Мужья моей свекрови

  Отрывок из повести Любови Марковой "Линии судьбы.Между адом и раем"

Свекровь рассказывает мне о своей молодости, о любви. Я с удивлением поняла, что мне интересно её слушать, что я уже жду этих рассказов и с каждым днём всё больше и больше узнаю о матери моего мужа. Оказывается, у неё было два мужа: первый – Олег и второй – Василий, отец Алексея.
  - Ох, и бойкая  же я  в молодости была. Все мною восхищались. Огонь-девка! За час я столько успевала сделать, сколько другая за два дня бы не переделала.
Родители у меня умерли друг за другом, за месяц  от тифа сгорели. Одна я осталась на белом свете – ни сестёр у меня, ни братьев. Да только я не отчаивалась. Дом отец новый построил – крепкий дом, добротный. Скотины полон двор. Да и я молодая, здоровая, работливая.
  Пора подошла замуж выходить. Ухажёров у меня было – не сосчитать, да только мне никто не был люб. Пока я Олега на свою беду не повстречала. Как увидела его, так сразу влюбилась. Глаза у него голубые-голубые, как небушко весеннее. Волосы чисто золото. И весь он худенький такой, невысокий, скромный очень. Как слова грубые услышит, так вспыхивает, как алый мак. Я всегда грубиянка была, остра на язычок. А при нём сдерживаться стала, слова хорошие говорить.
  Я ведь почитай сама на себе его женила. Он и прикоснуться ко мне боялся, обнять стеснялся. Но как только дела мужицкие распознал, таким горячим в постели стал. Валя! Как он меня ласкал-миловал, какие слова мне в ушко шептал.
  Нет, не каждой бабе такое счастье выпадает, не каждой. Вот вы с Алексеем только жить вместе стали, а как рыбы холодные в постели – три минуты раз в неделю. Да и старик твой вряд ли могутный был. А у нас с Олегом кровать ночи напролёт скрипела.
  Вот только наука его проклятая счастью нашему мешала. Он ведь в отличие от меня учёный был, в институте учился, книжечки мудрёные почитывал. Думал всё время о чём-то, думал. То буквы какие-то непонятные пишет, то цифры. Всё считает что-то, считает. Физик он вроде был.
  Если б он мне с бабой какой изменял, я бы ей мозги быстро вправила, я бы её с землёй сровняла. Но что я могла сделать с физикой его трижды проклятой.
  По дому он толком делать ничего не умел, мне почти не помогал. Всё в доме я одна делать должна была: и корову доить, и печку топить, и дрова заготавливать. Я не говорю уже о женских делах. Я и раньше всё это сама делала, только теперь мне обидно было жилы рвать, когда муж за книжечками сидит. Я его всё чаще и чаще попрекать стала. Чем дальше, тем хуже. Уже и дня не проходило без моих криков, скандалов. Теперь я уже не стеснялась грубых слов, дала себе волю. Олег, чтобы я не кричала, пытался что-то делать, да без сноровки у него мало что получалось.
  А потом он заболел. Я по привычке продолжала скандалить, что он, негодник,  в кровати валяется, а я должна ему прислуживать. Не сразу я поняла, что заболел Олег серьёзно, температура у него никак не спадала, за неделю истаял будто – прозрачный совсем, жёлтый стал. Уж как я его выхаживала, врачу деньги большие совала, чтоб только помог он чем-нибудь любимому моему. Да только ничего не помогло. Умер мой Олежка. Лёгкие у него больные были, а он молчал, ничего мне об этом не говорил.
  Как я пережила его смерть – одному Богу известно. Похудела, подурнела. Коса у меня была  в две руки толщиной, за год волос на голове почти не осталось. По утрам с подушки они у меня клочьями свисали. До того я дошла, что на небо смотреть не могла: как посмотрю на небо ясное, так мне его глаза чудятся.
  Поняла я тогда: если и дальше так дело пойдёт, я или с ума сойду или в петлю залезу. Вот тогда я и вышла замуж за Василия. Я его совсем не любила. Уж и досталось же ему от меня. Я его ни во что не ставила, к себе его подпускала только по великим праздникам. А ведь Василий  всё по дому делал, да и деньги в дом немалые приносил. А, поди ж ты, я как мегера злая по дому носилась. Только когда забеременела да Алексея родила, тогда я немного остепенилась да пообмякла.
  Тут Василия на войну призвали – в 39-м на финскую. Я себе любовника завела – парнишку молодого, на Олежку похожего. Только Василий недолго служил: через два ме-сяца домой вернулся.
  Я любовника бросила, стали мы с мужем жить, Алексея растить. Сначала я и не поняла, как Василий изменился. Внешне он каким был, таким и остался. Характер тоже прежним остался, немногословный, замкнутый, трудолюбивый. Вот только по ночам его кошмары стали мучить, он кричал порой как безумный. И голова болеть стала. Василий признался мне, что его контузило в первом же бою, и он в госпитале целый месяц провалялся.
  Потом он пить стал, чтобы боль хоть как-то заглушить. А потом его кошмары стали и нашими с сыном кошмарами. Он стал нас ночью поднимать и строить. Глаза побелеют, весь дрожит, как струна натянутая.
  - Равняйсь! Смирна! Смир-р-рна я говорю! – кричит голосом страшным, ровно как нечеловеческим.
  Мы с сыном часами неподвижно стояли перед ним на холодном полу, пока у него припадок не заканчивался и он не засыпал тяжёлым, мучительным  сном. Я попробовала сначала возражать ему, сопротивляться, но он так со всего маху тяжёлым кулачищем заехал мне по уху, что я потом удивлялась, как ещё голова у меня на плечах осталась. Ну, я-то ладно. Он сына чуть не убил. Лёшка устал стоять навытяжку, замерз, ссать захотел. Вот  в туалет и направился. А Василий, ни слова не говоря, швырнул в него бутылкой да в висок попал. Еле я отводилась с сыном, он уж сомлел совсем.
  Василий Алёшку и пить приучил. Мне не наливал, он баб пьяных терпеть не мог. А сыну в стакан водки нальёт и пить заставляет. Сначала Лёшка кашлял, кривился, захлёбывался. А потом  наравне с отцом водку хлестать начал.
  Умер Василий во сне. Ещё вечером орал, строил нас, а утром я проснулась – он уж весь синий. Похоронили мы его, я не плакала, слезинки не пролила. Соседки, я знаю, осуждали меня. «Как будто не мужа, чужого дядю хоронит». А я свои слёзы выплакала, когда сын чуть Богу душу не отдал.