на жрецов.
Строгой иерархии в обществе  среди  собирателей, строителей, жрецов и учителей не было. Утренняя перекачка воды  смывала барьеры подчинения, уважения или призрения, возникающие за день.   Ненависть или любовь групп,  пренебрежение или вознесение каст было незнакомо братьям.  Только хранитель скрижалей мог не участвовать в  утренней работе. Только он смотрел на  жизнь  издалека и имел устойчивые чувства различия. Он помнил  всех бураребов по именам, любил старого Сидер,учителя, и маленького Аури- сиротку с необычными голубыми  глазами. Пока остальные готовились к работе под целительным светом матери, он сидел на вершине своей башни из наколдованной воды и читал устойчивые слова космоса.
С тех пор, как умер его отец и передал ему знанья чтения, он не разу не почувствовал радостного единства. Он  больше не мог говорить «мы» и участвовать в его творение,  больше не мог представить себя частью мышцы жизни. Космос приручил его разум,  подарил только одиночество.
Скрижали являлись лицами- лицами не только бураребов, но и других существ.  Если знать, как выглядят люди, то и их можно было различить в этих потоках.  В видениях существа  шевелили губами, другие  смотрели  огромными глазами передавая  истории на уровне воздуха , третьи кидали разбросанные картины. Пока братья теряли себя в  мышце,  Леон находил их в солнечных историях. То были мечты невымечтанные. То, что  они могли бы подумать, но не думали. Все несказанное, нерожденное даже в образах, существовавшее только потенциально,  находилось в пленке раскрытия. Пленка обволакивала глаза хранителя скрижалей, и он чертил  их своими тонкими пальцами  на   тарелках.  К концу дня, когда собиратели приносили водоросли, бураребы  усаживались в огромный круг.  Леон спускался к ним. По молодости он пытался сначала искать тех, чьи мечты видел, хотел отдать им украденное, хотел рассказать только им. Однако понимание ими своих ненайденных ведений не находилось. Только рассказав все всем, он мог увидеть огонь, зажигающийся в глазах, мог заметить учащение сердцебиения и полоски прекрасного света, просаживающегося сквозь темно-зеленую кожу.
Сам он светился постоянно. Но  его свет был чуть мягче, розовее. Наверно потому, думал он, что братья светятся мечтами своими, а он мечтами всех существ вселенной. В последнее время все ярче становилась в нем струйка красно-малиновая. Струйка шедшая раньше только тонким потоком из голубой планеты. Видимо там, пошла какая-то утечка. Он знал, что  кое-где каждый -хранитель скрижалей, и каждый читает  космос, читает сам себя в конце концов.. На пленке явлений  появились трепетные, как кусочки заколдованного воздуха существа- ба-бо-чки шептали чьи-то губы. Он все чаще купался в другом свете- свете ,почти материнском, но более игривом и нежном. Он чувствовал холодной кожей мокрые листья и  вкус чего-то терпкого на губах. Ему нравились новые мечты, он записывал их с упоением, пальцы чертили быстро. Но эти тарелки нельзя было показывать братьям. Леон знал по себе, что когда отступает эта теплая волна- имя ей человечье- тогда наступает полное понимание холода, пустоты и бессмыслицы, разъединенности и брошенности. Дарить такое вместо спокойной радости холодных синих снов он не хотел.
И вот однажды вечером на небе появились огни. Их было много, как звезд, но они приближались и увеличивались в размерах. Бураребы уже сидели в огромном кругу, но сказки хранителя еще не согревали их. Леона сказал им, что это- люди, что у них другая душа, что их планета  уничтожена, и они пошли странствовать. Он сказал, они рождаются и умирают очень быстро, быстрее умирают, чем сердце буруребов  поднимется и упадет один раз. Он говорил, что пройдет совсем немного времени- и к следующему материнскому солнцу они прилетят сюда и не увидят их. Их дом погиб, потому что все они стали отдавать мечты космосу, не позаботившись о хранителе  скрижалей. Когда они прилетят, сказал он , мы  должны умереть, чтобы им было просторно.
Привыкшие верить пророкам, бураребы согласились умереть.
На следующий день Леон впервые плакал, удивляясь тому, какие прекрасные мечты бураребы могли бы мечтать если бы умели, как люди, их думать. Впервые братья не прятались от малинового солнца. Оно усыпляло их и убаюкивало, растворяя одного за одним. Когда взошла мать, Леон тоже стал чем-то прозрачным, целительным и живым. А на планету приземлились огни. Люди нашли воду. Вода- вот она, смерть бурареба.