Приговор

Что было, то и будет;
и что делалось, то и будет делаться,
и нет ничего нового под солнцем.

Во вторник жена сказала Алексею, что беременна. Алексею пришлось изобразить радость – он любил жену и почувствовал, что она ждет от него. Алексей не собирался заводить детей, ему было хорошо и так. Он работал в научном институте, в свободное время занимался живописью и учился на вечерних курсах в художественном училище. Там он и познакомился с женой. Дождливым июньским вечером он, возвращаясь с экзамена, увидел в коридоре двух девчонок, пережидавших дождь.

- Девчонки, кого до метро довести, спросил Алексей. Одна девчонка взяла его под руку и прижалась к плечу. Разговаривая, они дошли до метро, обменялись телефонами. Через полгода расписались.

Им было хорошо вместе. В новогодние каникулы они на несколько дней уезжали в один из европейских городов, осенью – на европейские моря. Ходили на выставки, любили театр.  Алексей  с удовольствием шел на работу и с радостью возвращался домой. Он писал диссертацию, много работал. Жена устроилась художником в издательство. Им не мешало даже то, что они жили с его родителями – дома бывали мало, днем на работе, вечером встречались с друзьями, шли в театр или на выставку.  О детях не говорили, подразумевалось, что надо сначала «встать на ноги», т. е. заработать достаточно для покупки своей квартиры. Алексею казалось, что такая удобная жизнь будет всегда. Так и продолжалось несколько лет – до вторника.

Со среды личная жизнь Алексея разладилась. Жена прочитала в интернете, что интимные связи во время беременности вредны для ребенка, поэтому Алексей стал спать на диване в общей комнате. Жена стала нервной и обвиняла Алексея в невнимательности, говорила, что он ее не любит и много еще чего. Алексей предлагал ей сходить в театр, на выставку, поехать куда-нибудь, но она и слушать не хотела – ребенку вредно большое скопление людей и шум. Начался токсикоз,  жену положили в больницу. Через неделю она вышла похудевшая, молчаливая и еще более нервная. Правда со временем организм привык, и жена стала понемногу приходить в себя.

Дочь родилась здоровой, спокойной, ела, спала, делала все, что полагается делать в этом возрасте.  Когда Алексей впервые взял ее на руки, он удивился ускользающему взгляду сине-водянистых глаз. Было такое ощущение, что она смотрит куда-то сквозь пространство и время в ту непостижимую точку сферы бытия, где сходятся прошлое и будущее. Алексей вспомнил, что такой же взгляд он видел у своей бабушки в последние годы ее девяностосемилетней жизни.

Алексей не испытывал никаких чувств к этому красноватому кричащему существу, непроизвольно двигавшему руками и ногами, кроме легкой брезгливости. Он не разделял восторгов жены и матери и не считал дочь красавицей.

Дочь росла. Денег не хватало. Алексею пришлось пойти сначала в пиццерию – развозить пиццу, потом стал брать переводы. На диссертацию и живопись времени совсем не оставалось, пришлось все бросить. О совместных поездках на отдых Алексей и не вспоминал. В институте стали платить совсем уж мало, и он устроился продавцом.

Мольберт с неоконченным натюрмортом, кисти и краски пришлось  отвезти в гараж. Правда, они долго терпели – и когда дочь разрисовала стены и ковер, и когда попыталась дорисовать картину, но когда она подновила белилами шубу, у жены случилась истерика, она сказала Алексею, чтобы он забирал свои вонючие краски, и чтобы она больше не видела этой гадости.

После последней ссоры, когда жена обвинила Алексея, что он сломал ее жизнь, что она надеялась, что встретила принца с каретой, а он оказался нищим в тыкве, что он загубил ее талант, что она прирожденная художница, а вынуждена сидеть дома с его дочерью, что она думала, что он сможет чего-то добиться в жизни, а в результате они оказались мещане на дне, они почти не разговаривали.

Стоило Алексею заняться какими-то своими делами – сесть за компьютер или взять книгу, жена сразу находила ему множество мелких дел и поручений – вынеси помойку, не видишь, что молока нет в доме, почему давно не пылесосил, а белье повесил? И так далее и тому подобное.

Жена по целым дням сидела у компьютера с дочерью на руках, с кем-то переписывалась, почти ничего не готовила и не убиралась. Алексею приходилось все делать после работы – покупать и готовить, заниматься с дочерью, убираться.  Когда он приглашал жену ужинать, она молча приходила, молча ела и уходила обратно в свой мир. Она пыталась найти работу оформителем или иллюстратором, несколько раз ей высылали материалы и принимали на испытательный срок без оплаты. Жена делала работу и, по мнению Алексея, делала хорошо, но её каждый раз благодарили и сообщали, что испытательный срок она не выдержала.
Накаливалось раздражение, которое проявлялось истериками и слезами жены, после чего на некоторое время наступало затишье. На работу он теперь ходил с отвращением, а домой возвращался с ужасом.

Но время шло, все ко всему привыкли – и к детской поликлинике с очередями и записью на два месяца вперед, и к детскому саду с постоянными болезнями, и к школе – потрепанному зданию во дворах, мимо которого и взрослому в темное время идти жутковато, не то, что отдавать туда ребенка.

Дочь росла. Сначала появились подружки, потом друзья, дискотеки, Алексей метался по окнам, звонил дочери по мобильному, который обычно был выключен или не отвечал (что казалось еще страшнее), звонил друзьям и подружкам – отвечали: нет, не было, ушла давно и так далее.  Дочь приходила когда в час, когда в три, один раз пришла под утро, правда позвонила предупредить. Попытки поговорить с дочерью не удавались, она отвечала – что вы паритесь, все нормально, я уже выросла  и не надо меня пасти.

Как-то вечером дочь привела симпатичного молодого человека и сказала – это мой муж Абдул, он будет жить у нас. Абдул был тихий и спокойный, каждый день молился своему богу, дочь надела длинную юбку, ходила в платке даже дома. Жизнь стала гораздо спокойнее – уже не надо было отлавливать дочь поздними вечерами, звонить ей, встречать у подъезда.

Когда у них родился сын, приехала куча родственников Абдула диковатого вида – небритые мужчины,  женщины в черных платьях и платках до глаз. Одни приезжали, другие уезжали, дом был полон чужих запахов, и чужой речи, все спали на полу в большой комнате – в зале, как они ее называли. Так продолжалось в течение месяца. Потом как-то вдруг все уехали, но жизнь в доме изменилась. Абдул не работал, хотя деньги у него были. Он все более превращался в восточного деспота, ничего по дому не делал, требовал, чтобы ему подавали, за ним убирали, не садился за стол с женщинами, много и непонятно говорил с кем-то по телефону, в дом приезжали какие-то мужчины, оставляли большие сумки, через несколько дней сумки исчезали. Никто не обращал никакого внимания на Алексея с женой – как будто их здесь не было.

Когда Алексей в который раз попытался поговорить с дочерью, сказал ей, что не хочет здесь видеть этого абдуллу и его друзей, дочь только молчала и смотрела в пол. Алексей обратился в милицию, приходил участковый, они посидели с Абдулом на кухне, о чем-то поговорили на незнакомом языке, посмеялись. Уходя, участковый сказал Алексею – слушай, он нормальный мужчина, да, и документы в порядке. Так что, живите дружно и до свидания.

Алексей почти перестал спать, думал о своей неудавшейся жизни, спрашивал себя – где же та точка невозврата, и когда ему был вынесен этот приговор. Может быть встреча с женой или рождение дочери? Но эти события казались ему следствием других, более ранних событий – может быть, когда он пошел в школу или стал заниматься рисованием? Но школа была ближайшей к дому, в другие и не брали, а учитель рисования хотел из всех сделать ван гогов, и это ему почти удавалось. Жизнь представлялась Алексею железной дорогой с многочисленными стрелками, которые переводил не он. А кто тогда? И это было непонятно. Неужели ничего нельзя сделать, и как предписано, так и будет?

Алексей обвинял родителей, приговоривших его к такой жизни. Его никто не спросил, хочет ли он родиться, зачем и, главное, кому это было надо? Сознают ли родители, на что они обрекают своих детей? – На муки и на пот? Тогда зачем все это? Зачем рождаться, если все равно умрешь рано или поздно, но перед этим помучаешься. А родители? Зачем им это надо? Они ведь ничего не знают о будущем детей, которое может быть и страшным. Не лучше ли прожить одному, ни за кого не волнуясь, никого не поджидая поздним вечером, не провожая в институт, на работу, в армию или на войну, никого не хороня после аварий, взрывов и пожаров, которых стало как-то многовато – прожить свободно, без обязательств? Стать ученым, художником, путешествовать, заводить кратковременные ни к чему не обязывающие знакомства, иметь друзей и подруг? Но эта легкость жизни почему-то со временем становится невыносимой, хочется душевного тепла и уюта – Алексей не знал счастливых одиночек. Ему было ясно, что приговор, вынесенный ему родителями, утвержден где-то выше. Но родители-то тоже родились, и им тоже вынесли приговор их родители и так далее, до Адама и Евы. А им приговор вынес Бог – не надо было есть яблока. Подумав об этом, Алексей даже успокоился. Вот так. Значит, ничего не сделаешь и не надо искать виноватых. И жизнь такая, какая есть. С этой мыслью он уснул.

Алексей проснулся с тяжелой головой, снилось что-то неприятное, но что именно, он не помнил. Алексей открыл глаза, - было начало июня, светило солнце, пищали не успевшие улететь синицы, от окна к полу протянулся косой столб светящейся пыли. Он с удовольствием оглядел привычную обстановку – стол, компьютер, книги на многочисленных полках, мольберт с незаконченным натюрмортом. На полу лежало недоеденное яблоко. Алексей вспомнил, что сегодня у него экзамен в художественном училище, и это его немного расстроило. Может не ходить, совсем что-то душа не лежит – думал Алексей.

С середины дня стало пасмурно, а к вечеру пошел серый беспросветный дождь с пузырями на лужах. Алексей сдал экзамен, настроение было хорошее. У окна в конце коридора училища курили две девчонки, пережидая дождь. Что-то кольнуло Алексея, появилось ощущение deja vu. Алексей пошел медленней, девчонки посмотрели на него и замолчали.
 
- Девчонки, кого до метро довести, спросил Алексей. Одна девчонка взяла его под руку и прижалась к плечу. Разговаривая, они дошли до метро, обменялись телефонами. Через полгода расписались.