Глава 8

      После трех суток мытарств, стыдливой изворотливости при появлении  ресторанных молодок с корзинами сластей, после умоляющих взглядов детей,  унизительного положения среди пассажиров Анна наконец облегченно вздохнула,  почуяв  через  открытую фрамугу запах полыни — запах родной сибирской земли!    Мысли больше  не возвращались к  Уралу, думалось теперь о брате: как встретит?  Позарез нужна была его помощь, да поможет ли? Смотрела, как хороводы берез за окном сменялись полями  до самого горизонта, и хотелось верить, что  Валентин  поможет. Ведь она-то помогла ему, когда без гроша приехал в Губаху. Натворил тогда братец дел!  Женился, ребенка завел, а потом сбежал в Новосибирск к заочнице Соне.    

Соседка, играя с Ильей, отвлекла Анну.
— Подарите  мне вашего мальчика?
      Илюшка спрятался за мать, и из-под  ее локтя хитро поглядывал на  веселую тетю.
— Не то отдать тебя? — Анна взъерошила ему  волосенки.
— Не-а! — сын запрятался дальше. — Не надо меня отдавать, я к тебе уже привык. ––   Поднял плечико,  сморщил нос в бисеринках пота,  прибавил:  — Тоньку отдай.
Тоня ожидала, что мать рассердится, отругает его, но мать ничего не сказала, и она   обиделась:  «Бабушка бы так не сделала, бабушка меня любит!»  И ей захотелось  назад, к бабушке!
–– Мам, давай  в Губаху вернемся? 
–– Да ты что! Скоро Новосибирск, нас дядя Валентин ждет!
«Заждался, –– подумала. –– Как раз попадем  под какую-нибудь чертовщину,  у него это просто».   

Письма от брата шли бодрые, но они и тогда были бодрые, когда после оглушительных доходов остался гол как сокол.  В Губахе рассказал, что произошло, и  Анна готова была прибить его!
       В летних лагерях под Омском, куда она выслала Валентину его долю от продажи дома,  он совмещал службу с занятиями фотографией. На вольных просторах  солдаты  любили фотографироваться:  где-нибудь у куста или речки –– в самых непринужденных позах.  Деньги текли к Валентину, как из  водопроводного крана.  За лето скопил  двадцать тысяч, мечтая  по окончанию службы поехать к  заочной пассии в Новосибирск, водить ее в рестораны, театры, а пока, чтобы не упасть перед Сонечкой в грязь лицом, слушал по радио оперы и спектакли  и писал стихи.

      –– Стихаришкин! –– прозвали его санитары.
      –– Да вы послушайте, что у меня  получилось:

                Начало жизни где-то далеко,
                Конец ее, быть может, недалече.
                Пройти свой путь мне было нелегко,
                Рассказывать о нем –– того не легче.

      –– Н-да,  тебе  очень  нелегко брать анализ на яйцеглист!
      –– Обезьяны чокнутые!

      Дислоцировались  на зимние квартиры в начале сентября.  В санитарный вагон погрузили ящики с медикаментами,  столы, стулья, матрацы.  За погрузкой  наблюдал  капитан медицинской службы Селезнев.  Стоял около раскрытых дверей вагона,  сдвинув фуражку на затылок,    вопрошал:
      –– Ничего не сломалось?  Не разбилось? 
      –– Всё в целости, товарищ капитан.
      –– Закончите и не торчите тут, а то другим подразделениям будете   помогать.

      Селезнева медицинский состав  уважал за его спокойную деловитость.   Покончив с погрузкой,  ушли к вокзалу и сели на скамейку около ресторана.  С солдатскими грошами в ресторане нечего было делать, и санитары поглядывали на Субботина: может, проявит сознательность? Но он не проявлял.
      –– Обеспечь, Стихаришкин, по сто грамм? –– снаглел санинструктор  Толик.
      Валентин уже привык, что его доходы режут глаза, но сейчас решил: «Ладно, угощу. И сам выпью. До отправки эшелона еще три часа.  Потом завалимся на матрасы и проспим до самого Бердска». 
      В ресторане  приглядели  столик в  углу. 
       –– Девушка! –– Валентин позвал официантку с выбеленными перекисью волосами. –– Две «Московских» и  котлеты с пюре.

      Прошел к буфету, купил   папирос на всех.  Сидели,  дымили, разглядывали  картины на стенах.
      Подавая им тарелки и бутылки, официантка сказала, что имеется черная икра и хороший коньяк,   есть заливное из судака,  конфеты «Пилот», шоколад  «Гвардейский». Ребята с усмешкой переглянулись. 
      –– Ладно, тащи, –– распорядился  Валентин. –– По порции икры  под коньяк и по «Гвардейскому».  ––  Потрогал пачку денег в кармане:  можно хоть и быстро, но гульнуть в полную душу. 
      
      …Как оказалось, что официантка обслуживает еще  два столика солдатни?   
       –– Плачу! –– размахивал Валентин бутылкой. –– У вас в кармане  правительственная тридцатка, а у меня… ха-ха-ха!   Волошин, ха-ха-ха! заказывай,  чего душа просит!..
      –– Денег не хватит!
      –– Да ты!.. Да я!.. –– Валентин, ничего уже не соображая, вывалился из ресторана, пересек площадь. Пролез под  эшелоном и, отыскав в санитарном вагоне заветный ящик,  нагреб под гимнастерку сотенные купюры. Не заметил писаря Рыжего Мотыля.  Зато Мотыль заметил его.

      К приходу Валентина в ресторане уже дым стоял коромыслом, официантки обслуживали сдвинутые столики, где ели, пили, курили, давя окурки о сапоги,   человек сорок.   
      –– Всем  встать!!!
      Вооруженный патруль,  приведенный Мотылем, вернул всю ватагу к эшелону  и затолкал в свободный вагон.

      По прибытии на зимние квартиры Валентина посадили на гауптвахту. Впервые в жизни он сидел  в одиночной камере.  Бесился, стучал кулаками по нарам,  вспоминая «деточку» –– белобрысую официантку, которая буквально вырвала у него пачку денег.  «Тысяч восемь было! Анька за шесть тысяч дом продала, а я что наделал!  Да мне бы эти деньги сестре послать, путь бы в Губахе дом строила, чтобы не жить в одной конуре вдесятером!  Кого удивить хотел?  Разве они понимают, что я ночи просиживаю за фотоувеличителем, пучу глаза, травлюсь химикатами?  Они понимают, что я не делаю им бесплатно! Идите в гарнизонную  фотографию! Не хотите?  Там пятерку берут, а я три рубля?  Там вас к стенке с намалеванной березкой поставят, а я  у настоящих берез фотографирую? О-оо, дурак набитый!  Теперь и начальство по головке не погладит, и ребятам в глаза не посмотреть».

      На четвертые сутки солдат, носивший Валентину еду, сказал:
      –– Тебя скоро выпустят. И суда не будет. Батальон готовится к выездным учениям –– не до тебя.  Притом сильно спились в ресторане только семнадцать  человек,  а главное, не было драки.
      Это сообщение несколько успокоило Валентина. Но когда его вывели из одиночки и он увидел  батальон, выстроенный  буквой «П», –– сердце его оборвалось!  Стоял без ремня,  облаченный в широкие штаны и  незашнурованные ботинки.  Стоял под сотнями осуждающих глаз!
       –– Батальон! –– скомандовал командир. –– Смирно!  Товарищи солдаты,  сержанты и офицеры!  Аморальный поступок сержанта Субботина, совершенный им при дислокации с  летних лагерей на зимние квартиры, будем разбирать  вместе!  Председателем общественного суда назначаю  капитана Селезнева.  Начинайте, товарищ капитан.

      –– Товарищи! –– начал Селезнев. –– В ответственное для батальона время санинструктор Субботин споил  около сорока  солдат и медицинских работников.  Чем бы это пахло для него в военное время? Расстрелом без суда. Но и те, кого спаивал  Субботин, ни в коей мере оправданы быть не могут. Укажи хоть один из них Субботину, что  попойка в ресторане грязным пятном ляжет на нашу дивизию,  этого бы не случилось!
      –– Откуда у  Субботина деньги? –– выкрикнул кто-то  из строя.

      –– Всем известно, что он занимался фотографией. Но командование батальона даже не подозревало  масштабов  его деятельности!  Они достигли размеров  окружного военного лагеря! По поверхностным подсчетам санинструктор Субботин заработал  в одно лето около двадцати тысяч рублей. Что это означает, товарищи?  Это  означает преступление!  Но вдумайтесь еще в один факт:  у Субботина скопились тысячи фотопленок, а это не что иное, как  материалы для иностранной разведки!

      У Валентина поплыло перед глазами: «Неужели отправят в дисбат?!»   Лицо  позеленело,  тело обвисло,  и капитан, увидев это, быстро закончил:
      –– Субботин может не беспокоится: такого у нас не случится.  Прошу, товарищи,  высказывать свои мнения.
      То, что услышал Валентин от рядовых и офицеров –– было гильотиной!  Его называли рвачом, ставили в вину, что не делал фотоснимки по  рублю,  поскольку занимается фотографией во время несения службы,  что берет деньги даже с офицеров.  Особенно усердствовал старшина саперной роты Кулик:
      –– С меня Субботин взял полсотни за  десять визиток!  Как это называется?

      Валентин вспомнил  день, когда Кулик попросил его сделать визитки. К визиткам понадобилось семейное фото на природе. Потом фотоснимки по отдельности жены и детей.  Жена старшины подала Валентину, как милостыню,  полусотенную бумажку,  он отказался. Тогда дочь принесла  деньги прямо в  санчасть и кинула ему  на стол.

      –– Вот! –– подытожил комбат, выслушав всех, кто желал сказать свое слово.  –– Забираем  у Субботина оба фотоаппарата и забираем деньги, которые пойдут на приобретение книг в  библиотеку.
      –– Три тысячи мне сестра прислала… –– пролепетал  Валентин.
––  Молчать! Приказом командира полка сержант  Субботин разжалован в рядовые! 

Сонечка обломилась.  Вместо Новосибирска оказалась Губаха, где строил перед шурином и сестрой большие планы на будущее, но кончилось тем, что опять убежал к Сонечке, успевшей за  это время неудачно сойтись и расстаться с каким-то  из своих обожателей.
   
                23

 — Тоня! Давай руку! Не зевай, Тоня! — Ошарашенная движением большого города, девочка  бросалась чуть не под колеса автомобилей. 
Едва дотащились до  трамвайной остановки.  В трамвае дети, как дикари, лезли к окну, визжали, пищали, а от легковушек, пробегавших мимо, совсем  чумели.  К счастью ехать было недалеко, вышли  в старом районе города, и Анна, наконец, перевела дух:   пейзаж  с приземистыми домишками и не мощеной дорогой  детей не заинтересовал. 
 –– Мам! Я  дерево видела до неба! ––  хваталась за  ее за руку Тоня.  –– Мам, почему у нас  деревья маленькие?  И  на Северном маленькие, и у бабушки маленькие!   
Анна не знала, что ей ответить.  Горько  было и за своих детей, и за чужих: одна  из заказчиц рассказывала ей,  что дочь в лесу за Губахой нарвала волчьего лыка вместо сирени –– видела сирень на открытках.   

По улице бегали собаки и кошки,  у кого-то за забором кричал петух.  Всего ничего было от центра, а уже совершенная деревня. Читая  номера на домах, Анна шла к баракам, построенным уже в советское время.  Дорогу знала, была у Валентина на свадьбе:  брат гордился, что  отец Сонечки «сделал» им  комнату.  Тесть Валентина сухонький, про таких говорят –– богобоязненный,  не понравился Анне. За благочестивой наружностью был виден хищник.  Теща тоже  не  понравилась, но тут Анна не могла определиться почему.  Только Сонечка была хороша:  легонькая, как перышко, и веселая.
 — Вот тут вот живет мой брат, –– Анна довела детей до  барака с полукруглым навесом над небольшим крыльцом.  В подъезде, загроможденном рухлядью, отыскала нужную дверь, обитую  клеенкой, и  постучала о косяк.   Маленькая,  в мелких кудряшках женщина встала на пороге:
 –– Вам кого?   
 — Здравствуй, Соня. — Анна поклонилась, больно царапнув своим поклоном дочь. 
 –– Ты? –– захлопала глазами невестка. –– А Петр где?!
 –– Я от него  уехала.
И солгала,  видя, что Соня  не спешит пригласить  войти:
 –– Нам переночевать, а утром в Бийск отправимся.
 –– Да я ничего… –– невестка отступила с порога. –– Валентин на работе.  Может, чаю согреть?  В  баню могу сводить бесплатно, я там бухгалтером.
 «Наверно, ужасно выглядим, –– подумала Анна. –– Столько дней  таскались по поездам».
 –– Лучше в баню. Поищи, во что нам  переодеться, я свою одежду там постираю.

 Соня указала детям на дерматиновый диванчик в кухне. Они сели, боясь шелохнуться, исподтишка разглядывая негостеприимную  хозяйку.
 –– Тоне подойдет пижамка Валерика,  Илье дам  костюмчик, ты присылала, помнишь, трикотажный? –– размышляла  Соня. –– А тебе даже не знаю что.  Валькину рубашку, что ли? Возьмешь?  И  мамину старую юбку.
 –– Да что дашь, то и ладно. 
Соня позвала ее за собой в комнату, и пока искала вещи, Анна  увидела резной комод.
–– Красивый какой! –– дотронулась пальцами до  резьбы.
–– Валькина работа.  ––  Невестка завернула одежду  в узелок, засунув его  в кирзовую  старую сумку.  –– Я провожу вас.

               
                24
    
      Напарившись и сбросив с себя, казалось, пуд тяжести, Анна вела ребятишек  домой.    На столе у  Сони  уже  были  приготовлены  хлеб и варенье. Оправдывалась:
— Ходила  за маслом, да не было.
     Варенье было проварено плохо, подкисло, но Анна и дети ели, не обращая внимания. 
––  А Валентин-то где? –– Анна поглядывала на часы. По времени должен уж подойти.
— В сарае. Мастерская у него там, калымит.
— Голодный?!
—  Не маленький, найдет, что поесть.
— Я  к нему пойду! –– встала Анна.
—  Иди. А дети пусть  спать ложатся.  Вот тут, на диванчик. Не сикаеют?
— Да ты что! Такие большие!
— Ну, я так просто. Провожу тебя, а сама к маме.  К Валерику  надо.

На улице уже  вечерело.  Несколько мужчин играли за столиком в домино, напомнив Анне такие же вечера в Губахе.  Возле их дома на Северном тоже стоял «доминошный» стол,  по которому мужики азартно стучали костяшками.  Здесь только детей  не было видно, а там  они  лезли к отцам и жаловались друг на друга.   «Отлупили? ––  спрашивал какой-нибудь из папаш,  не  отвлекаясь от  игры. –– Ну, скажи спасибо, что не до крови!»  А Петр  даже из квартиры умел руководить воспитанием Тони. Высовывался в форточку и советовал:  «Бей в морду и никого не бойся!»
      — Зачем уехала от Петра? — попеняла  Анне невестка. — Нормальный он мужик,  я его помню.
 — Я его не люблю.
 –– Вот новость! Замуж вышла, а  потом люблю–не люблю.  Так нельзя.  И к кому ты в Бийске?  Думаешь,  обрадуются такой  ораве?

 В Анне еще теплилась надежда, что Соня  оставит их у себя, пока, устроившись на работу, она сможет  снять комнату. Но от таких слов надежда рухнула. 
 –– А у нас беда! ––сморщилась Соня. –– Валерик туберкулезом болеет.   Отвезла его к   родителям,  там  хоть сад,  воздух чистый…
 — Не может быть! ––   повернулась к ней Анна. ––  У мамы не врожденное было, мы с Валентином не заразились!  Она все отдельно  для себя держала.
 — Как  узнаешь…  А скажи, Валькина дочь на кого  походит?

И потому, как  Соня легко забыла о  болезни сына, Анна поняла, что она  врет.  Врет, чтобы не придумала остаться  у них!
–– Ни на кого.
–– А-аа! Понятно, почему нет фотографий; Риммка же замучила его письмами!
Анна не знала  про это.  С Риммой они не общались. 
–– Как  думаешь,  Валька виноват или она?
–– Мать ее.  Денег мало Валентин приносил, говорила, теперь локти кусает.  Когда Танюша маленькая была, советовала  Римме: «Вот  умрет Танька, будешь на все комсомольские собрания ходить, сразу мужика отхватишь!» 
 ––  Ан, и не позарился никто!  Кому нужна с ребенком?
Анна   так  резко остановилась, так глянула на невестку,  что та побледнела.
–– Не трожь ребенка!  У меня двое, так что?  И мать мою не цепляй.  Знала бы я, что ты такая, не поехала бы на вашу свадьбу!   «Валька! Валька!» –– Как  собаку кличешь!
–– А ты лучше меня?! –– окрысилась Соня. –– Петр  бить тебя из-за чего стал?  Письма дружку строчила?  Валька мне все рассказал!  Вон его хоромы! –– ткнула  пальцем в открытую дверь сарая. –– Прощай!

«Ну, и черт с тобой!» ––  послала ей  вдогонку Анна.
Подошла к сараю, заглянув внутрь.  Валентин водил кисточкой по доске. Пахло лаком.  Обернулся, не сразу признав сестру,  и,  бросив кисть,    крепко  прижал ее к себе.