Россия, которой нет - 2. Авiаторъ

                Мы учим летать самолёты,
                Мы учим их страх побеждать...

               

Михаил Гвоздёв никогда не жаловался на лётную болезнь. Он вообще никогда ни на что не жаловался, хотя поводы были. Так жизнь научила. Сколько ни хнычь – лучше не станет. Чем жаловаться, лучше взять в руки что-нибудь покрепче да потяжелее и пойти исправлять ситуацию. Кстати о ситуации, которая с момента путешествия в параллельный мир несколько улучшилась. Гвоздёва повысили, зарплата подросла, кое-как рассчитался с кредиторами, и ещё на себя немного осталось. И тогда он начал потихоньку откладывать денежки про запас, да не под матрас, а в более-менее солидный банк. Жизнь пошла в гору, мало-помалу Михаил стал понимать, что праздники бывают не только на Рублёвке и Уолл-Стрит, но и на его родной Тенистой, маленькой улочке в неприметном городке Краснозорьск, что в Кировской области.
За иллюминатором пожилого, но ещё крепкого пассажирского Ту-сто лохматого простирается бескрайнее белоснежное поле. Кажется, что самолёт стоит на земле среди сугробов, но на самом деле он летит с хорошей скоростью, а поле – это облака, в просветах между которыми порой видна земля. «Не наша, чужая земля, - думает Гвоздёв, доставая из кармана брелок с Эйфелевой башней. – Летим два часа, Германия, значит».
Год назад он не смел даже мечтать о таком путешествии, однако судьба благоволила несостоявшемуся токарю: его бывший друг и сослуживец, оказывается, за прошедшее время выбился в люди, стал бизнесменом, провёл несколько удачных махинаций, разжился капиталом и сбежал от конкурентов во Францию, а потом вдруг ни с того ни с сего вспомнил о товарище, оставшемся в России, и пригласил в Париж. Не за свой счёт, конечно, но пожить у себя несколько дней позволил. Этого Гвоздёву, который, несмотря на улучшившееся недавно положение, о путешествиях не задумывался, оказалось более чем достаточно. Поглядели вместе на Эйфелеву башню, брелок, кстати, тоже там купил, поели настоящей французской кухни, повосторгались архитектурой. Правда, восторгался один только Михаил: его благодетель к этому привык.
И вот теперь Гвоздёв летит домой, в родной Краснозорьск. Точнее, сначала в Киров, самолёт сядет там, так как в Краснозорьске аэропорта отродясь не было. Потом оттуда на автовокзал, сесть на автобус, пара часов тряски по русским дорогам – и добро пожаловать домой, Миха!
Он уже было начал засыпать, но тут самолёт тряхнуло. Михаил посмотрел в иллюминатор, и обнаружил, что по сторонам поднимается какой-то странный туман. Он становился всё гуще и гуще, и, в конце концов, поглотил самолёт полностью. Гвоздёву стало не по себе. В душу закралось нехорошее предчувствие. Падать сегодня ну очень не хотелось. Слишком хорошо отдохнул, жить хотелось, хотя впереди ожидали только серые будни. Салон, доселе наполненный симфонией храпа пассажиров, вдруг стал похож на гроб: так стало тихо. Михаил огляделся, и увидел, что все с тревогой прилипли к иллюминаторам. Видимо, туман не был обычным воздушным явлением. Потемнело, и в салоне зажёгся свет. Липкие мерзкие щупальца страха потихоньку начали пролезать в мозг.
«Да что же это такое? – подумал Михаил с тревогой. – Никогда про такие вещи ничего не слышал. И пилот почему-то молчит…Только бы долететь… Нет, всё будет нормально». Он попытался успокоиться, но получилось плохо. Тут самолёт тряхнуло ещё раз, свет моргнул, а за бортом неожиданно сверкнула молния, на секунду ослепившая Гвоздёва. И вдруг ему в уши бесцеремонно ворвался мощный мерный гул, а кресло стало каким-то жёстким. Михаил едва продрал глаза после вспышки и тут же пожалел об этом: вместо спинки стоящего впереди сиденья он неожиданно обнаружил перед собой стол с приборами и рычагами, прямо напротив – авиационный штурвал, а также огромное стекло, за которым во все стороны простиралось покрытое серыми облаками небо. «Как я в кабине оказался-то? – подумал он с несказанным удивлением.- И почему кресло такое …» Его мысль оборвалась, так как, повернув голову, Гвоздёв обнаружил справа от себя свою точную копию. Двойник ошарашено смотрел на него, а на губах у него, казалось, застыл так и не заданный вопрос. Михаил судорожно сглотнул и помотал головой, потом ущипнул себя, однако наваждение даже не подумало исчезать.
- Спаси меня, крестная сила, - пробормотал двойник. Он бы и перекрестился, если бы не сжимал в руках штурвал. Тут до первого Гвоздёва начало доходить, что с ним опять произошла та же история. Ну, конечно же! Снова судьба швырнула его в параллельный мир. Осознав это, он переборол удивление и повнимательнее рассмотрел второго Гвоздёва. Он был в синем лётном комбинезоне, на голове наушники, обветренное лицо, обросшее пятидневной щетиной, усталые глаза. Видимо, тут и второй пришёл в себя, потому что он отвёл наконец ошалелый взгляд от свалившегося неизвестно откуда пришельца и снова уставился за стекло. Лицо его при этом стало сосредоточенным и серьёзным. Кажется, он воспринял первого как галлюцинацию, и не придал ему значения, однако через пару минут, будто решив себя проверить, неуверенно спросил:
- Ты кто?
- Михаил Гвоздёв, - ответил первый.- А ты, наверное, тоже, да?
- Откуда ты меня знаешь, мужик? – Второй так удивился, что галлюцинация разговаривает с ним, что даже перестал смотреть вперёд. Тут только первый обнаружил, что на груди комбинезона стоит блестящее клеймо – двуглавый орёл с державными коронами и… Серпом и молотом на груди?! «Вот тебе и раз, - подумал первый. – Что это за реальность за такая? Что могло пойти иначе? Революция, что ли, иначе прошла? Или просто в девяностые новый герб придумали?». В слух же он сказал:
- Я - твоя совесть. У-у-у-у... Шучу. Я, - первый вздохнул, - из параллельного мира. Только не надо резких движений. Ты не спишь, не выпил лишнего перед полётом и не надышался угарным газом. Я действительно здесь.
Второй ещё раз оглядел первого с головы до ног, покачал головой,  было открыл рот, но закрыл снова и опять уставился в окно. Впрочем, вскоре он снова заговорил:
- А я думал, что вольнодумцы безбожно врут, говоря об иных ветвях бытия. Оно, оказывается, и впрямь дырчатое. Ну, и зачем ты здесь?
- Я бы и сам хотел это знать. Я просто летел домой из Парижа, вдруг самолёт влетел в какой-то странный туман, и вот я тут, - ответил первый. За смотровым окном продолжали висеть тяжёлые серые тучи, да не смолкал мерный гул.
- Как из Парижа? – не понял второй. – Ты тоже военный лётчик? У вас тоже идёт война? Хотя, - увидев на первом джинсы и бежевую рубашку, он покачал головой. – Скорее, ты гражданский.
- Какая ещё война? – теперь удивлялся первый. – С кем нынче воюем? Кто вообще у власти? – вдруг спохватился он. Не хватало ещё попасть в самый разгар крупномасштабных боевых действий. Хватило того, что когда служил на границе, один раз столкнулся с какими-то очень агрессивными вооружёнными бандитами. Тогда пришлось пострелять, и хотя сам Гвоздёв остался жив, его товарища крепко ранило.
- Воюем с Британией и США на территории Франции и Великогерманского Рейха. – пробормотал сквозь зубы второй, продолжая крепко держать штурвал и периодически дёргать какие-то рычажки на пульте.- Повезло тебе, Миха, что штурману моему плохо стало, и он ушёл прилечь в десантный отсек, а то бы пришлось объясняться. Два совершенно одинаковых командира! – он неожиданно сменил тему. Тем временем самолёт стал снижаться, и первый увидел внизу землю. Истерзанные бомбёжками поля, прореженные леса, перегруженные эшелонами железные дороги, унылые опалённые города. Впереди маячило огромное ровное  серое пространство с рядами то ли бараков, то ли заводских цехов и несколькими высокими постройками. На самом пространстве что-то тускло блестело. Первый пригляделся. «Самолёты! - понял он. – А раз это самолёты, то впереди аэродром». И будто в  подтверждение мыслей первого второй произнёс, наклоняясь к небольшому микрофончику, который торчал из пульта перед штурвалом, и произнёс сухим командным голосом:
- Гнездо, я Сокол, запрашиваю разрешения поесть, приём.
В ответ в наушниках что-то прошелестело, и второй, перещёлкнув какой-то тумблер, продолжил говорить тем же голосом:
- Внимание! Всему экипажу приготовиться к посадке. Идём на снижение. Проверить ремни безопасности и крепления.
Из  его наушников раздались треск и шорохи. Лицо второго стало чуть более довольным, и он направил самолёт вниз. Гул усилился. Первый огляделся, нашарил ремни и пристегнулся, а второй тем временем продолжал уверено снижаться. Серой поле приближалось, стали различимы детали строения самолётов. Первый принялся было их считать, но сбился уже на пятнадцатом. Что его поразило, так это размеры машин. Копошившиеся рядом люди выглядели муравьями. Могучие самолёты были утыканы орудийными башенками, и оттого напоминали настоящие летающие крейсера.
Вдруг мерный гул двигателей разорвал оглушительный свист. Всё, что успел увидеть в окне первый – это пятёрку блестящих  тупоносых фигур обтекаемой формы, оставивших за собой  дымные полосы. Все остальные детали смазались, так как фигуры пронеслись мимо на огромной скорости.
- Что это было? – спросил он у своего двойника. Конечно, он смутно догадывался, что это тоже были самолёты, просто летели они слишком быстро по  сравнению с машиной, на которой находились оба Гвоздёва. Да и по размерам никак не тянули на те летающие крейсера, что стояли внизу, на лётном поле, которое неумолимо приближалось. Их самолёт заходил на посадку. Двигатели гудели всё тише и тише.
- Выпустить шасси! – скомандовал второй в микрофон. В ответ из его наушников раздался шорох, а под днищем что-то заскрипело. Казалось, лётчик начисто забыл о том, что рядом сидит двойник. Его лицо было серьёзно и сосредоточено, как и подобает всякому военному во время исполнения своих обязанностей. Во всей его позе чувствовалось некоторое напряжение, однако движения были уверенными, выверенными с точностью до вздоха и хорошо отработанными.
Самолёт опустился ещё ниже, несколько раз подпрыгнул, пытаясь сцепиться с землёй и, наконец, покатился по лётному полю. Двигатели смолкли. Машина, сделав несколько виражей по бетону, остановилась, и к ней тут же поспешило несколько человек, видимо, медики или техники. Второй облегчённо вздохнул и посмотрел на первого. Тот уже отстёгивал ремни и хотел выходить, но командир самолёта остановил его:
- Ты куда?
- Наружу, - оглянулся первый. Тут только до него дошло, что людям, подошедшим к самолёту, лучше не попадаться на глаза, как и экипажу. Осознав всё это, первый снова сел и спросил:
- Ну, и что мне делать? Остаться здесь?
- Лучше не надо. Сюда техники обязательно зайдут, всё проверят, а тут ты. – возразил второй. – Давай-ка лучше, - он вытащил из-под кресла противогаз, - надень вот это, да ещё в плащ-палатку завернись. Незаметно выйдешь через запасной люк – он напротив основного, и прибьёшься ко мне. Пойдём к полевой кухне, я поем, а после, на сытый желудок, решим, что делать. – с этими словами второй протянул первому ещё и драную плащ-палатку. Тот, повозившись с этой амуницией и помянув чёрта лысого, всё-таки оделся. Второй хлопнул его по плечу, и они вместе пошли к выходу по узкому коридору, по сторонам которого первый обнаружил несколько симметрично расположенных отсеков, в которых он успел заметить то ли маленькие пушки, то ли большие пулемёты, выставленные в специальные щели. Получше рассмотреть не удалось – второй шёл быстро, по военному, его сапоги гулко топали по металлическому полу. Первый только теперь заметил на его плечах синие погоны с блестящими плашками. Он, конечно, немного разбирался в воинских знаках отличия, но эти знания ограничивались советской армией с семидесятых годов. В довоенных кубарях и уж тем более царских  значках первый откровенно плавал.
Тем временем впереди на правой стене появилось пятно света – в левом борту была открыта широкая дверь, в которую один за другим выходили люди в лётных комбинезонах – экипаж самолёта. Когда последний человек покинул борт, второй обернулся к первому и, показав на неприметный рычажок в стене, сказал:
- Вот запасной люк. Нажмёшь на рычаг, откроешь дверь, спрыгнешь вниз и отойди от самолёта. Следуй за мной, но на расстоянии. Пока я не выйду из здания, противогаз не снимай. – он вздохнул и продолжил: - Хлеб нужен?
- Возьми, пожалуй. – у первого заурчало в животе. Он кивнул своему двойнику, повернулся к люку, нажал на рычажок. Дверь со скрипом подалась в сторону. Расстояние до серого бетона оказалось порядочное – навскидку, почти два метра, если не больше. Первый услышал, как протопали по трапу сапоги второго, как встретили его одобрительными возгласами техники. Гвоздёв перевёл дух и спрыгнул вниз. Прыжок получился удачный. Первый отряхнулся и осмотрелся.
Если бы не противогаз, у него бы упала челюсть. Самолёт, на котором они летели, был просто огромен. Ту-сто лохматый, на котором первый летел из Парижа, смотрелся бы рядом тощим уличным котом, хотя габариты были схожие. Могучие крылья этого монстра несли по два титанических пропеллера. Выкрашенные в маскировочный зелёный цвет железные бока ощетинились стволами то ли маленьких пушек, то ли больших пулемётов, а скорее всего, и тем и другим. Тут же, в местах крепления крыльев к исполинскому корпусу, были подвешены солидных размеров кронштейны для ракет. Ближе к хвосту располагалось несколько иллюминаторов, там же была широкая дверь. «Наверное, для сброса десанта»,- догадался Гвоздёв. Днище самолёта было бледно-синим, и весь он напоминал опытного, видавшего виды кита: железные бока были исцарапаны, кое-где пробиты, в некоторых местах красовались металлические заплатки, но было видно, что всё это не принесло летающему крейсеру ни малейшего вреда. Ближе к носу крупными алыми буквами было начертано: «Александръ Невскiй». Под надписью шла длинная шеренга маленьких звёздочек – свидетельство большого боевого опыта. Тут только первый заметил ещё одну подробность – державные двуглавые орлы с символами пролетариата на груди гордо блестели на обоих крыльях, хвосте и носу самолёта.
Этот символ очень озадачил Михаила. Он бы простоял ещё долго, разглядывая железного колосса и гадая о смысле сочетания несовместимого, но голос двойника заставил его вспомнить о том, что он всё-таки на военном аэродроме, а не в музее вооружений. Первый встряхнулся и потихоньку выглянул из-за шасси, каждое колесо которого было с него ростом. Он увидел, как небольшая толпа мужчин в лётных комбинезонах со вторым во главе направилась к сереющему неподалёку зданию с высокой башней и парой больших антенн, а так же чем-то вроде радара на крыше. Там же, рядом с радаром, виднелись искорёженные железные явно не русские буквы. За экипажем шло ещё двое в белых халатах, которые несли кого-то на носилках. «Видать, штурману стало не просто плохо, а очень плохо», - подумал первый и не спеша пошёл за экипажем самолёта, держась, однако, на некотором расстоянии.
При этом он продолжал с любопытством разглядывать окружавшие его машины. Среди них были не только гиганты, попадались самолёты средних размеров, а порой и самые настоящие карлики. И что сразу бросилось в глаза – среди крупных самолётов не было ни одного реактивного, у всех на крыльях имелось по нескольку пропеллеров разной величины, зато небольшие машины, вероятно, истребители, очень напоминали первые МиГи, которые Михаил как-то раз видел по телевизору. Эти относительно маленькие самолёты поразили его своим изяществом и лёгкостью, которая выгодно выделяла их на фоне летающих крейсеров и штурмовиков, так и просившихся в какой-нибудь фантастический роман. «А разве то, что со мной сейчас происходит, не имеет права называться фантастикой? – подумал Гвоздёв. – Я летел домой, а попал на военный аэродром на территории какого-то там рейха, где садятся русские самолёты». Тут прямо у него над ухом кто-то заорал на ломанном русском с немецким акцентом:
- Найн, найн, Степанытч, здесь мы быть обязан поменять винт целиком! Никакой заплатка! Люфтваффе не должен латать с заплатками! Это есть позор и ненадёжно. А если она отваливаться ф воздухе? Капут!
- Я уже тебе в четвёртый раз объясняю, Ганс, что нет у нас на складе винтов! Нету! Нихт, ё-моё! – гаркнул в ответ сиплый мужской голос на великом и могучем. Гвоздёв обернулся и увидел почти идиллическую картину: на крыле огромного самолёта, который сразу резанул глаза крупными чёрными крестами на обшивке, рядом с развороченным двигателем, сидел человек в форме, хорошо знакомой по фильму «Семнадцать мгновений весны», и размахивал молотком. Внизу стоял человек в потёртой гимнастёрке и, продолжая толковать о том, почему нельзя снимать пропеллер, тряс здоровенным гаечным ключом. А пропеллер и впрямь имел двусмысленное состояние. Вроде бы и закоптился весь, и одна лопасть будто покусана невиданным зверем, а другая скривилась, но что немцу смерть, то русскому «ещё полетает».
- Как сказать, Степанытч, - согласился немец. – Точно винты больше нет?
- Я похож на жадного прапорщика? – обиделся русский, роясь в ящике с инструментами. – Нету. Были бы, стал бы я так орать.
Чем кончился разговор двух техников и как они поступили с винтом, Михаил не дослушал: его двойник ушёл уже достаточно далеко и вот-вот мог пропасть из виду, так как аэродром имел просто фантастические размеры. Куда там гражданским аэропортам! «И как всё-таки так получилось, что Россия прочно закорешилась с Германией?- размышлял Михаил, видя наряду с золотыми двуглавыми орлами чёрных одноголовых. – Как-то не въезжаю. Мы же в сорок пятом фашистов в асфальт закатали. Или здесь, в этой реальности, не было великой победы? Всё очень странно. Какая-то уж очень другая эта реальность. Та, первая, с сохранившимся СССР была понятнее, – он увернулся от пронесшегося рядом мотоцикла с пулемётным гнездом в коляске. – Да и поспокойнее». Рассуждая таким образом, первый продолжал следовать за вторым, сохраняя дистанцию. То и дело на бетонное поле, дымя, с гулом садился очередной самолёт. К каждой машине, едва она останавливалась, сразу спешили пешком или на мотоциклах врачи и инженеры. Видимо, война шла уже давно, все действия людей дошли просто до автоматизма. Тревога витала в воздухе. Тяжёлые тучи висели так низко, что казалось, будто они вот-вот упадут тебе на голову.
Между тем серое здание с башней и антенной оказалось совсем рядом. Уныло глядело оно на суетящихся вокруг людей застеклённым фасадом. Часть стёкол была выбита взрывными волнами, уцелевшие же – все закопчены и обклеены бумажными полосками крест-накрест. Что гласили покорёженные буквы, разобрать уже было невозможно.  Второй со своим экипажем скрылся в дверях. Первый не счёл нужным заходить следом и просто прислонился к стене, открывая для себя всё новые и новые подробности быта аэродрома. Вот промчался мимо небольшой грузовичок-цисцерна, вот прошёл, покуривая дрянную самокрутку, немецкий лётчик, пробежал техник, сжимая в натруженных руках сварочный аппарат. Вдруг от аппарата что-то отвалилось и с бренчанием упало на бетон. Техник матернулся, поднял деталь, положил в карман и побежал дальше. «Наш, - подумал Гвоздёв, провожая его взглядом. – Русских в любой стране узнаешь».
Он простоял так довольно долго. Из здания шёл, перебивая запахи бензина, машинного масла, пороховой гари, пота и крови, аппетитный аромат настоящей фронтовой каши. Фронтовая каша отличалась от обычной каким-то особым запахом и привкусом, но каким именно, Михаил точно объяснить бы не смог, хотя много раз пробовал и ту, и другую. Желудок недовольно урчал, требуя, чтобы его чем-нибудь да заполнили. Гвоздёв порылся в карманах джинсов, извлёк из них пакет недоеденных сухариков и, слегка приподняв противогаз, задумчиво захрустел. Когда сухарики благополучно закончились, он попросил у проходившего мимо лётчика огоньку и закурил. Теперь голод мучил не так сильно, но встал другой, куда более сложный вопрос. «А как я обратно-то вернусь? – озадаченно размышлял Михаил, делая очередную затяжку.- Тогда было более или менее понятно: имелась полянка с жухлой травой и обломками стиральной машинки. А здесь-то как? Я в воздухе переместился, поди, поищи теперь это место. Неужели придётся на всю жизнь остаться здесь? А ведь эта жизнь может оказаться не такой уж и долгой: подстрелит меня британец какой-нибудь, и поминай, как звали, – мимо на носилках пронесли израненного человека, который слабо стонал. -  Эх, какая же, оказывается, страшная штука – война. Вот был человек – и нету, только сухая похоронка идёт домой».
Вдруг ему на плечо легла тяжёлая рука. Первый обернулся и увидел второго. Он выглядел чуть более свежо и слегка улыбался.
- На, держи, - он протянул первому краюху хлеба, кусок мяса и булькающую армейскую фляжку. – Давай зайдём за угол. Там снимешь противогаз. Лишние глаза нам не нужны.
Первому не надо было повторять дважды. Он мгновенно исчез за углом, сдёрнул осточертевший вонючий противогаз и жадно набросился на скудный паёк. Второй стоял, что называется, на стрёме, и молчал всё время, пока его двойник полностью не уничтожит то, что было тайком вынесено из столовой. Первый работал челюстями споро – голод и волнения дали о себе знать, и вскоре удовлетворённо привалился к стене и плавно осел на землю.
- Спасибо, брат, - выдохнул он.
- Потом поблагодаришь, - отмахнулся второй.- Давай поднимайся, и пойдём поскорей к полковнику Одинцову.
- Зачем? – не понял первый. Дело запахло жаренным.
- Мой штурман слёг. Лихорадка. Пролежит ещё два дня, прежде чем будет способен хотя бы встать. Нужна замена. Полетишь ты.
- Я?! – первый поперхнулся.
   - А кто, я, что ли?! – возмутился второй. – Тебе нельзя на аэродроме оставаться – раз! Тебя надо вернуть домой, а свалился ты на мою голову именно в небе – два! И вообще, свободных людей больше нет, а у нас через час боевой вылет – три! – он сурово нахмурил брови и строго посмотрел на первого. Тот мигом проглотил то, что ещё было у него во рту, и сказал:
- Знаешь, я бы сам хотел поскорее убраться отсюда. Я, разумеется, полечу с тобой, да только проку от меня в небе будет на три копейки. Я на самолёте-то в первый раз летел, когда сюда попал.
- Это плохо, – задумался второй. – Хотя... Ты вообще знаешь, чем должен заниматься штурман? Хотя бы примерно.
- Ну-у-у... – протянул первый.- Наверное. Работать с картами, определять маршрут там, может, быть вторым пилотом, - он заметил, как приподнялись брови второго и сразу спохватился: - Только за штурвал меня сажать не надо! Сам потом пожалеешь!
- Ну, допустим, управлять самолётом я и один смогу. А что касается карт, то я просто сейчас объясню тебе маршрут, ты будешь меня корректировать в полёте и... Привет, девчата! – неожиданно крикнул второй куда-то в сторону. Первый посмотрел туда и увидел с десяток хорошеньких девушек в потёртых лётных комбинезонах с той же эмблемой, что была на груди у второго, да и вообще у всех русских  лётчиков этого аэродрома.  В ответ на приветствие девушки помахали мужчинам руками и тоже прокричали что-то ободряющее. Вдруг одна из них показалась первому подозрительно знакомой. Вот она слегка оглянулась и пристально посмотрела на второго... Первого как током ударило. «Алёна!» - осенило его. У первого не осталось никаких сомнений. Пусть её носик слегка перекошен, пусть карие глаза не так беспечны, пусть отстрижен хвост её мягких тёмных волос, а лицо осунулось, но это та самая Алёна. Та девушка, на которую он в своё время имел большие виды. Но не повезло. У него так когда-то и не повернулся язык заговорить с ней о главном.
Первый тряхнул головой, отгоняя посторонние мысли. Девушки прошли мимо, скрывшись за углом. Второй смотрел им вслед, слегка улыбаясь, но вдруг снова стал строгим и серьёзным:
- Так вот, обязанности штурмана. Сейчас я покажу тебе карту, – он порылся в висевшем на плече планшете и извлёк старую, затасканную бумажку, сложенную неимоверное число раз. Потом второй развернул её и сунул почти под самый нос первому. Бумажка оказалась удивительно подробной картой.  Правда, все названия почему-то оказались написаны вперемешку кириллицей и латынью. До первого сначала не дошло, что это значит, но едва он увидел надпись «Люблинъ», пришло озарение – это всего-навсего дореволюционный русский. Между тем второй ткнул пальцем в схематичное изображение самолётика на карте, под которым было написано: «А-24» и пояснил:
- Вот тут – наш аэродром, а вот тут, - он показал на жирную точку чуть поодаль. – Находится пункт назначения. Главная группа фортов крепости Льеж. Там сосредоточены крупные силы врага, в том числе зенитная артиллерия и гвардейская истребительная эскадрилья «Людовик Четырнадцатый», гордость авиации Антанты. Прочертишь курс, будешь сообщать при отклонениях. Наша цель – сравнять эти форты с землёй и, по возможности, уйти живыми. С нами полетят ещё несколько бомбардировщиков вроде нашего, а также, - второй сделал паузу, - женский истребительный батальон номер девяносто восемь. А вообще, сегодня снимается с аэродрома вся техника, способная вести бой. Начинается крупнейшее наступление по всему фронту. Всё ясно?
- Угу, - кивнул первый. Хотя понятно было далеко не всё, Гвоздёв надеялся на русский авось. В конце концов, это не его война. В воздухе будет шанс вернуться, а эти пусть сами разбираются со своей Антантой.
- Раз всё ясно, - подытожил второй, пряча карту в планшет.- То вымажись грязью, нацепи на глаз кусок бинта, и пойдём к Одинцову.
- Грязь-то зачем? – не понял первый.
- Нет, ты дурак или всё-таки прикидываешься?! – снова вспылил второй.- Что я скажу начальству? Вот, мол, товарищ полковник, это мой двойник, он ни разу не управлял самолётом, давайте его ко мне штурманом, а? – первому стало стыдно за свою недогадливость, а второй продолжал уже более спокойным тоном: - А так я выдам тебя за своего брата, который был вторым пилотом на недавно пропавшем штурмовике, при падении получил контузию и потерял глаз, еле добрался до аэродрома и нашёл меня.
- А у тебя есть такой брат?
- Нет, но на том штурмовике летел мой однофамилец. Да не заморачивайся ты так. Просто вымажись грязью, изображай глухоту и дико гляди по сторонам. Если что, - второй перешёл на шёпот, - документы ты потерял, а номер самолёта – девяносто пять, «Сын башкирского народа», построен на средства рабочих Уфы год назад в числе эскадрильи таких же штурмовиков. Самого тебя звать Матвеем. Фельдфебель. Падение было... Ммммм... Три дня назад.
- Круто.- оценил первый. – И ты всё это сам придумал?
- Нет. Просто у меня хорошая память, а этот Матвей, царствие ему небесное, у меня как-то одолжил одну схемку, да вернуть не успел. Ну, пошли.
Первый только кивнул головой, так как был занят маскировкой под контуженого лётчика. Повозил ладони в земле, провёл ими по лицу. Ощущение было самое противное. Следом была сделана повязка из старого бинта, на котором ещё остались следы чьей-то крови. После этого первый сделал самое невменяемое лицо, какое мог, чем заслужил кивок от второго. Они оба вышли из-за угла и отправились к входу в серое здание.
Здание встретило их едва заметным сумраком, который создавался мутными стёклами,  механическими и человеческими запахами, а также гулом, напоминающим звук растревоженного пчелиного улья. В просторной зале с высокими потолками было великое множество людей в военной форме, звучали слова из разных языков, все куда-то спешили. На стенах были развешаны агитационные плакаты на русском и немецком, в дальнем конце гордо раскинул крылья нарисованный грубой солдатской рукой двуглавый орёл с серпом и молотом на груди, а оглянувшись, можно было увидеть над входом чёрного орла со свастикой в когтях. Первый ещё раз окинул помещение взглядом и обнаружил, что, несмотря на обилие солдат и офицеров, здание отдаёт чем-то гражданским. Оно выглядело офисным работником, который ещё вчера сидел за столом и писал отчёты, а сегодня на него вдруг надели бронежилет, дали в руки автомат и сказали: «Иди, воюй!». Видимо, до начала войны аэродром был обычным аэропортом, но грянул год, пришёл черёд, и ему пришлось принимать на своём лётном поле бомбардировщики и истребители, а вечно недовольная толпа пассажиров внутри терминала сменилась серьёзными, сосредоточенными солдатами.
Тут в нос опять забрался аппетитный запах фронтовой каши. Первый повёл головой в поисках источника. Им оказались несколько полевых кухонь с поварами в грязных колпаках, что расположились возле левой стены. Там же стоял наибольший гул – лётчики просили добавки. Тем временем второй, мимоходом отдавая честь встреченным офицерам, вывел его к неприметной дверце, на которой висела рукописная табличка: «Командиръ десятого бомбардiровочного полка полковникъ Одинцов». Рядом сидел на небольшом ящичке часовой с автоматом Калашникова на коленях. На нём были линялая гимнастёрка, грязные стоптанные кирзовые сапоги, на голове – пилотка с миниатюрным орлом. Взгляд его выражал усталость. Одну только усталость от этой войны. Увидев пришедших, он встал и сказал:
- Товарищ старший лейтенант, полковник ждёт вас.
Второй молча кивнул, открыл дверь и вошёл. Первый последовал за ним. Они оказались в тесной комнатушке с зелёными стенами. Из мебели – только колченогий стол да несгораемый шкаф. За столом восседал, именно восседал, не теряя даже в такой скромной обстановке уверенности, уже побитый жизнью мужчина средних лет в ношенной шинели. Рядом лежала помятая, но всё ещё внушающая уважение фуражка. Человек внимательно смотрел на первого, пока второй в двух словах пояснил, кто это такой стоит рядом. Видимо, он уже разговаривал с начальником, потому что тот только кивал и продолжал с вялым любопытством смотреть на первого. Потом Одинцов встал и, скрестив руки на груди, объявил:
- Ну, что ж. Убедил ты меня, Гвоздёв. Точнее, Гвоздёвы. Хотя, если бы у меня был выбор, я бы не стал сажать тебе контуженного сбитого лётчика вторым пилотом. А так... Делать нечего, у нас большие потери, сам знаешь, пусть летит. Надо же, уцелел, курилка. А чего в плащ-палатке-то? – вдруг обратился Одинцов к первому, подняв бровь. – Где комбинезон?
- Ну, это, так я, когда падал-то, он и загорелся, на земле еле сбросил, а то, того, не стоял бы тут.- сказал тот самым мутным голосом, дико вращая глазом, хотя, конечно, на самом деле, двигались оба. – А плащ из самолёта вывалился, я его, это, под креслом держал, и как катапультировался, так и...
- Ладно, верю, - прервал Одинцов его излияния. Он протянул первому маленькую бумажку с надписями: - Вот, пойди на склад и оденься по-человечески. Нечего русскую авиацию позорить. Англичан не встретишь – птицы засмеют. А теперь – кругом! – оба Гвоздёва развернулись. – На склад шагом марш! – они вышли. Вновь раскинулись над ними гулкие своды призванного на фронт аэропорта. Из-за шума раз говор был невозможен, и поэтому второй молча вёл первого по зале, которая некогда была терминалом. Мимо шли люди в лётных комбинезонах, зелёных или серых, в зависимости от нации, гимнастёрках, рабочих куртках и потемневших врачебных халатах. Первого распирало любопытство, хотя на душе и было, мягко говоря, тревожно. Когда они вышли в более-менее тихое место, он задал двойнику накипевшие вопросы:
- Давно воюем? И почему немцы за нас?
- Да вот уже, поди, три года не снимаем военной формы,- тяжело вздохнул второй. – И конца-края этой бойне не видно. А когда всё начиналось, никто и представить не мог, чем всё обернётся. Очередная провокация французов на границе с Рейхом. Только на этот раз очень уж агрессивная. Цвайс повёлся, объявил Франции войну. Он бы её выиграл, вермахт силён, мы их ещё в сорок третьем воевать научили, но тут вмешались сначала Англия, потом США. Одни бы немцы не выстояли, и наша страна, выполняя свой союзнический долг, пришла на помощь. Ведь и нам эти страны поперёк горла. Франция, Англия, Америка – это Антанта. Это угнетатели. Колониальные империи, пытающиеся заставить весь мир плясать под свою дудку! – разошёлся лётчик. – Бог знает, чем это всё кончится. С одной стороны – эти буржуи, с другой – мы с немцами и, пожалуй, итальянцами. Да ещё Япония на востоке свою линию гнёт. И...
- Стой, - прервал его первый.- Цвайс – это кто такой? И как мы немцев в сорок третьем воевать научили?
- Иоганн Цвайс – германский фюрер. Уже, вроде бы, пятый или шестой. – спокойно разъяснил второй. - А в сорок третьем  первый фюрер, Адольф Гитлер, имел глупость нарушить договор о ненападении и напасть на Российскую Народную империю, но когда немецкие войска оказались наголову разбиты уже через пару месяцев, то его хватил инфаркт и он, не откладывая в долгий ящик, в этот ящик сыграл. Вторым фюрером стал Геббельс. Он завершил войну, подписав со всеми участниками мир на условиях возвращения завоёванных территорий. Париж сдал, Варшаву тоже. С царём нашим, Алексеем, снова договор подписал, да так и соблюдается он до сих пор. Побоялись немцы и не прогадали.
- Я опять ничего не понял, – потряс головой первый. – Вопросов стало только больше. Какой царь? Какая ещё народная империя? Разве в семнадцатом году не было революции?
- Какой революции? – теперь удивлялся второй.
- Ну, как её, Октябрьской социалистической, вот. Тогда большевики под руководством Ленина свергли Временное правительство, которое за полгода до этого заменило собой Николая Второго. Так у нас кончилась монархия и началась советская власть. Правда, потом было ещё несколько лет Гражданской войны, унизительный, но необходимый мир с Германией. Затем принудительное осовечивание всей страны, индустриализация, технический рывок, культ личности, Великая Отечественная война – с Германией опять-таки...
- В каком году началась эта ваша Великая Отечественная?
- В сорок первом началась, в сорок пятом кончилась.
- Хм, интересно. У нас в истории тоже есть такая война. Тоже с немцами. Только началась она, как я уже сказал, в сорок третьем и кончилась через полгода сворачиванием нацистской идеологии. Геббельс отказался от фашизма ради улучшения положения Германии в мире. Потом наше сотрудничество возобновилось. Мы пятьдесят лет развивались вместе. Наука, техника, культура – всё бок о бок. Другие державы делили мир, воевали, мирились и снова воевали, не замечая нас, а мы тем временем наращивали промышленность, осваивали Сибирь и Дальний Восток, плодились опять-таки. В космос даже лететь хотели, - снова вздохнул второй. – Спутник запустили, собак запустили, хотели даже людей отправить, но наше благополучие вдруг обеспокоило Запад. Тогда была воссоздана Антанта, которая ждала только повода для начала войны против трудового народа Рейха и России. Дождались.
Первый молчал как громом поражённый. Предыдущая реальность и, тем более, его собственная, не шли не в какое сравнение с тем, что он только что узнал из сбивчивого рассказа своего двойника. «Вот она, - подумал первый. – Ещё одна Россия, которой нет. Только более жёсткая. Нет, здесь оставаться нельзя тем более. Не ровен час, подстрелят, и прощай, Миха!»
Тем временем они свернули в неприметный коридор и упёрлись в железную дверь с рукописной табличкой «Складъ». Рядом стоял часовой, немедленно козырнувший второму. Тот кивнул, повернул ручку и вошёл. Первый последовал за двойником. Они очутились в просторной комнате, всю уставленную шкафами. Набитые до отказа шкафы стояли ровными рядами, скрадывая пространство комнаты. «Наверное, раньше здесь было багажное отделение» - решил первый. Тут ему на глаза попался и хозяин склада – низкий коренастый мужик с глубокими залысинами и морщинами. Он был в немецкой форме и, что-то бормоча на родном языке, рылся в одном из шкафов. На полу рядом с ним лежали бумажные коробочки и толстая синяя тетрадь. Едва увидев Гвоздёвых, он бросил шкаф и, слегка подняв левую руку, сказал что-то вроде «Зиг хайль!», на что второй автоматически козырнул. Немец подошёл к вошедшим и выжидающе посмотрел на них. В ответ второй протянул ему бумажку первого. Немец лишь мельком взглянул на неё, потом на первого и, продолжая бормотать, пошёл к крайнему ряду шкафов. Открыл створку одного из них, извлёк на свет божий небольшой свёрток, встряхнул его – тот развернулся в относительно новый лётный комбинезон. С  этим комбинезоном завскладом подошёл к первому, протянул ему одежду и кивнул на огороженный занавеской угол. Первый понял, чего от него хочет немец, взял в руки комбинезон и пошёл к занавеске. За его спиной второй перебросился с завскладом  парой общих фраз.
Гвоздёв скрылся за занавеской. Угол оказался тёмным, с паутиной у потолка, даром, что на складе заправляет немец, а эти люди известные педанты. Первый сбросил с себя надоевший плащ-палатку и остался в джинсах и рубашке. Пахло от них отвратительно,  но интуиция подсказывала, что комбинезон нельзя надевать на голое тело, и пришлось оставить гражданскую одежду на себе. Комбинезон оказался впору. Первый застегнул молнию, присел, попрыгал и только тут обнаружил на стене запылённое зеркало. Смахнул пыль, нашёл, что, несмотря на несколько крупных трещин, разглядеть себя в нём можно, и начал пристально рассматривать себя. Костюмчик, что называется, сидел. Теперь единственное отличие между первым и вторым заключалось в мнимой одноглазости первого. Было, пожалуй, ещё одно – на плечах у этого комбинезона не было погон. Вернее, были только матерчатые полосы, но это было уже неважно. Первый ещё раз присел, откинул занавеску и предстал перед завскладом и своим двойником. Те в ответ только кивнули, да немец протянул на ладони пару лычек.
Первый поймал его взгляд и прочёл в нём такую же усталость, как у часового возле кабинета Одинцова. Усталость. Усталость от войны, от опостылевшей формы, от ощущения близости смерти, которое стало уже обычным состоянием.
Первый тряхнул головой, отгоняя тяжёлые мысли. Реальность требовала внимания к себе. Немец снова ушёл к шкафам. Второй смерил двойника оценивающим взором и сказал:
- Ну, вот ты и снова в строю… Матвей, а точнее, фельдфебель Гвоздёв. Теперь надевай лычки и поспешим. Через полчаса предполётный инструктаж, а нам ещё надо кое-что сделать. – и они покинули склад.
Вновь над ними гулкие своды бывшего терминала. Только вот солдат и лётчиков стало поменьше. Шум утих. Люди разбрелись по углам досыпать, додумывать и договаривать. Все понимали, что этот бой может стать последним для любого из них, ведь пуля, она не выбирает, а бомбы и ракеты порой сдуру попадают в точку, погребая тех, кто ещё мгновение назад рвался в бой или трусливо жался к земле. «Смерть не хочет жалеть красоты, ни добрых, ни злых, ни крылатых, - вспомнил первый старую фронтовую песню. – Но встают у смерти слепой на пути люди в белых халатах». Мимо прошли, неся на носилках изувеченного лётчика, два медика в посеревших, местами окровавленных халатах и скрылись в жиденькой толпе. Первый вспомнил, что в ладони у него пара лычек и на ходу нацепил их на погоны. Впереди над выходом всё так же гордо реял нарисованный чёрный немецкий орёл, раскинув могучие, но несколько потрёпанные крылья. Первый уже привык к этому символу, да и второй, хоть и сбивчиво, но рассказал, как Великогерманский рейх стал лучшим другом Российской Империи. «Не просто империи, - подумал он. – А народной империи. Как так вообще получилось? Где история сделала критический поворот? Как он произошёл, этот поворот?» Вновь навалились вопросы, и первый, едва они со вторым вышли из терминала и свернули за угол, хотел было озвучить их, но двойник опередил его:
- Я всё хочу спросить: что это была за революция? Из-за чего? Когда? Ты говорил про Ленина, но у он-то был виднейшим депутатом Думы, автором важных реформ, которые изменили нашу страну. Первая в мире народная монархия – его рук дело. Его и рабочей партии.
Первый сделал большие глаза, сел на небольшое трухлявое брёвнышко, дрожащими руками закурил и только потом ответил:
- Вот это номер… Ленин-реформатор. Хм, это надо же было такому случиться! У нас-то большевики в семнадцатом году брали Зимний, потом царя убили, а у вас… Красиво получилось. И Гражданской войны не было?
- Нет.
- И Сикорский не сбежал на Запад?
- Нет. Зато он спроектировал первый скоростной дирижабль.
- Феноменально – процитировал первый известного мультперсонажа.- Когда Ильич-то в Думу успел пролезть?
- В одиннадцатом. А через год рабочая партия имела большинство и предложила императору проект превращения России в советскую республику. Царь Николай проект отверг, и в ответ был спровоцирован бунт петербургской бедноты. Конечно, начались погромы, правительство пригрозило ввести войска в город, но компромисс был найден. И вот он, этот компромисс, - второй обвёл рукой окружающее пространство. – Власть царя оказалась ограниченна высшим законодательным органом – Всероссийским съездом советов. Начались постепенные коллективизации, кооперации. Дворян лишили привилегий. Министерства были заменены народными комиссариатами – опять-таки выборные органы управления. А главой совета народный Комиссаров, то есть, премьер-министром по-старому, стал собственно Ленин.  Кстати, после того, как в двенадцатом году наркомом армии и флота стал Троцкий, по его приказу были сформированы первые наши бронеходные войска на базе бронеходов Пороховщикова. Это были небольшие юркие машинки, но вся мощь русской армии началась именно с них. Ты говорил про Сикорского – он тоже приложил руку к созданию могучих императорских вооружённых сил. Это потом появились бронеходы Лебеденко, дирижабли «Русь» и многое другое. Всё началось с маленького бронехода и фанерного аэроплана.- горячо говорил второй. Глаза его загорелись, руки сжались в кулаки.
- А что Первая мировая? – с нетерпением спросил первый. Ему даже стало немного жутко от того, как быстро разгорячился его двойник и какой поток информации он обрушил на уши слушателя.
- Выиграли! – гордо ответил второй. – Вооружённые силы, созданные Троцким, нанесли противнику ряд всесокрушающих ударов, и в итоге уже через два года наши солдаты были под Берлином. Мы бы его взяли, да Антанта не позволила. К тому же кайзер выбросил белый флаг, за что его потом свои же подданные и скинули. Германии был дан мир, правда; очень тяжёлый, но всё-таки мир, а вот на Россию Антанта начала точить зуб, но за весь двадцатый век кусала этим зубом только саму себя да и немцев, когда те под руководством Гитлера покорили всю Европу…
- Ну, дальше я знаю. – прервал излияния второго первый. Такой длинный и сбивчивый урок истории ему несколько надоел. К тому же, ему было в глубине души завидно, что на долю русского народа в этой реальности выпало меньше бед и войн. У него-то самого один дед погиб на фронте, освобождая Севастополь, другой сгнил в лагерях, работая на очередной стройке века. А здесь Германия – союзник, которому грозит гибель. И не было Великой Победы. Точнее, победа была, но далась она не так дорого, не было такого напряжения сил народа. Прокрутив это всё в голове, первый начал рассказ о своей родной реальности, по завершению которого второй нахмурился, сплюнул и зло сказал:
- Позорище, а не Россия у вас там. Рабочая партия оставила вам великую страну, а вы её пропили. На переносные телефоны поменяли! Мне до фонаря, что у вас свергли царя, это ещё ничего, но потерять его наследие после того, какой ценой оно было сохранено и приумножено! Позор!
- Сам знаю, что позор! – огрызнулся первый. – Да только я разве виноват?! Что я сделал?! Думаешь, твоя реальность первая, которую я посещаю? О, нет, была ещё одна! Так я её увидел, самому горько стало! Я понял, что мы потеряли в девяносто первом! И даже здесь, на военном аэродроме, я тоже завидую самому себе! Да! Хотя эта Россия, которой нет, уже три года воюет, но она велика, сильна и может одержать верх! И она победит! А мы у себя уже давно проиграли!!!
Гвоздёвы сидели, в упор глядя друг на друга. Постепенно они успокоились. Первый бросил докуренную сигарету на землю и затоптал. Второй перевёл дух. Они снова сели по-обычному и посмотрели на хмурое небо. Всё так же висели на нём тяжёлые серые тучи. Холодный ветер нёс запахи машинного масла и пороха. Когда оба Гвоздёва окончательно успокоились, второй осторожно спросил:
- А в твоей реальности есть Алёна?
- Какая Алёна? – первый сперва не понял, о чём речь, но потом, что называется, врубился: - Есть. Она работает в поликлинике Краснозорьска, города, в котором мы живём. Мы с ней вместе учились в школе. Я и после выпускного видел её достаточно часто, город у нас маленький, даже что-то чувствовал, но… Я так и не нашёл в себе смелости заговорить с ней о самом главном.
- Вот значит как, - произнёс второй. – Врач. Никогда бы не подумал. Алёна – и вдруг в медицине. Она же, сколько я её знал, всегда рвалась в небо. И дорвалась. Так как, говоришь, город называется?
- Краснозорьск.
- Краснозорьск… А у нас Краснобайск. Мы, оказывается, жили в одном городе, а я познакомился с ней только в Самаре, в авиационном училище. Мы любили друг друга, даже хотели поженится, но едва окончили училище, началась война. И вот мы здесь. Я – командир тяжёлого бомбардировщика, она – лётчик-истребитель. Так получается, что её звено почти всегда прикрывает мой самолёт. Я машину Алёны всегда узнаю. Она такая одна: с большой оранжевой заплаткой на левом борту, ряд звёздочек у кабины – Алёна многих асов успокоила. И номер: ноль-семь-шесть. – второй тяжело вздохнул, но потом несколько взбодрился: - Ничего, бой не вечен, будет конец этой войне. И тогда мы будем счастливы. У меня ведь никого, кроме неё, нет: отец погиб под Франкфуртом два года назад, мать – в тылу надорвала здоровье, работая на фронт, и первая же простуда уложила её в землю, царствие им небесное, - второй снова приуныл и перекрестился. – Но я отомщу за родителей. Я всё-таки лётчик, а не тряпка! Да, лётчик! Авиатор! Мы с Алёной – авиаторы! Мы летаем под Богом, мы к Нему ближе, чем сам патриарх! И наши дети увидят над собой мирное небо!
Высказав всё это, второй несколько потух и снова вперил в свинцовые тучи усталый взгляд. Первый и не знал, как реагировать, а потому просто тоже уставился в небеса.
Вдруг на фоне облаков появилось нечто. Оно было огромным, даже больше «Александра Невского», и производило мощный мерный гул. Первый пригляделся и понял, что «нечто» представляет собой два сцепленных дирижабля, между которыми находилась крупная платформа. У дирижаблей имелись винтовые  двигатели, по восемь на каждом, которые и производили гул. Что поражало, так это размеры машины: они были просто чудовищны. Это было ясно даже на расстоянии, отделявшем её от земли. Первый  заметил ряд иллюминаторов по бортам платформы, а потом садящийся на эту платформу крохотный силуэт штурмовика, и у него дух захватило от размеров этого агрегата устрашающей наружности. Глядя на гиганта широко открытыми глазами, первый спросил:
- А это… Что такое?...
- Это? – спокойно переспросил второй. – Это – гордость российских ВВС, авианесущий дирижабль-катамаран  «Георгий-Победоносец». Его построили перед самой войной на авиаверфях Вильно. На торжественном взлёте присутствовал сам император Владимир Петрович, он же и летал на нём один раз во время учений и остался, как писали газеты, «чрезвычайно доволен».
- Владимир Петрович?.. – первый продолжал глазеть на воздушного гиганта, который тем временем развернулся к ним боком, демонстрируя огромный искусно нарисованный герб – двуглавого орла с серпом и молотом на груди, и название. – Это ваш царь? Романов?
- Ну, да, - спокойно ответил второй, которому было приятно видеть, какое впечатление произвёл на первого воздушный авианосец.  – Царь всея Руси, первый человек в государстве, благодетель и отец всенародный. Единственный, кто с ним властью может померяться – это товарищ Белоклыков, глава Совнаркома.
- Сильно, - оценил первый не то глав государства, не то воздушный авианосец. Тут второй посмотрел на часы, спохватился, вскочил, как ужаленный, и сказал:
- Всё. Посидели, и будет. Пора идти. Ты ещё ничего толком не знаешь, а вылетаем мы уже через двадцать пять минут. Надо спешить.
Первый молча повиновался. Второй снова стал опытным авиатором, командиром тяжёлого бомбардировщика «Александр Невский», у которого лучше не стоять на пути.  И у самолёта, и у начальника его экипажа.
Спустя два часа они уже были на полпути к цели. Второй сидел за штурвалом и уверенно вёл могучий самолёт вперёд, следуя указаниям первого, который успел за полтора часа освоиться с ролью штурмана. Куда только делся беспечный Гвоздёв, который ещё вчера гулял по Елисейским полям, так недавно спешил домой на дряхлом Ту – сто лохматом и был крайне удивлён, вдруг очутившись в ещё одной России, точнее, Германии, которой нет? Теперь на его месте сидел твёрдый как скала одноглазый штурман, бывалый, хотя и молодой, воздушный волк, который служил своему царю и народу. Теперь это была и его война тоже.
Мерно гудели за бортом мощные двигатели. Впереди висели тяжёлые свинцовые тучи. Самолёт медленно, но неумолимо приближался к цели, на которую должен был быть обрушен смертоносный груз: ракеты, бомбы, зажигательные снаряды и напалм. Всё это ждало своего часа в кронштейнах, магазинах и бомбовом отсеке. Всё, что могло помочь Российской Народной Империи и Великогерманскому Рейху одержать победу в этой долгой кровавой войне с угнетателями.
Относительно рядом летели другие русские и немецкие самолёты разных типов и размеров. Штурмовики, истребители, бомбардировщики, транспортники с до зубов вооружённым десантом. Назад пути нет, а впереди – вражеские твердыни. Рёв десятков моторов да помехи в наушниках – вот и вся музыка.
- Три градуса вправо, - сказал первый, в очередной раз взглянув на показания приборов. Второй молча повернул штурвал, а первый продолжил: - До цели – тридцать километров. Четыре минуты пути.
В ответ второй в микрофон приказал всем членам экипажа готовиться к бою. На самолёте воцарилась тревожная тишина. И шум моторов вовсе не разгонял её, а был её частью, как всякий ставший привычным звук. В такие минуты у каждого в голове вертятся свои, сугубо личные мысли. Была такая мысль и у первого. «А вдруг я смогу вернуться домой во время боя? – думал он со слабой надеждой. – Всё-таки снова в воздухе. Только бы снова появилось то облако… А если нет? Если мне придётся остаться здесь на всю жизнь, которая может кончиться очень скоро? Тогда… Тогда будь, что будет! Моё дело правое».
Бомбардировщик слегка снизился, чтобы выйти на ударную высоту. Теперь первый смог разглядеть, что происходит на земле. А там шёл бой, и, судя по тому, что даже на такую высоту доносился отдалённый грохот пушек, бой воистину кровавый и безжалостный. Первый видел, как далеко внизу вздымались фонтаны взрывов, как катились крохотные коробочки танков, или, как их тут называли, бронеходов, а пехота и вовсе смотрелась муравьями. Чуть выше над землёй неслись стрекозы примитивных штурмовых вертолётов. Через две минуты он заметил впереди и цель – ряды блиндажей, дотов и траншей, о чём немедленно сообщил второму. Вот внизу заплясали  огоньки, и что-то неприятно пробарабанило по броне самолёта.
- Товарищи, бой начинается. – спокойно произнёс второй в микрофон. – Впереди блиндажи Льежа, прикрытые зенитной артиллерией. Через минуту – огонь из всех орудий по усмотрению. Ясно? – ответом был шорох в его наушниках. Второй повернулся к первому и сказал: - Ну, брат, теперь всё. Пан или пропал. Штурвал не трогай, координацию продолжай.
- А если я вдруг исчезну? – поинтересовался первый.
- Тогда я сам. Не впервой без штурмана. Вот если бы хоть одного стрелка не было, то… - второй крутанул штурвал, и самолёт ушёл в сторону. Мимо пронеслись истребители. Первый успел заметить самолёт с оранжевой заплаткой. «Алёна», - с нежностью подумали оба Гвоздёва. Но времени на сантименты не было. Бой начинался.
Второй то и дело отдавал команды стрелкам, отчего бомбардировщик каждый раз дёргался: отдача была мощной. Периодически что-то ударяло и по броне самолёта, но это мало ему вредило. Внизу продолжали плясать вспышки.
Первый видел, как мимо окна с воем проносились огромные тени других воздушных крейсеров.  Бомбардировщики хозяйничали в небе, то и дело пикируя на вражеские позиции. Второй даже начал слегка улыбаться, видя, как метко пущенный снаряд накрывает очередной дот Антанты. Его боевой задор передался и первому, и обоими Гвоздёвыми овладело какое-то особое упоение битвой. Они чувствовали себя хозяевами неба, слушая, как безрезультатно барабанят по броне крупнокалиберные пули вражеских зениток. Бомбардировщики расчищали путь пехоте и бронеходам, которые медленно, но верно, линия за линией, рвали вражескую оборону. Все звуки: рёв сотен двигателей, выстрелы, взрывы и рикошет пуль по корпусу – слились в какую-то неожиданно сладкую симфонию разрушения.
- А жизнь-то налаживается!!! – проорал второй, закладывая очередной вираж над полем боя. – Льеж – последнее серьёзное укрепление перед Парижем! Если наши прорвут его, то уже через неделю я увижу под крылом своего самолёта Эйфелеву башню!
- А сели мы сейчас грохнемся вниз? – так же криком отвечал первый, почувствовав, что враг перешёл на более мощные зенитные орудия. Кажется, бомбардировщик  получил серьёзное ранение в левый борт.
- Не грохнемся!!! – весело прокричал второй. – Эту машину, - он похлопал по приборной доске,- не так-то легко пронять! Да и вообще, мы - русские!.. Мы всё одолеем! С нами Бог!
Ответить первый не успел. Прямо перед стеклом с фирменным предсмертным воем пронёсся падающий немецкий бомбардировщик. Зрелище падающего самолёта сбило с обоих Гвоздёвых боевой настрой. Тем боле, что впереди в небе показалась туча быстро приближающихся небольших самолётов. « Эскадрилья «Людовик Четырнадцатый»! – пронеслось в голове у первого, а вслух он крикнул не своим голосом:
- Прямо по курсу – вражеские истребители!
- Вижу. – неожиданно равнодушно ответил второй, а затем произнёс в микрофон, закреплённый на приборной доске: - Стриж, я – Сокол, повторяю, я – Сокол, приём, – в наушниках раздался едва различимый в таком шуме шорох. Авиатор продолжал: - Замучили комары, повторяю, замучили комары, примите меры, приём. – ответом был всё тот же шорох, а второй велел экипажу приготовиться к отражению истребительной атаки.
А туча вражеских самолётов всё приближалась. Первый увидел, что форма у них более хищная, чем у МиГов, да и окрашены они были в зловещий тёмно-синий цвет. Подлетев ещё ближе, истребители разделились на группы по три самолёта и, наконец, набросились на армаду русско-немецких бомбардировщиков, как рой гневных ос на медведя. Воздушные гиганты огрызались очередями, но нанести серьёзный урон юрким хищным самолётам не могли.
Вражеские истребители осыпали бомбардировщики градом пуль и ракет. Вот уже несколько колоссов, воя, падали вниз. Первому стало страшно. Смерть была совсем рядом, второй бешено вращал штурвал, выводя машину из-под огня, сохраняя при этом непроницаемое выражение лица, но было видно, что нервы его на пределе.
И он дотерпел. Возникший прямо перед носом «Александра Невского» хищный силуэт вдруг  свернул в сторону, но не смог уйти от метко пущенной в него очереди. Истребитель Антанты запылал и, кувыркаясь, понёсся к земле. Первый чуть вытянул голову, и у него отлегло от сердца: стрижи прилетели. МиГи отвлекли огонь на себя, навязав противнику воздушный бой, который, впрочем, пошёл для них вполне успешно. Хвалёные «Людовики» один за другим превращались в искорёженные груды металла, которые падали вниз, на грешную землю, хотя и русские лётчики несли потери. И среди этого хаоса жаркой воздушной битвы то и дело мелькал знакомый истребок с оранжевой заплаткой, постоянно оказываясь рядом с «Александром Невским» и отгоняя от него очередного небесного паразита французской национальности.
- Я же говорил, что мы будем жить! – сказал второй, возвращаясь к бомбёжке вражеских позиций. Но тут удача отвернулась от русско-немецких авиаторов. Неожиданно вражеские зенитчики начали работать более плотно, и число МиГов в воздухе резко сократилось. У первого ком подкатил к горлу. Он глянул вниз, и увидел что ситуация там тоже испортилась. Наступление захлёбывалось, атакующие завязли в первых линиях обороны, и самолёты остались одни на вражеской территории. Зенитчики, до которых не добрались бронеходы и пехота, не долетели штурмовые вертолёты, в конец обнаглели, и воздушные крейсера один за другим занимались огнём.
Все уцелевшие истребители поднялись на недосягаемую для зениток высоту, и только один, с оранжевой заплаткой и цифрами: ноль-семь-шесть, слегка замешкался. Оба Гвоздёва напряжённо смотрели то на него, то на проплывающую внизу землю. Бомбы и снаряды исправно сыпались туда, стрелки работали самостоятельно, а вот судьба маленького серебристого самолёта с прекрасной лётчицей на борту была непредсказуема.
Тут первый заметил на земле, совсем рядом, сопку, сплошь ощетинившуюся стволами пушек и блиндажами. Отдельные отряды прорвавшихся пехотинцев и бронеходов пытались атаковать её, но безрезультатно. Крепость была слишком сильна. Первый понял, что вот он – краеугольный камень того, что наступление грозило провалиться.
- В трёх километрах прямо по курсу – крупная цитадель! – сообщил он второму.
- Это Льеж! – ответил тот. – Главное укрепление! – и он тут же сообщил об этом командирам ближайших бомбардировщиков. Те, видимо, прибавили, ходу. Первый увидел, как несколько потрёпанные туши воздушный крейсеров устремились к вражеской твердыне, над которой курился странный дым – не пороховой, не огненный, не смог даже, а нечто, напоминающее облако, которое решило прилечь отдохнуть на агрессивную сопку. «Это оно! – вдруг понял первый. – Это мой путь домой! Но оно висит слишком низко. Как бы мне туда попасть? С парашютом, что ли прыгать?» – он вздрогнул. С парашютом прыгать не приходилось ни разу.
А истребок Алёны всё вился возле их покалеченного самолёта, чудом уходя из-под обстрела. То ли она решила идти до конца, то ли уйти не позволяли поломки. Второй пытался связаться с ней, но безрезультатно: у лётчицы, похоже, сломалось ещё и радио. Ну, да, под таким огнём не то что радио – мозги в негодность прийти могут от стресса.
Между тем главное укрепления Льежа приближалось. По бомбардировщикам ударили ещё боле крупные орудия, отчего одни из них получили крен, а другие и вовсе упали. Но Гвоздёвым повезло: «Александр Невский» всё ещё держался в воздухе и, проходя над сопкой, обрушил на неё град огня. Внизу раздались взрывы, которые почему-то подарили экипажу всего самолёта некоторое удовлетворение и вернули боевой задор. И вдруг...
Вдруг МиГ Алёны вспыхнул как спичка и, кувыркаясь, полетел вниз. Рядом в небе расцвёл белый цветок парашюта и начал плавно опускаться в странное облако. Первый было успокоился, наблюдая за спуском: облако могло принять лётчицу и отправить в его родную реальность, где она была бы в безопасности. Михаил сжал кулаки так, что они побелели. Вот. Вот. Ещё чуть-чуть. Огненные трассеры благополучно неслись мимо.
Но Алёне было не суждено скрыться в спасительном облаке. Один трассер прошёл сквозь её белоснежный парашют, в нём появилась быстро растущая дыра, и прекрасная лётчица камнем полетела вниз. Кричала она очень громко, потому что даже сюда, в кабину заходящего на очередную атаку бомбардировщика, донеслось едва слышное «Ааааа!...».
У первого сердце упало. Погибла! И как глупо! Спасенье было в десяти метрах, и тут Смерть своей косой удивительно точно направила вражеского зенитчика. Первый посмотрел на второго, и ему показалось, что он смотрит в зеркало. Лицо храброго авиатора выражало то же самое, что и лицо несостоявшегося токаря.
- ОГОНЬ!!! – бешено заорал второй в микрофон. По его лицу пробежала скупая мужская слеза. – Я отомщу! Отомщу им за всё!!! – и повёл машину сквозь плотный обстрел. Самолёт трясло, он кренился на левый борт, но это было нормально. Ненормально было то, что экипаж не отвечал на вражеский огонь.  Второй сжал штурвал, его лицо стало каменным, настолько суровым, что первому стало страшно.
- Огооонь! – проорал второй, но уже как-то менее уверенно. Страх заполз в души Гвоздёвых. Они поняли, что что-то не так. Простое неподчинение? Бунт на корабле? Нет. Так неужели...
- Товарищ старший лейтенант, надо лететь назад! – раздался позади кресел мужской голос. Штурман и командир самолёта оглянулись. В коридоре позади них стоял, шатаясь, хвостовой стрелок. Лицо у него было в саже, как и лётный комбинезон, на котором  всё-таки продолжал гордо сиять двуглавый орёл. Хвостовая пушка была самой мощной на самолёте, поэтому командир её расчёта был наиболее уважаем на бомбардировщике, а значит, мог выражать общее мнение всего экипажа. Стрелок продолжал: - Надо лететь назад. А не то все здесь поляжем.  Первый левый двигатель горит, первый правый, - заглох, а второй... – самолёт снова тряхнуло, и он накренился направо – Тоже горит.
- До аэродрома дотянем? – зло спросил второй. У него в глазах блеснула надежда.
- Теперь нет. – грустно сказал стрелок. – Боеприпасы кончились. Люди на пределе. Что будем делать?
- Таранить, - после секундного раздумья неожиданно спокойно сказал второй. – Горючее на исходе, боеприпасов нет, а задание выполнить надо. Так и передай остальным. Занимайте места, хотя... Кто хочет, может прыгать.
Стрелок пожал плечами и ушёл. Первый проводил его ошарашенным взглядом, а потом посмотрел на второго. Тот с всё тем же каменным лицом разворачивал истерзанный самолёт.
- Ты это серьёзно? – еле выдавил из себя первый. Жизнь вдруг оказалась неожиданно дорога, а мрачное серое небо – до невозможности прекрасно. И вдруг первый понял, что он слабак. Да, слабак. Он в своей тихой сытой реальности не нашёл в себе сил сделать любимой девушке предложение, а его двойник, здесь, под пулями, не только сделал это, но вот сейчас ведёт могучую машину на гибель, потеряв Алёну.
- Вполне, - спокойно ответил второй, но было видно, как тяжело ему сдерживать себя. – Здесь меня больше ничто не держит. Родители мертвы, невеста тоже. Я остался один. Мир опустел... А задание выполнить надо. От него зависит исход войны, тысячи жизней.
Он пустил самолёт в крутое пике и равнодушно сказал в микрофон:
- Товарищи бойцы, мы идём на таран. Перед нами штаб Льежа. Боеприпасов нет, горячее на исходе, до аэродрома не долететь. Кто хочет, может прыгать вниз. – и вдруг он сорвался: - Сегодня мы шагнём в бессмертие!!! Мы отомстим за всех, кто погиб! Льеж падёт, и дорога на Париж будет открыта! За царя, за веру, за Родину!
И он запел «Боже, царя храни» Судя по нестройному хору мужских голосов, раздавшемуся из других отсеков, экипаж тоже. Хоть первый и не знал этой песни, но всё равно подпевал. Ему вдруг всё стало до лампочки. Мир стал как-то бессмысленнее, серее. И ничего не было, кроме бешено приближающейся земли, поющего двойника рядом и штурвала перед носом. Нет, было ещё странное чувство, вроде того упоения битвой в воздухе, только круче. И ощущение, что он, первый – слабак, но слабак, могущий обрести силу.  Первый вдруг понял, что чувствовал Матросов, когда бросался грудью на амбразуру.  Что ощущал Покрышкин, идя на таран. Что думали матросы «Варяга», принимая свой последний бой.
-... Самодержавный, наш царь православный!...
Земля приближалась. Облако, которое могло перенести первого домой, вдруг стало похоже на самый обычный дым, но ему было уже всё равно.
- ... Царствуй на славу нам!...
Но нет. Это не дым. Это то самое облако, в нём плясали миниатюрные молнии. Первый будто отрезвился. У него есть шанс вернуться домой. Выжить, исправить все ошибки в своём мире. И вот тут первому стало по-настоящему страшно. Противник, видимо, догадался, что бомбардировщик идёт на таран штаба, и зенитчики отчаянно поливали «Невского» пулями и снарядами, он всё больше ветшал, но продолжал упрямо падать, пылающие двигатели натужно выли. Вот он ворвался в облако.
- ...Царствуй на страх врагам!...
Вокруг сделалось совсем темно. Молнии засверкали совсем рядом, самолёт бешено трясло, из хвостовых отсеков потянуло гарью.
- ... Боже, царя храни!
Вдруг одна молния сверкнула прямо перед окном. Первый на секунду ослеп, но стоило ему открыть глаза, как перед ним очутилась синяя матерчатая спинка переднего сиденья. Тряска стихла. Справа – иллюминатор, а за ним – лётное поле с белыми силуэтами воздушных лайнеров. И приятный голос командира экипажа Ту- сто лохматого: «... Наш полёт окончен. Спасибо, что пользуетесь самолётами «Аэрофлота». До свидания».
Первый чуть не завопил от радости. Здравствуй, тихая, мирная Россия! Россия, которая есть!