про то, как хочется иметь дом

В ее дешевую сумочку помещалась половина ее, больше похожей на притон или на комнату в хостеле снятую на ночь, квартиры. Она доставала оттуда то упаковку с булавками, то немыслимых размеров косметичку, в которой помимо всего прочего хранился паспорт с вложенными туда особо важными бумажками, то словарик английского языка, и даже в самую солнечную и жаркую погоду вы могли бы обнаружить там тяжелый складной черный зонт.
-Зачем ты таскаешь с собой все это?
-Я не знаю, где проведу следующую ночь...
-Как будто у тебя нет дома.
-Мой дом - моя сумочка. Я спокойна, когда у меня свои булавки и свой зонт...-она улыбалась.

Однажды она выложила зонт из сумки.
***
Когда все построено на диалогах, когда весь мир спешит развязать языки, болтает без умолку и из космоса, наверное, слышится жужжание роя двуногих, когда разговоры - это смысл бытия, трудно находиться в одиночестве и молчать. То есть, я хочу сказать, совсем молчать и забывать звук своего голоса.
Чтобы помнить свое меццо-сопрано, Соня выходила на улицу, нарочно давала проглотить себя жадному метрополитену, толкалась на шумных улочках, надеялась, кто-нибудь спросит о чем-нибудь, кто-нибудь попросит помощи, кто-то обязательно не знает, как пройти по такому-то маршруту и спросит он обязательно у нее.
Сегодня она выложила зонт из сумки. Хотелось быть налегке, чтобы пройти больший километраж в поисках нуждающегося прохожего. Соня знала, что если выложить зонт, дождь пойдет обязательно, но не могла объяснить, хотелось ей этого или нет. Скорее да, жара отравляла ее жизнедеятельность, она была осоловелой и сама себе казалась немного чокнутой. Поэтому, выкладывая зонт, дождя не боялась.
Она вообще мало чего боялась в последнее время. Разве только полной тишины. Не той сладостной тишины природы, которая дарит отдохновение слуху горожанина, а тишины вакуума, того самого вакуума, что образовался внутри нее совсем недавно. В эту тишину и пустоту, она сбрасывала книги, впечатления, лила туда алкоголь, но полость не заполнялась. Страх был какой-то мимолетный, приходил на время затяжки и улетучивался до следующей с выдыхаемым дымом. Была еще парочка страхов: аранхофобия и клаустрофобия. И был сон, в котором Соня в деревянном ящике, где руки на ширину локтей развести нельзя, упирается головой в борт, коленями в крышку, а на крышке этого импровизированного гроба, прямо напротив ее лица, огромный паук, он аккуратно переставляет лапками, а ее сердце во сне дико меняет ритм: сначала бешено стучит, а потом почти останавливается от ужаса, тогда Соня просыпается.
В общем, сегодня, совсем не боясь промокнуть, Соня без зонта отправилась на улицу. Можно было подумать, что ее там кто-нибудь ждал: она улыбнулась зеркалу на прощанье, без проклятий закрыла заедающий замок, засмеялась, споткнувшись на лестнице...
У Сони не было привычки читать в метро, но она читала. Книжка "для метро" была неприкосновенной и ни в коем случае не читалась нигде более, разве что на набережной в тени. На этой набережной вообще было дозволено все и, уж конечно, читать книжку "для метро". Но сегодня она на набережную не стремилась, она шла с непреодолимым желанием найти кого-то, заглядывала в лица: "ты? ты? а почему нет? ну, улыбнись мне, я же тебе улыбаюсь".
И тут пошел дождь, откуда-то появились палатки с полиэтиленовыми плащами, она побежала туда, ей захотелось купить срочно зеленый, а никак не стоять 5 минут, пережидая дождь под крышей галереи. Она остановилась, перебежав на другую сторону улицы, под другую крышу, поняла, что здесь, именно в этом переулке она еще никогда не была, палатки с плащами исчезли вместе с дождем, снова запарило. Соня сама не отдавала себе отчета: строит ли она из себя сумасшедшую или это солнце совсем расплавило ее мозги, вот уже что-то где-то колет, где-то под лопаткой, и не от бега ...
***
-Девушка! Ну, девушка!!! Возьмите котенка? Ну, возьмите котенка, ну, вам что жалко? - визгливо кричала бородавка на подбородке толстой тетки, тыкающей ее в спину остроконечным зонтиком.
-Котенка? Мне жалко котенка, а вам котенка не жалко?
Тетка держала облезлого рыжего котенка за шкирку, трясла им, как таджики трясут шапками на базаре, трясла левой рукой, а желейная дрожь проходила по всему ее телу, громадная коричневая бородавка на подбородке ползла куда-то в сторону губ и при разговоре шевелилась отдельным организмом.
-Мне? - бородавка ожила - Возьмите, девушка, породистый котенок, хоро-о-о-о-ошенький! - бородавка тянула последнее слово, а рука подпрыгивала на каждом новом "о", заставляя апатичного котенка с видимым усилием щурить выпученные глаза.
Вообще, породой от этого комка шерсти даже не пахло, пахло от него скорее полнейшим беспородием, блохами и как минимум ушным клещом. Понять, где именно тетка с бородавкой отыскали этого полудохлого зверька, в подвале ли или сами замучили до такого состояния, было сложно. Но ясно было, если до такого состояния замучила не тетка, то сладить дело до конца одним потряхиванием кошака в левой руке она вполне может.
-Я его щас выкину, если вы не возьмете, - пискнула бородавка с явной обидой в голосе, - выкину в реку, - тряханула напоследок рукой посильнее, подтверждая свое намерение.
Соня, очумевшая от жары, подумала, что если только взять кота в руки, то выкинуть где-нибудь во дворе уже будет слишком жаль, а если не брать, то от этой тетки она не отвяжется никогда, потому что они уже минуты две как идут вдоль по улице, при чем Соня спиной назад, а тетка с бородавкой локтями распихивают прохожих.
-Так вы берете или нет?
-Мы не на распродаже, чтоб торговаться...
-Вот именно! Бери, кому сказала! - бородавка заставила тетку податься вперед, ткнув костлявым комочком прямо Соне в грудь, Соня инстинктивно подставила руки... И вот животное уже дрожит в ее ладонях, пытается спрятать нос под воротник, а бородавки с теткой уже и след простыл.
-Отлично! - крикнула Соня на всю улицу и, услышав наконец в полной мере свой голос, поняла, что меццо-сопрано-то теперь с хрипотцой.
***
Кот дрожал в такт вагону метро. Оказалось, что блох у него не было, а вот с дистрофией и ушным клещом предстояло бороться, Соня уже поняла, что от статуса хозяйки ей теперь не избавиться. Кажется, зверь был мужского пола и всем своим видом походил на Густава.
***
Перешагивать порог открытой двери Густав не спешил, он, задрав вверх мордочку, пялился на Соню и испуганным взглядом спрашивал разрешения. Соня разрешила, подпихнув котенка легонько носком запылившейся туфли. Он ступал осторожно, апатично взирая на все вокруг, манерный как чёрти что, вытягивал при каждом шаге лапки в белых носочках.

Он освоился очень скоро. Своим хозяйским маршем обошел все полки и все закоулки квартиры. Место Густаву явно не хватало, он, медленно ступая по комнате, становился то царем горы, взбираясь на ворох тетрадей и белых листов возле Сониного стола, то изображал партизана, зарываясь в груду вещей снятых с сушилки неделю назад, еще не поглаженных, сложенных неровными стопками.

Каждый вечер Соня теперь спешила домой, с сумкой еще более тяжелой, чем обычно. Сначала пришлось купить этакий поднос с решеткой и покатыми бортиками – кошачий туалет, потом ей подумалось, что Густаву необходим мягкий поролоновый домик, в форме собачьей будки, но уютного охристого цвета, такого уютного, что Соня по глупости сказала продавщице, что сама бы в таком жила, вызвав снисходительную улыбку оной, и еще конечно Густав нуждался в  мисочках всех калибров: для сухого корма, мясных кусочков, воды, молока, мисочки пониже, повыше и так далее. Но оказалось, что ее квартира-ночлежка, где ни одна вещь до этого не знала своего места, не вмещает даже милых заводных мышей, ни то что уж поролоновых домиков и мисочек. Мыши прятались по углам, и Густав с обиженным видом прыгал к Соне на колени, требуя отыскать их за шкафами, в складках слишком длинных штор или за сумками и коробками, наваленными без смысла там и тут. И постепенно беспризорные вещи начали расползаться и растекаться по ящичкам разных шкафчиков. Поролоновый домик встал в углу возле, явившейся на свет после ликвидации горы журналов Vouge, пальмы с подвявшими листьями. Там же обрело свое место и бревно для заточки когтей хищника. Хищник толкал носом все, что мешало этой квартире называться домом. Так ушли на помойку пакеты с открытками, банки с засохшей краской, оставшейся после последнего ремонта, часы-кукушка, всплывшие в коридоре из-под обувных коробок, забитых криво распечатанными нотами и безмерно удивившие Соню. Все постепенно встало на место.
***
Густав мерно лакал молоко из бирюзовой миски, боясь намочить длинные усы, хитро поглядывая на Соню. Потом отстранился, тряхнул лапками и начал умывать мордочку в луче солнца, который, так же как луч прожектора в театре, пробивающийся через щель в плотном занавесе, лился за кулисы, попадал в их кухню сквозь уютные теплые занавески. Была осень. Сонин чай остывал на подоконнике, пока она ухмылялась над очередной книжкой, купленной «для метро», читаемой не в метро. Соня никуда не опаздывала, уже почти полгода, как Соня никуда не опаздывала и они с котом, теперь уже маститым пушистым котом, завтракали одновременно: она пила чай со слоеным печеньем, а Густав молоко, боясь намочить длинные усы и хитро на нее поглядывая.

***
В ее новенькой маленькой сумке лежали ключи, кошелек, телефон и все та же книжка. Если вы надеетесь увидеть ее усталой и разбитой, растекающейся по эскалатору метрополитена – не дождетесь, она пьет витамины, чтобы осенью  не впадать в уныние. Внутрь нее словно втиснулась пробка, заполнив тот злополучный вакуум, заставлявший дрожать по ночам. И стало так туго, плотно и хорошо, так ясно и четко, как если волосы распущенные собрать в тугой пучок – чувствуешь себя собранной и понятной. Соня чувствовала понятной себя и всю свою жизнь. Вечером она шла ДОМОЙ.

- Ты промокла под дождем?
- да, у меня не оказалось зонтика…
- у тебя не оказалось зонтика?
- в прогнозе ничего не говорили про утреннюю грозу, - она улыбалась.