М. Врубель. Гадалка

В Частной опере Мамонтова Врубель впервые услышал «Кармен». Потрясла тема гадания! В этой трагической мелодии было всё: неотвратимость рока, фатальность случайностей, мистика… Мгновенно вспомнился «Очарованный странник» Лескова, цыганка Груша –– красавица, певунья, за обладание которой  мелкопоместный князек заплатил табору пятьдесят тысяч.

Михаил Александрович прямо из театра примчался в мастерскую и на готовом почти портрете Мамонтова,  лихорадочно счистив краски, написал свою изумительную цыганку-гадалку.  Ту самую, которой князенька тешился так недолго, –– прискучила.
 
Неделями он где-то пропадал, а она ждала его, разубрана в шелка и золото. Плакала: «На  коленях стоял, когда я пела, любил, ничего не жалел, пока не был сам мне по сердцу. А полюбила –– покинул! Иль играть хочешь ты моей львиной душой? Нет,  не греть солнцу против летнего, не видать тебе, злодею, любви против той, как я любила!» 

С картины, проникая в самую душу, глядит темными, блестящими глазами молодая женщина. Чернобровая, смуглая, со странным и привлекательным лицом. Розовая шаль наброшена на плечи, тонкие руки украшены браслетами. На ковре перед ней раскрыты карты, впереди туз пик. Удивительно переплетается орнамент настенного ковра со складками розовой шали, с небрежно разбросанной колодой карт. Что-то должно свершиться, картина очень сильна этим предчувствием.
 
Оно и свершилось  –– у Лескова. Князь обманул Грушу, увёз на далекую пасеку.
–– Здесь будешь жить.
Плакала, руки его целовала, чтоб пожалел, не бросал. Но он оттолкнул ее и уехал.
Хотела уйти цыганка, да стерегли крепко. И всё-таки вырвалась, прибежала к преданному другу.
–– Пожалей меня, брат родной, ударь  ножом против сердца!
Не смог он  ударить Грушу, за которую не пожалел бы своей жизни. Но в реку –– столкнул. И бежал с того места,  себя  не помня.

Цыгане народ необычный, неразгаданный. Они то размашисты в своих чувствах, то в них глубокий надрыв и тоска. Но цыганское пламя случается и не в цыганской душе. Врубель вполне познал  эту стихию, сгорая в пламени своего гения. И так же, как Груша, знал наперед свою участь. Знал, что  случайностей не бывает, что «случайности»  уже где-то «числятся» за тобой,  стерегут тебя,  уже определены тебе.

Гениально раскрыв внутренний мир «действующего лица»,  подчинив разбросанные на картине детали в одно гармоническое целое, Врубель особенно выделил глаза, словно  давая понять, что глаза цыганки ––  это и его глаза, глаза художника, который видит свое  неутешительное  будущее.   























«Гадалка».  1885 год.
         
               
        В Москве у Мамонтова была Частная опера. И сколько же прекрасных спектаклей было поставлено на сцене мамонтовского театра!  Какие замечательные декорации написаны!  Некоторые из них стали шедеврами живописи, украсив собой Третьяковскую галерею и другие художественные музеи России. А оперы Римского-Корсакова навсегда вошли в сокровищницу русской музыкальной культуры. Благодаря невысокой цене на билеты патронируемое Мамонтовым русское оперное искусство стало популярным среди самых разных сословий Москвы.   То, что высокомерно отвергала Императорская сцена, ставил Мамонтов. 
        Здесь, в Частной опере, Врубель впервые услышал «Кармен». Потрясла тема гадания! В этой трагической мелодии было всё: неотвратимость рока, фатальность случайностей, мистика… Мгновенно вспомнился «Очарованный странник» Лескова, цыганка Груша, красавица, певунья, за обладание которой  мелкопоместный князек заплатил табору пятьдесят тысяч.

          Михаил Александрович прямо из театра примчался в мастерскую, и на готовом почти портрете Мамонтова,  лихорадочно счистив краски, написал свою изумительную цыганку-гадалку.  Ту самую, которой князенька тешился так недолго, –– прискучила.

Неделями он где-то пропадал, а она ждала его, разубрана в шелка и золото. Плакала: «На  коленях стоял, когда я пела, любил, ничего не жалел, пока не был сам мне по сердцу. А полюбила –– покинул! Иль играть хочешь ты моей львиной душой? Нет,  не греть солнцу против летнего, не видать тебе, злодею, любви против той, как я любила!» 

    С картины, проникая в самую душу, глядит темными, блестящими глазами молодая женщина. Чернобровая, смуглая, со странным и привлекательным лицом. Розовая шаль наброшена на плечи, тонкие руки украшены браслетами. На ковре перед ней раскрыты карты.  Впереди лежит туз пик. Удивительно переплетается орнамент настенного ковра со складками розовой шали, с небрежно разбросанной колодой карт. Что-то должно свершиться, картина очень сильна этим предчувствием.
           Оно и свершилось –– у Лескова.  Князь обманул Грушу, увез на далекую пасеку.
           –– Здесь будешь жить.
            Плакала, руки его целовала, чтобы не бросал, пожалел. Но он толкнул ее прочь и уехал.
            Хотела уйти цыганка,  да стерегли крепко. И всё-таки вырвалась, прибежала к преданному другу.
            –– Пожалей меня, брат родной, ударь  ножом против сердца!
            Не смог он  ударить Грушу, за которую не пожалел бы своей жизни. Но в реку –– столкнул. И бежал с того места,  себя  не помня.

           Цыгане народ необычный, неразгаданный.  Они то размашисты в своих чувствах, то в них глубокий надрыв и тоска. Но цыганское пламя случается и не в цыганской душе. Врубель вполне познал  эту стихию, сгорая в пламени своего гения. И так же, как Груша, знал наперед свою участь. Знал, что  случайностей не бывает, что «случайности»  уже где-то «числятся» за тобой,  стерегут тебя,  уже определены тебе...

            Гениально раскрыв внутренний мир «действующего лица»,  подчинив разбросанные на картине детали в одно гармоническое целое, Врубель особенно выделил глаза, словно  давая понять, что глаза цыганки ––  это и его глаза, глаза художника, который видит свое будущее.