4. Так и было

        Когда мне исполнилось четыре года, мама перешла работать в ЖКО, должность её теперь называлась очень внушительно – «комендант». Работа была  как раз по её характеру, руководить людьми она умела и любила, а они  уважали  её  за справедливость, требовательность и весёлый нрав. Вскоре ей удалось определить меня в детский сад, куда водили всех детей нашего  района.

Но  болеть я не переставала, поэтому чаще сидела дома и пока подросла, перебрала почти все детские болезни.  Мама  всё старалась оздоровить меня. Покупала сладкий гематоген от малокровия, после которого долго оставался во рту привкус железа, но чаще обходилась рыбьим жиром.
 Вот это была   редкая   гадость!  Мама подходила ко мне с ложкой  янтарно -жёлтого жира и кусочком чёрного хлеба с солью:  запивать водой его было нельзя. Меня тут- же начинало  подташнивать от противного запаха, я плотно закрывала рот и молча глядела на неё снизу вверх. Вначале она уговаривала меня, потом сердилась, но я- то знала, что ей  некогда и помалкивала. Наконец, она вручала мне ложку и хлеб , велела пить самой и уходила в кухню. Только этого я и ждала, быстренько выливала  жир в кадку с фикусом, а  хлеб съедала. Может, поэтому наш фикус  так  хорошо подрастал , то и дело выбрасывая на макушке новые листья, сначала плотно свёрнутые в трубочку,  потом разворачивая  их  ярко-зелёными  ладошками. В конце- концов, мама заметила  мою   хитрость и стала мучить сама.
 
В раннем детстве я  была плаксой. Стоило незнакомому человеку заговорить со мной, я сразу начинала реветь. Весёлой и общительной маме было стыдно, я это чувствовала, но сдержаться не могла. Видно, так проявлялся страх перед чужими людьми, накопленный в одиноких больничных палатах, где  мне часто приходилось лежать. В детском саду тоже  было грустно и  хотелось плакать по любому поводу и просто так. Особенно вечерами, когда меня  оставляли на «круглосуточный».   Мы доверчиво жались к воспитательнице, как цыплята к наседке, а она читала нам книжку. Это были «Русские народные сказки» .Я  до сих пор помню ,что первая буква, с которой начиналась  сказка, была большой, красной и витиеватой , а вот картинок не было.

Помню, как однажды утром, нас подвели к портрету Сталина, что висел высоко на стене. В этот раз он был украшен чёрной лентой с большим бантом внизу . Нам объяснили, что Сталин умер. Во дворе мы часто видели чьи-то похороны, с музыкой,  украшенными венками,  и на нас это никак не действовало.
 
Со временем я немного привыкла в садике,  и стала вести себя более независимо, да и воспитатели меня отличали, всё-таки дочка «коменданта». Но, несвобода тяготила  всегда.  Казалось, что пока мы тут мирно играем,  за высоким и плотным забором идёт совершенно другая, интересная жизнь.  Очень хотелось это проверить , и однажды мы сбежали с подружкой, с Танькой Заиграевой. Сбежали легко – спрятались во время прогулки   за статую гипсового мальчика на площадке,  когда все дети строем пошли в группу. На крыльце воспитатели всех пересчитали ,  решили наверное, что плюс-минус двое,  не так важно и захлопнули двери.

Нам ничего не оставалось, как выйти за  калитку  и … Вот она – свобода! Но что с ней делать?  Я быстро сообразила, что хотя мама   на работе , дома появляться не стоит и мы отправились к Таньке . А жили они в стареньком деревянном доме  довольно далеко, вниз по улице «Ленина» . Не очень широкой,   с частными домиками по обеим сторонам и  вымощенной посредине булыжником, гладким от времени. 
Прохожих было немного, все работали.  Мы долго шли , держась за руки  и о чём- то беседуя. Когда  заявились ,  очень удивили  бабушку. Хорошо, что  мать была на работе, а старенькая бабушка  ругаться не стала, накормила нас и велела идти  обратно. Мы отправились, не спеша    и  пришли только к ужину.  В садике уже был  переполох!  Кормить нас не стали , да мы и не хотели, а сразу отправили «в угол», до прихода родителей.

Не помню, как вела себя Танькина мама, а  от  моей попало воспитателям, за то, что не досмотрели.  Надо сказать, так было всегда, и в школе тоже .Она очень строго, иногда жёстко, наказывала меня, но чужим  не позволяла этого никогда, и всегда была на моей стороне, что бы я ни натворила. Больше я не убегала и терпеливо сносила неволю за высоким забором…

Когда летом нас укладывали  рядком  загорать,  было жарко,  тесно и хотелось пить , а перевернуться можно было только  по команде воспитательницы. И пить нам приносили не скоро. Зато, какой она казалась вкусной – тёплая кипячёная вода из алюминиевого чайника!  Я и сейчас могу такою напиться. Но, как бы воду ни кипятили, а животы  у многих   болели  довольно часто. Когда это случалось  в садике со мной , от стыда я чувствовала себя самым несчастным человеком на свете. Нянька сердито обмывала меня, переодевала , а мама забирала домой и опять лечила.               

Но иногда болезни  были   интересными. Например – коклюш. Чтобы я не заходилась в удушливом кашле, маме посоветовали гулять со мной  утром по набережной Волги. Это стало развлечением поневоле.                Мы каждое утро ехали  первым автобусом  в «центр» по улице «Ленина».  Автобус подпрыгивал по  булыжной мостовой, а  я смотрела в окно на  одноэтажные дома с резными ставнями. Деревянные, почерневшие от времени, с белыми кружевными занавесками и цветущими геранями на маленьких окнах , они тихо дремали. А может, думали о чём-то своём…  Мне казалось , что в них должны жить особенные люди,  не такие, как наши, с их  будничной суетой. Однажды, это было много позднее, мы с отцом проходили мимо такого дома,  я сказала :
-Здесь, наверное, живёт художник.
-Почему художник? – отец усмехнулся ,посмотрел на меня с интересом    и я поняла , что он тоже думал о чём-то похожем.

Автобус, между  тем, высадил нас на круглой площади, прозванной «сковородкой»,   с  высокой пожарной каланчой   напротив «Красных рядов». Это удивительное строение!  Ряд мелких магазинов в одноэтажном здании, построенном по окружности, с анфиладой полукруглых арок снаружи, а внутри , под открытым небом – продуктовым рынком и складами товаров с подсобными  помещениями, укрытыми навесами , или просто брезентом.

Кострома  очень старинный город, старше Москвы, как  считают  историки, а в недалёком  прошлом город купцов и судовладельцев. Русские купцы  были людьми основательными и серьёзными, строили  на  века. «Красные ряды» сохранились до сих пор. Их часто можно видеть в старинных фильмах.
Рязанов снимал  свой знаменитый «Жестокий романс» в Костроме. Кстати, неподалёку , в ста двадцати  км от Костромы  была усадьба  Александра Николаевича Островского, автора «Бесприданницы». Он часто приезжал сюда,  и  большинство пьес были написаны здесь же. Его именем назван сейчас местный  драматический театр.
Выйдя из автобуса, мы с мамой  спускались  по утренней, пустынной улице к набережной. Проходили по шаткому  широкому настилу  на пристань ( ту самую,  на которую Паратов  въезжал на белом коне).               

Внизу , с тихим плеском и чмоканьем, лениво шевелилась тёмно-зелёная вода, чувствовалась  её страшноватая глубина.
Было сыро и прохладно.  Белый туман   стелился  над Волгой , солнце почти не пробивалось сквозь него.  Гудки пароходов слышались глухо, как  через слой ваты. Только колокол на пристани звучал совсем рядом и потому громко , предупреждая проходившую  мимо , длинную баржу .               

Мы долго стояли.  Я старательно дышала влажным туманом,  смотрела, как солнце понемногу  съедает его.  Потом возвращались на берег, шли к автобусной остановке мимо круглой  беседки с белыми колоннами, её называют «Беседкой Островского». Стоит  она  на высоком берегу, на самом обрыве . Отсюда открывался  замечательный вид на Волгу и  противоположный  берег,  застроенный тогда редкими деревянными домами.  Сейчас там вырос вполне современный микрорайон.