За грядой

Борис ГУЩИН

За грядой
(рассказ)

«Я поеду туда, где тепло и в сезон дождей,
Где на улицах пальмы и лавры, а в садах апельсины.
На автобусной остановке торговец в бумажный кулек
Мне насыплет с жаровни горячих блестящих каштанов.

Запах жухлых иголок и шишек, нападавших с пиний,
Горько-сладкий, смешается с запахом поздних цветов.
Желтый луч фонаря, разогнав черноту, в лиловое небо упрет
Громаду античных руин – и так остановится время.»
Юлия ГЕНДЕЛЕВА

Ее опять замучила совесть. Просто совесть. Без всякой примеси патриотизма. Во всяком случае совесть эта совсем не талдычила, мол, будь патриоткой, Валентина. Угораздило же ее влюбиться в чужую страну. Не она первая. Вспомнился Илья Эренбург с его Францией. А у нее вот Италия. И с чего это у русской Маши? Точнее у Вали.
Ехать ей сейчас в комфортном поезде от Флоренции до Пизы всего час, а там почти сразу же самолетом в Мюнхен, оттуда «Люфтганза» доставит ее в Москву, дальше поездом на север к своей давней подруге Оле. Они были знакомы с детства. Родители Валентины Николаевны приехали на север за большим рублем, и Валя там в северном поселке училась вместе с Олей с первого по седьмой класс. Рубль оказался большим, но не очень, и семья вернулась в родной город. Подруги тяжело переживали разлуку. После окончания школы они списались и договорились вместе поступать в Ленинградский (очень скоро ставший Петербургским) Герценовский пединститут на филфак. Поступили, и пять лет счастливо жили в одной общежитской комнате. После института Ольга уехала домой и стала преподавать в родной школе. Валентина тоже уехала к себе домой, и ей, как тогда показалось, несказанно повезло. Подвернулось место завлита в областном театре. С Ольгой они постоянно переписывались, но, как ни странно, почти двадцать лет не виделись. Посылали друг другу фотографии. На последней Ольга с мужем и двумя взрослыми сыновьями. В письме Ольга выругала Валентину всеми возможными цензурными словами, приказала приехать в гости и предаться сладостным воспоминаниям. Ольга всячески клеймила Италию, один раз даже нецензурно, справедливо считая, что страна макарон и пиццы отнимает у нее лучшую подругу. Валентина послушалась и решилась… Но все-таки после Италии.
За окном проплывали разноцветные холмы Тосканы. Холмы эти были покрыты серебристой зеленью оливковых рощ с уже созревшими плодами, темной прохладой дубовых лесочков, пятнистыми виноградниками, краснотой черепичных крыш многочисленных ферм и коричневыми, чуть ли не бордовыми, пятнами немногочисленных убранных полей, с которых какие-то фермеры поторопились убрать какой-то урожай. А вообще-то настоящая итальянская уборочная будет несколько позже.
Горизонт Тосканы твердо и тонко ограничен уходящими одна за одной грядами. И гряды эти полностью окультурены человеком. Валентина Николаевна, не будучи воцерковленной, все-таки чувствовала, что и до человека здесь все было не менее прекрасно, потому что все это создал Бог и созданное даровал людям. Эти холмы, эти рощи, эти виноградники – родина великих художников. Невеликих здесь и не могло родиться.
Она начала клевать носом и в дремоте вспомнила первое ощущение от Италии. Свобода. Так, дома (наверное с годами она становится все мнительнее и мнительнее) она почему-то всем мещански интересна. Всех все о ней интересует. Здесь же до нее никому нет дела. А если что-то случится, то помочь ей готов каждый. Ей вспомнилось, как она впервые попала во Флоренцию. Таксист довез ее до квартала со страшно узкими улочками, высадил, и она со своим чемоданом на колесиках начала плутать по старинному кварталу, где на домах стояли невообразимые двойные номера. (А может двойные номера ей вспомнились венецианские). Во всяком случае нужного номера она не находила.
К ней обратилась девушка:
- Синьоре нужна помощь?.
Валентина протянула ей бумажку с адресом. Девушка начала недоуменно оглядываться и вдруг истошно заорала: - Джованни!
Из окна высунулся молодой человек приятной наружности.
Девушка энергично попросила, нет, скорее заставила его спуститься.
Молодой человек глянул на адрес, и начался длинный, не в меру эмоциональный, спор, в котором, как ни странно, главенствовало имя Данте. Спорщики, казалось, забыли о существовании Валентины Николаевны. Наконец они замолчали, тяжело дыша, и мило улыбнулись. Джованни взял ее чемодан и пригласил следовать за ним. Вот он дом № 11 по Борго деи Альбицци.
Валентина нажала кнопку домофона и сказала, что она в отель, где у нее заказан номер. Дверь открылась, и они вошли в вестибюль, где их встретил памятник Данте. В полный рост. Человек, прошедший ад и рай, был облачен в длинный сюрко до щиколоток, и у ног его стояло множество велосипедов. Подбери подол сюрко и садись величайший из величайших на велосипед. Из энергичного монолога Джованни Валентина поняла, что в этом доме родилась Джемма Донати, будущая жена Данте. После монолога Валентина Николаевна вежливо и с благодарностью простилась с провожатым, мучительно соображая надо ли дать ему на чай. Рука не поднялась. Наверное правильно. Джованни, прощаясь, наговорил кучу каких-то приятных слов.
Отель «Локанда Орхидея» состоял из семикомнатной квартиры, холла со стойкой портье, уголка отдыха с общим телевизором и двух ванных комнат на всех (правда, один номер, очевидно «люкс» по-русски, был со своей ванной). Всюду полно безделушек, сухих букетов, путеводителей, книжек в красивых переплетах и какой-то почти незаметной, но многочисленной мелочевки, создающей домашний уют. В крохотном номере всего одно окно. Зато со старинными ставнями. Огромная кровать, тумбочка, сундук с бельем и маленькая раковина. Туалет не в номере, но рядом. Стоит только выйти. Валентина нашла эту гостиницу через Интернет и была вполне счастлива. По сравнению с предыдущей эта поездка обойдется ей дешевле в полтора раза. Номер понравился. Тем более, что до Соборной площади (пьяцца дель Дуомо) идти минут пять. И ты у собора Санта-Мария дель Фьоре. Цвет собора более чем смелый – зелено-розово-белый с красным куполом. И все это на фоне чистого синего неба. Чистота и яркость красок Италии сначала поразили Валентину, но потом она привыкла к нерусскому цвету страны.
После осмотра «лошадиных» фресок Паоло Уччелло  и Андреа дель Кастаньо  - самое время подняться на купол гениального творения Брунеллески . Крутые узкие ступени зажаты стенами. Чем выше – тем теснее. Валентина Николаевна поднималась вслед за группой школьников в разномастных футболках со всякими надписями. Было, что почитать. У одного на спине красовалось «Bravo, Brunelleski!». Остановившись перевести дух на первой смотровой площадке с узкими стрельчатыми окнами (какое счастье, что они без стекол!), дети хором заорали:
- Браво, Брунеллески!
И правда, «браво»! Наконец-то галерея на самом верху. Вся Флоренция перед ней. Оказывается она ее неплохо знает. Заочно.
Вчера она перед отъездом снова залезла на верх Санта-Мария дель Фьоре и вновь увидела ставший родным город.
Она почти заснула, но вдруг резко пробудилась и попыталась сесть поудобнее.
За окном проплывали, похоже естественные, кипарисовые аллеи, а вдали как бы нехотя еле-еле тосканские сосны-пинии с зонтиками своих верхушек.
Удобная поза снова повергла ее в дрему приятных воспоминаний, которые начали приобретать форму телевизионного клипа.
Снова узкая лесенка в две ступни с протоптанными ямами в мраморных ступенях. А наверху ветер рвет и полощет пизанский красный флаг с белым крестом. Да, она наверху той самой пизанской башни. Вдали темнеют холмы, а внизу на ступеньках собора сидит женщина и правой рукой делает какие-то мерные движения. Чуть позже Валентина увидела, что женщина просто-напросто вышивает.
Валентине Николаевне нравилось чудное и необычное слияние всяческих рынков, притулившихся у подножия храмов. Здесь, в Италии почти всегда любое весьма неожиданное соседство почему-то всегда эстетически оправдано. Мозаика из лимонов и апельсинов, колонны из пармезана и моцареллы, пирамиды из яиц, роскошь огородной зелени – все это свежее и сегодняшнее сочеталось с великим и вечным.
Брунеллески не отпускал ее из Флоренции. В свое время он проектировал, но не достроил площадь Сантиссима-Аннунциата. Достроили другие. Так как он задумал. С трех сторон – дома с портиками, с четвертой между двумя палаццо вид на пьяцца дель Дуомо с его Санта-Мария дель Фьоре.
Разыгравшийся аппетит погнал Валентину в крохотный бар на Сантиссима-Аннунциата. Бар оказался то, что надо. На полутора квадратных метрах пять столиков. На стенах букеты, плакаты, старинные меню, куклы, безделушки. Под ногами корзины с вином. Странным образом уместилась даже пара бочонков. В витринах подсвеченная вкусная еда. Пожилая странноватая хозяйка в чем-то сиреневом с седыми косами, румяная, веселая, подскочила к ней, и Валентина сказала, что она очень сильно голодна.
- Диаболо! – вскричала хозяйка и как-то нелепо ускакала.
На Валентину нашло некоторое недоумение. Минут через пять хозяйка выскочила с каким-то тележным колесом на подносе. Колесо оказалось пиццей под названием «Диаболо».
Голод утих. Пришел страх: как же это осилить. Хозяйка почувствовала ее испуг, села напротив и начала быстро-быстро уговаривать ее съесть хотя бы кусочек.
- Белиссимо!
Пицца оказалась невообразимо вкусной. Вроде бы и набор не более чем обычный: салями, помидоры, моцарелла, что-то еще непонятное (это наверное и есть самое вкусное) и обязательный ореган. Как ни странно, но под дружелюбный итало-английский рассказ хозяйки о своей многотрудной жизни Валентина без труда уничтожила колесо и вместо «грацио» произнесла:
- Диаболо!
Хозяйка захохотала, захлопала в ладоши и пошла за стойку.
В этот момент заведение заполнила толпа военных. Хотя десять человек для этого бара уже толпа.
Валентине показалось, что она мгновенно стала героиней какой-то оперетты. Скажем, «Веселой вдовы». Военные были в касках, форменных фуражках и легкомысленных беретах с перьями. Все они вежливо поздоровались с хозяйкой, и с Валентиной, скромно сидевшей за дальним от милитаристов столиком. Тем не менее ей было уделено максимальное внимание. Казалось, каждое слово, произнесенное офицерами, было рассчитано именно на нее. Еще более расходившейся хозяйке военные, разумеется тоже уделяли внимание. Но в этом внимании преобладала вежливость. Героиней была несомненно Валентина. Отвернувшись от гарнизона, она тайно глянула на себя в зеркальце. А и, правда, хороша. Загадочно улыбаясь, она просидела до конца офицерской трапезы, и ей было как-то странно хорошо и покойно. Легкое замирание сердца ничуть этому не мешало. Офицеры прощались с хозяйкой дружески, а с ней, как с прекрасной незнакомкой, прикладывая руки к груди.
Она снова взглянула на себя в зеркальце, боясь потерять улыбку. Улыбка осталась. Но какая-то грустноватая, что ли.
С этой улыбкой Валентина Николаевна снова очнулась от дремы.
Поезд подходил к Пизе…
II
Ранним утром проводница тихонько разбудила ее:
- Подъезжаем.
- Поезд долго стоит?
- 20 минут. Так что успеете.
Валентина Николаевна вышла на перрон и глянула на вокзал. Интересно, что же это за архитектура такая? Кировская (Мурманская) железная дорога построена в 1916 году. На железнодорожный стиль того времени не похоже. Чуть-чуть припахивает неоготикой. Есть какая-то легкость и чёткость в силуэте. Чувствуется капитальность в каменном цокольном этаже. Она вспомнила, что когда они уезжали из этих мест, то заходили в буфет-ресторан, бывший в цоколе. Нет, все-таки кажется, над ним. Что-то есть и от сталинской архитектуры. Когда же построен этот вокзал? Загадка.
Выйдя на площадь, она увидела несколько такси. Шоферы сразу же стали предлагать свои услуги.
- Сколько?
- Четыреста.
Она прикинула оставшиеся деньги и села в машину.
- Вы не знаете, случайно, когда построен этот вокзал?
- Знаю. В 1937.
- А кто архитектор?
- Вот этого не знаю.
Ехать было светло и радостно. По одну сторону возникало море, по другую голубые сопки и стройные корабельные сосны. К поселку подъехали через час с небольшим. Таксист подкатил к подъезду огромного пятиэтажного дома, словно стесняющегося своих неприличных для крохотного городка размеров и свернувшегося на вместительном пригорке этаким недоделанным пентхаузом. Валентина расплатилась, таксист вытащил из багажника сумку, чемодан на колесиках и тут же уехал. Она подумала, что надо было попросить его помочь занести все это на четвертый этаж, но, что уж теперь поделаешь. На ее счастье сверху спускался молодой человек, с виду десятиклассник. Он вежливо поздоровался и предложил свою помощь. Валентина Николаевна подумала, что это один из сыновей Ольги, но парень спросил:
- Вам в какую квартиру?
На Ольгиной площадке она поблагодарила юношу и стала искать звонок. Похоже, что его тут никогда и не было.
Юноша широко улыбнулся:
- Да вы открывайте. У нас в поселке двери нигде и никогда не закрываются.
Удивленная Валентина толкнула дверь, которая тут же открылась. Пахнуло пирогами. В прихожую выскочила Ольга Васильевна, бросилась на шею Валентине и запричитала:
- Я даже не подумала, что ты так рано приедешь. На такси? Да? А я привыкла всегда на рейсовом. Думаю, пойду на остановку через пару часов и встречу. Валечка, ты нисколько не изменилась. Ну может быть лицо почему-то строже стало. Это у меня оно строже должно стать с моими хулиганами в школе. А у тебя-то с чего? Нет, вру, наверное. Лицо у тебя просто повзрослело. А я-то страшилище. Пополнела здорово? Да?
- Хорошо, Оля, что мы все-таки узнаваемы. Ведь двадцать лет прошло.
Ольга, конечно, была узнаваема с трудом. Она действительно пополнела и, как бы это деликатно сказать, внешне стала гораздо проще той романтичной ленинградской студентки.
- А где муж?
- Объелся груш. Не переживай. Мы будем наслаждаться исключительно нашим обществом. Он на неделю уехал в Питер к родственникам. Сыновья, сама знаешь, оба учатся: один в Мурманске, второй в Кировске. Супруга моего увидишь. Он дней через пять обещал приехать. Очень с тобой хочет познакомиться.
Валентина Николаевна не знала, хочет ли она познакомиться с Артемом. Он был из местных. Рабочий. Их ровесник. Но в детстве они почему-то не были с ним знакомы. Сейчас Артем, мастер на все руки, работал на одного буржуя, как выразилась Ольга; занимался печными работами. («То, что он делает у этого оглоеда достойно работы скульптора, а не печника»).
- Как ты-то?
- Работаю с текстами, веду переписку с авторами…
- С Шекспиром?
- И без него хватает.
… Составляю пресс-релизы, общаюсь с журналистами. Вроде бы интересно. А с другой стороны… Мне скучно, бес…
- Что делать, Фауст?
- Мне не с кем поговорить в нашем городе.
- О чем?
- О Карпаччо .
- Вот у нас-то в поселке ты и наговоришься о нем до отрыжки. Начинай. Я тебя слушаю.
- Да кончай ты, Ольга.
И они расхохотались.
- Валя, садись за стол. Чувствуешь, как рыбник пахнет? Я вот такую семжину купила к твоему приезду. Уху сварила. Хочешь сейчас? А карпаччо это вроде и еда такая есть?
- Ухи наверное в обед поедим. Карпаччо. У них и правда есть такое блюдо. Вроде вашей северной строганины.
- Рыбник испекла и тебе еще огромный кусок засолила. С собой возмешь.
- Надорвусь таскать. У меня книг в Италии накуплено!
- Нашей семгой не надорвешься! Коллег угостишь. Давай за стол.
- Оля, спасибо, но ты мне сначала покажи, где я у тебя жить буду. Разберусь с вещами, помоюсь. Нет, хотя бы умоюсь… А потом за стол.
Комнатка оказалась крохотной с непропорционально большим окном. То, что надо. Полное, достаточно комфортное погружение непонятно во что, новое или старое. И это чувство вызвало у Валентины Николаевны интерес, странно щемящий сердце.
- Водки выпьешь? Или кьянти, спуманте, амаретто?
- А у тебя и это есть?
- Ты что! Шутка. Я всю жизнь предпочитаю водку. Амаретовка, правда, есть.
- Наливай! Водку конечно.
- Под такую закусь, Валечка, ничего больше не пойдет.
Ольга жестом фокусника сдернула полотенце с еще горячего рыбника. Рядом стояла тарелка со свежепросольной семгой, украшенной зеленью и ломтиками лимона. В овальном блюде лежали куски жареной рыбы. Наверное треска. В хрустальном судочке аппетитно разместились маринованные грибочки. Ольга поставила на стол чугунок с картошкой и начала подрезать корку рыбника. - А? Запах-то какой? Наливаю.
Она достала из холодильника бутылку «Кристалла» и разлила по рюмкам.
- За нас любимых!
Водочка легко пошла под рыбничек.
- По второй?
- По второй.
Вторая пошла еще легче.
- Теперь, Оля, рассказывай.
- Что рассказывать. Сама увидишь.
- И что я увижу?
- Леспромхоз с лесозаводом… Которые уже не работают с незапамятных времен. И в том виде, в каком они когда-то были, не заработают никогда. Полный разгром… Такой же разгром и на пищекомбинате.
- Кому помешали самые вкусные в мире пряники, мармелад и желе? А агарагаровый цех? Помнишь, нам в школе говорили, что агар-агар используют в космонавтике?
- Это ты, подруга, не у меня спрашивай, а у тех, которые выше… Рыбозавода и рыборазвода нет.
- А что есть?
- Муниципальные и районные службы. Куча чиновников и чиновниц. Милиция. Торговля. Школы. Куча безработных. Людей оболванивают. Да и самооболванивание у нас на высоте. Пьянство. Нет, это даже пьянством нельзя назвать. Это алкоголизм. Ой, да не хочу я об этом. Давай лучше ещё по маленькой, и про себя расскажи. Почему не замужем? Ведь вокруг тебя полно мужиков и многие из них красавцы. Чего ты по этим италиям все время болтаешься?
- Давай… По маленькой… Сама не знаю, что, как и почему. А вокруг меня в основном такие же чиновники, только не муниципальные, а театральные. Помнишь Чехов где-то сказал: «Не нужный, как театральный чиновник»?
- А артисты-то?
- Ты знаешь, они ведь работают по системе Станиславского.
- Не поняла.
- Чего тут понимать. Выходит он в образе на сцену – идеальный мужик, а сошел со сцены… Ну, не везет наверное мне. В общем-то они хорошие люди. Я имею ввиду актеров.
- Это тебя Италия портит.
- А ведь ты, Оля, наверное права. Я об этом как-то так философски никогда не задумывалась, но после рюмки можно.
- После трех.
- Тем более… Мне кажется, что там в Италии повышается самооценка любой женщины, которая туда приезжает.
- Да, ну!
- Вот тебе и «да, ну»! В этих итальянских мужчинах, несмотря на их чернявость, суетную живость и тэ дэ, есть какое-то врожденное, древнее, предревнее величие и уважительное внимание к нам. Даже при вожделенных взглядах. У наших мужиков – это полностью отсутствует.
- Хочу в Италию!
- Давай поедем вместе. Следующим летом. А муж отпустит?
- Пусть только попробует не отпустить!
- У тебя с ним все в порядке?
- Представления не имею.
- ?
- Он меня кажется любит. Чуть ли не на руках носит…
Валентина улыбнулась, представляя Артема с грузной Ольгой на руках.
- …исполняет любое мое желание. Не пьет, не курит. Но… мне кажется, что он ездит в Питер к любовнице.
- С чего ты взяла?
- Ни с чего. Так. Кажется.
Валентина начала успокаивать размякшую погрустневшую Ольгу и решила, что пора переходить на чай.
После чая Валентина Николаевна сказала, что ей после дороги хочется отдохнуть и пошла в свою комнату.
Проснувшись, она долго чистила зубы и особо тщательно наводила марафет на показавшемся слишком заспанном лице. Навела, приоделась и вышла в кухню, где Ольга, похоже, совершала очередной кулинарный подвиг. Пахло каким-то незнакомым тушеным мясом.
- Жаркое будет из зайчатины. Артемов друг, охотник, угостил. А ты куда это вырядилась?
- Как куда? По поселку хочу пройти.
- Без меня?
- Без тебя. Инкогнито. Тебя ведь все знают. А с тобой завтра.
- Завтра не получится. Я целый день в школе.
- Тогда послезавтра. Аривидерчи!
- Как знаешь.
Поселок, скорее городок, за почти тридцать лет конечно изменился. Асфальт на главных улицах. Пятиэтажки. Стандартные. Но ландшафтной прелести старого поселка кажется невозможно испортить ничем. Два залива с плоским островом между ними и зелеными грядами на других берегах с амфитеатром из частных домиков. Главная улица утопает в зелени разросшихся тополей, которые только-только начинают желтеть. Некоторые отяжелевшие ветки чуть ли не касаются земли. На горушке, застроенной многоэтажными домами, оставлены большие куски старого леса, в котором прыгают приставучие белки. И все же чувствуется, если не запустение, то его начало. Ряд каменных домов не достроен. На главных улицах пустые старые деревянные дома не снесены: догнивают и заваливаются. Но все равно в поселке есть неповторимая прелесть, которая у хороших хозяев могла бы стать основой для нового северного курорта. Может когда-нибудь и будет. А пока руины разрушенного лесозавода и загаженного, теперь уже никому не нужного порта, особого оптимизма не вызывали. Печальная красота начавшегося тления.
Валентина Николаевна не ощутила на себе ни одного мужского взгляда. Мужчины, идущие навстречу были блеклые, печально озабоченные с опущенными головами. Встречались, правда реже, и другие, в противовес первым гордые, энергичные, при галстуках, менагерского типа, но энергия их была направлена исключительно внутрь своей какой-то деятельности и, похоже, не позволяла никаких контактов, во всяком случае видимых, с окружающей действительностью. Зато женские взгляды сразу отмечали чужую, и взгляды эти излучали настороженное любопытство. Если вид старого поселка навевал легкую грусть и какие-то смутные воспоминания, то вид сегодняшних жителей настораживал явным преобладанием женщин всех возрастов, среди которых было достаточно внешне привлекательных и интеллигентных.
Дети, в том числе и подростки, действительно здоровались. Приятный деревенский атавизм. Валентина Николаевна с улыбкой слегка кланялась им.
По дороге домой она зашла в то ли торговый центр, то ли крытый рынок купить орешков, если они там есть конечно, чтобы завтра угостить белочек. Рынок-центр удивил изобилием товара и продавцов, среди которых выделялись «лица кавказской национальности». И если все итальянские рынки волей-неволей вписывались в памятники старины, как бы дополняя их, то здесь об искусстве не могло быть и речи. Чистая функция. Хотя Валентина Николаевна слишком строга к торговцам. Все-таки в раскладке товаров можно было уловить своеобразную эстетику.
Она подошла к продавщице явно кавказского типа, увидела на витрине пакеты с пиццей и попыталась прочесть, где же она сделана, эта пицца. Продавщица с легким, как показалось Валентине, азербайджанским акцентом спросила:
- Берешь пиццу?
Валентине Николаевне почему-то вдруг захотелось слегка отличиться перед азербайджанкой, и она спросила:
- Азербайджан?
- Нет, мы даргинцы. Дагестан… Завернуть?
- Спасибо, нет. Пиццу я люблю теперь только «Диаболо». Причем большую. С тележное колесо.
- Это вкусно?
- Очень.
Продавщица протянула Валентине листок бумаги и ручку:
- Пиши.
- Что писать?
- Где этот пицца делают? «Диаболо» пиши.
- Зачем? Это в Италии. Сиена. Флоренция.
- Вот и пиши.
- Не понимаю. Какой смысл?
Продавщица разгорячилась:
- Она не понимает! Твоя бумажка я отдаю Магомеду Алиевичу. Он привозит тебе «Диаболо», и ты через месяц ее кушаешь.
- Меня через месяц здесь уже не будет.
- Ты здесь командировка или гости?
- В гостях.
- У кого?
- У Ольги Васильевны.
- Через месяц твой Ольга Васильевна идет ко мне и будет кушать «Диаболо»… Пиши!
Валентина Николаевна написала координаты любимой пиццы и кажется полностью реабилитировала в своем сознании кавказских торговцев.
Дома уже была готова зайчатина, и как Валентина не отказывалась от рюмки, пришлось сдаться. Под такую-то закуску! Но на сей раз больше ни-ни. Дальнейший вечер прошел в перелистывании страниц студенческой жизни. А перед сном Ольга поставила на проигрыватель диск любимой ими еще со студенчества Елены Камбуровой. После «Девушки из таверны» они, умиленные, разошлись по своим комнатам.
Вот любовь так любовь. Только завидовать не хочется.
III
Она проснулась от яркого солнечного света, скорее июльского, чем сентябрьского. Свет этот коснулся ее легким, едва ощутимым теплом. И свет, и тепло ласково предлагали встать и подойти к окну. Она потянулась, улыбаясь радостному утру, встала, сделала несколько упражнений, мельком глянула в окно, отошла от него, продолжая делать зарядку, и вдруг застыла в непонятном удивлении. Кажется там, за окном, ей увиделось нечто настолько чудесное, что она не могла сразу понять, в чем же заключается это чудесное, и чудесное ли это, или наоборот столь обычное, что она просто никогда не обращала внимание на это обычное, как не достойное любого проявления ее внимания.
Валентина подошла к окну. Оно было закрыто только снизу. Шпингалет поддался с большим трудом, но она победила, больно досадив палец. Валентина Николаевна высунулась в распахнутое окно и глянула вправо. Там за светлым деревянным узеньким мостиком, по которому с трудом могли пройти только легковые машины, в небе бесновалась крохотная тучка с проливным точечным дождичком, создававшем на заливе небольшой круг черной ряби. Прямо какой-то странноватый для севера московский дождь, когда идешь, скажем, по сухому Арбату и ясно видишь, как со Смоленской тебе навстречу бегут вымокшие люди. Остальное за окном было вроде бы как всегда. Напротив, совсем рядом, на берегу, стоял длинный трехэтажный дом, который совсем не мешал обзору залива, на противоположном берегу которого необычайно ярко смотрелись невысокие дома. Тот берег поднимался уступом зеленой гряды, за которой виднелась верхушка вышки-ретранслятора. Гряда полностью закрывала бурлящую порожистую реку, на другом берегу которой раскинулась старинная поморская деревня с приятно серебристыми для глаза избами в такую вот солнечную погоду. Валентина просто знала, что там за грядой. Лет тридцать назад, девчонкой-пионеркой, она ходила туда в поход всем классом. Ребята дошли даже до устья реки, где на островке было старинное кладбище. Во время отлива туда можно было пройти пешком. Но вожатая не рискнула, сказав, что там можно остаться надолго, если прозеваешь начавшийся прилив.
Вдруг Валентина Николаевна ойкнула и закричала:
- Оля, Оля, просыпайся и иди скорее сюда.
Тотчас появилась недовольная заспанная Ольга в длинной ночной рубашке:
- Валька, чего орешь, с ума сходишь?
- Оля, смотри в окно. Налево. Скорее! Шевелись!
- Ну и что? Смотрю. Чего орать-то было?
Вдруг она то ли восхищенно, то ли испуганно вскрикнула:
- Ой! Валя! Неужели это и вправду видно? Как это так?
Действительно. Как это так. Все на месте… Губа. Дома. Зеленая гряда. Ретранслятор… Но…
Перед их глазами за грядой бушевали пороги, а на другом берегу реки раскинулась та самая деревня с домами на высоких подклетах с «фонарями» - мезонинами на фасадах. На деревенской площади Валя даже увидела дом, где жила их одноклассница Светка Подурникова.
- Светка здесь?
- Ты что! Она школу тогда кончила, пару лет поработала в клубе, вышла замуж и уехала куда-то.
Налево за самой длинной деревенской улицей явственно проглядывалась тропинка. Валентина то ли разглядела, то ли, непонятно как, почувствовала тот коварный выступ на тропке, где она тогда, споткнувшись, ушибла колено. Чуть дрожащий безветренный прозрачный воздух ясно проявлял каждый листик, каждую иголочку деревьев, стоящих по краю тропинки. В зелени леса точками выделялись гроздья рябин и отдельные успевшие пожелтеть ветки берез.
Если столь любимая Валентиной итальянская природа нежила глаз и все остальные чувства, то покой русского северного пейзажа был для нее не менее приятен, хотя покой этот непонятно почему всегда назывался суровостью. Валентина и Ольга, не сговариваясь, высунулись из окна, мешая друг другу.
- Оля, смотри, смотри. Насколько это удивительно. Каждый крест на кладбище… Смотри, такое впечатление, что надписи на крестах можно прочитать… А море какое ласковое и прозрачное. Приглядеться, так наверное даже медуз можно увидеть.
- Приглядись.
Медуз она конечно не увидела, но заметила, что кладбище выглядит чистым, хотя все усыпано старыми сосновыми иголками. Вместо привычных памятников кресты и какие-то странные резные столбики под крохотными двускатными крышами. Дальше от островного кладбища простиралась нежная голубизна белого моря, а по берегу застыли корабельные сосны с нежноохристыми, наверное, теплыми на ощупь стволами. Морская голубизна полностью сливалась с небесной. Удивительно было то, что вся эта реальная картина существующего не занимала части неба, а являла невероятное, вопреки всем законам физики, продолжение обычно невидимого за горизонтом земного пространства. Земля, казалось, выпрямилась для них. Обычное пахло чудом. Это чудо ощутили Валентина с Ольгой и, молча, с непонятным замиранием сердца, смотрели и смотрели в открывшиеся их взорам ласковые и кажется чуточку зловещие голубые дали.
Вдруг вся эта невероятная картина начала медленно таять. С самых дальних далей.
Валентина Николаевна обратила внимание, что все это происходило как в немом кино. За весь сеанс не было ни звука. Не шумели пороги. Машины ходили беззвучно. Экскаватор молча поднимал свой ковш. И вот зеленая гряда снова заслонила видимое, и они услышали шум экскаватора, работающего за губой прямо напротив их дома.
Все стало так, как и прежде.
После некоторого напряженного молчания Ольга сказала:
- Кажется мы стали одними из немногих… Пошли пить кофе.
Завтракали долго и молча. Ольга достала бутылку «Амаретто» и налила Валентине рюмку.
- А себе?
- Ты что! У меня уроки.
Позавтракав Ольга, взяв в сумку кучу альбомов и пластинок, пошла в школу, уже на пороге сказав Валентине:
- Ты сегодня целый день свободна. Я приду поздно.
А чего ты пластинки таскаешь? Тяжесть такую? Диски ведь легче, и звук лучше.
- Вот такой я консерватор. Есть все у нас в школе. Но я привыкла к своему старому стереопроигрывателю. Бах и Чайковский на нем звучат ничуть не хуже. А ты, Валя, подумай, что скажешь моим десятиклассникам об Италии.
Ольга уже собралась захлопнуть дверь.
- Стой! А картинки? Мне ведь еще фотографии надо сделать.
- Ты думаешь, что в деревню приехала? Сходи в наш «Кодак». Там тебе все сделают. Во всяком случае должны сделать. В альбомах моих поройся. Вон на стеллажах стоят. Да и районная библиотека рядом. Тоже можешь зайти. Пока.
Озадачила подруга. Правда, особого желания делиться своими впечатлениями с незнакомыми старшеклассниками у Валентины Николаевны не было. Тем не менее она взялась за альбомы. Флоренции и Пизы почти не было. Зато много Рима. Она же не могла забыть холмов Тосканы. Придется идти в библиотеку.
Целый день Валентина рылась в книгах и с удовольствием бездельничала. Даже поспала после того, как поковырялась в семужьем рыбнике. Особых откровений в Ольгиных книжках она не нашла, но поняла, что для преподавателя мировой художественной культуры в школе подбор книг неплохой. Есть скелет, а остальное зависит от культуртрегера и потребителя этой самой культуры. В Ольге она была уверена, хотя, если судить внешне, Ольга, на ее взгляд, конечно же огрубела по сравнению с той тургеневской девушкой, которая была рядом с ней в золотые годы ленинградского студенчества.
В библиотеку Валентина Николаевна собралась только с начала сумерек. Сказав, что в детстве жила в этом городке, она стала чуть ли не подругой библиотекарей. Она быстро нашла пейзажи Тосканы, Пизу и Флоренцию. Ей тот час же сделали ксерокс, и после долгого чая с разговорами о театре она собралась домой.
Уже стемнело, но горели фонари и то, что происходит на улице было хорошо видно. Но пока ничего не происходило.
Вдруг из-за угла, чуть ли не столкнувшись с Валентиной Николаевной, появились трое пьяных качающихся подростков. Двое поддерживали под руки упившегося слюнявого парня, который ни с того, ни с сего вдруг начал матерно ругаться. Нет, не в адрес Валентины Николаевны, а достаточно абстрактно. Ее охватил непреходящий ужас. Совсем неожиданно она услышала буханье большого оркестрового барабана, и до нее не сразу дошло, что так забилось сердце. В орущем мальчишке она узнала вчерашнего вежливого подростка с пятого этажа. Она резко шарахнулась в сторону и с трудом, запыхавшись, перешла на быстрый шаг, почти бег. Он ее, конечно же, узнать не успел.
Поднимаясь на свой этаж, ей пришлось сделать остановку на третьем. Она отдышалась и только после этого открыла дверь. Ольга была дома?
- Все нашла?
- Да.
- Садись чай пить.
- Не хочу. В библиотеке напилась. Извини, я страшно устала и хочу одно – спать.
- Ну, смотри. Тогда утром договоримся.
Валентина Николаевна прошла к себе в комнату, закрыла дверь, взяла несколько листов бумаги, ручку и села за стол. Положив бумагу на стол и подперев руками голову, она глубоко задумалась. Потом решительно начала писать. Решительность быстро исчезла. Валентина Николаевна смяла начатую эпистолу, долго с ожесточением превращала ее в мягкий бумажный комок, затем разорвала его в мелкие клочья, аккуратно собрала на край стола и взяла чистый лист. Задумалась. И вновь возникли уже раз рожденные и убитые строки:
«Президенту Итальянской Республики г-ну Берлускони.
Глубокоуважаемый господин Президент. Я, гражданка Российской Федерации Угольникова Валентина Николаевна, прошу эстетического убежища в Вашей прекрасной стране…»
В этот миг перед глазами встали почему-то не пинии и глицинии столь любимой Тосканы, а стройные и темные от солнечного ветерка, сосны и березки, на которых ясно просматривались: каждая веточка, каждая иголочка, каждый листочек. Не четкая, но вполне видимая зелень чистого островного кладбища ничуть не печалила светлое видение.
Я не была там почти тридцать лет. Завтра встану, уговорю Ольгу, и мы пойдем туда – к устью. По радио обещают солнце.
Она с печальной улыбкой уставилась на послание, потом медленно разорвала его на несколько клочков и положила их на край стола.
В голове поселилась невообразимая, казалось, непреодолимая тяжесть. Валентина Николаевна уронила голову на руки и уснула. Непроходящая усталость вроде бы начала сдавать свои позиции. По миллиметру.
К ней хотело вернуться время.
Примерно через полчаса она в состоянии полусна сняла халатик и бухнулась в постель.
Утром сразу же подошла к окну. Было солнце, но зеленая гряда, как всегда, заслоняла вчерашнюю реальность.
Совершив утренний туалет Валентина Николаевна вышла на кухню. Ольга Васильевна уже включила кофеварку, издававшую приятное сопение.
- Оля, как ты думаешь, что мы вчера видели?
- Это невероятно. Невозможно. Но мы, Валечка, вчера видели мираж.
- Разве в городах бывают миражи? Ну, допустим, что мы не в городе, а в рабочем поселке.
- В городе, Валечка, в городе. Уже три года, как мы стали городом.
- Тем более. Здесь же сплошные пятиэтажки. Это ведь не море, не пустыня.
- Вообще-то на Белом море бывают миражи.
- А ты их видела?
- Никогда. До вчерашнего дня.
- Ты сказала: «На море», а здесь узкая губа, гряда, река, дальше деревня. До моря еще шагать и шагать. Кстати, давай сходим сегодня к устью, куда мы в поход ходили тогда… Мираж… Какой же мираж? Если мы видели не какие-то призрачные пальмы или сказки Шехерезады, а реальную картину! Мираж!
- Реальную?!. Не пойдем мы с тобой, Валюша, туда.
- Почему? Мне кажется, что я нигде такой красоты не видела. Нас встретит старинное кладбище на загадочном острове, овеваемом морским бризом.
- Нас встретят колючая проволока и матрос с автоматом. Там давным-давно уже что-то военно-морское. Никакого кладбища и никакой зелени. Сплошь какие-то склады и железные бочки повсюду. Дошло наконец до тебя, что это был мираж?
Дошло не дошло, а Валентина Николаевна в эту минуту твердо решила, что будучи в Москве, она первым делом пойдет в итальянское посольство.

* * *
А вежливый десятиклассник назавтра будет скромно сидеть в классе, с удовольствием слушать Валентину Николаевну, задавать ей вопросы о бывшем великом народе, и, она с удивлением обнаружит, что этот парень неплохо знает гоголевский «Рим». Этот парень заставит ее задуматься: почему у Гоголя Россия печально карикатурна, а Рим велик и вечен, и почему в Риме гоголь писал «Мертвые души», а в России «Рим». А вот скучал ли Гоголь по Чичиковской России – большой вопрос.
Через месяц она получит телеграмму от Ольгиного мужа: «Не стало нашей любимой Оли».
На похороны она не поедет и отплачется дома.

* * *
Ответа на открытку: «Ну, как тебе пицца «Диаболо»? она не получит.
Петрозаводск. Июль 2010.

Автор благодарит Ю.Д. Генделеву за возможность ознакомится с рукописью ее путевых заметок «Флоренция, или город Не-сверни-себе-шею».