Самое прекрасное утро

Звуки путались, мелодии блекли. Только одна, небесно-голубая, еще покачивалась в мутнеющем воздухе. Но с мятежного горизонта уже неслась пульсирующая, обжигающая лавина. Ладонь упала на колокольчик будильника. Едва пробившаяся металлическая дрожь замерла под предохранителем. Ровно через пять минут на кухне пил бодрящий чай. А в уютном кабинете уже нетерпеливо шелестела писчая бумага, аккуратно разложенная в две стопки по разные стороны рабочего стола. Еще через пять минут с легким замиранием сердца плюхнулся в любимое кресло и, взяв верхнюю страницу из левой стопки, верным пером стал накидывать полосы, дроби, палочки и крючки.

Обычный день

Каждая исписанная страница бегло прочитывалась и пополняла правую стопку. Третья, четвертая, пятая. За дверью послышались знакомый скрип, шуршание одеял. Короткая досада. Откинул крышку хронометра. Стрелка перешагнула десять. Достаточно. Только что начатый листок лег на правую стопку.
Утренние часы шли на счет. Капризная привычка – начинать в семь, в шесть. Искать полнейшего, отстраненного молчания. Исключавшего любые ссылки на так называемые серьезные дела. Здесь важность имели только фантазии. Вмешиваться в которые посторонним не позволялось. Тогда ничем не ограниченное воображение, блуждая по закоулкам вымышленного мира, угадывало малейшие акустические выпуклости. Кропотливо составляло гармонические последовательности. А перо отточенными движениями копировало их на бумагу.
В последнее время, случалось, испытывал депрессию и беспокойство. Ибо был уже твердо убежден, что стоит на пороге чего-то действительно значимого. Что вот-вот его мелодические орнаменты сплетутся в нечто поразительное и совершенное. Что это совершенное уже ждет, нужно только распознать, расслышать, подобрать нужный ключ. И подбирал. И с каждым новым субботним, воскресным утром как будто оказывался ближе. Но не мог дотянуться.
Суббота отработана. Впереди воскресенье. В этот раз уже почти получилось. Настолько, что уже ясно чувствовал, чего и где не хватает, что и где так или не так. Теперь ни в коем случае не растерять, не забыть ни детали. Завтра, закончить нужно обязательно завтра.. И ничего этому помешать не может. В воодушевленной рассеянности Нэйфру покинул кабинет.
В спальне Ютти застилала постель. Нэйфру неслышно подошел к ней сзади и мягко обнял. Она, миниатюрная, горячая со сна, юрко повернулась и чмокнула его в нос, потом крепко-крепко, как бы еще потягиваясь, прижала к себе. Из детской донеслось недовольное ворчание. Как можно было догадаться, Тайль делала Луоле внушение.
- С добрым утром! Чего не поделили? – поинтересовалась Ютти
Луоле упал на постель и притворился спящим. Хотя хитрая улыбка его выдавала.
- С добрым утром, – буркнула Тайль и, всем своим существом выказывая недовольство, направилась в ванную.
– Вставай-ка, дружок, - Нэйфру протянул сыну свою широкую ладонь. Мальчик открыл один глаз, второй, уцепился за нее обеими руками и, слегка приподнявшись над кроватью, стал раскачиваться из стороны в сторону.
- Что ж вас с сестрой мир не берет! – вздохнула Ютти.
Луоле охотно пожаловался:
- Она ругает меня, что я мешаю ей спать. А у меня вот тут болело. Я и охал. А она говорит, что это выдумки.
Ютти озабоченно оглядела ребенка:
- Ну-ка, покажи, здесь? – Луоле ойкнул. Ютти взглянула снизу вверх на мужа – Надо в понедельник сводить ребенка на прием.
Нэйфру послушно кивнул: да-да, обязательно…
Эх, ни о том думаешь, ни о том. Тут пацан болеет, а у тебя на уме ерунда всякая… Вот! Себе-то порой не объяснишь, ерунда ли. Нет, не ерунда. И оправдываться не надо. Думаешь ты правильно и о том. Остальное – условности. Забудь.
Дети застилали постели, Ютти принимала душ, Нэйфру готовил завтрак. Потом, за едой Ютти объявила план на субботу, который для Нэйфру состоял из трех пунктов: заменить лампочку в коридоре, скрепить разъехавшуюся балконную раму и везти семейство за покупками.
Замену лампы Нэйфру торжественно поручил маленькому Луоле. Поднятый на плечах к потолку, в здоровенных резиновых перчатках, мальчик вкручивал ее с нескрываемой гордостью. Что оказалось кстати, т.к. после этого бытового подвига Луоле без намека на нытье полчаса стойко подавал отцу шурупы, отвертку и пассатижи, пока тот, чертыхаясь, разбирался с рамой.
Жена, дочь, сын. Как туго все связалось! А ведь отец у ребят – совсем другой мужчина. Которого Нэйфру даже немного знал… да и черт с ним, с непутевым! Представления Нэйфру о семейной идиллии были в полной мере воплощены в этом интимном кругу. Знатоки, помнится, разубеждали. Да и сам он тяготел к уединению. Почитал его за творческое начало. Но со временем понял, что без внутреннего покоя это так, фикция. С Ютти, с Тайль и Луоле он был спокоен. Уверенность в своем предназначении его не покидала никогда. Раз поставив цель, после он в ней уже не сомневался. Просто раньше слишком часто топтался на месте. Зато теперь к этой цели он приближался ощутимо и знал, что выбрал короткий путь.
Гектары подземной парковки, эскалаторы и лифты, увлекающие вверх-вниз множества и множества людей. Нэйфру не отказывался от походов по магазинам. Но радости не получал. Ни от масштабных строительных нагромождений, ни от сборищ, которые тут устраивались. В отличие от детей. Катание на эскалаторе вызывало интерес в основном у Луоле, зато поглощение мороженых-пирожных занимало обоих. Не говоря о том, что дети редко уходили отсюда без трофеев. В отличие от Ютти. Ее стихия! Витрины действовали на нее почти гипнотически. Хотя контроля над собой она никогда не теряла. А ее безупречная красота, манера держаться делали ее королевой торгового бала. Нэйфру был угрюм. Оказываясь в этой человеческой концентрации, он впадал в угнетающие мысленные противопоставления на тему: чем я лучше остальных. Хотел быть лучше. Легко ощущать себя избранным, сидя в своем кабинете. Здесь это не казалось очевидным. И Нэйфру в уме выкладывал аргументы в свою пользу. А те, остальные лишь иногда толкали локтем или наступали на ногу, вполне учтиво извиняясь.
Лимит расходов исчерпан, план покупок выполнен безукоризненно. Дети и супруга были довольны. Нэйфру в очередной раз дал себе слово, что докажет окружающим… Он всегда спотыкался на мысли, чего должен доказать. Зато прекрасно знал, как. А теперь – еще и когда. Тоже мог бы радоваться. Но внутри таилось мрачное сомнение. И в преддверии финала оно становилось особенно тяжелым.
Лифт плавно провалился вниз. На площадке наскочили на старушку, которая, вопреки порядкам, просила милостыню. Нэйфру порылся в кармане и протянул горсть мелочи. «Дай бог тебе здоровья, сынок! И тебе, и твоей жене, и твоим детишкам», - причитала она уже за спиной, Нэйфру машинально пробормотал: «Спасибо».
Сухой, ясный сентябрьский день. Город тонет во всевозможных оттенках оранжевого. Улыбчивое настроение легко овладевает душой, вытряхивая из нее любые заунывные мелочи. Нэйфру почувствовал прилив энергии и общее блаженство. И не был оригинален. Нечто подобное ощущали, должно быть, все. Одна неприятность, впрочем, оставалась. Аптека. Нэйфру остановил машину и попросил своих посидеть пару минут. За дверью с табличкой «служебное помещение» его уже ждал мужчина средних лет, облаченный в бледно-салатный халат, гладко выбритый, с ироничным и пронизывающим взглядом. Мужчина был собран и тактичен, и Нэйфру уложился в свои две минуты даже с некоторым запасом. Естественно, Нэйфру сказал жене, что купил немного снотворного, у него ведь сон – так себе. Естественно, Ютти потерлась кончиком носа о его щеку со словами «совсем, бедняга, заработался». Естественно, тоскливая слабость проползла по телу. И исчезла. Больше неприятностей не было.

Вечер воспоминаний и предчувствий

Ужин готовили вместе. Вернее, Тайль какое-то время жалобно поскуливала, что у нее уроки, а на воскресенье она уже имеет планы. Над ней сжалились и отпустили. Зато Луоле в повязанном Нэйфру мамином фартуке не покидал кухни не на минуту. Мальчик всеми силами старался принести пользу, каких бы вздохов это ни стоило матери. А мать мягко посматривала в сторону мужа. На его быстрые руки, худощавое тело, на редеющие и оттого особенно милые волосы.
Нэйфру чувствовал этот взгляд влюбленной, красивой и еще очень молодой женщины. Сам он красавцем никогда не считался, страстности в нем не было категорически. Когда-то раньше, в юности, он, как ему тогда казалось, безрассудно влюблялся, и на этом фоне его круто заносило, и он совершал эффектные поступки. В их общении с Ютти такого не было и не предполагалось. И не хотелось. Сейчас он точно знал, что те давние проявления: неуравновешенность, азарт, эмоциональные всплески – были вполне контролируемым экспериментом по оценке психической стабильности. Эксперимент удался. Теперь свое отношение к Ютти он мог бы четко разбить по пунктам. И не считал это пошлым. Он уважал ее. Он восхищался ее бескомпромиссной внешностью и рядом с ней чувствовал себя комфортно и уверенно. Его очень увлекало воспитание детей. Наконец, за годы знакомства появилась крепкая привязанность и страх утраты. В любовь он не верил. В любовь верила Ютти. Но и для ее любви имелись основания. Нэйфру был надежен и заботлив. Он обеспечивал семью материальными благами. Он был самодостаточен и уравновешен. Хотя Ютти порой вполне замечала за этим равновесием, вероятно, не особо приятную борьбу. Но Нэйфру редко распространялся на отвлеченные темы и лишних вопросов не поощрял.
Ужинали с аппетитом. Тайль, несмотря на вечное свое недовольство, даже не возражала вымыть посуду. И вот, убежал Луоле. Разделавшись с посудой, ушла Тайль. Ютти заменила скатерть и тоже исчезла. Нэйфру пустыми глазами смотрел в окно на опадающие листья. Листья кружились, совершали сложные маневры, но все неизбежно оказывались на земле. Нэйфру слышал вальсирующий ритм их нисхождения. Не так! Да не так же! Маэстро вскинул руки. И свежие жемчужные гроздья, смеясь и отбрасывая солнечных зайчиков, расплескали сумрачный старинный мотив. Вальс, еще немного робкий, покидая прежнее русло, уже перебирал знакомые орнаменты. Эй, маэстро, звонче, звонче! Эй, маэстро, веселее! И музыка хлынула. Голубой клен, когда-то, в давно померкшей призрачной осени уныло ронявший рыжие листья, возвышался над сияющей синеватой бездной, окруженный живым голубым вихрем. Листья больше не падали. Притяжения не было. Была ничем не прерванная жизнь. Был ничем не сдержанный полет.
- Дорогой, ты что, спишь? – Между Нэйфру и кленом возникла мутно намалеванная Ютти. Несколько мгновений – Ютти стала четче. Невидимый маэстро прошептал на ухо «ты выбрал короткий путь» и исчез. Клен ронял листья. А на свежей скатерти стоял запотевший графин в сопровождении двух рюмок. Нэйфру добродушно поморщился. Но, но, никаких возражений! Покорно сдался. Разлил. Чокнулись.
Ютти:
- Дети за последнее время так изменились.
Муж посмотрел на нее и довольно ухмыльнулся. Помолчали.
Нэйфру:
- Старушка сегодня у лифта. Мол, дай бог здоровья. Напомнила о боге-то. А я вот думаю, мы говорим, есть бог и мы перед ним отвечаем за свои поступки. Прекрасно. Но бог – он далеко, мы про него забываем, мы в нем вечно сомневаемся. С другой стороны есть мы сами. Вроде бы создания божьи. И вроде бы бог наделил нас нашими способностями и благодетелями. Т.е. бог в каждом из нас. Расхожая фраза. На которой обычно рассуждения и заканчиваются. А мой вывод такой: наша ответственность перед богом – это ответственность за исполнение данных нам способностей и возможностей. Во благо, конечно.
Ютти:
- Интересно. Получается, каждый знает свои способности, знает, что должен делать, знает, что есть благо? Никаких тайн и условностей. Только вера, правда, не в бога, а в свою непогрешимость. Нет, мой дорогой, бог – это бог. А мы – всего лишь люди. Кто-то из нас верует. Кто-то… (с грустинкой, глаза в глаза) Кто-то – нет.
- Я-то верю. Если веришь, не должен сомневаться. Вот я верю и не сомневаюсь. В вечную жизнь, в высшую справедливость. Беда в том, что мне так удобно. Выдумывает человек знамение, вдохновляется и идет за ним, уже не сомневаясь. И не вспоминая, что сам его выдумал.
Чокнулись. Хорошо. Ютти лирично вздохнула:
- Помнишь, как мы друг друга повстречали…
- Да… Ведь жил совсем другой жизнью. И нравилось. И не догадывался, как там, без тебя, было пусто. Даже жаль.   
Ютти прижалась щекой к его плечу.
- Чуть ни с детства мечтал сделать что-то особенное. Вбил в голову, что неудовлетворенность и внутренние противоречия – вот благодатная почва. И топтался на этой почве, ждал всходов. Сто лет бы еще прождал. И вдруг ты, пришла и подарила комфорт, спокойствие, гармонию. И – чудо – слепой прозрел. С трудом даются простые истины!
Еще долго говорили, долго молчали.
А что если ты все сочинил? И не существует никаких смысловых задач и сюжетных линий? Нет действующих лиц, нет декораций? Только никем не разгаданный порядок вещей, ни от чего не зависящая равнозначность предметов. Что если ты ошибся? Недопустимо высока цена ошибки. Но в беспристрастном порядке вещей нет места оценке действий, и тогда цена ошибки равна нулю. Как в сказке: пойдешь налево, пойдешь направо… Остается полагаться на веру. В осмысленность действия, в плоскость декораций, в обязательную завершенность сюжета.
Ютти начинала дремать на его плече. Нэйфру поцеловал ее шелковистые прибранные волосы:
- Ты не представляешь, Ютти, как я хочу, чтобы мы – я, ты Луоле, Тайль – всегда были вместе. Как я хочу всегда чувствовать ваше тепло.
И добавил почти шепотом:
- Ну что с того, что мой непреодолимый каприз требует немного полной тишины.
Ютти не разобрала концовки. Переспросить поленилась.
- Подожди тут. Чуточку.
Нэйфру встал. С неожиданной резкостью. Вышел из кухни. Ютти слышала, как щелкнула дверь в детской, как перешептывались голоса детей с его шепотом. Вернулся и поставил перед ней аккуратную скляночку с цветочным запахом. Неполную.
- Попробуй, только не все. Немного. Вкусно?
- Очень. А что это?
- Это тебе мой подарок. Не переживай, ты все еще поймешь. В следующий раз я тебе об этом расскажу, если ты, конечно, не догадаешься сама. – В голосе Нэйфру скользил едва заметный металл.
- А когда будет следующий раз?
- Завтра. Обещаю. А теперь иди, ложись. Я сейчас.
Оставшись наедине с собой, Нэйфру какое-то время боролся с тягостным возбуждением. Поборол. В сердце безбрежного океана одна плита под давлением другой надломилась. И волна, рожденная тектоническим толчком, двинулась к материку. Обратный отсчет начался. Надо выспаться.

Ночь со сновидениями и без

Нэйфру бесшумно разделся, сложил вещи на стул и тихонько лег. Ютти, оказалось, еще не заснула. Прижалась к нему. Нэйфру взял ее руку в свою ладонь. В душе была приятная пустота. Голубая пустота перед бурей. Но бури не было. До нее, в общем, оставалось шесть часов. А пустоту потревожил нерешительный сон.
Один Нэйфру, мерно сопевший рядом с женой, растворился в другом, набиравшем реалистичность, который в свою очередь вошел в кабинет и, не включая лампы, уселся в рабочее кресло. Он терпеливо и спокойно ждал рассвета. Ждал начала. С испугом услышал посторонние скрипы и сдержанную возню. Щелкнул кнопкой светильника. В круг света попали несколько выбеленных лиц. Лица показались ему странно знакомыми. Одно заговорило.
- Не бойтесь, Нэйфру. Вы же меня знаете. Не забыли ваш любимый роман? А вот мой коллега. Его вы тоже должны помнить. Уникальный голос! Вот, извольте…
И он перечислил кого-то еще, и еще. 
- Но не буду вас понапрасну утомлять. К делу. Мы безмерно польщены вашим вниманием к нашим творческим плодам. – Головы одобрительно закивали. – И нам не так давно стало известно, что вы желаете пополнить нашу премилую компанию. Похвально! Но, видите ли… Рано или поздно мы ходим к каждому. Речь, безусловно, только об избранных. И все бы ничего, но этот каждый, как правило, остается с нами. Это вроде бы тоже терпимо. Но вот дальше… А дальше он становится в хвост колонны. А колонна только и занята тем, что посещает одних да других. Речи одинаковые. Новички, увы, тоже. Скука – не передать. Я слыхал, будто обычные смертные, ну, там, в зависимости от степени своей усредненности, попадают в более терпимые условия. Короче говоря, наш долг – сообщить. Хотя… вот еще что. Вы там что-то про вечную жизнь навыдумывали. Забудьте, не гневите высших сил. Живите сейчас и не мешайте жить другим. – Бледный погрозил пальцем. – Потому что потом, я вас уверяю, в лучше случае – ничего, в худшем… Не хочу расстраивать. Итак, все мы, присутствующие здесь, за исключением, конечно же, вас, мертвы. Медицинский факт, никаких апелляций. И ладно бы! Обидно то, что нас, избранных, не так уж и мало. Нам даже не хватило места в вашем просторнейшем кабинете.
Нэйфру, щурясь, вгляделся в сумрак. В сгущающейся по мере отдаления от светильника мгле нескончаемыми рядами виднелись лица, большинства из которых он не мог различить. Но тех, что различал, решительно не узнавал.
Говоривший продолжил:
- Течение времени беспощадно. От почитателей до полного забвения – шаг, миг.  Да вот же, возьмем вашу библиотеку. Посмотрите на эти миллионы страниц. Сколько из них вами пролистано? А ведь это только признанные шедевры. Вы, помнится, ценитель…
Нэйфру видал большие библиотеки. У сослуживцев, к кому он захаживал, были огромные книгохранилища, целые комнаты. Но он-то выбирал с пристрастием. Едва наскреб на пару стеллажей. И это оказалось не так. Нескончаемые, неопрятные книжные полки тянулись ввысь и вдаль.
- Ну так что, наш любезный, наш молчаливый Нэйфру? Вы все-таки с нами?
Нэйфру не нашелся, что ответить. А романист, совершив театральный жест ручкой, шагнул вперед. И следом за ним ряды знакомых и незнакомцев стали напирать. Сделалось душно и тесно.
Внезапно дверь в кабинет распахнулась. В пронзительном пучке света стоял контрастный силуэт Ютти. Ютти бросилась к Нэйфру с неистовым криком, обращенным, казалось, к целой вселенной:
- Он не такой!
Толпа остановилась. Выдержав паузу, голова романиста произнесла, обращаясь к публике:
- Безо всякого сомнения, не женщина, а сокровище! Кладезь вдохновения, хранительница очага, верная подруга! И представьте себе, господа, наш скромный Нэйфру просто взял – и отравил. И ее, и ее детей. За идею.
Раздались смешки. Лицо устремило тусклый взгляд к Ютти:
- Ах, оставьте, душечка! Такой он, такой. Талантов не отнять! И что? Ну, желает человек прославиться, в бессмертие верит. Чего необычного?
Голова, вероятно, хотела добавить что-то еще, но Ютти вновь истерично закричала:
- Он не такой!
Голова очень широко и хищно улыбнулась, и пустила трещину по линии улыбки. Вокруг романиста возникла суета. Нэйфру закрыл глаза. В голове эхом перекликалось: не такой, не такой… И, кажется, это длилось вечность. Когда он, наконец, открыл глаза вновь, лиц уже не видел. Рядом на коленях стояла Ютти. Она обхватила его шею и, покрывая лицо своими слезами и судорожными поцелуями, плача и обрывая слова, защебетала:
- Ты действительно особенный. Я просматривала правую стопку, очень внимательно, каждый листочек. Я никогда ничего подобного не видела, это удивительно, это гениально. Ты понимаешь, гениально. Мой любимый…
Нэйфру даже вспотел от досады. Губы Ютти извергали то, от чего он пытался оттолкнуться и чего не хотел оставлять в себе и брать с собой. А кругом уже гремели, уже бесновались трижды проклятые им его же опусы. И среди этого громогласного беспорядка, среди слов, объятий, поцелуев и слез Ютти металась и отчаянно искала свободы голубая стихия.
От влажных объятий и какофонии противоборства Нэйфру становилось нехорошо. Каждая клеточка пространства была заполнена звуками. Они заглушали, разрушали друг друга. Нэйфру проваливался в эту бурлящую бездну и руками пытался уцепиться за едва угадывающийся голубой хвост. Пальцы нащупали и впились. И вот этот хвост уже несет его над землей. Пространство, секунду назад невыносимо густое, расступилось, раскинув бескрайние просторы.
Нэйфру, оседлавший голубую стрелу, летит над юными перешейками рощ, над сочными квадратами полей. Музыка всюду, голубая, со сладковатым оттенком, она пронизывает эти рощи с полями. Впереди какие-то строения, огороженные высоким забором, трубы, много труб. Трубы дымят. Откуда он знает этот запах? Сладковатый запах… Сдавливает сердце. Черно-белые хроники: изможденные люди, голые, строем идут в темные ворота. Людям нет числа. Трубы дымят. Снова поля, леса, реки, пятна городских агломераций. И все пропитано приторным запахом. Музыка неистовствует, бьют литавры.
Он видит Ютти. Она в слезах, со вспененными ветром волосами мчится позади. И, как говорящая кукла с заевшим механизмом, все повторяет: он не такой! В голове мелькнуло, что свежо и она запросто может простудиться. Нэйфру уже хочет согреть ее, дотянуться. Но мертвая хватка пальцев не позволяет. Ютти безнадежно отстает и вскоре исчезает за надвигающимся горизонтом.
Нэйфру выкинул руку, будильник осекся.

Самое прекрасное утро

Над черной кромкой земли намечалось первое свечение. Сон тяготил. Мысли тяготили. Вчера было проще. Вчера была игра воображения. Нынче – строгая действительность. Ты сумасшедший, Нэйфру. Это одна действительность. Другая действительность: хотел условий – выполнил условия. Что ж, теперь не опускать рук! Ты дождался самого важного, самого желанного утра. Дай бог, что б ты был гениален, Нэйфру!
Теперь спокойствие. Тишина. Гармония. Ютти, Тайль, Луоле рядом. Как безупречно и четко проявляются звуки! Твои звуки, твой новый, никем не слышимый, никем не опороченный звукоряд. Бодрости хватит и без чая. Нэйфру в кабинете. Первым делом швырнул правую стопку под потолок. Страницы, беспомощно покувыркавшись в воздухе, распластались на полу. Нэйфру выдернул свежий лист из левой и, даже не глядя на него, стал вычерчивать свои линии, дроби и крючки. Привычные, и не похожие ни на что.
Седьмой час, восьмой, девятый. Солнце ползло направо и вверх. Небесная голубизна переполняла комнату. Рука, не прерываясь, строчила. Рука подкрадывалась к кульминации. Оступилась, засомневалась. Нэйфру встал из-за стола и направился в детскую. Поцеловал Тайль, поцеловал Луоле. Заглянул в спальню. Ты сумасшедший, Нэйфру.
В коридоре остановился у телефонного аппарата. Снял трубку, набрал короткий номер, «Центральая, 10-13, срочно», и не дожидаясь ответа, повесил. Ну все, торопись, осталось минут десять-пятнадцать. И Нэйфру торопился. Рука мчалась слева направо, слева направо. Под ней росла новая стопка. Настоящая. Дай бог, что б ты был гениален, Нэйфру!
Он слышал встревоженный гул лестниц, быстрые шаги нескольких торопливых ног. Он слышал, как в мелодию, в его мелодию, в мелодию его уединения вторгались удары, скрежет металла. Это объективно мешало. Нэйфру достал бутылек и отпил. Еще. Бутылек опустел. Пряный аромат окутал цветочной пеленой. Удары продолжались. Но они уже не раздражали, они были где-то там, в другом мире.
Время мчалось. Время заканчивалось. Жаль, не успеть объяснить! А, зачем объяснения! Зачем кому-то твои труды! Зачем кому-то ты, и зачем кто-то тебе! Ты даешь жизнь новому, идеальному порядку звуков. Который еще никем не выражен, но который обязательно подхватят. Чья эврика – какая разница! Истинным создателем навсегда останешься ты.
Рука уверенно и быстро выводила ровные строки. Нэйфру уже не видел этих строк. Только голубую дымку с пряным цветочным ароматом. Потом что-то нарушилось.
Его вытаскивали из кресла. А рука, словно прилипла к бумаге, еще неслась вдоль нотных станов. Вдруг остановилась. Конец. Перо шумно покатилось по столу. Рука превратилась в незначительную часть неряшливо обвисшего тела, которое чужие озабоченные руки поволокли прочь.
Он засыпал. И пробуждался в новом прекраснейшем сне. Ликуя. Небесным гимном встречала его голубая стихия. И он уже как будто видел и Ютти, и Тайль, и Луоле, которые, конечно же, уже все поняли. Сейчас они подбегут друг к другу, обнимутся и будут говорить, и молчать, долго-долго.
Нэйфру уже взволнованно спешил навстречу.
Но словно тысячей молотов его оглушило звучным, неожиданным маршем. Ютти, а следом за ней Тайль и маленького Луоле разметало на осколки. Дробь марша в упор изрикошетила голубую мелодию. Ха, вот истинная гармония! Вот, хватай, пиши! Но рука не слушалась, и перо скатилось на пол. А кабинет остался где-то далеко позади. И только пронзительный вопль, сотрясая лестничные пролеты и бетонные перекрытия, навсегда опустошил холодеющую грудь.

Март 2010