Глава 9

— Не могу, братик, всю они меня изломали, –– говорила Анна, сидя с ним на бревне у сарая. Красные отсветы заходящего дня тревожно падали ей на лицо, и Валентин увидел, насколько  сестра  изменилась: морщинки у  глаз, у рта… ––  в двадцать  четыре года! 
–– Как  я умом не тронулась.  А доходило до этого.  А может, и тронулась: в поезде  ко мне мама приходила, разговаривала со мной.   
–– Да ты что?! ––   Валентин  приподнялся. –– Я ведь тоже… Сижу вот тут,  и   –– мать стоит!  Жалкая, бледная. Стоит и молчит.  И у меня язык отсох.    Потом исчезла.  Я никому не говорил, чтоб за  психа не приняли.               
–– Наверно,  в церковь надо сходить, свечку поставить за родителей…
––  Наверно.  Ладно, пошли домой, дети ждут.

      Тоня с Илюшкой,  когда  Анна вернулась, наперегонки  кинулись к ней:
–– Почему ты так  долго? Мы тебя ждали, ждали!.. Зачем ты нас закрывала?    
–– Ну, милые  птахи, ну, родимые щебетухи! –– Валентин по очереди подкидывал их на руках.  ––  Сейчас угощенье будет.
      И только охнул, заглянув в  кухонный стол.
Выбежал  в коридор, громыхая там чем-то, что-то дергая.   Принес сыр, корейку, китайский компот в жестяных банках; потом втащил  кастрюлю с водой,  где  плавал большой кусок масла. 
–– Шурке в стол закопала, сволочь!
–– Ох, оставь ты  ей все, –– посоветовала Анна. ––  Мы уедем, а тебе с ней жить.
 –– Ну да, как же!

     Ребятишки зачарованно смотрели на дядю. Ели быстро, много, запихивая в рот  большие куски. 
–– Деньги-то есть у тебя? –– спросил  Валентин сестру.
–– Откуда?   
–– Сейчас дам.
Прошел в комнату,  однако вернулся ни с чем.
––  Увезла!  Как чуяла!  Ладно,  я заначил  немного.  Ты к кому хочешь в Бийске-то?
–– К Мане. 
–– Что тебе Маня?  Здесь оставайся. На нашей улице комнату можно снять. 
–– Спасибо, но лучше  подальше от  твоей Сони!

                ***

В кухне горел ночник. Брат курил, сидя за столом, Анна сидела на дерматиновом диване.   
–– Не пожалеешь о Петре? –– спрашивал Валентин. –– Никогда не забуду, как он меня встретил.   Все готов был отдать!   
–– Нет. Тебе с ним бутылку было распить,  а я света белого не видела.  Думаешь,  не понимаю ничего?  Да, он надежный,  не жадный, никого не боится.  То, что глотка у него широкая, так у нашего деда она была не меньше, и материться он тоже умел.  Но он еще  радоваться умел!  А этот кобенится, требует, чтобы его жалели за его страшную участь.  Не было у него жизни, хочет все сразу получить,  любой ценой. Только эта цена вот где у меня! –– Анна хлопнула  ладонью  по шее.

С улицы донесся петушиный крик:
–– Аув-ввау-вау-ваа-а!
Крик подхватил  другой «солист», хрипя, как удавленник:  «гх-хыыыы…»
–– Чудные у вас петухи, –– прислушалась Анна.
      –– Один Клавкин, другой Шуркин.  Шуркин за штаны хватает,  а Клавкиного недавно зарубить хотели: клювом  целился  мальчику в глаз.  Значит, окончательно порываешь с Петром?
      –– Окончательно.
     К странному петушиному дуэту присоединился еще один голос, чистый  и звонкий.
–– Икки-ки-киии!..
–– А это не знаю чей, –– сказал Валентин. 

***
 
     Тонечке снилось: она по-прежнему дома. Приходит с работы отец. По  яростному  хлопанью дверью, по воплю в коридоре она понимает, что он «получил получку».  Она прячет голову под одеяло, и ее лихорадит: «Хоть бы уснул!  Хоть бы мама улыбалась!»
      –– Ах, не горюйте, ненаглядные невесты, в сине море вышли мо-ря-кии! ––  затягивает  отец. 
«Сейчас целоваться полезет!»
      –– Деточки мои-ии! –– отец  пытается изобразить рыдание.
     Тоня осторожно выглядывает из-под одеяла: отец на четвереньках ползет к их  кровати, тянется к ней его большая  рука.
       — Нет! Нет! — вскакивает она и кубарем летит с постели, забиваясь  в угол.
«Не молчи, мама! Ты назло нам молчишь! Пожалей его, он тогда не будет  тебя бить!»
     Трясясь от фальшивых рыданий, отец протягивает Илюше липкие, в табачных крошках, конфеты.  Илюша таращит глаза и не берет. Тогда, разом прекратив всхлипы, отец бросается на мать и хватает ее за горло:
— Сидиш-шь?  Смотриш-шь?  Сашеньку ждеш-шь?
Мать в удушье выкатывает глаза. Дети кидаются к ней — визг, плач, жуткий клубок сплетенных тел... Тоня обнимает ноги отца, не замечая, как он  коленом отдавливает ей пальцы:
— Папочка! Папочка миленький! Не бей маму! Пожалей маму, папочка!
Перед ней синее лицо братика.
— Что?  Что случилось?

Девочка открывает глаза и видит перед собой  невредимую мать и дядю, которого не сразу, но признает. Она все еще не может освободиться от страшного сна и вдруг…  ощущает под собой горячую мокроту.
— Насикала...  — уродливая гримаса перекашивает ей рот.
— Да пропадите вы пропадом! ––   мать срывает с нее одеяло.
Валентин ошеломленно смотрит на нее, и, разом  поняв все,  обхватывает сестру за подмышки,  тащит  на дерматиновый диванчик.
— С ума сошла! Отойди от детей! Спи!  Иначе –– свалишься!

                26   

     Утро еще только проявлялось. Еще робкие короткие лучики солнца ощупывали землю, еще в стекляшках росы была  трава во дворе, а Маня с мужем уже возились  в стайке: большое хозяйство –– большие хлопоты.
Володя  был не в духе и наскакивал на жену:
— Ты виновата, полоротая!
— А я при чем? — отбивалась Маня
Ей было обидно: разве она приглашала Анну,  велев убежать от  мужа? Но приехала, так куда ее денешь: не на улицу же выкидывать?
—  Не злись, она шьет хорошо,  отработает за картошку с молоком.
–– Ладно, пошевеливайся, опаздываю.

Поросенок нетерпеливо  хрюкал в закутке, и, выпроваживая его во двор,  Володя    заорал:
–– Крыса опять!  Хоть бы котлет ваших принесла, людей травите, авось и крысы не сдюжат!
Маня заплакала:  «Все из-за Аньки! Свалилась на мою голову! Надо сказать ей, чтоб к мамке  ехала или  в деревню  к дяде Ивану!»  Но тут же  опомнилась: «Пару рубах Володе надо пошить. Мне бы халат из ситчика». 

 Слезы просохли.
–– Тормозок возьмешь  или денег дать?
–– Пятерку гони.
–– Куда  столько?   
Володя запел:

                Прихожу я в магазин, топай, топай,
                Там бутылки стоят кверху...
   
— Ох, ты и...
— Цыц, работница питания! Не разумеешь — не лезь. Воруешь свои пирожки –– и воруй!

     Бросив скребок, Маня ушла за загородку:  «Паразит! –– плакала. –– Сам от бутылки к бутылке, а ты крутись, да еще  виновата! Зачем только я за тебя замуж вышла? На какой леший ты сдался мне?  Столько парней гонялось за мной, а я этого крокодила выбрала!»

Из дома босиком выбежал Лешка, пятилетний сын. Помочился с крыльца, попрыгал зябко и  удрал обратно в тепло.  Маня  выгнала  уток. Подсолнухи поднимали желтые головы  к солнцу. Начинался день.
Володя вскоре ушел. После завтрака ушла и Маня. Анна принялась разбирать вещи, оставленные  для переделки и перелицовки.
— Это пойдет сюда, — прикидывала, хмуря лоб, — это можно выпороть. Пожалуй, и получится пальтишко Алеше. А из этой сорочки выгадаю Тонечке платье.

Расчеты швеи перебивались мыслями о брате.  «Вот  и «устроилась» в Новосибирске, «помог» Валентин…   «Можно комнату снять».  Да я бы на его месте ночью побежала к этим хозяевам, я бы не успокоилась, пока не увидела, что у сестры все хорошо! Сам-то приехал к нам –– костюм ему справили, и пальто зимнее, а  тут видит же, что разутые и  раздетые, и хоть бы хны.   А  Сонечка его как за диванчик переживала! А врет-то как!  Вот тебе и образование, и высший разум.  На что они,  если нет совести?»
Думала и о Саше: «Встретиться бы, посмотреть, каким стал?»

–– Ну, почему вот так, Ань? –– тоскливо спрашивала ее Людка, когда Анна рассказала  ей про  Сашу. –– У меня ведь тоже был парень.  А потом  меня в Губаху эвакуировали, а его –– на фронт. И всё.
Неделю Анна крутилась, как белка в колесе: шитье, уборка, стирка,  — старалась перед сестрой.

Володя докапывался вечерами:
–– С твоей фигурой Анька,  можно в ресторан  официанткой. Деньги рекой потекут.
— Да чё ты к ней привязался? — кипятилась Маня.
Но однажды Анна спросила Володю:
— Ты же знал Лесникова.  Где он теперь?
— Где ему быть, шоферит. 
— В Бийске?
— Ну.  Видел я его недавно.
–– Про меня  сказал?!
–– Ага! Забота мне вас сводить. Двое детей у него, матушка, и бабочка  вполне приятных конструкций.
Мария ударила мужа кулаком по спине:
—  Чистое помело! Не слушай его, Ань.  Хочешь –– так съезди к Лесникову, сама  все узнаешь.
––  И поеду!  –– твердо сказала  Анна.

                27
               
      —  Мам, ты куда? — Тоня догнала мать у калитки.
— На работу устраиваться, — стыдясь своей лжи, ответила Анна.
     Хотела погладить  Тонечку, но не посмела коснуться детской чистоты уже нечистыми, как ей казалось, руками. Попросила:
— Следи за мальчиками, и если что — беги к тете Лене.

     Тоня осталась у калитки.  Смотрела матери вслед, пока та не скрылась  из  виду.  Лешка висел на заборе, сворачивая шляпу незрелого подсолнуха,  а Илья, раскрыв рот, ждал, когда можно будет выкусывать зернышки.   

Ничего тут не нравилось Тоне.  Ни  заборы, ни крикливые  утки.  И Лешка, хоть и брат, тоже  не нравился.  Вот брат Коля, который остался теперь у бабушки, совсем другое дело. С ним было весело. Разворошат  сметанную бабушкой копешку, стегают друг друга  веточками малины.  А можно просто сидеть с Колей на крыльце, смотреть, как за гору уходит солнце, и сочинять, что за горой живут цари и царевны.  Вообще у бабушки было хорошо.  Можно бегать босиком по гудроновым тротуарам, гудрон мягкий, ноги становятся черными, бабушка оттирает их керосином и грозит стриж-балдой –– большо-ой такой жук с длинными усами!  У бабушки есть  полати, Коля умеет лазить на них, а Тоня один раз попробовала, но упала на бак с водой. И бабушка тут как тут: вицей по голым ногам!  Не очень  больно. Только однажды Тоне досталось по-настоящему: это когда бабушка  полезла  в  голбец, а она так низко склонилась над таинственной ямой, что не удержалась и  шлепнулась бабушке на спину.
      –– Пошли яйца искать? — спрыгнул  с забора Лешка.         
––  А где? –– удивился Илья.
–– Да в бревнах. Дурные куры несут.
Илья потопал за ним, Тоню не пригласили,  и она пошла  сама по себе: на улицу, собирать в подол куриный пух, –– на подушку,  как велела мать.

                28

      Анна  шла по Бийску с радостным и тяжелым чувством. Глаза видели одно, а сердце –– другое, прежнее. Она специально выбрала дорогу подальше от родного дома. Боялась встречи с ним, слишком много он вобрал в себя.   После ссор с Петром, когда муж обзывал ее последними словами, ей вспоминались родители: как они-то могли  не ссориться?  Самое большее, что происходило меж ними, это если мать упрямилась, говоря: «нет», а отец  хлестко  отвечал:  «Не гнед, а саврасый!»

Много  раз видела Анна в Губахе свой дом, –– и во сне, и в яви.  Как-то  увидела  яблоньку, ту самую, что росла  у родной калитки.  Стайка щеглов на яблоньке.  И яркое-яркое солнце!   Она даже Сашу  перетащила в свой дом.  Шла во сне за пожилой  женщиной, глядь –– а  во дворе Саша!  Увидел ее, бросил работу, маячит:  иди сюда!   Дорога высоко, и Анна, скрываясь  за женщиной, тихо зовет:
–– Нет, ты  выходи…
«Эх!  Даже  в  снах-то прячусь!» –– думала.

      Чем ближе подходила она к автобазе, тем страшней  становились.    Ворота были открыты.  Встала возле них, заглядывая во двор. Покореженный кузов отслужившего  век автобуса, несколько грузовиков, возле которых мужчины в замасленных спецовках, мастерская в глубине двора. Где Саша?  Там? Подъедет? Повернулась лицом к дороге, бесцельно глядя на металлическую  сетку и камни, крепившие   холм,  на белый вьюнок на них.  Мысли не было ни одной, только тупое ожидание.  Постояв  так, она вдруг обомлела: «Как пугало же я!» И окликнула паренька, вышедшего с территории  автобазы:
 — Не скажете, где Александр  Лесников?
Парень обернулся во двор, прокричал:
 — Лесни-ик! Пришли тут к тебе.
И у Анны все покачнулось перед глазами.

Оттирая мазутные руки, Лесников вышел на зов. Глянул на молодую женщину в броском платье, и скорей угадал, чем узнал Анну.
 — Т-ты?
Анна потеряла соображение.
 –– Ты. — Ответил  за нее Лесников.
— Я на минуту, –– вдруг бестолково заговорила она. –– Увидеть тебя хотела. Я все знаю… — сгорала от  лживой бодрости своих слов.   «Чужой совсем. Не тот. Не нужна!»  Анна  побежала прочь.
 Лесников догнал, поймав  за руку мягко, но крепко.
 — Погоди, я сейчас.

Она замерла птицей у открытой клетки, не веря в возможность воли, не зная, что с этой волей делать…   Сколько так продолжалось, тоже не знала.
Выехал грузовик, посигналил.
— Садись,  — Александр  открыл перед ней  дверцу.
Анна  влезла в кабину и опять затараторила, поражаясь самой себе:
 — Уйти уж хотела, любопытные все такие, разглядывают… А на мне платье выходное, другого-то нет… 
 —  С семьей приехала? –– перебил Лесников.
       — Одна…   То есть нет,  с ребятишками…
 —  Тебе кто  про меня сказал?
 — Володя  Опенкин… 
 —  Так ты  уже сколько  здесь?
 — Я-то?
 –– Да успокойся,  не съем! –– прикрикнул Лесников.

      «Надо взять себя в руки, надо взять себя в руки!» –– заклинала Анна. Так мечтала об этой  встрече, так придумывала ее, а встретились...    Искоса глянув  на Александра, заметила над губой старый шрам. И так захотелось прижаться к его губам, замереть, почувствовав  жалость их и  прощение!
— Куда  ты меня везешь?! –– всполошилась вдруг, увидев, что  выезжают за город. «Ишь, какой! Уж думает, раз  пришла, то уж…»
—  Ну, хочешь, так по городу будем кататься!  –– фыркнул  Лесников. ––    Сбавил скорость, заговорил, не сдерживая  досады: –– Почему  не дала знать о себе, когда дом  продавала?  Акимиха   рассказала потом:   «Аня мужа нашла хар-рошева! Генерал или полковник.  В кителе!»
 — Стыдно мне было…  Беременная, живот   видно… И Петр сторожил, как пес. А думы только о тебе были!  Гляну на твои окна –– бабушку жду!  И боюсь:  вдруг она увидит меня?  Не могу  я тебе  всего объяснить…  Хотела в письме  рассказать, да золовка  перехватила –– на почте работает,  Петру отдала.
 — Что, так скоро и разлюбила своего мужа? — не поверил Лесников.
 —  Да  я  не любила его никогда!  Пожалела.  Никакой он не генерал, после лагеря ехал, китель купил  у кого-то.

 Но  тотчас ей  стало совестно:
 — Вот в  чем он не виноват, так в том, что сидел.  Без вины сидел! И за китель не осуждаю.  Всю войну прошел, а у  него  награды отняли! Будто не   заслужил,  а по ошибке дали. 
Лесников  затормозил.
       ––  Да… от тюрьмы да от сумы не зарекайся…  Бедная  ты моя!
И в мгновение все позабыв, Анна  обвила его шею:
—  Люблю, люблю, люблю, я люблю тебя!
—  Анька!..  Погоди…  Анька!..
— Не отдам!.. Ни за что не отдам!  Жить  хочу!

***
 

Тоня давно проснулась. Свет из кухни тусклой дорожкой ложился через полуоткрытую дверь, и в его желтизне переодевалась мать.
Целый день Тоня ждала ее. Но уже и солнце село, и пуха был набран полный мешочек, а она все не возвращалась. Дядя Володя ругал тетю Маню, кричал про какого-то Сашу. Что за  Саша? Почему дома из-за него папа бил маму, а здесь дядя и тетя ругаются?  Тоня поняла лишь, что мама поехала к Саше, и ей стало обидно за себя и за брата, да отчего-то мутило ее: не то от глаз матери, какие видела перед ее уходом, не то от  ее слов.

Хлопнула дверь, пришла тетя Маня. Взрослые в кухне, но Тоне все слышно.
— Повидались? — спрашивает тетя Маня.
— Да, — неохотно отвечает мать. — Нужно мне в деревню ехать, не выдержать  тут, рядом.
— Конечно, — язвит дядя Володя, — туда он к тебе и кататься будет, все от жены подальше.
Мать смеется нехорошим смехом.

     «Уеду  к бабушке, — решает девочка и, сдерживая слезы жалости к себе, встает, одевается. — Никому мы с Илюшей не нужны. Папа пьяным приходил, дрался, мама не любит… Только бабушка! Приеду и расскажу ей все, пусть Илюшу тоже заберет, плохо ему будет в деревне», ––  Тоня не знает, что такое деревня, и чужое слово ее пугает.
Одевшись, она храбро выходит в кухню. Не обращая внимания на хозяев, говорит матери:
— Я уезжаю к бабушке.
     Тоне уже нестерпимо: ей хочется заплакать и все, все высказать матери!  Тогда мать  обнимет ее и скажет: «Зачем тебе одной ехать, доченька? Завтра мы вместе решим, как нам быть, ведь утро вечера мудренее. Никто не нужен мне, кроме вас с Ильей».   Но мать говорит совсем другое, и говорит злым голосом:
— Умница! Везде со своим умом вылезешь!
— Мама! — хочет объяснить Тоня, но мать обрывает ее:
— А ты сними-ка все, что на тебе, ведь это все мое! И можешь хоть к бабушке, хоть к папе родимому!
«Как? — ужасается девочка. — Как ты можешь так говорить?»
Взвизгнув, она сдирает с себя платье.
— На! Это ты шила! А трусики и маечку мне папа купил! А туфли бабушка подарила!
Анна смотрит  на нее расширенными глазами, смотрит, как на чужую, и нет в ней  никаких чувств.


Скинув одежду, Тоня выбегает в темноту двора,  затем  улицы. Сердце  разрывается от горя. Нет, она не ждет сейчас, как ждала минуту назад, что мать приласкает  ее и  она сладко расплачется. В ней бушует негодование.   «Выгнали! Выгнали! Ну и пусть, я уеду!»
Лают собаки, девочке кажется, что они бегут за ней, хватают за ноги, она спотыкается, падает.
Мир рухнул!

Ее, бьющуюся в судорогах, поднимают чьи-то руки.
— Малышечка! Малышечка! ––  Володя едва справляется с ней. Тащит в дом, укладывая на свою постель.
–– Не бойся, малышечка, никто тебя тут не обидит, не кричи так громко, братиков напугаешь. Не реви, хватит, оставь слезы на завтра, а то умыться будет нечем. Завтра будешь со мной порядок наводить в хлеву, завтра у меня выходной, воскресение, работы жди много...
      Всхлипы и вздрагивания ребенка становятся реже. Убаюкиваемая словами Володи, как знахарским заговором, девочка засыпает.