Мелвилл

..это попытка стать гармоничным человеком


    Молчание пронзало лес. Тяжелые испарения от болот и непроходимые заросли тиса скрывали перспективу леса, который, казалось, был бесконечен. Болота словно выдыхали все свои соки, чтобы скрыть от глаз нечто важное. Было бесполезно искать животных, вслушиваться в звуки леса было бесполезно и даже опасно, потому что кроме непонятной тревоги они не вызывали ничего. Очевидно, что звери, имея более тонкое чутье, каждый день рискуя стать жертвой, выработали собственное чувство леса и избегали этих мест любой ценой. На первый взгляд, было непонятно их поведение. Несомненно, дикая природа кажется чуждой нам, привыкшим к цивилизованной жизни. Это же место выглядело безобидно, просто, как и любой другой лес. Однако после первых минут беззаботного созерцания в душе зарождалась некая тревога, неразумная тоска по своему детству и  желание стать птицей, чтобы вырваться вверх, в небо из этих удушающих силков. Именно об этом смутно мечтала группа путников, оказавшаяся здесь не так давно, чтобы узнать на своей шкуре, что это за место.
    Лес пристально разглядывал заблудившихся путников, как любопытный мальчик обычно наблюдает за насекомыми. Отличие было в том, что дети молоды и не имеют собственного твердого мировоззрения и моральных принципов, а лес был стар, очень стар и его принципы были монолитно незыблемы. Нельзя сказать, что он был разумно враждебным, это был, скорее, капризный безжалостный старик, к которому изредка возвращался не менее червивый свилеватый разум. Приписать ему шизофреничность - верх очевидности. Лес одновременно и любил, и убивал. Сделайте разрез в любом его месте и в обнажившейся толще вы увидите, как в ветвях, зарослях, прогалах кипит жизнь, погибают и рождаются в муках, борются, сражаются, развиваются бесчисленные организмы. И лес всеми своими ветвями, корнями, влажным дыханием дарит и отбирает жизнь, которая не принадлежит вам. Он дает ее в долг, а долг, как известно, необходимо возвращать. Возвращать в любую секунду, медленно, в агонии или внезапно - решать не вам. Могли знать об этом заблудившиеся путники - конечно, нет. Мало кому в голову лезут такие мысли, даже если это происходит, их отбрасывают как бред, оправдываясь усталостью и непривычной обстановкой. Современное слово "стресс" подменяет собой проявление интуиции, наше неотъемлемое забытое чувство хода времени и событий. Как только ты перестаешь прислушиваться к себе, сразу теряешь свое право на счастье, жизнь твоя рушиться. Тыкаешься, как слепой котенок под неравномерные пинки безучастных прохожих. «Дождь шел, а человек стоял. Дождь шел, а человек утонул», не стойте, не делайте бессмысленных остановок. Эх.. если бы хотя бы один из заблудившихся не убивал в себе эти внезапно нахлынувшие мысли.    
Конечно, приятно рассматривать лабиринт сверху, его пленников, которые тщетно суетятся или, смирившись, тихо прожигают свои дни в плену шершавых непреодолимых стен. Именно такая роль была назначена путникам, а лес наблюдал, используя все свои доступные методы чувственного познания, будь то ощущения тяжести от тел, спящих на траве или их запах усталости вперемешку со словами отчаяния, который они оставляли, продираясь через заросли.
                **
   Свет тонкими струйками просачивался через густые испарения, поднимавшиеся от болотистой местности. Вряд ли нормальному человеку взбредет в голову построить здесь дом, а тем более, решить прожить здесь жизнь, каждое утро страдая от липкого и густого кашля, сражаясь с роем бессмысленный, пьющих кровь, насекомых. Небо здесь, казалось, впитало в себя всю скорбь, все туманы и сумраки. Единственной его забавой было непрерывно распадаться и вновь собираться грязно-желтыми сырыми облаками. Но наперекор всему, и прежде всего – здравому смыслу, здесь был дом. Дом был…был! Не большой, и не маленький, с пустыми выбитыми окнами, пространство которых никто не разделял своим присутствием. Дым был мрачен, он был покинут, брошен догнивать или утонуть в болотной жиже, пасть под натиском насекомых, точащих его изнутри, или медленно раствориться под частыми затяжными дождями, мелкие капли которых как песок проникали во все трещинки стареющего дома. Его крышу  венчал ржавый флюгер, представлявший собой инициалы бывшего хозяина – А.М., умело выгнутые из проволоки. Когда-то гордые, а сейчас тоскливые и прикипевшие на одном месте, как обездвиженный старик, страдающий радикулитом. Впрочем, ветер здесь почти всегда был северо-восточный, так что флюгер являлся скорее украшением, чем сугубо утилитарной вещью.
    Ночью дом начинал ныть от безысходности своего одиночества, скрипел и хрипло проклинал все, что только вмещал его разум. По несколько раз за длинную ночь впадая в беспамятство, он терял чувство реальности, ему виделось то время, когда у него был мудрый и мастеровитый хозяин. Вместе с ним они могли бы жить вечно,  гордо и без страха встречать будущее. Для отремонтированной крыши капли дождя казались легкими прикосновениями, на славу сделанные окна всегда хранили тепло или прохладу, а ухоженные стены придавали дому молодцеватый вид. Это был симбиоз человека и его творения. Вместе они сопротивлялись агрессии внешнего мира, а порознь медленно зачахли, согнулись, съежились и потрескались от беспощадных размеренных ударов времени.
                **
    "Нет!"- рявкнул Мелвилл. За все последующее время он не подарил собеседнику ни слова, это объяснялось и его обделенностью красноречием, и скупостью на слова, но более всего - смешанным чувством отвращения и дикой злобы. Мелвилл не мог понять, зачем транслировать свои ясные мысли и образы в пространную речь, которую, все равно, не выслушают, не поймут, исказят или легкомысленно забудут.  Давно он не испытывал такой сумятицы в душе, руки, которые он в силу своей природной скромности всегда прятал под стол, нервно мяли полы его незатейливой рубашки, пальцы так сильно вцепились в ткань, что, окажись на ее месте шея собеседника - наглец тот час бы был придушен, окончательно и необратимо. Мелвилл терпел, сколько еще он сможет сохранять человеческий облик - было неизвестно ни ему самому, ни его незваному собеседнику. Впрочем, гость совсем не думал об этом, все его желания сводились к "побыстрее уговорить этого болвана и уйти из его убогого жилья". Вряд ли он понимал, что, являясь здесь гостем, а не хозяином, ему стоит быть  более тактичным. В своих фантазиях он уже был далеко отсюда, ухоженную руку приятно оттягивала папка с подписанными документами. В таком деле "голова в облаках" недопустима, о чем в очередной раз напомнил ему Мелвилл, вызвав на себя бурю негодования, ненависти и всех дурных эмоций, начинающихся слогом "не". Эмоции эти со временем переросли в угрозы, а те - в действия. Люди, подобные гостю, умеют действовать, методично и последовательно, наверное, они еще в детстве заводят особую книжицу, куда записывают все свои вымышленные триумфы, вероломные планы, трагедии их противников, смакуя это, пока неумелая детская рука выводит ядовитые буквы. А те, кто не научились  писать ввиду малого возраста, рисуют подобные сцены, это у них получается гораздо натуралистичнее всевозможных цветочков-зверушек, которых, по обыкновению, сопя, изображают их ровесники. Вслед за любой мало-мальской обидой они, всхлипывая, но не плача, бегут быстрей к тайнику за своей книжечкой…и вот тогда, вволю наплакавшись, они начинают придумывать все менее наивные сцены мести, которые, кажется, начинают материализовываться за бесноватой пеленой заплаканных глаз.
                **
     Наступающая ночь была для Мелвилла настоящим испытанием. Он уже несколько дней не мог спать и есть. Такие простые животные потребности в последнее время вызывали у него ярость, его тошнило от самого себя, от несовершенного тела. Эти торчащие во все стороны руки, ноги – за что? Почему мы сделаны из мяса? Мелвиллу казалось, что в этой несправедливости кроется чья-то ошибка. Ход его мыслей рано или поздно сводился к поиску виновника, который мог бы понести наказание за свое легкомыслие и неосмотрительность. А если Он создал человека в такой оболочке из злого умысла, по причине своей циничности или безразличия, то наказание должно было быть не менее неприятным, чем существование в человеческом теле. Вообще, тело по представлению Мелвилла, было слабым, недолговечным механизмом, в котором изначально находилось множество скрытых ошибок, переходящих в разряд фатальных с течением времени. Мелвилл видел, как часто этот механизм давал сбой и ломался, лишая его близких людей. Он и сам чувствовал, что его тело тоже рано или поздно придет в негодность, заперев внутри себя отчаянно мечущееся сознание.
Все чаще и чаще Мелвилл предавался несбыточным мечтам, в которых он рождался деревом. На первый взгляд, это кажется абсурдным, тем более, что дерево так же недолговечно, и не может уйти со своего места, увидев приближающихся лесорубов. Большинство людей, имея возможность выбора, предпочли бы прожить еще одну жизнь в качестве человека, но никак не дерева. Возможно, Мелвилл не ценил то, что у него было, но его аргументы выглядели весомо. Ему хотелось быть полезным, а могучие ветви, лохматая крона стали бы приютом для множества беззаботных птиц, которые шныряли бы между листьев и выводили птенцов, повторяя этот жизненный цикл из года в год, привнося в его жизнь элемент стабильности. Мелвилл еще глубже погружался в собственные грезы и видел себя стоящим на одной мощной ноге, которая прочно вросла корнями на много метров вглубь каменистого утеса, всеми несуществующими листьями ощущал движение ветра, ждал грозу, рискуя стать на пути у испепеляющей его тело молнии. Он представлял, как сильный электрический разряд проходит сквозь него, испаряя накопленную из земли влагу и разрывая тело на части. А после этого он не исчезал, а вырастал молодыми побегами, бросая всем невзгодам вызов еще и еще.
                **
    Грязно-желтое облако неопределенной безобразной формы бесцельно плыло по небу. Человек, даже обладающий немыслимой фантазией, вряд ли смог сказать, на что это облако похоже. Было очевидно, что человеческий гений или природа еще не создали похожий объект. Ветер и накапливающаяся влага трепали облако, тщетно пытаясь подменить всё  его внутреннее содержание на капли грустного мелкого дождя.
Облако всегда находилось выше людей, подчиняясь воле ветра (хотя как можно говорить о разумной воле у этого придурка), оно проплывало над городами, наполненными суетой и людьми, скрытыми под зонтиками всевозможных расцветок. Облако не могло понять, являются ли зонты неотъемлемыми атрибутами человеческого тела, как ноги или голова, зато оно точно знало, что человек и суета связаны намертво лучшими морскими узлами. Ему казалось, что у него много общего с человеком. Линиями пересечения их плоскостей были бесцельное движение по воле судьбы, изменчивость формы и возможность наполнить даже самого радостного человека тягучей серой смесью депрессии и отчаяния, как влагой, которую более честно называть сыростью, часто занимающей все пространство внутри облака.
                **
    Река, которая никуда не впадала. Не найдя подходящего вместилища для своих безумных вод, мнимое спокойствие которых часто становилось бурлящим потоком, уносящим с собой жизни неосторожных случайных пловцов, река выбрала единственно возможный вариант - замкнуться в круг и циклически проноситься вдоль сжимающих ее берегов, царапая дно в попытках стать глубже. Река отлично разбиралась в оттенках сажи и сортах грязи, благо, проклятые старики непрерывно подбрасывали в ее воды комья своей земли, которые щедро и безответственно сыпались со страниц их книг. Все буквы были аккуратно выведены смазливой сажей, а переплеты таили комья липкой глины. И вся эта грязь беспардонно стремилась на самое дно, в самые глубокие расселины, забивая выход из них, затыкая рот родникам с чистой водой, которые питали реку. Так формировался каждодневный топкий осадок. Вначале его было мало, но за годы его накопилось столько, что реку сначала за глаза, а потом и открыто стали называть болотом.
                **
    Мелвилл избегал людей. Не обвиняйте его в отчужденности, не приписывайте ему эгоцентризм и равнодушие. Он не был мизантропом, не поддерживал  лженаучные теории о неполноценности рас. Легко любить все человечество, но как ужиться хотя бы с кем-то, оставалось нерешенной загадкой, которая крайне редко занимала его сознание. Тяга к пустым заброшенным местам, к зияющим своей чернотой люкам и слуховым окнам на чердаках довоенных домов проявилась еще в детстве. В таких местах всегда была вероятность встретиться лицом к лицу с чем-то необычным, начиная от упитанных пауков и заканчивая неизвестно откуда взявшимся комплектом мебели под толстым слоем пыли на чердаке в четырехэтажном доме лучшего друга. Стулья были придвинуты, а на столе стоял сервиз, словно кто-то собирался пить чай, хотя, скорее,  пыль. Детская больная фантазия быстро рисовала пугающие картины появления хозяев, поедающих пыль и незваных гостей. Сердце бешено колотилось в груди, а выброс адреналина навсегда пристращал к поиску новых мест, куда можно было добраться ребенку. С течением времени эта "болезнь" исчезла, и пришло понимание, что жизнь проходит в однообразных декорациях, что нет смысла в поиске, выходящем за рамки собственного Я. Сколько не заполняй собой безлюдные пространства, внутренний пустырь не становится меньше. Жизнь таила величайшую подлость, она позволяла оказаться где угодно, везде и нигде. Но Мелвилла никогда не оставляло чувство, подобное тому, когда руки в гипсе, и возможно потрогать все, кроме своей головы. А она была единственной материальной точкой, в которой пересекалось все. Сложно жить с таким сокровищем, еще труднее правильно им распорядиться.