Ночной дозор капитана Дятлова

                Если ты любишь, не вызывая
                взаимности, то твоя любовь      
                бессильна и она – несчастье.
                К. Маркс

Успокаивающе шуршали по заснеженной ночной улице шины чёрной «Эмки». Проносились за окном огоньки домов и фонарей. Редкие прохожие, завидев машину, сразу как-то съёживались. Четыре человека в чёрных плащах и фуражках с красными звёздами молча сидели в просторном салоне и каждый был погружён в какие-то свои не очень весёлые мысли.
- Так какой дом – пятнадцатый или сто пятнадцатый? – нарушил молчание водитель.
- Сто пятнадцатый, - сказал пассажир с кубарями капитана НКВД в петлице. – Большая Бронная.
- Чёрт, - пробормотал шофёр и свернул в малоосвещённый дворик. Там он развернулся, и машина поехала обратно, вспарывая фарами тьму всюду, где она обнаруживалась. Через несколько минут «Эмка» снова свернула в неприметный тёмный дворик. Люди в фуражках и плащах вышли и пошли к подъезду высокого каменного дома, построенного, судя по виду, в дореволюционные времена как доходный. Они вошли внутрь, разбудив гроханьем тяжёлых сапог крепко спящую вахтёршу. Та немедленно приняла самый что ни на есть серьёзный и рабочий вид. Впрочем, стоило блюстителям режима скрыться на лестнице, снова задремала.
- Кого на этот раз, товарищ капитан? – спросил самый здоровенный чекист, перескакивая аж через три ступеньки.
- Художник, – ответил капитан, – предположительно иконописец.
- А его за что? – не понял тот, что был среднего сложения, - можно было просто припугнуть…
- Ещё одно подобное слово, и ты, рядовой Гусёв, сам у меня в тюрьме окажешься! Приказы не обсуждаются, – процедил начальник сквозь зубы. Вот и нужная квартира. Скромная деревянная дверь с номером и ящиком «для писем и газет». Побитый хулиганьём звонок. Капитан позвонил. За дверью кто-то охнул и послышалась возня. Капитан позвонил ещё раз, постучал, попинал дверь. Возня продолжалась.
- Кузнецов!
- Я! – вытянулся здоровенный.
- Вышиби дверь. Кажется, нам пытаются сопротивляться, а значит, есть на то причина. – капитан хотел поскорее закончить с этим художником, тем более что предстояло ещё проверить спекулянта на Моховой. Да, такова служба в НКВД – не спишь по ночам, вредителей ловишь.
Вместо ответа Кузнецов разбежался, насколько позволяло узкое пространство лестничной площадки, и понёсся на несчастную дверь разгневанным носорогом. Богатырское плечо впечаталось в дерево, которое тут же  грустно хрустнуло. Щеколда вылетела, дверь распахнулась,  Кузнецов полетел на пол и тихо ругнулся.
- Капитан Дятлов, Народный Комиссариат Внутренних Дел, - он переступил через встающего подчинённого и показал удостоверение. Гусёв вошёл следом, держа в руке «Маузер».
Комната была маленькой. Но по-своему уютной. Качалась лампочка на потолке. Старик-хозяин стоял посреди комнаты в ношенной рубашке и деревенских штанах , подняв руки. На полу валялись краски и кисти. Лежал на боку мольберт с доской. На стенах висели полки с книгами. Дятлов подошёл поближе: да, так и есть, религиозная литература, опиум для народа, как говорил Ленин. Тем временем Кузнецов встал и начал обшаривать комнату. Гусёв продолжал держать старика на прицеле. Тот наконец поборол страх и спросил:
- Что я такое сделал? Чего вы от меня хотите? Я просто художник, а что там про меня говорят, то…
- Вы, гражданин Маслов, обвиняетесь в религиозной деятельности и, в частности, в занятиях церковной живописью. Вы не открывали, и нам пришлось выбить дверь, - озвучил содеянное Дятлов и продолжил осматривать комнату. Он давно привык к этим дрожащим вредителям и торгашам и уже не обращал внимания на оправдания, который бормотал хозяин. Наброски и доски у стен, заваленный ингредиентами для красок стол, маленькая электроплитка, пара шкафчиков,  иконка со свечой в уголке, две аккуратно заправленные кровати. Всё стальное не поддавалось описанию, так как было перевёрнуто Кузнецовым или сломано им по неосторожности. Занавески на окне были чистыми и глаженными. Вообще, если бы Кузнецов не поработал над квартирой, в ней чувствовалась бы женская рука.
- Что, Маслов, жена, чай у тебя есть? – хмыкнул капитан, вертя в руках баночку с вареньем, которую он извлёк из шкафа.
- Была… - вздохнул иконописец. Гусёв уже не держал его на прицеле, а просто стоял рядом, отгородив, однако от дверного проёма.
- Видать, недавно была, - подал голос Кузнецов, заглядывая под кровать. Это дело ему мало нравилось, так как пока ничего не удалось найти и никого не удалось скрутить. Зато он основательно испачкался в пыли. А кто сказал, что у псов режима непыльная работёнка?
Тут Дятлов заметил, что хозяин как-то странно смотрит на настенный коврик с цветочным узором. Капитан тут же подошёл к стене с ковром. Вот ты, старик, и сдал себя с потрохами. Сейчас мы твой тайничок-то и вскроем. Он уже хотел сдёрнуть ковёр с державших его гвоздей,   но тут из-за занавески быстро выскользнула маленькая изящная фигурка и встала между капитаном и ковром.
- Нет! – крикнула фигурка тонким голоском и схватила Дятлова за руку. Капитан сурово посмотрел на неё . Девушка лет двадцати, худенькая, в беленькой ночнушке в горошек. Очень длинные и светлые волосы собраны в хвост. На слегка вытянутом бледном лице играет румянец. Серые глаза дерзко смотрят Дятлову в лицо снизу вверх. Разность комплекций была такой, что капитан мог одним движением стряхнуть девушку с руки и отбросить в угол. Он должен был так поступить. Но что-то остановило его. Эти дерзкие, смелые серые глаза и нахмуренные бровки…
- Нет,- повторила девушка. Дятлов снова взглянул на неё, и у него вдруг ёкнуло в груди. Он улыбнулся краем рта и опустил руку. Девушка продолжала стоять, в упор глядя на чекиста. Но постепенно её взгляд тоже стал более мягким. Капитан слегка смутился и обернулся к ворошащему шкаф Кузнецову:
- Кузнецов! Гусёв! Мы уезжаем! Ложный вызов. Улик нет. Это простой художник.
- Но, товарищ капитан… - пытался возразить Гусёв.
- Нам ещё спекулянта брать на Моховой! – отрезал капитан. – Выполнять!
Кузнецов с сожалением бросил ящик, который он собрался вскрыть. Гусёв убрал «Маузер» в кобуру. Оба вышли в подъезд и вновь загрохали сапогами по ступенькам. Дятлов пошёл следом. У дверного проёма он обернулся и сказал:
- Извините, гражданин Маслов. Произошла небольшая ошибка. Прошу прощения за дверь.
И удалился. Снова разбудил вахтёршу и вышел на улицу. Подчинённые стояли возле машины и невозмутимо курили. Впрочем, стоило Дятлову появиться, сигареты тут же полетели в снег и были затоптаны. Капитан посмотрел на небо и увидел бездну звёзд. Только сейчас он понял, сколько потерял за последние годы. Его взгляд чаще всего шарил по документам и квартирам вредителей, на небо не оставалось времени и вдохновения. Начинался снегопад. Снежинки закружились в свете фар и единственного во дворе фонаря.
Дятлов тряхнул головой. Оцепенение спало. « Я – капитан НКВД, я охраняю закон. Небо подождёт» - подумал он и сел в машину. Подчинённые уже устроились на задних сидениях внутри и ждали.
- Теперь куда? – спросил водитель, оборачивая голову к сидящему впереди капитану.
- Гоголя сорок. – ответил тот и уставился в окно. «Эмка» чихнула, выехала из дворика и понеслась по заснеженному городу. Снег кружился в воздухе, словно стая заблудших звёздочек, и это кружение уносило прочь все горести и печали.
Два часа спустя Дятлов распахнул дверь своей комнаты в общежитии сотрудников НКВД. Зажёг свет.  Повесил угрожающий чёрный плащ и фуражку на вешалку. Потянулся было к навесному шкафчику, где со вчерашнего дня лежали буханка хлеба и несколько солёных огурцов. Но махнул рукой и бухнулся на панцирную койку, которая стояла так, что спящий мог смотреть в окно, лёжа на спине. Через пару минут он встал и посмотрел на  настенные  часы с кукушкой: уже полночь. Дятлов разделся, бросил гимнастёрку и штаны на спинку стула, погасил лампу и лёг спать. Но сон не шёл. Капитан ворочался с боку на бок, взбивал тощую подушку, считал слонов, однако это тоже не помогало. Перед ним раз за разом всплывали дерзкие серые глаза девушки, что преградила ему путь в квартире Маслова. Наверное, это его дочь. Она не побоялась его, капитана НКВД, пса режима, карающей руки партии. Встала между ним и тем, что могло обличить её отца. Дятлов мог отшвырнуть её одним движением руки. Но почему он этого не сделал? Жалость? Вряд ли. Через его руки прошли десятки самых разных людей, и всех капитан без сомнения бил, если они сопротивлялись или не хотели давать показаний. Мужиков здоровых заставлял в ногах валяться, а тут перед худенькой девушкой отступил. Да что ж это такое? « А может, - шевельнулась у Дятлова в груди слабенькая надежда. – Это любовь?» Это чувство было для него если не новым, то хорошо забытым. Возможно, в бытность мальчишкой-пастушком, у него что-то подобное и было, но то время давно прошло. С тех пор столько всего переменилось. Дятлов посмотрел на портрет Сталина на стене, освещённый светом уличного фонаря. Благодаря  Ленину и этому человеку он сейчас не пашет землю на лошадёнке, как его прадед и дед, а с оружием в руках  охраняет порядок и закон. На таких, как он, стоит советское государство. Именно советская власть дала Дятлову всё, что у него сейчас есть: работа, комната в общежитии, уважение друзей и страх врагов, хорошая еда, образование. Он – полноценный гражданин советской державы, самой свободной и сильной на Земле.
А как всё начиналось? В восемнадцатом году остался один. Шестнадцать лет, кровь играет, есть хочется, вот и прибился к первому проходящему через деревню красноармейскому отряду. А там понеслось: стрельба, бои, штурмы, осады, погони. Дятлов превратился из хилого шкета в настоящего борца за рабочее дело. Когда последний буржуй России утонул в собственной крови, он уже был командиром этого отряда. Потом была большая стройка, восстановление хозяйства, а когда сформировалось НКВД, Дятлов пошёл туда и дослужился до капитана. Сколько переловил врагов, сколько разбил твёрдых упрямых лоб и подбородков…
Дятлов мог бить и допрашивать. Мог стрелять и ездить верхом. Водил несколько видов транспорта. Был, что называется, и в пиру весел, и в бою смел. Но как вести себя в подобной ситуации, он к стыду своему не знал. На чувства просто никогда не было ни времени, ни сил, ни желания. Советская власть давала ему всё, что было необходимо для скромного быта.
Капитан встал и подошёл к висевшему на стене зеркалу. Свет фонаря выхватил из тьмы его лицо: обветренное, скуластое, со щетиной. Слегка нахмуренные опалённые брови, сжатые губы. Непокорные коричневые волосы, при первой же возможности сбрасывающие с себя любые последствия причёсывания. Следы шрамов и слегка кривой нос – следы перенесённых бед. Он вздохнул. Полжизни отдано рабочему делу, служению обществу и партии. Дятлов думал, что так и надо, что он счастлив и при деле. А тут такое, и вся жизнь, всё мировоззрение переворачивается с ног на голову или наоборот. Впервые на дело нет устава, нет чётких указаний. Капитан подошёл к окну и, наверное, часа полтора смотрел на падающий с неба снег. Мысли в его голове кружились подобно снегопаду. Среди них  были и абсолютно кощунственные, за которые он сам себя был готов поставить к стенке. Наконец, его осенило: раз плана нет, можно попытаться его составить. Лучше при этом обратиться к коллективу. Дятлов сел за стол, зажёг маленькую свечку , достал лист с карандашом и начал писать, так как любой план, по его мнению должен быть задокументирован.
Итак, первое. Завтра… А что там завтра-то? Он посмотрел на настольный календарь, весь исписанный графиками смен и прочими заметками. Значит, завтра суббота. Это хорошо, ведомство будет работать в упрощённом режиме, будет время на сбор данных, тем более, что всю эту неделю капитан отпахал в ночную смену. Получается, завтра его вообще не потревожат, если, конечно, не будет никакого ЧП. Запишем: собрать данные по вопросу. Это первое.
Второе: по нахождении примерных рекомендаций можно отправиться к тому дому. Возможно, удастся познакомиться с девушкой поближе. Потом.… А потом - суп с котом. Война план покажет. Успокоенный этими мыслями и довольный тем, что загнал столь необычное дело под план, он погасил свечу, и в очередной раз лёг на койку. На этот раз уснул он почти мгновенно. Спал без снов, разве что под утро вновь увидел эти чарующие серые глаза.
Поднялся Дятлов достаточно поздно. Тут же вспомнил и вчерашнее бдение у окна, и план, и девушку, из-за которой всё и началось. Он сделал зарядку, умылся, побрился, натянул гимнастёрку и сапоги и, наскоро перекусив солёными огурцами и куском хлеба, спустился на кухню общежития.
Заляпанные газовые плиты, истёртый пол, несколько уникальных холодильных шкафов, которые назывались у них холодильниками. Правда, хранить там, кроме водки и особо ценных закусок, было нечего. У стен стояли накрытые грязными клеёнчатыми скатертями тумбочки, над ними радиоприёмник и портрет Дзержинского, а посередине комнаты – большой стол, исполосованный ножами разных размеров. За столом сидело несколько завтракающих чекистов.
Пожелав им доброго утра, Дятлов подсел к закадычному другу – Зорину. Они пожали друг другу руки и Зорин спросил:
- Чего хмурый такой, Димыч? Работы вчера много было, а? Ночная смена не сахар, по себе знаю.
- Почти угадал, Борь, почти угадал. Хотя работы было не что бы уж совсем много, но дело в её содержании. Дело такое, - Дятлов оглядел кухню. Остальные уже покончили с едой и удалились. Товарищи остались одни, - личное дело.
- А ну, давай поподробнее, - Зорин испытующе посмотрел на Дятлова. – Такого я не припомню, чтобы у тебя были ещё какие-то дела, кроме служебных.
- Ну, в общем, я вчера поехал брать иконописца. Он не открывал, пришлось выбить дверь. Заходим мы, а он посередине комнаты стоит, а на полу краски валяются и доска с наброском. Книги тут же эти поганые. Мои сразу обыск начали, а я думаю: «Попался ты, погорел, дед». Ищем, ищем, а улик-то и нету! Типа просто художник. И что я заметил: кровати две, обе аккуратно застелены, пол чистый, занавески выглажены и выстираны. Будто бы женщина какая прибралась. Тут вижу, хозяин на настенный коврик как-то странно смотрит. Всё, думаю, теперь точно попался, сам тайник выдал. Похожу к ковру, собираюсь сдёрнуть, и вдруг выскакивает откуда-то девчонка лет двадцати, за руку меня хватает и кричит так тонко: «Нет!» И глаза такие храбрые, дерзкие. В упор смотрит и не боится. Я уж было стряхнуть её хотел, откинуть, а не могу. Мешает что-то. Не поднимается рука, сердце дрожит… Знаешь, у меня так с Гражданской не дрожало…
- Всё ясно, – оборвал излияния друга Зорин. -  Можешь не продолжать. И ты сам разве не понял, что это? Ты, матёрый пёс режима, который видел больше, чем иные путешественники?
- Нет, я понял это только когда спать ложился. Я когда-то знал, но теперь уже начал забывать. Сам понимаешь, в нашем деле не до любви.
- Понимать-то я понимаю. Хорошо хоть слово не забыл. Ну, ладно. Что я тебе скажу, забудь ты про это. У нас такого быть не должно и не может. Ты служишь Кремлю, и ничто не должно тебя отвлекать. Хотя, что я объясняю, ты и сам прекрасно знаешь. – Зорин  воткнул в стол кухонный нож и снова посмотрел на Дятлова. Он, в отличие от сослуживца, никогда не мучился подобными вопросами, потому что достаточно набегался в юности, которая была у него чуть более радужной. Между ними и внешне было мало сходства: если Дятлов иногда стукался об косяки квартир, в которые вламывался, то Зорин мог засесть в засаду даже в шкафу. Если волосы первого нормально смотрелись только под фуражкой, то у второго они, будучи очень короткими и жёсткими, не нуждались даже в приглаживании. Зорин щурился, а Дятлов хмурился, когда попадались «крепкие орешки», которых один медленно доводил, а другой жестоко избивал.
- Я не могу…- выдавил Дятлов, хватая себя за волосы. – Не могу её забыть. Это серьёзно, а не так, что можно просто плюнуть. Я вчера ночь не спал – прямо измучился.
- Измучился из-за бессонного бдения? Да это ж твоя работа.
- Одно дело – работать по ночам, делать правое дело, когда ты знаешь, что будет дальше, на всякий случай есть инструкция. А тут я ничего не понимаю. – сокрушался Дятлов.
- И не надо понимать. Такие, как мы, обречены на бессемейность, потому что трудно представить себе человека, симпатизирующего зубному врачу, который его лечит.
Дятлов поморщился. Как-то раз ему лечили зубы. Лучше бы он терпел, как они болят.
- Мы – как тот врач, - продолжал Зорин. – Лечим общество, делаем ему добро, но приносим при этом много страданий. Мы – ночной дозор, охотники за нечистью, опричники двадцатого века, в конце концов. Наши чёрные плащи  пугают окружающих, и поэтому, если не женился до того, как попал сюда, будешь одинок до самой смерти. Такое уж к нам отношение.
- Ерунда. Я сегодня же найду эту улицу и этот дом и встречусь с ней. – махнул рукой Дятлов.
- Ты хоть знаешь, как её зовут?
- Не знаю, это правда. Но я, зная её фамилию, смогу выйти и на неё саму. А там посмотрим. Будем действовать по обстановке. – он почесал нос и встал.
- Ну, прямо как на войну собрался, - усмехнулся Зорин. – цветы пока не покупай, хотя где ты их зимой найдёшь. По обстановке… Скажешь тоже.
Дятлов уже поднимался в комнату. Распахнул дверь  и пошёл к шкафу, где висела его зимняя шинель. Плащ так и остался на вешалке – сегодня Дятлов не чекист, а просто военный. Он надел фуражку, несмотря на то, что был январь. Шапка, конечно, была, но на взгляд капитана, он смотрелся в ней несолидно. Положив на всякий случай в карман тощий кошелёк, он вышел из комнаты и запер дверь на ключ. По лестнице снова бодро загрохали сапоги. Уже в который раз.
Он выскочил на улицу. Был прекрасный зимний день. Светило солнце, по небу гуляли редкие перистые облачка. Снег заскрипел под подошвами. Древние дубы во дворе общежития продолжали спать под снежным одеялом. До мая не буди, себе же дороже выйдет. Миновав утлую скамеечку, на которой никто никогда не сидел за неимением времени, капитан оказался на перекрёстке. Мимо проехал полупустой автобус: трудящиеся спали в свой законный выходной. Дятлов поглядел по сторонам и поспешил к отделению НКВД. Там можно будет вспомнить, куда вчера поехала «Эмка», и лучше сориентироваться. К своему стыду капитан плохо понимал, где находится Большая Бронная.
Вот спящие дома со спящими людьми расступились, и показалось здание отделения, устроенное в бывшем дворянском особняке. Видимо, прежний хозяин был скуп, поэтому украшений почти не было. Дом был строг и серьёзен. У подъезда стояло несколько чёрных машин. На пороге дежурил часовой с винтовкой. Дятлов подошёл к машинам, и, несколько потоптавшись на месте, взял уверенный курс на северо-запад. Около часа он шёл по просыпающемуся городу, меся ногами снег. Людей становилось всё больше, чаще начинали мелькать по улицам автобусы и автомобили. Проплыла над головой железная ажурная арка с трактором на верхушке. Капитан прошёл через заснеженный, угрюмый парк и прямо уткнулся в табличку «Большая Бронная 115». Он радостно потёр руки. Вот и дошёл.
Дятлов вошёл во двор. Теперь, при свете дня, он был куда более приветлив. В сугробах возилась малышня, за небольшим столом старики играли в домино. При приближении Дятлова они сразу слегка напряглись и подняли головы в драных ушанках.
- Здравствуйте, - поздоровался капитан. Старики продолжали несколько недоверчиво смотреть на него. – тут Прохор Маслов проживает?
- Ну, допустим, тут, - ответил старик в очках с роговой оправой. – А чего он сделал?
- Дочь у него есть?
- Есть, – подал голос сосед того, что был в роговых очках. -  Леной зовут. Хорошая девчонка, что тут скажешь, работящая. Да вон она, с сумками идёт.
Дятлов посмотрел туда, куда указал старик. По протоптанной в снегу тропке шла Она. В длинном клетчатом пальто, в платке и валеночках. У Дятлова снова задрожало сердце, даром что взрослый мужик. Он поправил фуражку на голове и подбежал к Ней.
- Не помочь с сумочками? – спросил он, наклоняясь.
- Помогите, если не трудно. – согласилась Лена и посмотрела на Дятлова. Её прекрасные серые глаза вдруг расширились. В них отразились испуг и возмущение. – Это вы?
- Я. Капитан Дятлов. Или просто Дмитрий.
- Вы вломились к нам вчера вечером, - продолжала Лена, - Всё перевернули, чуть не забрали моего отца. Чего вам ещё надо? Тогда вас смогла остановить только я. Теперь  вы пришли за мной?
- Если бы я пришёл за вами, Елена Прохоровна, как за преступницей, я бы приехал на машине. Я пришёл пешком. Значит, мне нужно другое. Понимаете, вчера я в первый раз был остановлен не кулаком или пулей, а единым только взглядом…
- Понимаю, куда ж мне деваться. Давайте присядем. – они сели на большой пень, стоящий прямо посередине двора. Лена продолжила: - Я заметила. Сначала вы смотрели на меня так сурово, как бык на овцу, я даже начала бояться: вдруг вы меня просто отшвырнёте как куклу? – она снова посмотрела на него снизу вверх, - но тут будто искра проскочила у вас в глазах. Вы как-то размякли сразу, что ли. А потом…
- А потом я взял своих архаровцев и уехал. Ещё раз извиняюсь за разгромленную квартиру. Но сейчас не об этом. Понимаете, как бы вам сказать получше, я никогда… То есть… Вы вчера… В общем, вы мне понравились. – Дятлов сразу как-то съёжился, ожидая удара, который хрупкая и маленькая Лена вряд ли смогла бы ему нанести так, чтобы он почувствовал. Но она промолчала и просто посмотрела на капитана.
- Вы… вы тоже неплохой, - начала она. – И я… Неважно.
- Так я помогу вам с сумками, Елена Прохоровна? – спросил Дятлов. Напряжение куда-то улетучилось.- Или, может, дверь починить? Я вчера что-то погорячился.
- Спасибо, уже починили. А с сумками, пожалуйста, - Лена встала и пошла к дому. Дятлов посмотрел сначала ей вслед, потом на сумки с картошкой, одной рукой поднял их и поспешил за Ней. Они шли молча. Молча вошли в подъезд. Вахтёрша посмотрела на них и, увидев Лену в компании столь солидного ухажёра, изобразила, что метёт пол. Она узнала Дятлова.
У двери Лена сказала:
- Ну, вот и моя квартира. Хотя что я говорю, вы и так знаете. – она улыбнулась.
- Может, мы ещё как-нибудь увидимся? – поинтересовался капитан. – Правда, у меня почти нет времени.
- А я почти всегда дома. Если выкроите минутку, заходите. – она скрылась за дверью вместе с сумками. Дятлов улыбнулся, а душа его ликовала. Он прямо-таки слетел по ступенькам. Идя по улице он шептал Её имя. На этот раз дорога к общежитию заняла, по ощущениям самого капитана, чуть более двадцати минут. Придя домой, он в первую очередь выпил стакан водки. Сердце продолжало ликовать, как у мальчишки: она не отвергла его. Есть шансы. Правда, в отличие от мальчишек, у Дятлова после той улыбки ни единый мускул на лице не дрогнул. Внешне он остался тем же суровым исполнителем партийной воли.
Около месяца они изредка виделись. Когда не было времени, он присылал ей конфеты. Бросил курить, чтобы хватало. Дятлов чувствовал, что теперь он точно настоящий человек. И снова благодарил мысленно советскую власть, за то, что отправила его именно в тот дом именно в тот час, что стал для капитана судьбоносным.
Он писал Лене стихи, которые иногда вкладывал в посылки. Но никогда ему ни слова не приходило в ответ.
Шёл пушистый, лёгкий снег. Город стрелял в нависшее над ним в вышине чёрное небо дробью огней, но этого хватало только на то, чтобы хоть как-то разогнать тьму на широких улицах. Ветер качал жестяные фонари. Прохожие спешили по домам. Дятлов шёл через эту толпу в своей зимней «нестрашной» шинели и весело смотрел на снежинки, падающие с неба подобно звёздам, которых там не было. Ещё месяц назад он бы не обратил на это внимания, а теперь ни одно изменение природы не ускользало от него. Он сильно изменился. Реже сидел с сослуживцами, ревностное исполнение приказов сменилось пустым подчинением, повесил на окне кормушку и насыпал туда хлеб, чтобы наблюдать за птицами. Начальство, судя по всему, не одобряло метаморфоз: Дятлова несколько раз вызывали, чтобы пожурить за нарисовавшуюся у него мягкость. Он стоял по стойке смирно, и каждый раз отвечал: «Да! Есть! Так точно! Больше не повториться!» и преданно смотрел в глаза. После этого полковник, как правило, оставался доволен проведённой беседой и отпускал Дятлова работать дальше. И он работал, но стоило ему покинуть стены отделения, он сразу бежал к продуктовому ларьку, а потом спешил на Большую Бронную. Туда он шёл и сейчас. В кармане звенела мелочь, оставшаяся после покупки цветов, которые капитан прятал под шинелью. Настроение было отличное, но на лице это отражалось лишь лёгкой, незаметной полуулыбкой, всё остальное дышало холодом и жесткостью катка правосудия.
Он в который раз миновал парк со спящими каруселями и снова уткнулся в табличку «Большая Бронная 115». Дятлов улыбнулся чуть заметнее и свернул во двор. Тут опять раскачивался один-единственный фонарь, выхватывая из темноты то качели, то сугроб, то скамейку. Было безлюдно. Капитан  пошёл по знакомой тропке к знакомому подъезду.
Войдя внутрь, он снова обнаружил спящую вахтёршу, но решил не будить и медленно, осторожно прошёл мимо. Когда его фигура  скрылась на лестничном пролёте, вахтёрша приоткрыла один глаз, усмехнулась, достала газету, надела очки и начала читать.
Дятлов подошёл к двери Лены. Достал из-за пазухи цветы и слегка подправил их. Отряхнул снег с плеч. Та же самая дверь, замок которой вышиб когда-то Кузнецов. Тот же ящик «для писем и газет». Только теперь капитан пришёл сюда не как карающая рука закона, а как друг дочери хозяина. Именно друг. На большее у Дятлова  пока даже фантазия не покушалась. Разве что в глубине души, где-то очень глубоко, он рассматривал Лену как  будущую невесту.
Вдруг ему послышался какой-то разговор за дверью. Капитан по старой чекистской привычке приложился ухом. Он услышал отрывок диалога, судя по голосам, происходивший между Леной и её отцом. Маслов говорил:
- …Так что, будь уж сегодня с ним поласковее. Где ты ещё такого мужика себе найдёшь? Он же оттуда, из Наркомата. Связи, наверняка, есть. Мы ж с ним в безопасности будем.
- Папа! Я не могу быть с человеком, у которого никогда не заживают костяшки пальцев, а глаза хищно шарят по сторонам. Мне просто страшно и неуютно.
- Это, Леночка, его работа, что ж тут поделаешь? А так, тебя послушать, мужик он нормальный, правильный. Если опять нас к стенке припрут, он вытащит.
- Ага, держи карман шире, вытащит. Он же не чин там какой-нибудь, а простой капитан. Что он сделает? Он… Он тебя чуть в Сибирь не увёз, папа! Разве ты забыл, как его архаровцы выломали нашу дверь, как на тебя смотрел ствол пистолета?
- Ты опять путаешь рыбу с мясом. Это ж его работа, а так он, наверное, мирный и добрый. Ведь не убил же он тебя тогда, а? И слова поперёк пока не сказал.
- Но, папа, он мне совсем несимпатичен! Он какой-то холодный. Он никогда полностью не улыбается, всегда чем-то озабочен. Его ухаживания мне в тягость. Я не хочу быть с таким человеком.
Дятлов не дослушал. Он бросил цветы на пол, буркнул что-то злобное и ушёл. Его сапоги горестно бухали по ступенькам. Голова как-то сама втянулась в плечи. Нарочито громко хлопнув дверью, он вышел из подъезда. Началась метель, фонарь потух. Стало темно. Холодный ветер пробирался через швы шинели и холодил тело. Но Дятлов не замечал этого. В его голове бились слова Лены: «…он мне не симпатичен… как можно быть с таким человеком?.. он холодный… костяшки не заживают…» «И верно, - думал капитан,  - кто я в конце концов такой, чтобы меня любить? Страшный и угрюмый человек в чёрном плаще. Служитель красного царя. Моя рука только карает, но не может быть нежной. Я обречён на вечное одиночество. Слишком много человеческого отнимает моя профессия, чтобы я мог любить и быть любимым…» В первый раз он разозлился на висящие на стене большого дома серп и молот, как будто именно советская власть была виновна в том, что с ним произошло. « Виноват сам. Виноват в том, что дал сердцу волю. Сам измучился, и девку измучил. Нет, этого мне больше нельзя. Это разит почище пули». Дятлов поглубже уткнулся в воротник и стал изгонять Лену из своих мыслей. Его голова и плечи обрастали снегом, но ему казалось, что снег падает на самое сердце, на свежую рану, и она медленно, но верно затягивается льдом. Вскоре лёд покрыл всё сердце холодным панцирем. Но не унималась боль. Снова лицо стало каменным и слегка надменным, капитан выпрямился, но внутри продолжала клокотать обида и тоска. Опричник двадцатого века, могучий рыцарь советского правосудия шёл по улице один, через метель. И лишь звук удара, зычная команда и рокот двигателя  могли успокоить, отвлечь его. Но их не было. И сердце продолжало пылать от обиды под ледяным панцирем.