Быть самим собой

Прозвенел звонок. Сторожевский смотрел в окно, краем глаза наблюдая за аудиторией. Три студента. Это хорошо. Балбесов не было на первой паре, на вторую, тем более, не заявятся. Сегодня они не нужны. Все равно, кроме как перемалывать в сплетни лекционный материал, ничего не умеют. Последние три занятия дали им обильную пищу: Оскар Уайльд, Томас Манн, Марсель Пруст. И чего это преподавателя так на гомиков потянуло? Ни за что ведь не полезут в учебник проверять, каких авторов и в какой последовательности они должны изучать в этом семестре. Концепция важнее. Сегодня она могла пошатнуться. Да нет, при них он бы не стал…
Больше всего Петра Петровича интересовала последняя парта. Машенька еще не пришла. Наверно, задержалась в буфете. Или курит на улице. Или… Нет, тетрадь на месте – значит прогуливать вторую пару сегодня не собирается. Без нее начинать нет смысла. Конечно, Вася, Люба, Никита будут, как обычно, слушать с открытыми ртами, но ему необходимо нечто другое. Не восхищенное внимание к живой образной речи и глубоким мыслям любимого преподавателя, а интерес красивой молодой женщины к мужчине, который говорит странные вещи. Вещи, о которых он может говорить еще и еще, в любой обстановке, отвечать на вопросы и не требовать понимания. А может и просто молчать. С равным успехом. Ведь главное в его речи не значения слов, а обрисовываемый ею рельеф чего-то такого, о чем не скажешь словами.
- Извините, - прозвучал за его спиной голос Машеньки.
Сев за парту, она выключила звук у мобильника.
Петр Петрович смотрел на гараж за окном. Хоть бы что-нибудь символическое. Пустыня.
- Я обещал вам объяснить, что значит – быть самим собой, – сказал он.
- Да, - подтвердил Вася, приготовившись записывать.
- Вы сказали, что это как-то связано с бессмертием. В каком смысле? - начала Люба, некрасивая замужняя девушка в очках.
Петр Петрович продолжал глядеть в окно.
- Это надо почувствовать, - сказал он после многозначительной паузы.
- А, - сказала Люба разочарованным голосом.
- Типа как у Пруста? – с некоторой насмешливостью спросил Никита.
Сторожевский повернулся. Никита был добрый мальчик. Иронизировал он, видимо, потому, что и сам Петр Петрович в прошлый раз, стремясь добиться постмодернистского эффекта, разворачивал прустовскую концепцию в ироническом ключе. Но сейчас Сторожевский собирался говорить в ином тоне.
- В идеале – да! – ответил преподаватель. – Пруст, как я вам говорил, писал всю свою эпопею с единственной целью – зафиксировать момент осознания себя самим собой. Самим Собой Бессмертным. Он вышел из профанной человеческой эмпирики и совпал со своим истинным «я». И понял, что достиг высшей точки своей жизни. Поэтому, будучи человеком вовсе не мужественным и не самоотверженным, отказался от помощи врачей и решил больше не бороться за существование.
- То есть, если ты стал самим собой, то можно и умирать? – спросила Люба. – Я думала – наоборот.
Машенька одобрительно улыбнулась.
- Пруст не просто стал самим собой, он достиг вершины самоосуществления, - спокойно ответил Сторожевский, хотя Люба начинала его раздражать. – Нам с вами до этого далеко. Нам бы получить представление о своем «истинном я», начать жить своей жизнью, начать самосуществляться, и то хлеб. Ведь не жить своей жизнью глупо, согласитесь?
- Но мы… - попыталась снова возразить здравомыслящая Люба.
- Вы живете той жизнью, которую диктует ваше социальное окружение. Вы стараетесь не делать того, что покажется странным вашим придурковатым друзьям и подружкам. А также вашим мамашам и папашам, которые просрали свою жизнь и теперь цепляются за вашу.
Не надо было этого говорить. Сейчас они ринутся на защиту домашних очагов. Петр Петрович почувствовал себя злобным Носферату, с растопыренными пальцами крадущимся из темного угла комнаты. Но, взглянув на лица студентов, он увидел в них любопытство. Все ясно: очаги не грели.
- Помните, как Марсель впал в экстаз, откусив пирожное?
- Ага, - насмешливо сказал Никита.
- И я вам говорил, что это было мимолетное прикосновение к тому «истинному я», которое ему открылось, точнее, с которым он совпал в финале эпопеи. Некая бессмертная сущность, составляющая главный смысл человеческой жизни, то, что всегда находится рядом с нами, но мы как-то умудряемся жить мимо этого. Мимо своего бессмертия.
- Ага! Вы еще паровозик рисовали! – весело подхватил Никита. – Мол, люди живут в поезде, который везет их к смерти. А настоящая жизнь за окнами поезда. Как у Пелевина.
- Да, - подхватила Машенька, - и великана рядом с железной дорогой. Мол, человек иногда сходит на станции и попадает в зону своего «я». Но не всегда это понимает. Думает, что «накатило».
Высказавшись, Машенька опустила глаза. Бедная девочка, она тоже так думает, и ей стыдно за свою глупость.
- Хотя этот его опыт был чисто эмпирический, - продолжил Сторожевский. – Ничего мистического в нем не было. Никаких измененных состояний сознания. Совершенно реальное бессмертие. Вы это поняли?
Теперь все студенты опустили глаза.
Сторожевский подошел к окну. На крыше гаража сидела ворона и теребила кусок булки.
- Но вы говорили, что он, возможно, просто обчитался, - напомнила Люба.
Надо было все-таки провести с ними контрольную по постмодернизму.
- Это не важно, - сказал Сторожевский, продолжая наблюдать за вороной. Та явно пыталась отыскать в булке бриллиант в 10 карат.
Машенька взяла в руки телефон. Сейчас отпросится выйти, чтобы ответить на звонок. Ни в коем случае!
- Хорошо, я вам расскажу, как я сам почувствовал себя бессмертным и понял, что значит – быть собой.
Сторожевский повернул голову и задержал взгляд на Машеньке. Машенька нажала сброс и положила мобильник на парту.
- Чтобы вы не думали, что я, говоря о бессмертии, исхожу из чисто теоретических представлений.
На лицах студентов читалась смущение. Они не были уверены в том, что смогут адекватно прореагировать на романтическую историю, которую собирается рассказать преподаватель. И только глаза Машеньки светились неподдельным интересом.
- Это случилось на одной научной конференции в другом городе. В перерыве я пошел искать столовую и встретил молодую девушку из нашей секции. Она сказала, что сама идет в кафе. Мы пообедали вместе, неплохо пообщались и вместе вернулись в институт. Никаких особых чувств она у меня не вызвала – симпатичная, умная, интеллигентная, однако не в моем вкусе: я не очень люблю худощавых блодинок.
Угловым зрением Петр Петрович уставился на Машеньку, которая была жгучей брюнеткой с весьма аппетитными формами..
- На очередном кофе-брейке я заметил Леночку (так ее звали) стоящей у окна и решил обсудить с нею прослушанные доклады. Я подошел к столу, насыпал в пластиковый стаканчик растворимый кофе и залил кипятком. Потом поднял глаза от кружки и поймал ее спокойный доброжелательный взгляд…
Петр Петрович подошел к окну. На крыше гаража валялась раскуроченная булка, уже без алмаза.
- Вот тогда-то все и произошло. Если бы меня в этот момент ударили бейсбольной битой по голове, эффект не был бы таким сильным. Да нет, голова здесь не при чем. Не знаю, как это описать. Я словно взорвался изнутри, меня сорвало с места и понесло к ней. Не мое физическое тело, а что-то во мне. Точнее, что-то не внутри, а вне меня. Я как бы вылупился из своего тела. И у меня появилась новое тело. Оно осязало мир совсем не так, как прежнее. Это чувство было неизмеримо более сильное и приятное, чем простое осязание. И оно было абсолютно физиологическое, сильнее, чем физиологическое, физиологическое плюс. Это и есть то, что поразило меня больше всего: какая-то немыслимая одухотворенная физиологичность. Я буквально почувствовал себя бессмертным богом!
Два воробья, опасливо озираясь по сторонам, подскакали к булке. На алмаз они не рассчитывали, но там должна была остаться мелочь. Петр Петрович резко повернулся и посмотрел на Машеньку. Смысл его жеста от нее не укрылся. Влюбленный преподаватель снова хотел испытать то чувство. Смущенная студентка опустила глаза. Сторожевский разочарованно улыбнулся.
- Я хочу, чтобы вы поняли, что это не метафора. Так же как вы чувствуете своей кожей в соответствующих климатических условиях жару или холод, я почувствовал, что состою из некой бессмертной субстанции. Физически состою. Только это было вне кожи, над ней.
Студенты и не пытались ничего понять, худшие их ожидания оправдывались.
- Представьте, что вы живете в батискафе. Мы и вправду живем, как в батискафах, между нами и миром есть какая-то защитная преграда. Не замечали?
Студенты оживились. Да, что-то похожее действительно есть.
- Ну и вот, живете-не тужите, познаете мир через окно иллюминатора и измерительные приборы и думаете, что иначе невозможно. И вдруг… в один прекрасный момент вы превращаетесь в сам этот батискаф… И начинаете воспринимать мир совершенно иначе, по-другому его видеть и осязать, без всяких опосредующих приспособлений. Представили?
Метафора сработала. Они представили.
- Вот это я имею в виду! Вроде я, но в то же время уже не я, больше, чем я. Сверх-я. И это все я ощутил физиологически. Без всяких там компьютерных эффектов! И в то же время это было духовное чувство. Парадоксальная физиологическая духовность.
- А она? – спросила Машенька и покраснела.
Сторожевский снисходительно улыбнулся.
- И в ней я тоже увидел богиню. Повторяю, без всяких метафор. И без всяких там дурацких мифологических атрибутов. Просто я знал, что она состоит из той же бессмертной субстанции. Я это чувствовал, осязал. И меня тянуло к ней с неимоверной силой. Словно это был какой-то космический сквозняк, высасывающий меня в бесконечность. Не в дурную физическую бесконечность, со звездами, планетами, шатлами и прочей херней, а в настоящую бесконечность – этот же наш мир, но как бы…
- Другое измерение? – попыталась подсказать Люба.
- Да нет, господи! Выкиньте из головы этот бред про другие измерения! Если за пределами нашего трехмирного мира что-то есть, то это не имеет никакого отношения к измерениям. Там их нет. Не может быть. Измерения – атрибут нашей пространственно-временной логики.
Машенька не отрывала глаз от Петра Петровича. Она как будто пыталась его загипнотизировать. Сторожевский посмотрел на нее с сожалением, констатируя тщетность ее усилий.
- Там, куда она меня звала, и дышалось по-другому…
Он снова повернулся к окну. Ни воробьев, ни булки на крыше не было.
- Вот именно. Дышалось по другому. Я начал задыхаться и побежал на улицу курить… Вот, вобщем-то, и все. На улице я вернулся в батискаф. Но самое главное о себе я узнал.
Не так уж и плохо, подумали студенты. По крайней мере, обошлось без крылатых ангелов, бородатых старцев и картин Апокалипсиса.
- Так вы в нее влюбились? - спросила Машенька.
- Да. Но это в данном случае не важно. Главное – я понял, каков я настоящий. Понял, что значит быть самим собой.
- Не важно? – Люба укоризненно покачала головой.
- А она в вас? – спросила Машенька, продолжая гнуть мелодраматическую линию.
- Вы хотите спросить, испытала ли она то же странное чувство, что и я?
- Ну да, - пришлось согласиться Машеньке.
- Судя по всему, нет, - задумчиво сказал Сторожевский. – Хотя мне, честно говоря, не верится. Но, повторяю, в данном случае это не важно.
- Погодите, - сказал что-то все это время записывавший Вася, - я ничего не понимаю. Быть самим собой – это значит: быть батискафом? Так что ли?
Никита весело расхохотался.
Сторожевский тоже. Студентки подхватили.
Вася недовольно оглядел одногруппников. Он не ожидал такой плоской трактовки своего вопроса.
- Я имею в виду, вот это сверхчувственное состояние и есть точка оптимальной онтологической самоидентификации? – уточнил Вася.
Люба продолжала смеяться. Машенька перестала и уважительно посмотрела на Васю.
- Хороший вопрос, - сказал Сторожевский. – Нет, это скорее точка предельной самоидентификации. Нужно просто знать, что она существует, что ты бессмертен, и жить на поводке у своего бессмертия. Это автоматически освободит тебя от лжи самому себе и от занятий, идущих вразрез с твоей внутренней сущностью.
- Ну, а если нам никогда не доведется испытать то, что испытали вы? – спросила здравомыслящая Люба. - Как нам… как бы это сказать?.. пристегнуться к поводку своего бессмертия?
Твердый Машенькин взгляд ясно говорил Сторожевскому, что она, в отличие от подруги, не теряет надежды испытать это чувство.
Петр Петрович уголками губ изобразил скептическое недоверие этому предположению.
- Не надо ничего испытывать, - сказал он. – Достаточно того, что это испытали и описали, каждый по своему, Пруст, Джойс, Сэлинджер, другие великие. Надо просто им поверить и использовать их разведданные.
- Ну, а вы? – не унималась Люба.
- С одной стороны, без них я бы, скорее всего, проскочил мимо своего «чудного мгновения». Подумал бы, что «накатило». Но с другой стороны, я им и без того верил. Чувствовал себя на поводке, так сказать.
Студенты угрюмо смотрели на парты.
- Зато теперь, когда на вас «накатит», вы, надеюсь, своего момента не упустите. К нему просто надо быть готовым. Всегда готовым и не думать о нем. В любом случае охотиться за этим чудом бесполезно.
Последние слова Сторожевский сказал, строго глядя на Машеньку. Она покраснела.
- Ну вот когда испытаем, тогда и… - недоговорила Люба научно-скептическим тоном.
- Да, - подтвердил Вася.
Никита выразил свое согласие молчанием.
- А вы говорили об этом с Леночкой? – спросила Машенька. В голосе ее звучал вызов.
- Говорил, - без энтузиазма ответил Петр Петрович. – Она меня, кажется, не поняла.
- А вы с нею встречались после конференции? – продолжила наступление Машенька.
- Да, но самой интересной была встреча на конференции после того самого кофе-брейка.
Петр Петрович открыл окно и достал сигарету.
- Вы не против?
Люба не выносила табачного дыма и всегда была против, но сейчас первая замотала головой, понимая, что без курева не будет продолжения истории.
- Чтобы как-то определиться с перспективой наших отношений, в конфепенц-зале я сел рядом с Леночкой. Она не выразила особой радости, только вежливо улыбнулась и с головой погрузилась в текущий доклад. Речь в нем шла о русском просветительстве, насколько помню. Я достал из портфеля научный сборник со своею статьей и подписал: «Таинственной красавице Елене такой-то от несчастного монаха Петра Сторожевского, одолеваемого жаждой неизведанных удовольствий, на память о знакомстве».
- Ничего себе, - прокомментировала Люба.
- Это почти цитата из романа Льюиса «Монах», по которому я делал доклад.
- Вы проводили по нему семинар на втором курсе, - вспомнил Вася.
- Да-да! Тот самый, - подтвердил Сторожевский. – Леночка тоже его читала, и мы упоминали Льюиса, когда обедали в кафе. Ну, и мне, конечно, хотелось намекнуть на пережитое мной чувство, чтобы проверить, испытала ли она что-нибудь подобное. Ее поведение почти не оставляло надежды на это, но небольшой шанс все-таки был. Ниже я подписал число и свой емэйл. Когда я протянул ей книжку, она загадочно улыбнулась и протянула свою визитку. Там был ее телефон и электронный адрес: antonia@портал такой-то.ru. Антонией, как вы помните, звали главную героиню льюисовского романа, жертву монаха Амбросио, того самого, который вожделел удовольствий…
Сторожевский замолчал.
- Совпадение? – спросила Люба, не дав достичь паузе запланированного драматического накала.
- Оно самое, - подтвердил Сторожевский.
- А потом? – спросила Машенька с все тем же вызовом.
- Потом тоже случались совпадения, но уже не такие впечатляющие, - как бы ответил Петр Петрович.
Никита засмеялся, поглядывя через плечо на Машеньку. Она толкнула его в спину.
- Простите, я вот хотел спросить…- несмело начал Никита.
- Да, - ободрил его Петр Петрович.
- То, что вы тогда испытали, было похоже на оргазм?
Студенты оживились. Сторожевский улыбнулся. Ученики хотели вытащить его на фрейдистскую дорожку.
- Отдаленно, - ответил он. – Связь примерно такая же, как между взмахом кисти, едва прикоснувшейся к чистому холсту, и законченой картиной.
Никита был повержен. Люба нахмурила лоб. Вася продолжал вносить записи в тетрадь. Машенька задумала что-то недоброе.
Сторожевский посмотрел в окно. Ворона вернулась и гордо расхаживала по крыше гаража, ожидая новой булки с драгоценной начинкой.
- Вы имеете в виду мужской оргазм, - сказала Машенька. – А женский?
Сторожевский смотрел на нее, не отрывая взгляда. Она тоже не опускала глаз. Красивых ласковых глаз. Люба поочередно пронзала взором то преподавателя, то подругу, вероятно, констатируя какую-то неутешительную мораль. Вася перестал писать и тупо уставился в свою тетрадь. Никита ехидно улыбался.
Сторожевский чувствовал, что с его телом что-то происходит. Какие-то необратимые трансформационные процессы на клеточном уровне. Не как в тот раз, но… словом, он не мог понять – что. Машенька смотрела на него. Ее мобильник завибрировал. Она, не глядя, нажала на сброс.
- Это интересное поле для исследования, - наконец сказал он.
Прозвенел звонок.